Текст книги "Голимые рассказы"

– Белая ворона!

Она же покорила его длинными стройными ногами, затянутыми в узкие модные джинсы, баснословно дорого стоившие в самом крутом бутике женской одежды.

Первый взгляд, которым они обменялись, был красноречивей, чем у Ромео и Джульетты. И пусть объединятся все Монтекки и Капулетти, чтобы помешать их знакомству, у них, честное слово, ничего не получится!

– Позвольте пригласить вас, – вежливо подошёл он к ней.

– Да… – еле слышно прошептала она.

Ах, как они танцевали! Это было неповторимо. Вряд ли на дискотеке была пара, более привлекательная, чем они. Взоры присутствующих то и дело скрещивались на них. Нечего говорить, что второй, потом третий, и так все танцы до последнего они протанцевали друг с другом.

После дискотеки он предложил проводить её домой, и она, конечно же, согласилась. В полутёмном парке, через который они шли, он так галантно указывал ей дорожку и подавал руку, что сердечко её было готово выскочить из груди от теплоты и какой-то ранее не изведанной тихой радости.

У подъезда он вежливо раскланялся и поинтересовался:

– Вы придёте на следующую дискотеку? Я буду ждать вас…

Ночью она долго не могла заснуть:

– Какой он хороший, и как не похож на других! Сделаю ему приятное на следующей дискотеке. Под стать ему, оденусь в строгое платье, минимум косметики и… никаких джинсов!

– Что-то я сделал не так, – раздумывал он по дороге домой, – почему она была такой скованной и холодной? Неужели из-за того, что я не был в джинсах, как все? Ну, разве я виноват, что мои старые джинсы совсем поехали по швам, а на новые я посадил пятно кетчупа?! Ничего, на следующей дискотеке буду в полном порядке!..

На следующую дискотеку она надела простое, но элегантное платье и аккуратно зачесала волосы в скромный пучок на затылке. Из-под ресниц, которых сегодня почти не коснулась косметика, глядели ожидающие глаза.

Он же пришёл в своих самых крутых джинсах, в пёстрой майке с портретом очередного рок-кумира и в очках на носу «а ля Джон Леннон». Сегодняшняя экипировка вселяла в него уверенность и раскованность.

Долго смотрел он по сторонам в поисках знакомых умопомрачительных джинсов из дорогого женского бутика, но так их и не увидел. Вздохнув, прошёл мимо девушки в простом, но элегантном платье, потом пригласил на танец высокую брюнетку в блузке от Версаччи и больше по сторонам не смотрел.

Девушка же, равнодушно скользнув по нему взглядом, ещё некоторое время всматривалась в лица всех, кто что пришёл на дискотеку, потом махнула рукой и побежала в круг танцующих.

Сегодня на дискотеке «белых ворон» не было. Монтекки и Капулетти могут спать спокойно.

МИКВА В ПЛОХУЮ ПОГОДУ

Мне всегда очень нравился ответ Любавичского Ребе на вопрос: кого следует считать евреем? А ответ был прост и, как всегда, гениален: еврей не тот, у кого дедушка еврей, а тот, у кого внук будет евреем. Очень точная фраза, и я множество раз на протяжении жизни убеждался, насколько она точна и верна. Но… как убедиться самому – соответствую ли я этим достаточно простым и в то же время очень непростым критериям мудрого старца? По части еврейского дедушки, бабушки и прочих предков никаких сомнений у меня не возникало, но как быть с внуками? В те достославные времена, когда я впервые об этом задумался, у меня не то что никаких внуков не было, я даже жениться ещё не собирался!

Евреи в нашем провинциальном среднерусском городке всегда проживали в большом количестве, но публика эта была чаще всего инертная, вовсе не озабоченная своим, отличным от коренного населения происхождением, да оно и понятно. Синагоги, где могли бы собираться евреи, у нас уже много лет не существовало – её ещё до войны городские власти прикрыли и передали здание то ли профсоюзам, то ли ДОСААФу. Много евреев погибло на войне и в гетто, а из выживших особо активные ещё в начале семидесятых благополучно отбыли на землю обетованную. Оставшиеся же, вероятно, не знали о замечательных словах Ребе, да я и не думаю, что, зная о них, что-то кардинально изменили бы в своей жизни.

