Текст книги "Зеркало Ноя"

Лев Альтмарк
Зеркало Ноя

© ООО «Издательство К. Тублина», 2020

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2020

© А. Веселов, оформление, 2020

* * *

Сын З/К

Вторые сутки Арик с родителями ехал на поезде с Урала домой. Где находится этот «дом», Арик толком не представлял, потому что родился и всю свою недолгую жизнь провёл на Урале, но ему не раз говорили, что, как только закончится какой-то непонятный срок, он с родителями вернётся на Украину, где их давным-давно дожидаются бабушка с дедушкой.

Тринадцать лет назад закончилась война, но все вокруг постоянно вспоминали о ней, будто для взрослых не было других, более интересных тем для разговоров. Арик удивлялся: как можно помнить то, что происходило так давно? Сам он умел считать пока до десяти, а уж тринадцать лет – такая древняя древность, что в голове не укладывалась! Лишь папа с мамой не любили разговоры про войну, но это и хорошо – с ними хоть не так скучно разговаривать, как с остальными.

В поезде было шумно и интересно. Почти весь вчерашний день Арик, не отрываясь, сидел у окна и разглядывал всё, что в нём проносилось. Сперва он считал людей на перроне, махавших руками вслед поезду, потом принялся за мелькающие дома, но они быстро закончились, и пошли абсолютно неинтересные вещи, от которых только клонило в сон. Не любоваться же на телеграфные столбы с проводами и сидящих на них галок!

После обеда Арик впервые вышел самостоятельно прогуляться по вагону. Его внимание привлекла узкая ковровая дорожка, протянутая по коридору из конца в конец. Он попробовал громко топнуть, но мягкий зелёный ворс пружинил под ногами и заглушал звуки.

Потом ему встретился толстяк в сиреневой майке и широких парусиновых брюках, куривший у открытого окна. Толстяк оценивающе посмотрел на Арика и, неторопливо пошарив в глубоком кармане, извлёк конфету «Мишка на Севере».

– Как тебя зовут, мальчик? – поинтересовался он и стряхнул с конфеты налипшие табачные крошки.

– Арик.

– А фамилия?

Фамилию Арик забыл. Ему не хотелось останавливаться и беседовать со взрослым, но упускать возможность получить конфету глупо. Он замер перед парусиновыми брюками и взглянул поверх гигантского живота в узкие заплывшие глазки.

– Хотя все вы на одну фамилию, – захохотал толстяк, – Бронштейн какой-нибудь или Эпштейн, а то ещё позаковыристей!

Однако конфету дал и попытался потрепать Арика по волосам, но тот, зажав добычу в кулаке и ощутив на мгновенье терпкий запах пота из подмышек толстяка, проскочил под рукой и помчался по коридору, чуть не сбив с ног сердитого проводника, разносившего по купе чай в тонких стаканах и высоких серебристых подстаканниках.

Навстречу попалась какая-то девчонка с распущенными редкими волосёнками и большой куклой в руках. Вытаращив глаза и раскрыв рот, девчонка проводила его взглядом, а он даже не взглянул в её сторону, потому что хотел поскорее заняться «Мишкой на Севере». Шоколадные конфеты он получал лишь по праздникам, а вот так, ни за что – ни разу.

Перед купе проводников он притормозил и, забыв про конфету, стал разглядывать диковинное сооружение, которое папа назвал вчера «титаном». Арику было строго-настрого запрещено даже приближаться к титану, но сейчас никого из взрослых поблизости не было. В блестящих трубочках и цилиндриках этого замысловатого прибора тысячекратно отразилась его любопытная мордашка, и это Арика развеселило. Он дунул на одну из трубочек, и она тотчас запотела, изображение в ней пропало, но тут же появилось снова. Арик оглянулся, но никого по-прежнему не было, и он качнул блестящий краник, очень похожий на самоварный. Шипящая струйка кипятка брызнула на пол, и Арик пулей выскочил в коридор. И вовремя – по коридору возвращался проводник с пустыми стаканами и бутылками из-под водки, собранными по купе.

