Текст книги "Голимые рассказы"

– Почему «как бы»? Так оно и есть!

– А я, значит, уже помер?

Змей даже рассмеялся от моей несообразительности:

– Пока нет. Когда помрёшь, никто тебя не спросит, куда помещать – сюда в райские кущи или к чертям на сковородку. И яблоками никто кормить не станет. И даже разговаривать, как я, не будет. Там уже как карта ляжет.

– Всё понятно, – почесал я нос, хотя на самом деле ничего понятно мне не было. – Есть у меня ещё вопрос. Вы всем предлагаете яблочки пробовать? Или только мне? Что-то я никого вокруг не вижу.

– И не увидишь! Тут до тебя многие побывали, но никому почему-то яблок пробовать не захотелось. Поразительно, что никто почему-то умнеть не собирается.

– А Адам?

– Так ведь ему, если помнишь, Ева обманным путём скормила яблоко. Сам бы он едва ли отважился…

Последние слова Змея развеяли во мне остатки сомнений:

– Ну, если так, то и я не хочу ничего пробовать! Со всеми вместе хочу – на сковородку!

– Не пожалеешь? Это же больно!

– Потерплю за компанию!

– И познавать добро и зло не желаешь?

– Зачем? Никому это не надо – а я, что, лысый? Мне больше других надо?!

Змей печально покачал головой и сказал:

– Тогда возвращайся назад. На входе купишь новый билет и вперёд – на сковородку. Но учти, сюда билет стоил двести, а там тебе придётся платить триста…

– Почему такая несправедливость? В рай дешевле, чем в ад?!

– Потому что туда больше желающих! Бизнес, знаешь ли…

К женщине, сидящей у входа, я вернулся по той же дорожке и протянул купленный билет:

– Вот, пожалуйста, возвращаю! Доплачу ещё сотню и… дайте билет во вторую калитку.

Женщина смерила меня грустным взглядом и открыла коробку с билетами…

Опять какая-то непонятная морзянка заколачивает мне в уши свои маленькие острые гвоздики. Как и прошлый раз накрываю голову подушкой, и звук морзянки становится тише, но до конца не смолкает. Зажимаю уши и… просыпаюсь.

На часах уже восемь. За окном светло, а на подоконнике лежит румяное красное яблоко. Откуда оно взялось? Вчера вечером, насколько помню, его тут не было.

Поднимаюсь с кровати и почему-то не могу отвести от него взгляда.

Что-то мне снилось этой ночью, а что, вспомнить не получается. Галиматья какая-то, наверное.

Не хочу есть натощак яблоки. Пойду-ка на завтрак себе яичницу с колбасой пожарю. Кстати, вчера купил себе новую сковородку –заодно и испытания проведу…

МЕЧТА

– Я люблю тебя, – сказала женщина Марику.

– Как ты меня можешь любить? – удивился он. – Ведь мы не знакомы. И даже никогда не встречались.

– Не знаю, как, но люблю…

Марик с удивлением посмотрел на неё: явно старше его, потухшие глаза, безвольная складка губ – таких бесцветных и незаметных женщин на улицах десятки, и на них никогда не обращаешь внимание. А если что-то у них и спрашиваешь, то уже через минуту не можешь вспомнить собеседницу.

Наверное, выпила лишнего, подумал Марик, или сумасшедшая. А может, просто истеричка, которая разругалась с мужем, ушла из дома и решила отомстить ему.

Женщина неподвижно стояла в двух шагах, и из её глаз капали слёзы.

– Тебе, наверное, плохо? – спросил Марик.

– Плохо? Нет, наоборот… – Женщина глубоко вздохнула и вдруг, запинаясь, скороговоркой выпалила: – Ты не подумай, я не сошла с ума. Я и сама не знаю, что со мной произошло, когда тебя увидела минуту назад. Просто решила подойти – и вот…

Марик ещё раз удивлённо оглядел её и хотел было уйти, но что-то его удержало.

– Странно как-то, – пробормотал он, – так не бывает. Только в сказках. А я, увы, не принц, и ты, – он усмехнулся, – подавно не принцесса.

