Текст книги "Ночные страхи"

Невзирая на всеобщее недовольство, доктор высказал последние наставления и удалился.

Ближе к вечеру, когда Мэгги поднималась к себе, чтобы переодеться к ужину, она встретила на лестнице Рандла. Он выглядел встревоженным.

– Прошу прощения, мисс, – сказал он, – вы не видели мистера Фэйрфилда? Я уже всех спрашивал, и никто его не видел. Я отнес ему ужин полчаса назад, но его не было в комнате. Он приготовил одежду, она лежала на кровати. Вся, кроме рубашки.

– А после этого вы к нему заходили? – спросила Мэгги.

– Нет, мисс.

– Хорошо, я проверю сама.

Мэгги осторожно подошла к двери в комнату Энтони. Прислушалась и, различив звуки шагов и выдвигаемых и задвигаемых ящиков, вернулась к Рандлу.

– Он у себя, все в порядке, – сказала она. – А мне нужно побыстрее переодеться.

Через несколько минут в кухне прозвенел колокольчик.

– Кто это?

– Комната мисс Уинтроп, – сказала кухарка. – Поторопись, Леттис, иначе столкнешься с Рандлом – он вот-вот вернется.

– Мне не хочется туда идти, – сказала Леттис. – Говорю же, я вся на нервах…

– Глупости, девочка, – сказала кухарка. – Давай пошевеливайся.

Едва девушка вышла, появился Рандл.

– Меня беспокоит мастер Энтони, – задумчиво проговорил он. – Он вбил себе в голову, что ему необходимо спуститься к ужину. «Рандл, – сказал он мне этаким доверительным тоном, – ничего, если нас будет семеро? Хочу познакомить их со своей новой подругой». Я удивился: «С какой подругой, мистер Фэйрфилд?» «Ну как же, – говорит он, – разве ты ее не видел? Она теперь всегда со мной». Бедняга, ведь он всегда был душой компании, а теперь, боюсь, повредился умом.

– Думаете, он и впрямь спустится к ужину? – спросила кухарка.

Но не успел Рандл ответить, как в кухню вбежала Леттис.

– Ох, – воскликнула она, – я знала, случится что-то ужасное! Я так и знала! А теперь она требует тряпку и ведро с водой! Говорит, никто не должен ничего узнать. Но я больше туда не пойду! И не вынесу ее из комнаты! Даже в руки ее не возьму!

– Что не возьмешь?

– Мусорную корзину.

– Почему? Что с ней не так?

– Она… она вся в крови!

Леттис наконец-то взяла себя в руки и принялась поспешно – и даже как будто охотно – рассказывать, что случилось.

– Я пошла наверх сразу, как только она позвонила («Ну, для начала, это неправда», – заметила кухарка). Она приоткрыла дверь и сказала: «Ой, Леттис, я так испугалась!» А я говорю: «Что случилось, мисс?» А она: «Здесь кот». Ну, я решила, чего тут бояться, и говорю: «Могу я войти и поймать его, мисс?» А она (вот же хитрая бестия, как потом оказалось) говорит: «Буду очень признательна». Я вошла, никакого кота не увидела и говорю: «Где же он?» Она указала на мусорную корзину у туалетного столика и говорит: «В той корзине». Я говорю: «Ну, так еще проще, мисс, если он только не выскочит». А она: «Он не выскочит, это точно». Конечно, я сразу смекнула, в чем дело. Я же знаю, коты выбирают самые тихие, темные места, чтобы там помереть. И я, значит, ей говорю: «Хотите сказать, мисс, что бедняга помер?» Я иду, чтобы забрать бедного котика, потому что вообще-то не боюсь мертвых животных, и тут она говорит (все-таки надо отдать ей должное): «Постойте, Леттис, он не сам умер: его убили». Я смотрю, она вся дрожит, и сама задрожала. А потом заглянула в корзину и… ну… – Она на секунду умолкла, видимо, чтобы заранее насладиться эффектом, который произведут ее следующие слова: – Короче, это был наш Томас! Только вы бы его не узнали, беднягу, потому что ему размозжили голову.

– Томас! – воскликнула кухарка. – Он же был здесь всего час назад!