Девчонки с куклой уже не было, но толстяк всё ещё курил. Арик присел на откидное сиденье и стал внимательно изучать съёмную металлическую пепельницу между окнами. Пепельница забавно хлопала крышечкой, но вдруг, выскользнув из пазов, с грохотом кувыркнулась вниз. Окурки и спички посыпались на ковровую дорожку, и тут уже Арик не на шутку испугался. А если его поймает проводник и пожалуется родителям? Одними шлепками наверняка не обойдётся…

Он опрометью бросился мимо курившего толстяка в своё купе, плотно задвинул дверь и даже защёлкнул звонкий тугой замок.

Но в купе было душно и скучно. Папа спал на верхней полке, а мама штопала у окна Ариковы носки. Полки напротив были свободны, и, если бы с ними ехали какие-нибудь попутчики, было бы наверняка интересней.

Арик попробовал вскарабкаться наверх к папе, но мама не разрешила, и оставалось только скрепя сердце сидеть у окна. Но и там ничего интересного не было: редкий перелесок, пологие холмы, усеянные пыльным белёсым кустарником, далёкие трубы заводов, коптящие у горизонта.

– Ложись спать, сынок, – сказала мама, – ехать ещё долго, успеешь набегаться по вагону.

– А я не просплю нашу остановку?

– Не проспишь, я тебя разбужу, – улыбнулась мама.

Проснулся Арик от яркого света, ударившего в глаза. До того он уже разок просыпался от резкого толчка на каком-то полустанке, но тогда в купе плавала мёртвенная голубая дымка, которую никак не мог рассеять мутный ночник на потолке, и Арик сразу же заснул снова.

Дверь в купе с шумом отъехала на своих скрипучих колёсиках, пропуская долгожданных попутчиков. Первым внутрь протиснулся широкоплечий военный, следом за ним женщина в кокетливой шляпке с чёрной вуалькой, спускающейся на глаза. Не обращая внимания на Арика и его родителей, военный с грохотом задвинул большой фанерный чемодан на верхнюю полку и крикнул что-то в коридор двум солдатам, которые волокли узлы и баулы. Потом военный с женщиной принялись неспешно раскладывать всю эту гору вещей. Арик сонно наблюдал за ними из-за мамы, рядом с которой лежал, и даже по привычке попробовал сосчитать узлы и баулы, но досчитал до десяти и сбился. На верхней полке зашевелился папа – видно, и его потревожили бесцеремонные попутчики.

Военный вытащил из кармана галифе носовой платок, шумно высморкался и лишь после этого глянул на соседей.

– Не потревожил, граждане? – неизвестно отчего развеселился он. – Ну да ничего, утром побудки не будет, давите ухо хоть до обеда.

Арик приподнялся, чтобы рассмотреть погоны военного. Совсем недавно он научился разбираться в воинских званиях и теперь с гордостью отметил, что с ними едет майор. Одно лишь не очень понравилось: погоны на кителе были чуть выгнуты и торчали вверх крылышками. Арик с восторгом принюхался к вкусному запаху кожаной командирской портупеи, плотно стягивающей широкую майорскую грудь.

Коротко свистнув в ночи, поезд тронулся, и майор глянул на часы.

– Пора, Танюха, на боковую, – скомандовал он женщине, – уже полвторого. Чаю и кина не будет… Отбой!

А та долго копалась в волосах, откалывая вуальку и вытаскивая шпильки, и, перед тем, как положить на стол, зачем-то облизывала их языком. Одним махом майор забросил своё крепкое тело на верхнюю полку, и через минуту раздался его ровный богатырский храп. За их укладыванием следить было не интересно, и Арик закрыл глаза. Мама поправила сбившееся одеяло, и до утра Арик уже не просыпался.