Однако рано или поздно всё выходит на круги своя. В городе образовалось еврейское общество, открылась воскресная школа для детей, а из столицы приехал раввин – молодой парень-хабадник с такой же молодой женой. Ясное дело, мы с ним тотчас подружились. Уж не знаю, насколько интересно ему было моё общество, хотя я во многом помогал ему адаптироваться среди городских евреев, где он первое время был белой вороной со своей чёрной шляпой, длинной рыжей бородой и пейсами, но лично мне общаться с ним было крайне интересно.

Перво-наперво мы отвоевали у города небольшую полуразвалившуюся избушку, которая, как ни странно, числилась по документам синагогой, и в неё время от времени захаживали окрестные старички – даже миньян из десяти человек им удавалось собирать по праздникам! – а я этого, к стыду своему, и знать никогда не знал. Видно, старички, наученные горьким опытом, особо этого не афишировали, а ведь избушка-синагога находилась в самом что ни на есть центре города, почти на виду многоэтажных современных зданий!

И вот тут-то началось настоящее превращение меня в еврея. Ицик – так звали нашего молодого раввина – терпеливо и порой стискивая зубы от моей непонятливости разъяснял азы иудаизма. А сколько ему труда стоило убедить меня постоянно носить если уж не кипу, то хотя бы кепку – еврею необходимо прикрывать голову, даже если это не нравится окружающим!

– Ну, и для чего такая показуха?! – трагически вопрошал я. – К чему вся эта замшелая обрядность в современном мире?!

– Со временем поймёшь, – отмахивался Ицик. – Ты ещё спроси, для чего каждому нормальному еврею надо совершать регулярные омовения в микве, если в любой квартире есть современная ванна!

Про микву я ничего не спрашивал, так как до этой загадочной штуки мы пока не добрались в моём очень нелёгком приобщении к еврейству. Вполне хватало комментариев к Торе, которые хоть и укладывались худо-бедно в моей голове, но вопросов от этого становилось не только меньше, а во много раз больше.

И вот как-то раз перед Ханукой, когда погода окончательно испортилось, стало холодно и пошли дожди, то есть хороший хозяин собаку на улицу уже не выгнал бы по определению, Ицик встрепенулся и сообщил:

– Сегодня мы с тобой должны обязательно пойти в микву. – Потом посмотрел в окно, поёжился и на всякий случай прибавил: – С Б-жьей помощью…

– Надо так надо, – послушно согласился я. – А где у нас эта миква?

Как и всегда на наших занятиях, Ицик поправил очки на носу, потеребил свою рыжую бородку и поднял палец кверху:

– Понимаешь, специально оборудованной миквы у нас в городе пока нет, поэтому придётся воспользоваться природными водоёмами. Точно так поступали и наши праотцы во время своих скитаний…

С одной стороны, мне, конечно, было лестно поступать так, как поступали скитающиеся по пустыням праотцы, но дух противоречия, который, как уже не раз замечал Ицик, заложен в каждом еврее с молоком матери, не позволял сразу соглашаться с предложением.

– Выгляни в окно и посмотри, какая погода на улице, – сказал я, – а ты говоришь – природный водоём… Что мы должны в нём делать? Только не говори, что мы должны лезть в него в такую стужу!

– Именно лезть… вернее, не лезть, а совершать ритуальные омовения! Притом погружаться полностью с головой!

– С головой? – ужаснулся я. – В такую стужу…

– Ну, ты как хочешь, а я пойду, – решительно сказал Ицик, и в его глазах загорелся яростный огонь легендарных ветхозаветных пророков. – Видно, тебе ещё рановато становиться настоящим евреем!

Наверняка он чётко просчитал, как уколоть меня больнее. Ведь знал же, что после таких обидных слов я непременно соглашусь и отправлюсь хоть на край света, лишь бы меня не уличили в трусости и малодушии.

– Вот, возьми. – Он протянул мне заранее заготовленный пакет и пояснил: – Это полотенце. Вытрешься после омовения. Я себе тоже взял…

На улице было по-прежнему мрачно и сыро. Хорошо, хоть дождь стал реже и небо посветлело.