– Да, конечно, – стала поспешно оправдываться женщина и покраснела, – но я прошу тебя, побудь немножко, не уходи сразу…

– Как хочешь, я пока не тороплюсь…

Они пошли по набережной, и Марик невольно косился на неё. Женщина шла чуть поодаль и смотрела себе под ноги, осторожно ступая по плитам тротуара своими разношенными старенькими босоножками.

– Ты хоть видела меня когда-нибудь раньше? – спросил Марик. – Как, например, меня зовут?

Женщина отрицательно качнула головой.

– То-то и оно. А словами о любви бросаться не надо. Это не шуточки… У тебя, наверное, какие-то неприятности? Может, тебе помощь нужна?

– Нет, – еле слышно прошептала женщина, – не нужна.

– Деньги? – почему-то смутившись, спросил Марик.

– Нет, я работаю…

– В чём же дело?

Женщина искоса глянула на него, и в её подсохших глазах снова показались слезинки. Она что-то хотела сказать, но так и не сказала, лишь замедлила шаги.

Набережная кончилась, и они пошли по пустынному в этот час песчаному пляжу среди высоких кособоких зонтиков и разбросанных пластмассовых топчанов.

– Ты женат? – спросила женщина.

– Был, – коротко ответил Марик и, чтобы уйти от неприятной темы, поспешно прибавил, – и больше жениться не собираюсь… даже на принцессе. Я – человек, не приспособленный к семейной жизни.

– А я замужем, – сказала женщина, – и у меня дочь…

– С мужем, наверное, нелады? – предположил Марик.

– Нет. Он – как все. Работает, дочь любит и меня, наверное. Он – хороший и добрый человек.

– Ну, так в чём же дело?

– Не знаю.

Она снова замолчала, и минут десять они шли молча. Однако идти по сырому песку было тяжело, и они, не сговариваясь, присели на стоящий у самой воды белый топчан.

– Понимаешь, – вдруг встрепенулась женщина, – до сегодняшнего дня я жила, как все. Дом, работа, семья – отлаженный механизм, в котором все шестерёнки давно приработались. Дни летят, месяцы, годы… Чего мне было ещё желать? А увидела тебя – как будто от сна пробудилась, всё в одну секунду рухнуло. Даже подумалось, что мир, который мы создали своими руками, – искусственный и невзаправдашний. А ведь есть, наверное, и что-то иное, о чём мы до поры даже не догадываемся. Мечта, в которой даже самому себе признаваться не хочешь…

– Вот уж нет! – эхом отозвался Марик. – Всё это – минутная блажь, которая пройдёт, и ты о ней никогда не вспомнишь. Если, конечно, не успеешь натворить глупостей… А мир, в котором мы живём, – он один-единственный, и никуда от него не деться. Нет другого. Что бы мы себе ни воображали. И мечта – она потому и мечта, что недостижима…

– Ты так думаешь? – женщина с укоризной заглянула в его глаза. – А смогу ли после того, как тебя встретила, жить по-прежнему?

– Сможешь. Я сейчас встану и уйду, а ты возвращайся домой и постарайся успокоиться.

– Не могу! – снова заплакала женщина.

– Знаешь что, – почти разозлился Марик, – не будем играть в Ромео и Джульетту. Это пошло и никому не нужно. У тебя семья, и у меня, – приврал он, – есть девушка, на которой я, может быть, когда-то и решусь жениться.

– Ну, и что? Для меня это не имеет никакого значения…

– Ты хоть поинтересовалась: нравишься мне или нет?

– Мне это тоже не важно, – почти захлёбывалась слезами женщина, – ведь я ничего не прошу у тебя! Я и сама не знаю, что мне надо. Просто увидела тебя, и всё во мне перевернулось…

Марик прикурил сигарету и задумался.

– Давай обсудим всё спокойно, – предложил он. – Мы с тобой не знакомы, ведь так?

– Так.

– И мы наверняка совершенно разные люди со своими интересами и привязанностями, так?

Женщина молчала.

– Разве можно влюбляться в человека только по внешнему виду?

– Я тоже так раньше думала.

– Ну, и…?

– И влюбилась.

– Опять ты за своё! У тебя же семья! Ты хоть о дочери подумай.

– Я о ней не забываю. Но ничего не могу с собой поделать…

Марик помотал головой и даже скрипнул зубами:

– Ну, ты даёшь! – Он отбросил сигарету в море и стал нервно ходить взад-вперёд по кромке у воды. – Что же тебе тогда от меня надо?