Первое, что услышал он утром, был запах табачного дыма. При нём и маме папа никогда не курил, и Арик сразу вспомнил ночных попутчиков. Он выглянул из-под одеяла и увидел завивающуюся колечками тонкую табачную струйку над верхней полкой. Мама недовольно зашевелилась рядом с Ариком, а попутчица военного плаксиво протянула с полки напротив:

– Лёнечка, опять ты куришь натощак! Совсем не бережёшь здоровье! Сколько тебе можно повторять?!

– Ну что ты, жёнушка, с утра заскрипела? – загоготал майор сверху. – Нет, чтобы пожелать мужу доброго утра, а ты сразу с претензиями! Не по уставу поступаешь, матушка, не по уставу!

Но ноги с полки всё же спустил, и перед Ариковыми глазами замаячили жёлтые с трещинами пятки и белоснежные завязки тонких шёлковых кальсон. Женщина брезгливо фыркнула и отвернулась к стенке, а майор, кряхтя, спустился вниз, нашарил тапки и отправился в коридор.

И тут Арик вспомнил про конфету, подаренную толстяком в сиреневой майке и парусиновых брюках. Он пощупал карманчик рубашки, висевшей на крючке над головой, – конфета была цела, только немного размякла. Ничего, все равно съедобна. Однако хрустеть фольгой под одеялом стыдно, и можно, конечно, встать, но хотелось ещё немного понежиться в тепле рядом с мамой.

Незаметно Арик задремал снова и проснулся, когда за окном было уже светло. Вдоль железнодорожного полотна по-прежнему тянулся перелесок, скучные однообразные холмы бежали вдаль, но среди них всё чаще стали попадаться редкие пролысины ещё не засеянных весенних полей.

Родители уже не спали, и мама сказала:

– Просыпайся, соня, и иди умывайся. Пора завтракать. Скоро проводник чай принесёт.

Сущее наказание подниматься с постели сразу после пробуждения, но раньше, на Урале, мама каждый раз безжалостно стягивала с него одеяло, потому что опаздывала на работу. Сегодня торопиться некуда, и можно поваляться, сколько захочется, однако Арик вспомнил, что почти ничего ещё не осмотрел за пределами купе, поэтому поскорее натянул рубашку, набросил на плечи бретельки штанишек и сунул ноги в сандалии. Неплохо бы пропустить умывание и сразу приступить к котлете с хлебом, за которыми папа вчера бегал на какой-то станции и вскочил на подножку вагона, когда поезд уже тронулся. Но ничего не вышло: мама бдительно следила, и пришлось нехотя, с полотенцем через плечо, идти в туалет.

Когда Арик вернулся, в купе за столом сидели военный с женой и тоже готовились завтракать. Перед ними лежало множество кульков и свёртков, жареная курица аппетитно выглядывала розовым бочком из пергаментной бумаги, а рядом с ней стояла стеклянная банка с крупной красной икрой. Арик даже не обратил внимания на плоскую баночку шпрот с золотисто-чёрной ленточкой сбоку, а уж шпроты он любил невероятно, и папа иногда покупал их специально для него. Он и икру тоже пробовал, но это было всего один раз и давно. Так давно, что вкуса икры он не помнил, но помнил, как странно и необычно было перекатывать языком крупные полупрозрачные икринки. При нажатии они упруго лопались и прыскали вязким горьковатым соком.

Арик невольно сглотнул слюну и присел рядом с мамой. Сухая котлета, с которой сыпались обжаренные хлебные крошки, в горло уже не лезла.

– Чарку за знакомство? – хлебосольно предложил майор и вытащил из сумки бутылку коньяка. – Дорога дальняя, а ночка лунная…

И тут Арик обратил внимание на папу, который неподвижно сидел у окна и старался не глядеть на стол. Видно, ему тоже хочется икры, решил он, но не просить же первому!

– Мама, я потом! – Арик положил котлету на стол и выскочил в коридор. Пускай майор с женою завтракают одни. Глядеть, как они уплетают икру, было выше его сил.

Навстречу попалась вчерашняя девчонка с распущенными волосами, но уже без куклы. Девчонка опять вытаращилась на него и даже сунула в рот палец.