– То же самое я и сказала мисс Уинтроп: «Как же так? Он был на кухне всего час назад», а потом мне стало дурно, и, когда она попросила меня помочь ей убрать этот ужас, я не смогла, хоть убейте. Но теперь мне уже полегчало, – неожиданно заключила она. – Вернусь туда и наведу порядок! – Она собрала все необходимое для уборки и удалилась.

– Томас! – пробормотал Рандл. – Кто мог желать зла бедной зверушке?! Кстати, я вспомнил, мистер Фэйрфилд просил принести ему чистую рубашку… Пойду спрошу у него.

Энтони, одетый к ужину, сидел за письменным столом. Напротив него, по другую сторону стола, стоял пустой стул. Все бумаги и письменные приборы были убраны, и полированная столешница отражала свет двух свечей. Энтони сидел спиной к двери, его лицо, когда он обернулся к Рэндлу, было покрыто красными пятнами и казалось неимоверно уставшим.

– Я все же решил ужинать здесь, Рандл.

Рандл заметил, что чашка с мясным бульоном стояла нетронутой.

– Но ваш ужин стынет, мистер Фэйрфилд, – сказал он.

– Это не ваша забота, – отозвался Энтони. – Я ожидаю гостью.

Старинные часы на камине в гостиной начали отбивать одиннадцать, прервав разговор, начавшийся еще за обедом, – разговор, впрочем, крайне бессвязный.

– Уже одиннадцать, – сказал мистер Эмплфорт. – Медсестра должна быть с минуты на минуту. Думаю, она скажет тебе спасибо, Рональд, за то, что ты заставил его лечь в постель.

– Не очень-то приятно так обращаться с Энтони, – заметил Рональд.

Все замолчали.

– Что это было? – вдруг спросила Мэгги.

– Похоже на звук мотора.

– Возможно, – сказал мистер Эмплфорт. – Отсюда не разобрать.

Они прислушались, но непонятный звук уже стих вдали.

– Эйлин пошла спать, Мэгги, – сообщила миссис Эмплфорт. – Ты бы тоже пошла прилегла. Мы подождем медсестру и позовем тебя, когда она приедет.

Мэгги с неохотой согласилась подняться наверх.

Она пробыла у себя в спальне около десяти минут, слишком уставшая, чтобы раздеться, и тут раздался стук в дверь. Это была Эйлин.

– Мэгги, приехала медсестра. Я подумала, надо сказать тебе.

– Спасибо, – отозвалась Мэгги. – Они обещали меня позвать, но, наверное, забыли. Где она?

– Уже у Энтони. Я шла из ванной, и дверь в его комнату была открыта.

– Она хорошенькая?

– Я видела ее только со спины.

– Пожалуй, схожу и побеседую с ней, – сказала Мэгги.

– Да, сходи. Я, наверное, с тобой не пойду.

Уже в коридоре Мэгги задумалась о том, что скажет медсестре. Она не собиралась давать советов и учить человека, как ему делать свою работу. Но медсестры тоже люди, и Мэгги не хотелось, чтобы эта незнакомка решила, что Энтони всегда был таким… капризным, обидчивым, неразумным созданием, каким сделался за последние несколько часов. Она не могла подобрать для него более жестких слов, даже после всех его намеренных грубостей. Эта женщина, вероятно, слышала, что Мэгги была с ним помолвлена, и Мэгги покажет ей, что гордится этими отношениями и считает их честью для себя.

Дверь по-прежнему была открыта, так что Мэгги вошла, постучав для приличия. Но женщина, нависшая над подушкой Энтони и метнувшая на нее взгляд, исполненный злорадного торжества, не была медсестрой. Мэгги узнала это лицо: ее зрение так обострилось в эти минуты, что она различила все черты, добавленные Энтони, когда он переделывал ее собственный портрет в лицо леди Элинор. Ужас охватил ее, но она не могла просто стоять и смотреть, как достаточно длинные волосы Энтони почти касаются пола и как тонкая рука этого существа сжимает его напрягшееся горло. Мэгги шагнула вперед, полная решимости любой ценой прекратить этот кошмар. Но, подойдя ближе, она поняла, что рука на шее Энтони не душила его, а ласкала, а он, подняв на нее взгляд, невнятно произнес сквозь пену на распухших губах:

– Убирайся отсюда, черт бы тебя побрал!

В тот же миг Мэгги услышала шаги за спиной. Чей-то голос произнес:

– Вот ваш пациент, сестра. Боюсь, он не совсем в кровати. А это Мэгги. Что ты с ним делаешь, Мэгги?