– Ну, и где этот… природный водоём? – зябко поводя плечами, тоскливо спросил я.

– Пойдём на речку. – Ицик улыбнулся и показал рукой вдаль. – Я присмотрел одно укромное местечко, где никто нас не увидит. Там есть всё, что нужно: чистая проточная вода и не глубоко, но в самый раз, чтобы погрузиться с головой.

– Так ты не шутил?! – ахнул я и беспомощно огляделся по сторонам.

– А что ты думал – нашим праотцам всегда светило солнышко и никогда не было холодно? Да если хочешь знать, то природные катаклизмы – это самое малое из тех бед, что обрушивались на их головы! Но они, – в голосе Ицика послышался надрыв, – всегда оставались верны заповедям и никогда не искали причин, мешающих их выполнению!..

По дороге на реку дождь прекратился окончательно, а когда мы вышли на берег, на смену тучам по небу поползли белые облака.

– Вот видишь, как хорошо всё складывается! – не преминул заметить Ицик и свернул в сторону от городского пляжа, совершенно безлюдного в это время года.

– Ты уже совершал здесь эти самые… омовения? – подозрительно поинтересовался я, пробираясь следом за ним сквозь густые заросли орешника к крохотному песчаному пятачку на берегу.

– Конечно! – Ицик остановился и показал мне на какие-то сломанные сучки на деревьях. – Сюда повесим одежду, чтобы не испачкалась… И вперёд!

Я присел у края воды и сунул в неё палец:

– И мы сейчас в неё полезем? Ты издеваешься?!

– Как хочешь! – пожал плечами Ицик и стал снимать плащ, за ним пиджак, брюки и шляпу.

Я молча следил за раздеванием, и по мне то и дело прокатывалась дрожь от затылка до копчика. А наш доблестный раввин уже снимал рубашку и нижнее бельё.

– Ты это… совсем без ничего в воду полезешь? – спросил я, отводя взгляд от обнажённого тела.

– Конечно! Во время омовения ничем нельзя прикрывать тело. Только цицит можно оставить. Ну, и кипу на голове…

Со священным ужасом я наблюдал, как он, придерживая одной рукой кипу, медленно вошёл в воду по пояс, потом глубоко вздохнул, что-то прошептал и вдруг нырнул с головой. У меня даже перехватило дыхание, когда он повторил это три раза подряд. Вынырнув последний раз, он широко развёл руки и только тогда посмотрел на меня:

– Ну, а ты чего ждёшь?

Дрожащими пальцами я стал расстёгивать куртку…

По поводу моего первого посещения миквы Ицик решил устроить праздничный ужин у себя дома. Его молчаливая жена Двора накрыла стол праздничной белой скатертью, наготовила каких-то блюд по давно забытым бабушкиным рецептам, и, как апофеоз, извлекла откуда-то из тайников бутылку настоящей израильской водки «Кеглевич».

Перед тем сделать кидуш, то есть поднять первый тост, Ицик торжественно провозгласил:

– Знаешь, я сегодня вспомнил одну старую еврейскую поговорку: если в твоём огороде нет урожая, то виновата в этом не погода, а ты сам… Ты видел, какая была сегодня погода? Но мы всё равно пошли с тобой в микву. То есть урожаю, который мы собрали со своего огорода, не помешало никакое ненастье. А более всего отрадно, что мы победили плохую погоду в своей душе. Гром, молнии, гроза…

– А когда мы вышли из дома, помнишь, даже дождик перестал идти! – подсказал я.

– Вот-вот! – обрадовался Ицик. – Мы пошли в микву, не взирая ни на что, и поэтому дождь прекратился! А ты обратил внимания, что из-за туч даже солнышко для нас выглянуло?