– Ты кто? – поинтересовался он.

– Валечка.

– А едешь куда?

– Туда, – девчонка неопределённо махнула рукой и поглядела куда-то в конец коридора.

«Совсем маленькая», – решил Арик и сказал: – А мы на Украину. Там у нас дом. И бабушка с дедушкой.

– Тебе сколько лет? – спросила девчонка.

Арик немного подумал и на всякий случай прибавил для солидности:

– Шесть. А тебе?

– Не знаю, – девчонка пожала плечами, но всё же вытянула четыре пальца, потом прибавила ещё один. – Вот сколько…

И тут Арик вспомнил про конфету, всё ещё лежащую в кармашке, и миролюбиво предложил, разворачивая фантик и серебристую фольгу:

– Хочешь укусить?

– Не-а, – ответила девчонка. – Мама не разрешает брать конфеты у чужих.

– Вот глупая, – обиделся Арик, – какие же мы чужие! Мы уже знакомые!

– Тогда ладно, – девчонка зажмурилась и укусила конфету.

В руках у него остался только кончик облитой шоколадом вафли. Впору обидеться, а то и наказать нахалку, но он не успел: дверь их купе отъехала в сторону, и папа, не глядя на сына, быстро зашагал в тамбур. Лицо его было непривычно бледным, и в руках он сжимал полупустую пачку «Беломора».

– Подожди, я сейчас, – Арик моментально забыл обиду и помчался за папой.

В тамбуре было темно и сыро. На заплёванном полу полно мусора, а из неплотно прикрытой двери между вагонами тянуло пронизывающим ветром, и он зябко повёл плечами. За дверью под рифлёным выпуклым переходом проглядывались ржавые лепёшки вагонных буферов. Через равные промежутки времени они с лязгом бились друг о друга, и этот грохот перекрывал все остальные звуки в тамбуре.

Мятая «беломорина» в папиных пальцах дымила и потрескивала весёлыми искорками, а папа этого словно не замечал, прижавшись лбом к запотевшему стеклу. Мальчик осторожно потрогал его за рукав, и папина ладонь легла на затылок.

– Ничего, папа, – попробовал утешить его Арик, – вот приедем домой, и тоже купим себе икры, правда? Будем есть, сколько захотим.

– Конечно, сынок, – еле слышно пробормотал папа, но в тамбурном грохоте его почти не было слышно, – обязательно купим…

Некоторое время они стояли молча, и Арику было совсем не холодно, потому что папа заслонял его от ветра, потом дверь в тамбур распахнулась, и появился военный из их купе с папиросой в зубах. На плечах у него был офицерский китель, и на кителе по-прежнему смешно топорщились крылышки погон. Из-под расстёгнутой нижней рубахи выглядывала крепкая волосатая грудь.

– Танюха отправила курить в тамбур, – жизнерадостно доложил майор, стараясь перекричать лязг буферов. – Ох, эти бабы, всё им не так, всё им что-то мешает! Особенно мы, мужики…

Арик плотнее прижался к папе и принялся исподлобья разглядывать майора. А тот вкусно затягивался папиросой, струйкой выпуская сизый дымок и смешно оттопыривая нижнюю губу. С его приходом по тамбуру распространился сладковатый запах выпитого за завтраком коньяка.

– Слушай, браток, – майор неожиданно перешёл на «ты», обращаясь к папе, – что-то лицо твоё мне знакомо. Мы, случаем, не встречались где-нибудь?

– Встречались, – неохотно ответил папа, по-прежнему глядя в окно. Его пальцы стиснули беломорину, и табак вместе с дымящимися искорками и угольками посыпался на пол под ноги Арику.

– Вот и я про то! Глаз у меня намётанный! – обрадовался майор. – Только вот не припомню, на гражданке или… как?

– Не на гражданке, – ответил папа и полез за новой папиросой, но папирос больше не было.