Девушка изумленно обернулась:

– А вы разве не видите?

Но тот же вопрос она могла бы адресовать самой себе. Потому что, снова повернувшись к кровати, увидела лишь смятые простыни, пустую подушку и волосы Энтони, метущие пол.

Медсестра оказалась женщиной здравомыслящей. Подкрепившись чаем, она быстро выпроводила всех из комнаты. Дом заполнила тишина – глубже той, что обычно бывает по ночам. Болезнь заявила свои права.

На визиты Мэгги был наложен особый запрет. По словам медсестры, она заметила, что присутствие мисс Уинтроп раздражающе действует на пациента. Но Мэгги вытянула у нее обещание, что ее обязательно позовут, если Энтони станет хуже. Она так устала и переволновалась, что при всем желании не смогла бы уснуть. Так она и сидела, полностью одетая, в кресле и старалась унять тревогу, периодически тайком подходя к двери спальни Энтони.

Время ползло черепашьим шагом. Мэгги пыталась отвлечься чтением легкой литературы, которой ее снабдила хозяйка. У нее не получалось удерживать внимание на книге – глаза просто скользили по строчкам, – но она машинально переворачивала страницы, поскольку это простое действие помогало ей отгородиться от мысли, которая уже давно вызревала у нее в подсознании и теперь грозила захватить ее всю, без остатка, – от мысли, что легенда Лоу-Трэшолда могла оказаться правдой. Мэгги не была склонна ни к истерии, ни к суевериям, и какое-то время ей удавалось убеждать себя в том, что увиденное в комнате Энтони было галлюцинацией. Но с каждым часом ее уверенность таяла. Энтони стал жертвой мстительной леди Элинор. Все указывало на это: и обстоятельства ее появления, и особенности протекания болезни Энтони, и ужасающие изменения в его характере – не говоря уже о рисунках и убитом коте.

Она видела только два способа его спасти. Один состоял в том, чтобы вытащить его из этого дома – Мэгги этого и добивалась, но тщетно, и если она предпримет еще одну попытку, поражение будет даже более сокрушительным, чем в первый раз. Но оставался еще и другой способ.

Старинная книга о трагических происшествиях в Лоу-Трэшолд-Холле так и лежала в комоде: ради собственного спокойствия Мэгги поклялась не брать ее в руки, и до сих пор ей удавалось сдержать эту клятву. Но когда небо начало бледнеть в преддверии рассвета и ее убежденность в смертельной опасности, нависшей над Энтони, окончательно окрепла, Мэгги решилась нарушить клятву.

«Посему мы должны заключить, – прочитала она, – что леди Элинор, как и прочие потусторонние фантомы, подчиняется некоторым законам. Один из законов таков, что она покидает свою жертву и ищет другое обиталище для дальнейшего мщения, ежели на пути ее встает тело, более близкое к окончательному распаду…»

Течение ее мыслей нарушил стук в дверь, раздавшийся дважды.

– Войдите!

– Мисс Уинтроп, – сказала медсестра, – жаль сообщать вам плохую новость, но пациенту, увы, стало хуже. Я думаю, надо звонить врачу.

– Я кого-нибудь позову, – отозвалась Мэгги. – Ему намного хуже?

– Боюсь, что да.

Мэгги без труда нашла Рандла: он был уже на ногах.

– Который час, Рандл? – спросила она. – Я потеряла счет времени.

– Половина пятого, мисс. – Он посмотрел на нее с сочувствием.

– Скоро ли приедет врач?

– В течение часа, мисс, не позже.

Внезапно у нее возникла идея.

– Я так устала, Рандл. Пожалуй, я все-таки попытаюсь немного поспать. Скажите всем, чтобы меня не беспокоили, если только… если только…

– Да, мисс, – ответил Рандл. – Вид у вас очень усталый.

Еще час! У нее уйма времени.

Мэгги снова раскрыла книгу. «…Для дальнейшаго мщения… ищет другое обиталище… Тело, более близкое к окончательному распаду». Она с состраданием подумала о бедной служанке, чья смерть принесла выздоровление кузену лорда Дэдхема, но осталась почти незамеченной: «только на другую ночь» в поместье узнали, что она мертва. Что ж, эта ночь уже почти прошла. Мэгги зябко поежилась.