– Ничего… Просто знать, что ты есть.

– Перестань! – поморщился Марик. – Мы не в оперетте, это вовсе не оригинально. Очнись и вспомни, в каком мире мы живём! Ты это хоть понимаешь?!

Ему, наверное, давно уже следовало уйти, но он почему-то не решался.

– Иди, – догадалась женщина, – тебе пора. Я тебя не держу.

– И уйду! – Он отошёл шагов на десять и сел на песок. Ноги в сандалиях захлестнуло тёплой волной с мелкими камешками.

– Я тоже пойду, – донеслось до него, но он не обернулся. – Спасибо тебе…

– За что?

– За мечту, которой я сегодня коснулась…

Марик удивлённо оглянулся, но в сгущающейся темноте лица женщины разглядеть не удалось.

– Странная у тебя мечта…

– Какая есть. Иди, пожалуйста…

Марик встал, отряхнул от песка брюки и медленно пошёл к бетонным ступеням набережной, освещённым ярким лимонным светом фонарей. Сперва ему хотелось ещё раз оглянуться, но он знал, что не различит ни женщины, ни даже белого пятна топчана, на котором они сидели.

– Тоже себе – мечта, – усмехнулся он, – хотя всё может быть…

На душе было почему-то легко и спокойно, как не было уже давно.

– Мечта, – снова усмехнулся Марик и чуть замедлил шаги перед тем, как шагнуть на освещённую ступеньку.

НЕ ТОГО

Приморское кафе. Он и Она за столиком. Он пьёт пиво, Она ест мороженое.

Она: Ты меня любишь?

Он: Чего?

Она: Не слышал, что ли? Ты меня того… любишь?

Он: Того? А чего это я должен кого-то любить?

Она: Ну, так просто. Как все нормальные люди.

Он (отхлёбывая): Нормальные люди такими глупостями, как любовь, не занимаются. Некогда им. Вот когда с ума сойдут…

Она: Ты хочешь сказать, что я – ненормальная?

Он: А ты что – того… влюбилась?

Она: Нет, ты первый ответь!

Он (минуту раздумывает, потом снова отхлёбывает пиво): Я – не того. Я – нормальный.

Она (со злостью): Нормальный, говоришь? Между прочим, нормальные люди всегда долги возвращают.

Он: Вот ты про что! А я-то думаю, с чего это она такой разговор завела! Так бы и сказала сразу: гони деньги, и весь коленкор. А то – любовь… Совсем от киносериалов крыша поехала.

Она: Ты чего обзываешься? Гони деньги, и сейчас же. И больше я тебя знать не знаю.

Он (с обидой): И это ты говоришь человеку, которого… того. Всего пять минут назад…

Она: Теперь уже – не того!

Он: Но ведь говорила же?

Она: Говорила.

Он: Значит, всё-таки… того?

Она: Ну, было… того!

Он: А сейчас уже – не того?

Она: Не того.

Он: Где же логика? Неужели в тебе ни капли светлого чувства не осталось?

Она (помедлив): Может, и осталось. Но – капля.

Он: И ты сможешь недрогнувшей рукой взять эти гнусные деньги у человека, которого…того?

Она: Не смогу.

Он (облегчённо): Тогда о чём же разговор?

Она (неуверенно): Я уж и сама ничего не понимаю.

Он: То-то и оно. А то «того», «не того» – без бутылки не разберёшься. Сидим себе спокойно, мороженое кушаем, пиво пьём. Никому не мешаем. Чего, спрашивается, не хватает? Голову друг другу морочить? Зачем?.. Правильно я говорю?

Она: Правильно.

Он: Вот и славненько. (Отхлёбывает) Смотри. Какое море… того – красивое…

ЗАНАВЕС

БЕЗЫМЯННЫЙ

У мужика не было имени. Вернее, имён была тысяча, но ни одно из них не прилепилось к нему навсегда. В розовом детстве его звали «Пупсиком» и «Лапочкой», потом «Ушастым» и почему-то «Плюхой». По мере взросления его называли «Сипатым» и «Бородавкой». В армии он уже стал «Салабоном» и «Сынком». Некоторые имена вообще не поддавались никакому осмыслению, разве что отражали возрастные изменения и отчасти скачущий социальный статус.