– Конечно, выглянуло. Именно для нас! – поддакнул я, хотя ничего такого не заметил, но это, по большому счёту, было уже абсолютно неважно…

Наши праотцы и пророки отныне могут нами гордиться. Но не сейчас, а через неделю, когда я, наконец, вылечусь от простуды, избавлюсь от насморка и кашля, и потом снова смогу пойти к Ицику за дальнейшим постижением премудростей еврейского образа жизни…

СТО ШЕКЕЛЕЙ ДЛЯ РАВА УЗИЕЛЯ

Приснилось раву Узиелю, что как-то в святую Субботу, возвращаясь из синагоги после утренней молитвы, он обнаружил прямо перед собой на дороге оброненную кем-то стошекелевую купюру. С одной стороны, прикасаться к деньгам в Субботу религиозному еврею ни под каким соусом нельзя. С другой стороны, не такой уж он богач, рав Узиель, чтобы спокойно пройти мимо бесхозных ста шекелей. Хоть эти деньги и не бог весть какое богатство при нынешней-то дороговизне, но не в том он положении, чтобы отказываться и от более мелкой суммы!

В холодном поту проснулся рав Узиель и тут же возблагодарил Вс-вышнего за то, что послано ему это жестокое испытание не наяву, а во сне. Неизвестно, сумел бы он устоять от соблазна.

Полежал он некоторое время, ворочаясь с боку на бок, но сон к нему больше не шёл, и отправился рав Узиель на кухню попить водички. Вытащил из морозилки бутылку замороженной воды, зажёг свет и присел за стол дожидаться, пока лёд в бутылке немного растает.

И тут же вспомнил старую хасидскую байку о том, как один великий мудрец прошлого задал ученикам загадку: что бы они сделали, если бы увидели в Субботу на улице кошелёк с деньгами? Ситуация была похожа на приснившуюся сегодня.

Так вот, первый ученик ответил, что прошёл бы мимо и отвёл взгляд от денег. Лучше, мол, прожить в нищете, но не нарушать святость Субботы. Насколько помнится, учитель обозвал его глупцом. Второй ученик сказал, что, испытывая тяжёлое материальное положение, нарушил бы Субботний запрет и поднял бы деньги, за что был тоже обозван глупцом. Третий же, самый хитрый и изворотливый, сказал, что в подобной ситуации попросил бы Вс-вышнего оставить вокруг него Субботу, а в том месте, где лежит кошелёк, сделать на пять минут какой-нибудь другой день недели. Ведь всё в Его силах, не так ли? Ответ третьего ученика, конечно, был остроумным и раву Узиелю очень нравился, но ясности никакой не вносил. Как бы он сам поступил, случись такое в реальной жизни?

И тут его взгляд упал на край стола, где лежала забытая кем-то из домочадцев монетка в десять шекелей.

– Хм! – сказал рав, и его рука непроизвольно потянулась за монетой, но в сантиметре от неё замерла. – Ой, не Суббота ли сегодня?! – и тут же сам себе ответил. – Суббота была несколько дней назад. Так что ничего страшного не случится, если я сейчас заберу эти деньги…

В спальню он вернулся, слегка посмеиваясь. Всё в порядке, и он ничего не нарушил, а эта монетка положена ему за праведность. Наверняка это знак, поданный с небес… До утра он спал спокойно, и никаких новых испытаний ему больше приснилось.

Утром жена рава, пересчитав деньги в своём кошельке, поинтересовалась: может, кто-нибудь из домашних нашёл потерянные ею накануне десять шекелей?

Ага, почти развеселился рав Узиель, вот кто у нас в семье растеряха! Говорить жене об этом или не говорить, возвращать найденную монету или не возвращать? Вот тут-то самое время всё основательно взвесить.

Дело, конечно, не в несчастных десяти шекелях. Наверняка Вс-вышний снова напомнил о себе ему и заодно его жене. Ей – чтобы пристальней следила за содержанием своего кошелька. Ему – очередной задачкой: что важнее – сделать благородный поступок, вернув потерянное, или всё-таки проучить растеряху?

Ну, вернёт он, предположим, жене эти десять шекелей – разве сделает она из случившегося правильный вывод и станет хоть на йоту бережливей? Вряд ли. Уж, он-то свою жену хорошо знает! Поэтому лучше промолчать. Более того, рав Узиель даже беззлобно поворчал на женщину за то, что не следит за своими деньгами, а они далеко не миллионеры.

Конец недели прошёл спокойно. Больше Вс-вышний его не испытывал, видимо, решив, что и случившегося достаточно. Даже никаких новых пророческих снов раву не приснилось, и жена ничего больше не теряла.