«Я умру во сне, – подумала она. – Но почувствую ли я ее приближение?» Ее замутило от отвращения при одной только мысли о таком посягательстве. Но не думать об этом она не могла. «Осознаю ли я, пусть всего лишь на миг, что я превращаюсь в… во что?» Ее разум отказывался развивать эту мысль.

«А вдруг у меня будет время причинить кому-либо вред? – задумалась она. – Я могла бы связать себе ноги платком. Тогда я не смогу ходить».

Ходить… Ходячий мертвец… На нее нахлынули новые страхи. Ничего у нее не получится! Она просто не сможет! Не посмеет отдать себя во владение этому бесконечному ужасу! Измученное воображение принялось рисовать картины ее собственных похорон, она увидела вереницу скорбящих, идущих в церковь за ее гробом. Но Энтони среди них не было: он уже выздоравливал, но еще недостаточно окреп. Он не сумеет понять, почему Мэгги покончила с собой, ведь записка, которую она оставит, не позволит догадаться о реальной причине, а лишь сообщит о долгой бессоннице и нервном истощении. Значит, Энтони не будет рядом, когда ее тело предадут земле. Но нет, здесь она ошибалась: это будет уже не ее тело, его займет та, другая женщина и будет им распоряжаться как полновластная хозяйка. По праву владения.

Эти картины, представшие перед ее мысленным взором столь отчетливо, как-то разом поблекли. Ее неприкаянный взгляд, блуждавший по комнате, остановился на книге, которую она все еще держала в руках.

«Она не может занимать труп, – прочитала Мэгги, – после христианскаго погребения». Это ее немного утешило. Но (ее страхи тут же вернулись) самоубийцам не положено христианское погребение. Как же тогда? Вместо церковного кладбища ей представился дорожный перекресток с покосившимся указателем, все надписи на котором давным-давно стерлись. Рядом с гробом стояли лишь два-три человека – они украдкой переглянулись, когда могильщик отбросил лопату и взялся за деревянный кол…

Мэгги вздрогнула и вернулась к действительности.

«Это все фантазии, – подумала она. – Но моя подпись в журнале ядов – реальность». Она достала стеклянную колбочку на восемнадцать таблеток. Разовая доза составляла одну или две. За окном занималась заря – надо спешить. Мэгги взяла лист бумаги и минут пять писала. Она дошла до слов «никто не виноват», и тут послышался чудовищный протяжный рев: он становился все громче и громче, пока вся комната не заходила ходуном. Когда звук достиг оглушительной силы, за окном что-то промелькнуло, на долю секунды затмив дневной свет. Потом раздался такой жуткий грохот, какого Мэгги никогда в жизни не слышала.

Позабыв обо всем, она подбежала к окну. Ее взору предстала картина неописуемого разрушения. Весь газон был завален обломками самолета, потерпевшего крушение на огромной скорости. Часть этих обломков вспорола землю, оставив глубокие борозды. Пилота выбросило из кабины – Мэгги увидела его ноги, торчавшие из клумбы под стеной дома. Ноги не шевелились, и она решила, что пилот наверняка мертв.

Пока она раздумывала, что предпринять, под окном раздались голоса.

– Похоже, у нас тут не самое благополучное место, Рандл, – произнес мистер Эмплфорт.

– Да, сэр.

Они замолчали. Потом мистер Эмплфорт снова заговорил:

– Кажется, он еще дышит.

– Да, сэр, дышит, но еле-еле.

– Берите его под руки, я возьмусь за ноги, и внесем в дом.

Что-то начало вырисовываться в уме Мэгги.

Рандл сказал:

– Прошу меня извинить, сэр, но я не думаю, что его нужно куда-то нести. Однажды я слышал, как врач говорил, что, если человек упал и явно пострадал, его лучше не трогать.

– Не думаю, что мы ему навредим, если проделаем все аккуратно.

– И все же, сэр, вы бы послушали мой совет… – В голосе Рандла явственно прозвучала настойчивость.

Мэгги, которую трясло от волнения, хотелось распахнуть окно и крикнуть: «Несите его сюда, в дом!» Но ее словно парализовало, и она была не в силах вымолвить ни слова.

Наконец мистер Эмплфорт сказал:

– Вы должны понимать, что нельзя оставлять его здесь. Начинается дождь.

(«Вносите же его! Вносите!»)