В институте его прозвали «Гуляй-полем» и «Трахометром», после распределения на завод «Паном Инженером» и «Лизоблюдом». По мере возмужания и продвижения по служебной лестнице – «Гнидой» и «Директорской прокладкой». Имена «Пупсик» и «Лапочка» ненадолго вернулись к нему после женитьбы, но быстро сменились на «Кровососа» и «Захребетника». Собственные дети за глаза называли его «Слоном» и «Дойной коровой», а внуки – «Санта Клаусом» и «Занудой». После выхода на пенсию в парке, куда он ходил дышать воздухом, старички прозвали его «Свистуном» и «Ветродуем».

В конце концов, в его дверь постучала Смерть, и, когда он открыл и помертвевшими губами спросил: «Вы к кому?», та вдруг запнулась и сказала:

– К этому самому… как его?.. – а потом махнула косой и сплюнула: – Да пошёл ты в баню! – и ушла восвояси.

Так и остался мужик бессмертным и безымянным. Долгие годы он ходит по земле даже не новым Агасфером, потому что у того имя всё-таки было, а вообще неизвестно кем. Иногда, заглядывая на кладбище, останавливается у безымянных могил и грустно вздыхает:

– Имени покойника не сохранилось, но оно хоть было когда-то… А у меня? Я сегодня согласен даже на простую надпись «Спи спокойно, дорогой товарищ». Тогда и помирать не страшно…

Но среди тысячи имён, которые у него были когда-то, даже такого, казалось бы, совсем расхожего имени не нашлось. Настоящим товарищем он никому так и не стал, а просто из вежливости «товарищами» называли всех, даже женщин. И это никого ни к чему не обязывало. Можно было бы, конечно, схитрить и что-нибудь наврать про своё настоящее имя, даже придумать что-то, в конце концов, но на закате жизни заниматься таким постыдным занятием, как враньё, глупо и никому не нужно. Под вымышленным же именем, ясное дело, помирать даже ему, безымянному, как-то неохота…

А у нас с вами, друзья, если задуматься, есть ли имя – то самое, настоящее, которое не стыдно было бы оставить потомкам на могильном камне? Имя, с которым и помирать не страшно…

Только сразу на этот вопрос отвечать не надо – лучше сперва подумать…

С ИВРИТОМ ХОРОШО…

Война с ивритом у Шмулика началась буквально на второй день после приезда в Израиль. Надо признаться, он не был наивным простачком и не сомневался в том, что иврит окажет ему достойное сопротивление, тем не менее, трудно было предположить, что в Шмулике он разглядит соперника, в борьбе с которым все средства хороши, вплоть до мелких, бытовых.

Беспечно рассудив, что образования, полученного на прежней родине, ему вполне хватит для успешного трудоустройства на новом месте, он всё-таки не преминул вызубрить десяток самых полезных фраз, которыми каждый уважающий себя перспективный репатриант начинает щеголять задолго до окончательного решения пересечь порог ОВИРа.

Сразу по приезду в Израиль он был приятно удивлён большому количеству русскоговорящей публики. Это были и работники аэропорта, оформлявшие документы, и квартирный посредник, который помог снять довольно сносную квартиру, и даже соседи по лестничной площадке – большое бухарское семейство, не забывшее за пятнадцать лет жизни в Израиле великий и могучий русский язык, вдобавок обогатившее его целым букетом незнакомых словечек и странными, режущими слух местными интонациями.

Идиллия или, если хотите, затишье перед боем, продолжалась недолго. Утомлённые переездом, кучей мелких и крупных дорожных проблем, а также обилием новых впечатлений, Шмулик и его жена Софа завалились спать и спали бы мёртвым сном не меньше суток, если бы за окном буквально через полчаса ни раздались громкие крики на незнакомом языке. Мужской и женский голос принялись темпераментно и беззлобно переругиваться, потом к ним присоединились детские голоса, и через некоторое время этих голосов стало уже не сосчитать. А ещё спустя какое-то время в этот разноголосый хор вдруг врезался со всей мощью оглушительно ухающий рэп.

Шмулик с Софой уже не спали, лишь лежали в темноте и тоскливо вслушивались в грохот.