И вот наступила царица Суббота. Усердно помолившись и выпив традиционную рюмочку после утренней молитвы, рав Узиель в прекрасном расположении духа возвращался домой из синагоги. Расставшись с друзьями на перекрёстке, он свернул к своему дому. И тут, надо же было такому случиться, его взгляд упал на скомканную стошекелевую купюру, валяющуюся на дороге.

Рав удивлённо помотал головой, протёр глаза, прогоняя наваждение, и снова глянул под ноги. Никакого чуда не было – перед ним лежали самые что ни на есть настоящие сто шекелей!

– Ага, – мелькнула в его голове мысль, – это, наверное, местные мальчишки-шалуны балуются. Привязали к купюре леску и, когда я наклонюсь, чтобы поднять, они её потянут. То-то им будет потеха… Но не на того они напали!

Узиель присел на корточки, внимательно осмотрел купюру со всех сторон, но подвоха не обнаружил. Никакой лески не было, как и не было поблизости ни одного местного сорванца.

И вдруг страшная мысль пронзила его мозг: вот оно, то самое приснившееся несколько дней назад испытание! Как поступать? И тут уже не проснёшься среди ночи, чтобы уйти от ответа…

Он задумчиво почесал бороду, потом затылок, потом снова бороду, потом нос и снова вернулся к бороде.

Неожиданно его озарило. Оглянувшись по сторонам, он сгрёб ладонями горсть песка и уличного мусора и аккуратно присыпал купюру. Теперь, под слоем грязи её не было видно.

Отряхнув руки, рав Узиель выпрямился и улыбнулся. Если бы я жил во времена, когда великий мудрец задавал свои мудрёные задачки ученикам, подумал он, то наверняка удостоился бы похвалы от учителя за ещё более остроумный ответ. Я непременно стал бы среди его учеников самым талантливым и находчивым. А может быть, моё имя даже осталось бы на страницах Талмуда, где рассказывалась эта притча!

Домой рав шёл в приподнятом настроении. Он был крайне доволен своей находчивостью. Единственное, чего ему теперь хотелось, это чтобы Суббота поскорее заканчивалась, и можно было вернуться к тайнику. И ещё его беспокоило, как бы неожиданно не пошёл дождь и не промочил горстку земли, под которой его дожидались заветные сто шекелей.

Но особых причин для беспокойства не было. Суббота заканчивалась уже через несколько часов, к тому же, в это время в Израиле дожди никогда не идут.

ЧЕРЕЗ «А» ИЛИ ЧЕРЕЗ «О»

Со Шмуликом мы не сильно большие приятели, но ничего против него я не имею. Человек он безвредный и добродушный, правда, немного нудный, но тут уже ничего не поделаешь: местечковость из характера не вытравишь, как ни старайся. А он и не старается – даже гордится своей причастностью к носителям «маме лошн» – языка идиш, на котором даже в Израиле почти никто уже не разговаривает, за исключением, конечно, стариков и таких чудаков, как он.

Когда я его встречаю, мы всегда здороваемся и вежливо раскланиваемся, но в дебаты стараюсь не вступать, так как знаю, что только дай повод, и потом его не остановишь. Поговорить он любит, особенно про свои родные Бельцы, откуда уехал лет сорок назад и до сих пор о них тоскует. Я же в ностальгических беседах участвовать не люблю, и он это сразу подметил. Посему мы с ним только здороваемся, не более того.

Но однажды он неожиданно позвонил мне, чего раньше никогда не было.

– Здравствуй, дорогой, – услышал я его вкрадчивый голос, – как себя чувствуешь?

Это был один из тех вопросов, отвечать на которые не требуется, поэтому я сухо ответил:

– Извини, брат, я страшно занят. Если у тебя что-то срочное, то говори, не тяни резину.

На самом деле, занят я не был, но какое-то шестое чувство предостерегало меня от более близкого контакта, только я этому чувству почему-то не внял, о чём потом основательно пожалел.

– Я тебя давно хотел попросить об одной услуге. Знаю, что ты очень хороший писатель…

– Ну, уж прямо так… – засмущался я, хотя мне и в самом деле хотелось стать хорошим писателем. Однако никто, кроме Шмулика, мне об этом пока не говорил.