– Что ж, сэр, только под вашу ответственность…

Сердце Мэгги замерло.

– Разумеется, я не хочу навредить бедняге.

(«Да вносите же его! Вносите!»)

Первые капли дождя упали на окно.

– Послушайте, Рандл, надо как-то защитить его от дождя.

– Я принесу тот кусок крыла, сэр, и поставлю над ним.

(«Вносите же его! Вносите!»)

Мэгги услышала, как Рандл тащит что-то тяжелое по гравийной дорожке. Потом скрежещущий звук стих, и мистер Эмплфорт сказал:

– Для носилок как раз то что надо, Рандл! Земля мягкая, подсунем под него эту штуковину. Осторожнее, осторожнее! – Оба мужчины тяжело задышали. – Взялись за свой конец? Хорошо.

Их тяжелые, размеренные шаги постепенно затихли.

Следующим, что услышала Мэгги, был шум мотора машины, в которой приехал врач. Не смея выйти из комнаты и не в силах усидеть на месте, она приоткрыла дверь и долго стояла, прислушиваясь. Наконец, она увидела медсестру, идущую к ней по коридору.

– Пациенту чуть лучше, мисс Уинтроп. Доктор думает, что теперь он пойдет на поправку.

– Какому пациенту?

– О, у другого бедняги не было никаких шансов.

Мэгги закрыла глаза.

– Могу я увидеть Энтони? – спросила она после долгого молчания.

– Ну, если только одним глазком.

Энтони слабо улыбнулся ей с кровати.

Котильон[46]46
  © Перевод. Т. Покидаева, 2020.


[Закрыть]

– Ты хочешь, чтобы котильон танцевали в масках? – уточнила Мэрион Лейн. – А мы не упаримся?

– Дорогая моя, сейчас декабрь, а не июль, – напомнила Джейн Мэннинг, хозяйка дома и давняя подруга Мэрион. – Смотри! – Она указала на окно, их единственную защиту от мягкой бомбардировки снежными хлопьями.

Мэрион поднялась с кресла у камина, подошла к окну и выглянула наружу. Снегопад начался как по заказу, словно для подтверждения слов миссис Мэннинг. Темный гравий еще местами проглядывал на садовых дорожках, присыпанных снегом, как белой пудрой, а блестящие листья магнолий, тоже припорошенные белым, казались практически черными. Деревья, которые еще вчера, когда Мэрион прибыла в поместье, вырисовывались на фоне предвечернего неба так отчетливо, что можно было легко разглядеть каждую тонкую веточку, теперь сделались почти невидимыми, превратились в смутные силуэты, проступавшие сквозь снежную пелену. Мэрион отошла от окна.

– Твоя идея с котильоном мне нравится, – сказала она. – Не подумай, что я возражаю или хочу тебя отговорить. Я вообще человек неконфликтный. Хотя, может быть, ты считаешь иначе?

– Что ты, милая?! Вовсе нет.

– Я просто подумала, что, если все будут в масках… Наверное, будет уже не так весело, если не знать, кто есть кто? Я имею в виду, в тех фигурах, когда дамы пудрят лицо кавалерам или стирают их отражения с зеркала. Какой смысл пудрить маску?

– Дорогая моя Мэрион, эти черные шелковые полумаски закрывают лишь верхнюю половину лица. Неужели ты думаешь, что мы не узнаем друг друга?

– Ты, может быть, и узнаешь, – сказала Мэрион. – А я плохо распознаю лица, даже без масок. Если я случайно встречаю на улице кого-то из лучших друзей, я могу их не узнать и пройти мимо.

– Но ты же узнаешь их по голосам.

– А если они молчат?

– Можно задать им вопрос, завести разговор.

– Я все равно не знакома и с половиной твоих гостей.

– С теми, кто гостит в доме, ты еще познакомишься, – сказала Джейн. – Это уже шестнадцать. И ты знаешь Греев, и Фостеров, и Болтонов. Всего должно быть около восьмидесяти человек. Может, чуть меньше.

– Считая незваных гостей?

– У нас таких не бывает, и в этот раз тоже не будет.

– Но как ты поймешь, что их нет, если все будут в масках?

– Во-первых, я буду знать точное число приглашенных, а во-вторых, ровно в полночь, когда котильон завершится, мы все снимем маски. Такое правило.

– Ясно.

