Текст книги "891 день в пехоте"

За активное участие в боях с авиацией и наземными силами противника все воины 16-го ОЗПБ были награждены медалью «За оборону Киева».

Из Киева нас вывели где-то в конце августа 1941 г. Объяснялось это тем, что к тому времени интенсивность налетов на Киев уменьшилась. Гитлеровское командование, видимо, считало, что судьба города уже предрешена. Мы же, прожектористы, не могли оказать существенной помощи в боях с наземными силами противника.

Под Киевом в сентябре 1941 г. в окружение попало и было взято в плен немцами 665 тысяч советских солдат и офицеров, захвачено 884 танка, 3178 артиллерийских орудий, сотни тысяч тонн боеприпасов и горючего (об этом см. у В. Суворова в книге «Самоубийство»). Данные взяты автором из работы Лиддел Гарта «Стратегия непрямых действий», изданной в «Иностранной литературе».

В то же время участились налеты немецкой авиации на Харьков, где средств ПВО было явно недостаточно, а военная промышленность работала в полную силу. Так мы оказались в Харькове, куда прибыли своим ходом, совершив почти шестисоткилометровый марш в сложной боевой обстановке – танковые соединения немцев уже продвинулись далеко на восток. Тогда в окружении погибли командующий войсками Юго-Западного фронта генерал-полковник Кирпанос Михаил Петрович и все руководство Юго-Западного фронта. Спасся один – в то время полковник И.Х. Баграмян.

Во время противовоздушной обороны Харькова наши боевые позиции были в районе тракторного завода, затем в районе ХЭМЗа (Харьковский электромеханический завод), а в октябре 1941 г. мы стояли на «точках» на западной окраине Харькова, в районе населенного пункта Дергачи.

Во второй половине сентября налеты на Харьков совершались ежедневно, работа в частях ПВО была напряженная: уже была осень, ночи длинные. «Положение № 1» на позициях продолжалось более 12 часов в сутки. Затем короткий отдых, проверка материальной части, оружия и опять полная тревог ночь.

В районе населенного пункта Дергачи наша «точка» располагалась у дороги, по которой отходили под напором немцев части Красной Армии. Мимо нас гнали на восток скот из районов Левобережной Украины. Жалкое это было зрелище – голодные коровы как тени брели по дороге, а их все погоняли усталые, промокшие люди. Не знаю, далеко ли им тогда удалось уйти. Часто скот падал, коровы не могли подняться, их добивали. Тогда и нам перепадало мясо. Хотя в то время снабжение в армии

было еще хорошим, получаемых продуктов нам хватало. Готовили пищу мы сами, для своего расчета, а продукты регулярно привозил старшина.

Позже мы участвовали в противовоздушной обороне города Новохоперска, крупного железнодорожного узла Поворино, а в феврале 1942 г. мы опять возвратились на Украину, в район города Купянска. Это был крупный железнодорожный узел, через него весной 1942 г. шло снабжение всего Юго-Западного фронта, который готовился к наступлению на Харьков, поэтому налеты вражеской авиации на Купянск были частыми и очень ожесточенными.

Однако весной 1942 г. началось наступление немцев в общем направлении на Сталинград и Кавказ. Мы были вынуждены отступать. При отступлении из Купянска мы двигались колонной в направлении Валуйки, Россошь.

В ожидании переправы через реку Оскол скопилось много наших войск, и при одной из бомбежек я был ранен, было это уже поздней весной 1942 г. Нельзя сказать, что ранение было легким – четыре осколка попали мне в область левого колена, но случилось это в период массового отступления наших войск, когда управление войсками было нарушено, о плановой эвакуации раненых никто и не помышлял. Немцы прорвали нашу оборону. Мне в каком-то медпункте обработали рану, и я остался в батальоне, из части меня не списали, я продолжал путь в своей машине, так как оставался начальником прожекторной станции, и у меня было место в кабине автомашины «ЗИС-12», на которой перевозился прожектор.

Да и сам я не хотел покидать свою часть – в 16-м прожбате я служил еще с довоенного времени, меня там знали и ценили как специалиста своего дела. К тому же я понимал, что если меня в той обстановке отправят в госпиталь, то можно попасть к немцам в плен. Точно обстановку на фронте мы тогда не знали, да и не только мы, солдаты и сержанты, но и более высокие чины. Слухи тогда ходили разные…

Так я, раненный, остался в батальоне. В составе колонны частей ПВО мы под бомбежками добрались до Саратова. Мой расчет был поставлен на боевую позицию на левом берегу Волги, на южной окраине села Терновка – южнее города Энгельса.

Первый налет немецких самолетов на Саратов был, как мне помнится, 3 июля 1942 г. Этот налет был успешно отражен частями ПВО, за что мы все получили благодарность от командования. Но позже оказалось, что этот налет был только разведывательным, с целью выявления сил и системы противовоздушной обороны города. Через пару дней налет повторился, он был звездным: самолеты противника летели со всех сторон – и с юга по Волге, и с запада, и с севера. Бомбы попали на территорию крекинг-завода (так тогда называли это предприятие), он горел, падали бомбы и на город.