– Нет-нет, – запротестовал он, – хороший, все это знают! Так вот, мне хочется с тобой посоветоваться. Я тут кое-что нацарапал и хотел бы услышать твоё мнение. Мнение профессионала о моей писанине…

Когда тебя называют профессионалом, да ещё живо интересуются твоим мнением, кому же такое не понравится? Естественно, я – как это говорится? – поплыл:

– А что там у тебя?

– Да так, мелочи. Короткие юмористические зарисовки. Я их про себя «дурками» называю.

– Как-как?!

– «Дурками», потому что ничего серьёзного в них нет. Просто это картинки из моего прошлого, и, как мне кажется, очень смешные…

Дурки так дурки, решил я про себя, ему виднее, как определить жанр своих опусов. В конце концов, каждый из нас хозяин собственной судьбы – хочет травится, хочет давится. Может, лучшего названия они и в самом деле заслуживают. Как корабль назовёшь, так он и поплывёт.

– Так вот, – продолжал Шмулик, – написать-то я их написал, но чувствую, слог кое-где хромает и стиля маловато. Не мог бы ты их на досуге просмотреть и поправить?

После того, как тебя назвали хорошим писателем, как-то уже неудобно отказываться от такой мелочи, как правка чужой рукописи.

– А объём большой? – на всякий случай спросил я.

– Нет! Каждая дурка максимум полстранички, а всего их штук десять.

– Итого пять страничек, – подсчитал я, – что ж, приноси, посмотрим, что из них можно сделать. Только заранее предупреждаю…

– Это тебя, дорогой, ни к чему не обязывает, – поспешно отреагировал Шмулик, – если что-нибудь из рассказиков совсем никуда не годится, выбрасывай без сожаления.

На том и порешили. Напоследок он спросил:

– Ах, да, совсем забыл. Скажи, пожалуйста, как пишется слово «г*вно» – через «а» или «о»?

Тут бы мне насторожиться и поинтересоваться, для чего ему потребовались такие слова в коротких рассказиках, но я легкомысленно ответил:

– Честно говоря, не знаю. Лично я стараюсь не употреблять подобные слова. Всегда можно их как-то обойти. А то, как бы это сказать поточнее, каждое слово имеет свой аромат, и этот аромат распространяется на весь твой опус…

– Ну, ладно… А слово «г*вняшки» – тоже не знаешь, через «а» или через «о»?

Этого я тоже не знал, в чём чистосердечно признался. Мне бы расспросить новоиспечённого писателя, для чего ему необходимо правописание именно этих слов, но я постеснялся. Авось, что-нибудь придумаю и обойду их, выправляя писания приятеля.

Не прошло и пары часов, как Шмулик явился ко мне в гости собственной персоной.

– Вот, пожалуйста, – протянул он скатанные в трубочку листки, – тут, правда, написано от руки и много исправлений, но смысл уловить можно.

От его слов мне стало нехорошо, потому что одно дело править грамматические ошибки и кое-где менять слова местами в отпечатанном компьютерном тексте, а тут, по всей видимости, требовалось сперва разобрать каракули, потом переписать текст полностью да ещё уловить по смыслу, что автор хотел сказать. Но отказаться я уже не мог – не отправлять же человека ни с чем!

– Прежде, чем сам начнёшь читать, расскажу содержание своими словами… – приступил к экзекуции Шмулик.

– Не надо, – заупрямился я, – хочу иметь дело только с текстом! Если что-то будет не ясно, позвоню и спрошу.

– Это понятно, но я всё равно объясню, чтобы ты потом голову не ломал!.. Есть у меня одна родственница, тётя Бася. Жили они с мужем бедно, в маленькой однокомнатной квартирке, и было у них четверо детей. Как они ни бились, ничего не получалось, всё равно не было достатка. И вот однажды раввин из нашей синагоги посоветовал им купить козу. «Где нам её держать?!» – удивилась тётя Бася. «Купите, и всё тут! Дома у себя держите!» – настаивал раввин…

– Стоп! – оборвал я Шмулика. – Это я уже раньше слышал. Есть такой еврейский анекдот, который настолько стар, что даже не жив, а скорее мёртв.