– И не думай идти с ними разбираться! – на всякий случай, предупредила Софа. – А то я тебя знаю – в бочку полезешь! Мы ни порядков здешних не знаем, ни законов…

– Да пошли они! – сплюнул в темноте Шмулик. – Больно нужно ругаться с кем-то с самого первого дня. Пускай этим занимаются соседи – разве им этот шум не мешает?

Но соседи, в отличие от них, никак не реагировали на происходящее. Сквозь тонкую стенку было слышно, как зверски храпит глава бухарского семейства, и в такт ему не менее басовито вторят трое его наследников разного возраста. При таком дружном храпе, невольно подумал Шмулик, какие-то жалкие магнитофонные завывания – тьфу, плюнуть и растереть!

Покрутившись на постели ещё некоторое время, он, не обращая внимания на Софины уговоры, встал, обул тапки и отправился на военный совет к соседям.

В подъезде было темно. Можно было, конечно, включить и свет, нажав на кнопку в стене, но Шмулик этого ещё не знал. Наощупь добравшись до соседней двери, он постучал. Прождав минуту, постучал ещё раз. За дверью было тихо, лишь откуда-то из глубины квартиры, ни на йоту не изменившись, продолжали доноситься мощные раскаты храпа.

По натуре Шмулик не скандалист, но такого откровенного пренебрежения к собственной персоне, вынести не мог. Что было сил он забарабанил в дверь и барабанил до тех пор, пока ни щёлкнул замок и дверь осторожно ни приоткрылась.

В брызнувшем из-за двери свете он с удивлением разглядел голую чернокожую даму, кутающуюся в простыню. Дама вопросительно уставилась на него и вдруг что-то быстро залепетала тоненьким птичьим голоском.

– Хозяина зови! – бушевал Шмулик. – А то вон как расхрапелся – весь дом трясётся, а он ничего не слышит! Пусть выйдет на улицу и успокоит шпану с их магнитофоном. Знал бы я иврит, я бы и без него справился! Я бы им всем показал!

Дама недоумённо развела руками, и простыня тотчас соскользнула на пол. Шмулик в испуге зажмурился, а когда открыл глаза, простыня была уже на своём месте. В потоке слов, извергаемых разгневанной женщиной, можно было различить лишь часто повторяемое слово «русит», из чего Шмулик сделал вывод, что русским языком она не владеет и готова общаться с ним только на иврите.

– Бокер тов! – единственное, что удалось вспомнить Шмулику из своего ивритского репертуара. – Доброе утро!

На помощь даме из глубины квартиры появился такой же, как она, чернокожий мужчина и с ним двое симпатичных заспанных негритят.

Именно их появление почему-то повергло Шмулика в трепет.

– А где эти… бухарцы? – Он даже попытался отодвинуть хозяев плечом и заглянуть внутрь квартиры, но мужчина решительно вытолкал его наружу и перед тем, как захлопнуть дверь, ткнул пальцем на кнопку в стене.

Вспыхнул свет, и Шмулик осмотрелся. Загадка нахождения в соседней квартире чернокожей семьи решилась довольно просто: оказывается, в темноте он просто перепутал двери. Не отпуская пальца от заветной кнопки, он постучал к бухарцам и через некоторое время услышал шарканье тапок за дверью.

– Кто там? – раздался недовольный голос хозяина.

Тут уже пришёл черёд удивляться Шмулику: хозяин квартиры разговаривал с ним через дверь, а храп не прекращался!

– Бокер тов! – повторил Шмулик по инерции и, на всякий случай, отодвинулся от двери подальше.

– Ну, ты, брат, даёшь! – Хозяин недоумённо смотрел на него и чесал небритую щеку. – В час ночи разбудил! Что ты хочешь?

– Не храпи так громко! – жалобно попросил Шмулик, на время забывая про уличный рэп.

– Это не я, – махнул тот рукой, – это соседи сверху. У нас такая звукоизоляция – и стенки тонкие, и потолки… Но к ним лучше сейчас не ходить, потому что по-русски они не говорят, зато моментом вызовут полицию. Неприкосновенность, знаешь ли, частного жилища… А тебе на второй день после приезда попадать в полицию – не советую.