– На, закуривай! – майор протянул раскрытую пачку «Герцеговины Флор», но папа отрицательно покачал головой. – Так где же?

– Не на гражданке, – повторил папа. – В лагере, гражданин начальник. В вашем лагере…

– Вот оно что… – лицо майора вытянулось. Заломив руки за спину и нахохлившись, словно ворона на ветру, он разок-другой прошёлся по тамбуру и каким-то другим, деревянным голосом спросил:

– Запамятовал я… Ты – по амнистии освободился или от доски до доски?

– Полностью, всю десятку.

– Пятьдесят восьмая?

– Нет, приговор особого совещания. С сорок второго года, с фронта ещё…

– Ясно, – лицо майора помрачнело ещё больше. – Ну, и как собираешься жить дальше? Небось, думаешь, что за десять лет до конца искупил свою вину перед Родиной?

Папа ничего не ответил и погладил сына по голове:

– Иди, сынок, в купе, здесь холодно, простудишься. И мама ждёт…

Арику очень не хотелось уходить из тамбура. Он чувствовал, что у папы с майором очень неприятный разговор, и хоть не совсем понятно, о чём они толкуют, оставлять папу наедине с этим человеком не хотелось. А вдруг понадобится помощь? Но папа, не обращая внимания на кислую мину, выпроводил мальчика из тамбура и плотно прикрыл дверь.

Он остановился в коридоре у окна и принялся раздумывать о папе. Сразу же вспомнилось, как ребята из бараков, в которых они жили на Урале, часто дразнили его: «Сын зе-ка, сын зе-ка, батька хмырь, а мать доска». В «зе-ка» и «хмыре» ничего обидного он не видел, потому что так друг друга обзывали многие, а вот за «доску» дрался смертным боем. И хоть в драках чаще доставалось ему, с поля боя он всегда уходил как победитель.

Арик уже знал, что так называют заключённых, а заключённые всегда в чём-то виноваты. Папа тоже был зеком… Однажды Арик не утерпел и попробовал расспросить, но папа ничего не ответил и только грустно просидел весь вечер у окна, как и сегодня, непрерывно дымя папиросой, а мама, наоборот, страшно рассердилась и не разговаривала с Ариком весь вечер, но перед сном шепнула на ушко:

– Запомни, сынок, папа ни в чём не виноват. Стыдиться за него нечего…

После её слов он долго не мог заснуть в ту ночь. Как же папа, такой спокойный и справедливый, никогда ни на кого не повысивший голоса, умудрился попасть в лагерь, словно обыкновенный вор или бандит? Разве такое бывает?

Его ещё долго не оставляла мысль осторожно расспросить родителей, но он больше не решался. Может, когда-нибудь они сами расскажут обо всём? Пусть не сейчас, а позже, когда он станет старше…

Кто-то тронул его за плечо. Арик вздрогнул и обернулся. Рядом стояла всё та же девчонка, только волосы её были теперь заплетены в две тоненькие косички. Она снова была с куклой и грызла большое красное яблоко.

– Ты чего? – удивлённо спросила девочка.

– Ничего! – ответил он и вспомнил вчерашнюю конфету. – Дай укусить яблочко!

– Не-а, мама ругаться будет.

Такого вероломства Арик не ожидал. Мало ему загадок с папой, так ещё эта, с косичками…

Он опрометью бросился в купе и забрался с ногами на постель. Ему хотелось зарыться лицом в тёплые мамины колени и рыдать от несправедливостей, обрушивающихся на него одна за другой. Но мама была занята штопкой, лишь сунула ему в руку недоеденную котлету с хлебом и чуть погодя пошла к проводнику за чаем.