– Ничего подобного! – запротестовал автор «дурок». – Никаких анекдотов я не знаю. А происходило этот на самом деле у нас в Бельцах! Есть свидетели…

– Понимаешь, – попробовал объяснить я ему, – одно дело жизнь, а другое дело литературное произведение, и не всегда…

– Моё литературное произведение о жизни! – стал выкручиваться Шмулик. – Я ничего не выдумываю! Могу поклясться!

– Как хочешь, но старые анекдоты я переделывать не буду, – отрубил я. – И тебе не советую.

Мои последние слова Шмулика озадачили. Он задумчиво почесал затылок и уже без прежней уверенности заявил:

– Ну, хорошо, я сам эту «дурку» переработаю. А как тебе вот эта?.. Решил мой старший брат Зися пошить новые брюки у знакомого портного Хаима. Тот снял с него мерки и сказал, чтобы брат пришёл за брюками через неделю. Однако ни через неделю, ни через месяц брюки готовы не были. Когда Зися стал ругаться на Хаима, тот ему ответил…

– Стоп! – опять оборвал я Шмулика. – Это мы тоже проходили. Портной ответил, что Вс-вышний сотворил землю за неделю, и ничего хорошего из этого не получилось, а тебе брюки качественные через неделю подавай.

Казалось, бедного автора хватил паралич. Он замер с открытым ртом и уставился на меня, как на диво дивное:

– Ты и это знаешь… Ну, ты даёшь! Правильно люди говорили, что ты большой писатель! Или, признайся: ты своим писательским чутьём догадываешься каждый раз, как будет развиваться сюжет? Я, конечно, маленький человек, и разгадать меня несложно, но…

Я был настроен решительно и слушать, вернее, читать анекдоты в таком неказистом изложении не хотел. Каким бы великим я кому-то ни казался (чего наверняка не было), но издеваться над собой я не позволю.

– Слушай, Шмулик, – строго сдвинув брови, сказал я, – давай поступим так. Ты ещё поработай над сюжетами и постарайся придумать или вспомнить что-нибудь совсем оригинальное. Такое, о чём анекдот ещё не сочинили. А потом мы подумаем вместе, что из этих сюжетов может выйти. Хорошо? И… не называй их «дурками», ладно? А то к ним отношение соответствующее будет.

Бедняга молча стоял, тиская в руках рулончик с рассказами, потом вздохнул и стал собираться. Уже когда он стоял в дверях, я неожиданно вспомнил:

– Кстати, а зачем ты интересовался, как пишутся некоторые… ну, ты помнишь, какие слова – через «а» или через «о»?

– А, ты про это… – Шмулик грустно улыбнулся. – В рассказе про козу этим самым она завалила всю квартиру тёти Баси. Да и Зися, в конце концов, таким словом портного обозвал… А как эту вещь иначе назвать? Только своим именем. Из песни слова не выкинешь…

ЯБЛОКО И СКОВОРОДКА

…Просыпаюсь от того, что какая-то непонятная морзянка начинает вколачивать мне в мозги свои острые тонкие гвоздики. Долгое время лежу, не реагируя на эти настойчивые однообразные звуки, потом начинаю потихоньку свирепеть.

Эх, знал бы я азбуку Морзе, то разобрал бы, что мне пытается посреди ночи сообщить какой-то неизвестный тип, упрямо отстукивающий своё сообщение!

Выглядываю из-под одеяла на часы – о, боже! – полпятого утра… Пару часов я бы ещё спокойно подремал, а тут – как же, дадут тебе поспать!

Накрываю голову подушкой, и звук от морзянки становится тише, но не смолкает. Зажимаю уши ладонями и стискиваю веки покрепче, будто эти звуки могут проникать даже через глаза. Так ведь всё равно проникают…

Наверное, я потом всё-таки задремал, потому что морзянка стихла, зато на смену ей резкий скрипучий голос, опять неизвестно откуда взявшийся, заставляет меня подскочить, пугливо оглядываясь по сторонам:

– Вставай, лежебока! Самое важное в жизни проспишь! Все уже давно на ногах, один ты…

Удивлённо озираюсь и ничего не узнаю вокруг себя. Куда я попал? Как здесь очутился? Ведь помню же, что тихо и мирно почивал в своей постели, смотрел многосерийные цветные сны – правда, не вспомню, о чём. Всё, как каждый день, вернее, как каждую ночь… А это что вокруг меня?