Внезапно комната наполнилась светом. Вошел слуга и принялся задергивать шторы. Подруги умолкли, дожидаясь, когда он закончит с последним окном, – всего их было пять.

– Я уже и забыла, какая длинная эта комната, – сказала Мэрион. – Как я понимаю, котильон будет здесь?

– Больше негде. Будь она чуть подлиннее, можно было бы устроить гонки на подушках. Но, боюсь, ничего не получится. Места тут маловато, гонка закончится сразу, как только начнется.

Слуга придвинул к ним чайный столик и вышел из комнаты.

– Дорогая моя, – внезапно проговорила Джейн, – пока Джек со своей шумной компанией не вернулся со стрельбищ, я хотела бы сказать, как я рада, что ты к нам приехала. Хорошо, что все остальные соберутся только в Сочельник. У нас будет время поговорить, и ты мне все о себе расскажешь.

– О себе? – рассеянно переспросила Мэрион, заерзав в кресле. – Да рассказывать особенно нечего.

– Как же нечего?! Нет, я не верю! Не может быть, чтобы за столько месяцев не произошло ничего нового и интересного. У меня-то жизнь скучная… нет, не скучная, просто тихая. А твоя жизнь всегда была mouvementée[47]47
  Бурный, насыщенный (фр.).


[Закрыть].

– Раньше да, – согласилась Мэрион. – Раньше да, но теперь я…

У двери раздался громкий смех, топот ног, и кто-то крикнул с порога:

– Дженни, Дженни, ты напоишь нас чаем?

– Чай сейчас подадут, – отозвалась миссис Мэннинг и со вздохом повернулась к подруге. – Ничего не поделаешь, посекретничаем потом.

Прошло пять дней – наступил вечер двадцать седьмого, вечер большого бала. Мэрион поднялась к себе в комнату, чтобы немного вздремнуть. Ужин подали в половине девятого, и до начала приема оставалось еще почти два часа. Перед тем как прилечь, она выключила весь свет, кроме бра над кроватью. Она очень устала. Непрестанные разговоры с утра до ночи ее утомили. За последние несколько дней она говорила так много, что даже мысли рождались в уме уже четкими фразами – в голове им не сиделось, они рвались наружу, желая быть высказанными, и она постоянно ловила себя на том, что разговаривает сама с собой. Вот и теперь она прошептала вслух:

– Хорошо, что я ничего не сказала Дженни. Она бы не поняла и наверняка бы меня осудила, а кому это надо? Ох, как все сложно!

Она погасила свет над кроватью, но граммофон у нее в голове никак не выключался и звучал даже настойчивее, чем когда бы то ни было. Знакомая запись, Мэрион знала ее наизусть, до последнего слова: композиция для голоса под условным названием «Выступление свидетеля защиты». «Я же не думала, что он так серьезно к этому отнесется, – объявил внутренний граммофон с явным уклоном в самооправдание. – Я просто хотела его развлечь. Нас познакомил Хью Траверс – он хорошо меня знает, знает, какая я на самом деле, он наверняка сказал Гарри: мужчины всегда обсуждают такие вещи. Когда-то Хью тоже был на меня обижен, но он превозмог все обиды, и мы снова прекрасно общаемся, – я еще не встречала ни одного мужчины, который не справился бы со своими чувствами».

На мгновение мысли Мэрион вырвались из бороздок крутящейся в голове пластинки и обратились к ее прошлой жизни. Да, они все справлялись. Более-менее справлялись. «Я не давала ему никаких обещаний, – снова включилась упрямая запись. – Почему он решил, что у него есть какие-то права на меня? Хью не должен был нас знакомить, зная, что он за человек… и… и что за человек я сама. Да, он мне нравился. Разумеется, он мне нравился. Но он был таким требовательным… слишком требовательным. И все равно… – Запись, на мгновение принявшая мажорный тон, снова скатилась в минор. – Сама я бы как-нибудь справилась, как справлялась и раньше. Это было чистой воды невезение, что он застал меня с тем другим Гарри. До сих пор страшно вспомнить». На этом месте пластинку, как всегда, заело: Мэрион пришлось импровизировать, чтобы преодолеть эту болезненную лакуну без особых душевных потерь. Ее мысли умчались к другому Гарри и наполнились тихой нежностью: тот Гарри не стал бы устраивать сцену, уже потом он так мило ее утешал. «Просто все так неудачно сложилось, – возобновилась прерванная запись. – Я не хотела разбить ему сердце, сломать ему жизнь, или что еще я ему сделала, как он говорил».