– Вот оно что, – облегчённо вздохнул Шмулик – а я-то думал, что это ты…

– Я тоже храпел поначалу, но эти же соседи, – он указал пальцем наверх, – вызвали полицию, мол, отдыхать им мешаю. Они, значит, мне отдыхать не мешают, а я им…

– Кстати, – вспомнил Шмулик, – там на улице какие-то хулиганы музыку врубили на полную катушку. Ты бы спустился к ним и объяснил, что людям спать мешают. Или сам полицию вызови.

– Бесполезно, – покачал головой сосед. – Молодёжь, когда развлекается, лучше не задевать. А то сразу начнут орать, что взрослый дядька их сексуально домогается, да ещё в ту же полицию донос накатают. Объясняйся потом… Ну их к лешему! Лучше в аптеке купить затычки для ушей. Мы так всей семьёй и поступаем.

Вернувшись к себе, Шмулик молча улёгся и до утра боролся то с липким потом, когда накрывался простынёй с головой, то с оглушительным рэпом из-за окна, когда сбрасывал с себя простыню.

Утром, не говоря ни слова, отправился в ближайшую аптеку за затычками для ушей, попутно вспомнив, что во время сборов, не догадался переложить в ручную кладь шампунь для мытья волос, и теперь она благополучно добиралась до Израиля в багаже малой скоростью. Конечно, жалко тратить деньги на такую вроде бы ерунду, но ходить с немытыми волосами в здешнем жарком климате Шмулик не собирался.

То, что здешние аптеки называют «Суперфармами», он заблаговременно выяснил у бухарца, и теперь, шагая по улице, философски рассуждал, что на первых порах, конечно, деньги и в самом деле лучше не транжирить, а приберечь на что-то более необходимое, но ничего не поделаешь – без шампуня никуда не деться.

Уже потом, через несколько дней, выяснилось, что в «Суперфарме», где он совершил свою первую израильскую покупку, есть и русскоязычные сотрудники, но в тот злополучный момент их, как назло, на месте не оказалось.

– Бокер тов! – жизнерадостно приветствовал он девицу в белом халате, стоявшую за прилавком, и сразу понял, что поговорить с ней по-русски не удастся. Беспомощно оглянувшись в поисках хоть кого-то, кто смог бы перевести, Шмулик окончательно осознал, что объяснятся придётся самому, так как в это раннее утро никого, кроме него, в только что открывшейся аптеке не было.

На протяжении последующих пятнадцати минут пантомиму, исполняемую им, можно было бы с одинаковым успехом наблюдать с улицы через витринное стекло и изнутри, потому что при этом не было произнесено ни слова. Привыкшая к странным выходкам репатриантов девица в белом халате терпеливо наблюдала за его ужимками, прикидывая, какое из лекарств потребовалось этому не выспавшемуся человеку в столь раннее утро.

Неожиданно Шмулик вспомнил, что на востоке распространён танец живота для того, чтобы привлечь внимание к этому довольно важному органу тела. Почему бы этим не воспользоваться? И тут же принялся за импровизированный «танец волос, которые нужно вымыть». За танцем девушка из-за прилавка наблюдала уже с интересом. А Шмулик вошёл в раж: сперва теребил волосы пальцами, потом растрепал их и скрутил в косички, а в конце поплевал на ладони и сделал в волосах пробор, расчесав наподобие кулаков-вредителей из первых советских немых фильмов.

Наконец, продавщица поняла, что от неё хотят, и достала с полки большой красивый флакон, на этикетке которого сексапильная фотомодель выжимала свои роскошные волосы, словно только что выстиранную простыню.

Прижав к груди первое своё израильское приобретение, Шмулик отправился домой. А там супруги с наслаждением выкупались и смыли с себя дорожный пот, после чего радостные и умиротворённые улеглись отдыхать. С наступлением утра уличный рэп смолк, а храпевшие всю ночь соседи сверху, вероятно, отправились на работу.

Шмулика разбудил истошный крик. Открыв глаза, он увидел испуганную Софу, разглядывающую его волосы.

– Посмотри на себя! – охала она. – Ты что купил в аптеке?!

Из зеркала на Шмулика глядела страшная физиономия с знакомыми чёрными усиками и бровями, но с волосами дикого красного цвета, притом абсолютно прямыми и торчащими пучками в разные стороны. То же самое произошло и с Софиными роскошными цыганскими кудрями, но она этого пока не знала, потому что не успела посмотреться в зеркало.