А вокруг, если честно говорить, ничего особенного не наблюдается. Даже владельца голоса, разбудившего меня, нет. Наверное, приснился…

Передо мной решетчатая ограда, за которой проглядываются плотно стоящие деревья, и не видно, что там за ними. В решётке две калитки, а между ними столик, за которым сидит какая-то унылая бесцветная тётка с двумя коробками.

– Давай, парень, подходи, чего уставился? – говорит она мне.

Послушно подхожу и молча разглядываю её.

– Ну, чего ждёшь? – говорит она снова. – В гляделки играть будем? Плати и проходи. Не создавай пробку.

Оглядываюсь, но никого, кроме меня, нет.

– За что я должен платить? – первое, что приходит на ум.

– Как за что? Чтобы пройти внутрь!

– А что внутри?

– Сперва заплати, а потом узнаешь, что.

Почему-то её слова не вызывают моего удивления.

– Сколько?

– В эту калитку двести, – указывает она пальцем на одну из калиток, – а в другую триста.

Послушно лезу в карман за деньгами и бормочу:

– Мне в ту, которая за двести…

Тётка прячет деньги в одну коробку, а из другой достаёт билетик:

– Получите и распишитесь! До конца билетик сохрани и не выбрасывай, а то потом не выпущу. Так и останешься там.

Тут бы поинтересоваться у тётки, что это за место, из которого могут и не выпустить, но опять почему-то молчу и только послушно, как телёнок, которого ведут на бойню, прохожу в калитку.

Интересно, почему я сравнил себя с телёнком на бойне? Ох, не к добру приходят в голову такие сравнения, ох, не к добру!

А за калиткой ровная дорожка ведёт меня в какой-то красивый и ухоженный сад. Солнышко светит, птички чирикают, пахнет травкой и цветами, настроение само собой налаживается, хоть особых причин для того и нет. А никого опять вокруг. Даже странно, честное слово.

Ноги приводят меня на какую-то полянку, посреди которой одна единственная яблоня, и на ней прямо-таки светятся румяные краснобокие яблоки. А ствол обвивает толстая ленивая змеюка. Что-то мне эта картина напоминает, только вспомнить пока не получается. Не до того сейчас.

– Ну, явился не запылился? – спрашивает меня змея, покачивая своей плоской головкой из стороны в сторону и шевеля раздвоенным жалом, от которого я на всякий случай отодвигаюсь на безопасное расстояние.

– Ну, явился… А что здесь такое происходит?

– Будто не понимаешь, куда попал! Это же дерево познания добра и зла, а на нём райские яблоки растут. Имеешь полное право сорвать одно и откушать. И будет тебе счастье.

Тут-то я и задумываюсь.

– Это что же такое получается, – говорю, – именно с такого дерева, помнится, Ева сорвала яблочко и угостила им Адама, да? А ты не просто змея, а самый что ни на есть Змей-искуситель?

– Где-то так, – кивает головкой змея.

– И ты, значит, соблазняешь меня вкусить запретного плода, чтобы я потом, как Адам, всю жизнь мучился?

– Ну, это неправда! Он не мучился, а просто умным стал! – Змей хмыкнул. – А от ума, сам понимаешь, все беды. Хотя – как им распорядишься.

– А мне-то чего предлагаешь? Тоже поумнеть, что ли? Значит, я – дурак?

– Это уже как сам решишь. Впрочем, можешь выбирать: не хочешь умнеть, тогда тебе надо возвращаться назад и покупать билет в другую калитку.

– А там что меня ждёт?

– Там – прямиком на сковородку попадёшь, на которой тебя станут поджаривать. Согласись, что это уже совсем не так приятно, как яблоки на халяву трескать.

Ещё больше я задумываюсь:

– Что же такое получается? Тут у вас как бы рай со всеми вытекающими последствиями, а там как бы ад…