А что именно он говорил? Что-то зловещее шевельнулось в мыслях Мэрион. Механизм вновь завертелся: доиграв до конца, запись включилась по новой. Нет, только не это! Она зажгла свет, вскочила с кровати и принялась перебирать стопку писем. И только когда прикоснулась к его письму, поняла, что знает его наизусть.

«Дорогая Мэрион!

После всего, что случилось, ты вряд ли захочешь видеть меня снова, и хотя я ужасно хочу тебя видеть, нам не стоит встречаться. Так будет лучше для нас обоих. Я понимаю, что это звучит как дешевая мелодрама, но ты испортила всю мою жизнь, ты что-то убила во мне. Я никогда не стремился к Правде ради правды, но я благодарен, что Случай дал мне возможность заглянуть за кулисы обмана. Вчера вечером у меня открылись глаза. Еще больше я благодарен тебе. Благодарен за то, что ты меня берегла и так долго скрывала правду. Ты отняла у меня почти все, но любопытство осталось: прежде чем я умру (или после того, как умру, это уже не так важно!), я хотел бы увидеть тебя без маски (извини за банальность), чтобы сравнить реальность с иллюзией, взлелеянной в моем сердце. Возможно, мы еще встретимся когда-нибудь. А пока что прощай.

Когда-то твой и в какой-то мере по-прежнему твой,

Генри Чичестер».

Взгляд Мэрион оторвался от письма и рассеянно скользнул по черной маске и домино, уже приготовленным для бала. Она не оценила иронии, создаваемой этими карнавальными аксессуарам, – она о них даже не думала. Она испытала невероятное облегчение, как всегда после прочтения письма Гарри. Когда она думала о письме, оно почему-то ее пугало, когда читала его, оно казалось уже не враждебным – наоборот, почти лестным: слова прощания от человека оскорбленного, разочарованного, но по-прежнему любящего. Она снова легла и мгновенно уснула.

В начале одиннадцатого джентльмены проследовали за дамами в «длинную» гостиную. Даже Джек Мэннинг, хозяин дома, с трудом узнавал комнату, откуда вынесли всю мебель, оставив лишь ряд позолоченных стульев у противоположной от окон стены. Пока что все шло замечательно: ужин, на котором присутствовали с полдюжины соседей, был поистине великолепным. Но теперь все до единого, включая хозяина и хозяйку, пребывали в легкой растерянности, не совсем понимая, что делать дальше. Время «Ч» приближалось, котильон должен начаться в одиннадцать и завершиться в полночь, после чего будут уже настоящие танцы без всяких забав, однако гости, едущие издалека, могут прибыть в любую минуту. Если те, кто уже будет в масках, до начала игры встретятся с теми, кто будет без масок, это испортит веселье, но как их разделить? Создавая иллюзию секретности, миссис Мэннинг заранее попросила гостей объявлять о своем прибытии у подножия лестницы и по возможности тихо, так чтобы их слышала только она. Зная, как ненадежны любые планы, она позаботилась о том, чтобы в гардеробной был запас «лишних» шелковых масок для тех гостей, которые (она это точно знала) наверняка позабудут захватить свою маску. Она думала, что учла все детали и обезопасила себя от досадных случайностей, но твердой уверенности у нее не было, и теперь, глядя на собравшихся в комнате гостей, которые украдкой поглядывали на часы или слишком уж оживленно беседовали друг с другом, она тоже прониклась всеобщим волнением.

– Мне кажется, – сказала миссис Мэннинг, когда ей с третьего раза удалось привлечь внимание присутствующих, – мне кажется, вам лучше пойти надеть маски, пока не приехали остальные и не увидели вас в естественном, так сказать, состоянии.

В ответ на это шутливое замечание раздались нервные смешки, и гости с явным облегчением разошлись по своим комнатам. Длинная галерея (как ее иногда высокопарно называли) опустела и замерла в ожидании.

– Ты бы узнал сэра Джозефа Дикинсона, – выдохнула миссис Мэннинг, – в таком облике?

– Никогда в жизни, – сказал ее муж. – Я даже не думал, что маска и домино так меняют человека. Кроме нескольких мужчин, я вообще никого не узнаю.