Сухая котлета не лезла в горло, но Арик с остервенением жевал её, словно хотел отомстить ей и за папу, вынужденного отвечать на вопросы самоуверенного майора, и за конфету, которую так неосмотрительно дал укусить девчонке, и вообще за всё, что пока никак не находило своего объяснения, и оттого было вдвойне несправедливым…

Он даже не сразу заметил, как в купе вернулся пахнущий табаком и коньяком майор, который, почесав мохнатую грудь, лениво сказал жене, словно никого, кроме них, тут не было:

– Представляешь, этот наш сосед – бывший зэк! Отмотал червонец без амнистии, а последние два года – даже в нашем лагере. То-то, думаю, лицо его мне знакомо. Только разве их всех упомнишь? Сколько ж этих сволочей прошло через наши руки…

– Фу, как грубо! – поморщилась жена и без интереса спросила: – И давно он освободился?

– Говорит, шесть лет назад, когда я только-только майора получил. Даже это запомнил! Эх, времечко было золотое… А домой едет лишь сейчас – раньше ему, сама знаешь, не положено было. Супругу себе из эвакуированных подыскал, и ребёнка сварганил – мастак…

– И что их только с поселений выпускают? – зевнула майорша. – Жили бы подальше от порядочных людей, пасли бы полярных медведей – меньше с ними мороки было бы. А то вон каким зверем смотрит! Я это сразу заметила. Того и гляди ножом пырнёт – ты уж поосторожней с ним…

– Вот ещё! Испугался я какого-то бывшего зека! – хмыкнул майор и ущипнул жену за подбородок. – Он меня пусть боится – ему не привыкать. Да и не опасны эти ребята, особенно те, которые полный срок на нарах откуковали. Лагеря бесследно не проходят…

Арик внимательно прислушивался к их разговору и попрежнему ничего не понимал.

– Смотри, как его пацанёнок глазами зыркает, – заметила жена. – Небось, всё доложит своему драгоценному родителю…

– Ну и что? – махнул рукой майор и сладко потянулся. – Его папаша теперь по гроб жизни от страха не оправится. Уж это я гарантирую! Не первый он такой…

Наконец, вернулась мама и принялась поить Арика чаем. Отпив полстакана, мальчик выскочил из купе искать папу. Он вовсе не собирался пересказывать услышанное, просто больше не мог находиться вместе с людьми, которые за спиной говорили одно, а в присутствии мамы сразу замолчали. Они и походили-то больше не на взрослых, а на мальчишек из бараков, дразнивших его сыном зека. Хотя сами-то эти мальчишки – кем они были?

Папа по-прежнему стоял в тамбуре и смотрел в окно.

– Скоро приедем, папа? – спросил Арик.

– Сегодня ночью.

– А спать будем ложиться?

– Конечно, – улыбнулся папа. – Да ты не волнуйся, не проспим.

Впервые за сегодняшний день Арик обрадовался: он приляжет только для вида и закроет глаза, чтобы мама не ругалась, зато ночью, когда нужно будет выходить, никто уже не заставит его лежать в постели. Мальчик хитро прищурился и заглянул в папины глаза:

– Тогда пойдём и ляжем прямо сейчас. Ночь быстрей наступит!

– Иди, сынок, – ответил папа, – я ещё немного покурю и приду. Договорились?

– Только скорее возвращайся, – сказал Арик и помчался в купе.

Не глядя на майора с женой, он быстро разделся и залез под одеяло. Глаза долго не хотели закрываться, но потом всё же закрылись, и он незаметно уснул.

Ему снилось, что он с родителями едет в каком-то другом поезде, на столе перед ними большая банка, доверху наполненная икрой, и её ни у кого не нужно просить, зато есть можно сколько захочется. В купе к ним заходят разные люди – и сердитый проводник, и толстяк в сиреневой майке, и девчонка, пожалевшая яблоко, и даже противный майор с женой, – и всем им Арик великодушно разрешает угоститься из банки. Он и себя не забывает – достаёт чайной ложкой по одной икринке, самой крупной и светящейся, долго рассматривает её на свет, потом отправляет в рот и перекатывает языком мягкий упругий шарик до тех пор, пока тот не лопается. Жаль, вкуса икры так во сне и не разобрать… Впрочем, это не беда, главное, что все вокруг довольны, благодарят его и пожимают руку, как взрослому. И никто больше не дразнит сыном зека…