– Ты во всё виноват! – рыдала она, уткнувшись в подушку. – Ну, скажи, как мы теперь в Бат-Ям поедем навестить мою сестру? Мы же племянников в пух и прах перепугаем!

Конечно же, ни в какой Бат-Ям они не поехали, потому что постриглись наголо, и до тех пор, пока не отросли новые волосы, ходили в вязанных шапочках, чем шокировали не привыкших к таким головным уборам местных жителей, а заодно и видавших виды братьев-репатриантов.

…Немало воды утекло с тех пор. Шмулик и Софа закончили ульпан по изучению иврита и расширили свой языковой диапазон примерно в два раза.

– А что вы хотите? – рассуждал в тёплой компании Шмулик. – Иврит – язык общения, и его знать необходимо, чтобы не попасть в какую-нибудь неприятность. А без него это запросто!

Правда, на вопрос, как у него самого с ивритом, грустно качал головой и отделывался банальной репатриантской шуткой:

– С ивритом хорошо, без него – хуже…

НОВАЯ СКАЗКА О ЗОЛОТОЙ РЫБКЕ

«Жил старик со своею старухой

У самого синего моря…»

Так, кажется, начиналась одна из самых любимых детских сказок о рыбаке и рыбке. Наша же история начиналась почти так, только море имело вполне конкретный адрес, и называлось оно Мёртвым. Может, оно и не было самым синим изо всех, но уж самым солёным было точно.

Да и старик наш был весьма далёк от пенсионного возраста, потому что прожил на свете чуть больше сорока лет. Звали его Шмуликом, и был он новым репатриантом на Земле обетованной, а в прежней жизни – кандидатом исторических наук, имевшим при всей своей высокой образованности весьма смутное представление о прошлом и настоящем новообретённой родины.

Так вот, пришёл он на берег Мёртвого моря, снедаемый невесёлыми думами о собственной никчёмности и профессиональной непригодности в неразвитом, по его глубокому убеждению, израильском обществе, и печально присел на камушек. Грустно ему было и одиноко, хоть руки на себя накладывай или топись в море, да разве в Мёртвом море по-человечески утопишься?

В отличие от классического пушкинского персонажа забрасывать невод он не стал по двум причинам: во-первых, никакого невода у него не водилось, и он даже не представлял, как им пользоваться, а во-вторых, он и рыбу-то никогда в жизни не ловил, справедливо полагая, что это удел рыбаков-профессионалов, а не любителей-кандидатов исторических наук. Ни в какие чудеса наш убеждённый материалист не верил. А ведь они-то как раз и происходят с теми, кто их не ждёт.

Тяжёлая солёная волна лениво распахнулась, и из-под неё выглянула необычная рыбка с поблёскивающей на солнце золотой чешуёй и необычно умными глазами.

«– Что тебе надобно старче?» – промолвила рыбка человеческим голосом.

Шмулик аж икнул от удивления, твёрдо уверенный, что в просоленных водах Мёртвого моря никакая живность по определению не водится, а уж рыбы – тем более. Он даже удивиться не успел, что рыбка разговаривает с ним на чистом русском языке, а не на иврите, с которым у него, к слову сказать, складывались очень непростые отношения.

– Кто ты такая? – только и проговорил он. – Что тебе от меня надобно?

Видно, рыбке очень хотелось переселиться в какое-то другое, более весёлое и населённое море, но нужен был помощник. А может, просто не находился достойный собеседник. Поэтому она охотно выдала известную классическую фразу:

«Отпусти ты, старче, меня в море,

Дорогой дам за себя откуп:

Откуплюсь, чем только пожелаешь…»

Шмулик недоверчиво оглянулся по сторонам в поисках злоумышленника, который его разыгрывает, но нигде ни одной живой души не было. И тут, помимо желания, из его исстрадавшейся от репатриантских невзгод души полились слова классического ответа:

«Бог с тобой, золота рыбка!