– Ты прямо как Мэрион: она говорила, что, случайно встречая на улице даже кого-то из лучших друзей, может их не узнать и пройти мимо.

– Осмелюсь предположить, что она не страдает от этого.

– Джек! Не надо так говорить! Она сегодня на редкость хорошенькая, тебе не кажется? Жаль, что ей придется быть в маске, пусть даже всего на часок!

Ее муж только фыркнул в ответ.

– Я сказала Колину Чиллингворту, что она будет у нас на балу. Ты же знаешь, он постоянно про нее спрашивает. Такой милый старик, такой внимательный и деликатный… Настоящий джентльмен старой закалки.

– Потому что вечно спрашивает о Мэрион?

– Нет, балда! Но он спрашивал, можно ли привести с собой гостя…

– Какого гостя?

– Я не помню, как его зовут. Впрочем, он все равно не приехал. Ему нездоровится. То ли разлитие желчи, то ли что-то еще. Колин очень извинялся, что не сообщил перед выездом. У него сломался телефон.

– Очень любезно с его стороны. Кстати, сколько нас всего, в общей сложности?

– Семьдесят восемь, а должно было быть семьдесят девять.

– Еще кто-то приедет?

– Я спрошу у Джексона.

Дворецкий, стоявший точно посередине парадной лестницы, подтвердил подсчеты миссис Мэннинг.

– Все верно, мадам: двадцать два человека было за ужином, а позже приехали еще пятьдесят шесть.

– Благодарю, Джексон, – сказал мистер Мэннинг. – Что ж, дорогая, нам тоже пора надеть маски.

Они поспешили прочь, но миссис Мэннинг оглянулась через плечо:

– Джексон, вы проследите, чтобы в каминах горел огонь?

– Да, мэм, – отозвался дворецкий. – В доме очень тепло.

В доме действительно было тепло. Мэрион, вошедшую в бальный зал ближе к одиннадцати, встретила волна жара, утешительного и уютного. Она бродила в толпе гостей, может быть, несколько ошеломленная, но уверенная в себе и в приподнятом настроении. Как она и ожидала, она не узнавала и половины присутствующих, но остро чувствовала на себе их зоркие взгляды – взгляды темных, внимательных, но в остальном лишенных всякого выражения глаз в прорезях черных масок. Впрочем, ей даже льстило внимание окружающих. Со всех сторон доносились обрывки разговоров и смех, особенно смех, его звонкие трели и возгласы радости при узнавании, смущенное бормотание и отчаянное причитание: «Я такой глупый, я даже не представляю, кто вы», – хриплые, гулкие голоса, писк высоким фальцетом, явно для маскировки. Очень скоро Мэрион начало раздражать это ребячество. Если кто-то ее узнавал, а ее узнавали довольно часто (маска служила ей скорее украшением, нежели что-то скрывала), она загадочно улыбалась и не высказывала отетных догадок. С ее точки зрения, женщины, пробуждавшие к себе интерес лишь при условии, что ты не знаешь, кто они такие, не заслуживают ничего, кроме жалости и презрения. Она с нетерпением ждала момента, когда все снимут маски и начнется настоящий бал.

И вот оркестр, расположившийся в нише между двумя дверями, заиграл первые такты мелодии. Кто-то прикоснулся к руке Мэрион, приглашая ее на первую фигуру. Ее партнером оказался какой-то зеленый юнец, по-своему даже милый, пылкий, жизнерадостный и добродушный, как молоденький терьер. Иными словами, совсем не ее тип мужчины, и ей хотелось поскорее от него избавиться.

Случай представился быстро. Стоя на стуле, наподобие статуи Свободы в Нью-Йоркской бухте, она держала над головой зажженную свечу. Вокруг толпились мужчины в масках, подпрыгивая, как лососи: тот, кто задует свечу, получит право на танец с факелоносицей. Среди них был и ее рьяный юный партнер: он подпрыгивал выше других, как и опасалась Мэрион, но она зорко следила за ним и на каждый его прыжок отводила свечу подальше. У нее уже затекала рука, а кавалеры, раздосадованные упорным противодействием, заметно поумерили пыл. Нужно было срочно что-то предпринимать. Заприметив среди соискателей хозяина дома, она бессовестно сжульничала и поднесла свечу прямо к его лицу.