Мама растолкала Арика уже в сумерках. Первым делом он выглянул в окно: скоро ли долгожданная остановка? Но за окном пока не было ничего, кроме редких далёких огоньков, мелькавших за чёрными размазанными силуэтами деревьев. Наскоро прожевав нескончаемую котлету и запив её холодным чаем, он выскочил в коридор. Хотелось кому-нибудь рассказать о своём сне, но в коридоре никого не было, кроме толстяка, угостившего вчера конфетой. Он одиноко стоял у окна и барабанил короткими волосатыми пальцами по поручню.

– Что, жидёнок, снова за конфетой пришёл? – оживился толстяк. – Хватит… На вашего брата не напасёшься! Вам дай палец, руку откусите! – Он прыснул со смеха, и вместе с его рыхлым брюхом затряслись широкие парусиновые штанины.

Мальчик поскорее проскочил в тамбур, где папа попрежнему курил свой «Беломор». Новая пачка, за которой он сходил в купе, когда сын спал, была уже на исходе.

– Ты так всё время и стоял здесь? – удивился Арик.

– Нет, что ты! – покраснел папа, но было ясно, что это неправда. Видно, не хотел сидеть в купе, где сейчас на своих полках сладко похрапывали майор с женой. – Пора, сынок, собираться, через час приезжаем, а поезд стоит всего десять минут.

И тут Арик обратил внимание на то, что папины глаза заплаканы. Таким жалким и беспомощным он не видел папу ни разу. Неужели всё это – противный майор?! Он нахмурился и сжал кулачки, словно вновь собирался драться с обидчиками из бараков, но папа ласково потрепал его по плечу и пробормотал:

– Пойдём, поможем матери собираться. Без нас, мужиков, она обязательно что-нибудь забудет, верно?

…Через полчаса они потихоньку, чтобы не потревожить спящих, вынесли свои вещи в тамбур и стали дожидаться проводника, который должен открыть дверь на станции. Перед выходом из купе мама заставила всех присесть на дорогу, и Арик последний раз глянул на почти пустую банку с икрой. Удивительное дело, но никакой икры ему больше не хотелось!

В тамбуре было темней, чем в коридоре, и различать в сгустившемся за окном сумраке редкие деревушки и непонятные огоньки было гораздо удобней. Мальчик поплотнее запахнул курточку и посторонился, пропуская сердитого проводника, с которым за всю дорогу так и не перемолвился ни единым словом. Некоторое время он следил, как тот неспешно ковыряет ключом в замочной скважине, на ходу распахивает тяжёлую вагонную дверь и, свесившись в гудящую темноту, протирает поручни тряпкой.

В лицо ударил тёплый влажный воздух с терпким запахом молодой весенней зелени. Хотелось следом за проводником высунуться из вагона и посмотреть на мигающий впереди красный фонарь светофора, но папа крепко держал его за плечо.

На миг сладко защемило сердце от предчувствия неизвестности, которая ожидает впереди. Как только поезд остановится, и он выйдет из вагона – а это будет с минуты на минуту, – неизвестность обрушится на него всей своей тяжестью, и нужно будет поначалу к ней приспосабливаться, осваиваться, заводить друзей и, конечно же, отстаивать своё мальчишечье право на существование в новом, ещё не обжитом мире. Это подразумевалось, но было совсем не страшно. Если потребуется, он и зубки кому надо покажет. Ничего, что мал ростом – недаром его дразнили сыном зека…

Арик глубоко вздохнул и в темноте нащупал горячую папину ладонь.

– Ну вот, сын, и приехали, – сказал папа, и голос его дрогнул. – Здесь мы теперь будем жить. Дай Б-г, чтобы повезло…

По пустому ночному перрону к их вагону неловко бежали старичок и старушка.

– Это же наши дедушка и бабушка, – прошептала мама, почему-то вытирая слёзы. – Иди, Арик, первым. Мы за тобой…