Твоего мне откупа не надо;

Ступай себе в синее море,

Гуляй там себе на просторе…» – а потом ещё и прибавил от себя совсем уже несуразное:

– Я и без того в глубоком банковском «минусе» сижу. Кредитку аннулировали. Того и гляди даже наличных снять со счёта скоро ни копейки не разрешат…

Реакции на подобное откровение в классическом пушкинском тексте не было, потому что в те достославные времена банковских карточек ещё ни у кого не водилось, а изобрести кабальный «минус» на счету ещё не додумались. Потому рыбка тоже была вынуждена оставить высокий штиль в стороне и перейти на банальную прозу:

– Но ведь живёшь-то ты в избушке? Или я ошибаюсь?

– Ну, не совсем в избушке, а на съёмной квартире. Хотя разницы, по большому счёту, никакой.

– И старуха твоя тебя пилит?

– Моя жена Софа вовсе не старуха, а женщина… в полном соку! – возмутился Шмулик. – Хотя… пилит, да ещё как!

– И стиральной машины у вас нет? – коварно осведомилась рыбка.

– Хозяйская есть, но она поломалась, – грустно согласился Шмулик. – Потому и в корыте стирать приходится.

«– Не печалься, ступай себе с богом!

Будет вам новое корыто…» – снова перешла на классический стих рыбка, а потом махнула хвостиком и была такова.

Немного удивившись, Шмулик некоторое время наблюдал за гладкой морской поверхностью, потом собрался и пошёл домой.

А дома его ждал сюрприз. Взбудораженная и раскрасневшаяся Софа кругами носилась вокруг новенькой стиральной машины последней модели, которую грузчики полчаса назад притащили из ближайшего магазина электротоваров. А так как с ивритом у Софы было ничем не лучше, чем у супруга, объясниться с грузчиками она не могла, лишь поняла, что ничего платить не надо.

– Наверное, ошиблись, – рассуждала она, и глаза её при этом горели, а лоб покрылся испариной, – и за машиной обязательно вернутся. Но как хочется хоть разок попользоваться, пока она здесь! На наши жалкие гроши такую прелесть вряд ли в обозримом будущем купишь…

О рыбке Шмулик решил благоразумно не рассказывать, иначе Софа непременно сочтёт его перегревшимся на солнце. Но про себя загадал, что сходить на берег моря ещё разок и поблагодарить рыбку нужно непременно. А вдруг… Он поёжился и, чтобы отвлечься, принялся разбирать инструкцию к стиральной машине.

Ни в тот вечер, ни назавтра за машиной никто не пришёл. Видно, грузчики не ошиблись и доставили её именно туда, куда требовалось. В полной растерянности Шмулик отправился на берег моря.

«Помутилося синее море…»

Присел на тот же камешек, что и прошлый раз, и принялся глядеть на воду. И рыбка не заставила себя ждать, тотчас выглянула из-под волны:

«– Что тебе надобно, старче?..»

Ему хотелось рассказать о своём неожиданном приобретении, но он почему-то засмущался. А рыбка тут же услужливо подсказала полузабытый классический текст, которым должен был бы разразиться Шмулик в данной ситуации:

«– Ещё пуще старуха бранится,

Не даёт старику мне покою:

Избу просит сварливая баба…»

За такую характеристику, донесись она до ушей Софы, можно было бы спокойно схлопотать, поэтому Шмулик сразу же боязливо огляделся по сторонам.

– Нет, – протянул он, – жена пока ничего не просит, так как знает, что собственная квартира нам сейчас не по карману. Да и ссуду нам ни один банк не даст.

– Ну, это вопрос решаемый, – усмехнулась рыбка. – Дадут тебе любую ссуду, какую пожелаешь, если я гарантом стану.

Несмотря на свой небогатый репатриантский опыт, Шмулик уже не был полным дилетантом в вопросах, касающихся денег:

– А кто эту ссуду возвращать будет? Мы-то с Софой пока не работаем.

– И об этом не беспокойся, – снова усмехнулась рыбка, – устроим! Девяносто девять процентов от полученной суммы будет вам подарком от банка. А уж оставшийся один процент, будь добр, поднатужься и заплати… Давай, топай в банк, не откладывая. Покупай себе новую «избу»…

Ночью Шмулик не спал. Сперва он крутился на кровати, то и дело задевая локтем спящую супругу, потом отправился на кухню, где не придумал ничего оригинальней, чем в волнении вытащить из холодильника кастрюлю с борщом и съесть всё до последней капли.