На этот раз боевая работа частей ПВО была признана неудовлетворительной, хотя мы, воины частей ПВО, в этом не были виноваты: просто средств противовоздушной обороны было недостаточно, а самолетов противника было много.

Но были и отрадные моменты. Пилот истребителя Валерия Хомякова в ночном небе сбила над Саратовом освещенный прожектором самолет, это был наглядный результат нашей работы.

В фронтовой газете тогда появилась следующая заметка.

Лера Хомякова, летчик-истребитель «Валерия открыла боевой счет полка.

Как это было? Вспоминает Екатерина Полунина, механик самолета:

– В ночь на 25 сентября 1942 г. по тревоге в ночное небо взметнулся «Як-1» Леры Хомяковой. Мы с земли, затаив дыхание, следили за каждым ее движением. Видели, как прожектора поймали в клещи пересекающихся лучей вражеский бомбардировщик. И ликовали, когда трассы пуль врезались в его корпус. А потом мы видели, как «юнкерс» камнем пошел вниз. «Як» Хомяковой приземлился на степном аэродроме. Мы бросились к ней, обнимали и поздравляли с первой в полку победой».

По мере приближения противника к Сталинграду налеты на Саратов усиливались – и по количеству участвующих в них самолетов, и по интенсивности. Однако мне воевать в составе прожекторного батальона в Саратове пришлось не долго.

В конце лета 1942 г. в части ПВО были призваны девушки, а нас, молодых и не имеющих ограничения по здоровью парней – сержантов и рядовых – откомандировали в запасные полки, а оттуда, в составе маршевых рот, направили в стрелковые части переднего края, в пехоту, многие из нас участвовали в боях против танков

Манштейна, пытавшегося деблокировать окруженную в Сталинграде группировку, в освобождении сел и городов Ростовской области, Украины и Молдавии, а затем и в освободительном походе Красной Армии по странам Восточной и Юго-Восточной Европы.

Так для меня, призванного в ряды Красной Армии в Минске осенью 1940 г., прошел первый период войны. Когда я сейчас мысленно возвращаюсь к тому времени, то мне кажется, что первый период войны был для меня самым трудным, хотя тогда я воевал в благополучной части, более или менее безопасной, в зенитно-прожекторном батальоне.

Но при этом нужно учитывать следующее. Начало войны застало нас на самой границе, с первых минут мы попали под бомбы немецких самолетов и огонь диверсантов и парашютистов, все мы тогда не были подготовлены к такой войне, мы не были обстреляны. А нам пришлось на второй день войны, вернее в первую ночь войны, нести боевую службу в районе Дрогобыча, где население к нам относилось без особой симпатии, а затем отступать в очень сложной боевой обстановке. К отступлению мы вообще не были морально подготовлены. Ведь нас и в школе, и в армии воспитывали так, что мы были уверены – врага будем громить на его территории.

А мне в составе 16-го ОЗПБ пришлось пережить четыре больших отступления: в июне 1941 г. Дрогобыч – Киев; в августе – сентябре 1941 г. Киев – Харьков; в октябре 1941 г. Харьков – Новохоперск и, наконец, летом 1942 г. Купянск – Саратов, в ходе которого я был ранен. При каждом отступлении мы теряли друзей-однополчан, боевые машины. Самым страшным было отступление весны и лета 1942 г.

Как писал мой однополчанин Борис Казимиров (о нем будет идти речь в следующем разделе моих воспоминаний):

 
Лето тяжелого сорок второго.
Думали, как тот момент пережить.
Если кто выжил – то пусть ему много
В счастье великом достанется жить!
 

Потом, уже в послевоенное время, когда в кругу однополчан мы вспоминали войну, мне казалось, что тот, кто не пережил отступлений 1941–1942 гг., не пережил самого страшного на войне: боязнь плена, горечь за наши оставленные города и села, за гибель, не всегда оправданную, своих друзей-однополчан.

А зима 1941–1942 гг.? Ночь простоять на морозе у прожектора?

Уже в первые дни войны немецкие танковые клинья нависали над нами, а мы еще 26 июня 1941 г. занимали боевые позиции в районе Дрогобыча. А слева и справа от нас немцы были уже далеко на востоке. Часто казалось при отходе, что кольцо окружения вот-вот замкнется – так было на территории Западной Украины, где-то в районе Станислава, при отходе из Киева, при отступлении из Купянска в июне 1942 г.

Только чудо и наши машины, на которых размещались прожектор и расчет, спасали нас от «котлов», в которые попадали части и соединения Юго-Западного фронта летом и осенью 1941 г., в начале лета 1942 г. О службе и боях в прожекторном батальоне у меня остались самые яркие впечатления.

Но познал я войну, всю тяжесть фронтовой окопной жизни тогда, когда попал в пехоту, особенно в 94-й отдельный батальон ПТР 3-й гвардейской армии, в составе которого с противотанковым ружьем на плечах мне довелось пройти от Дона до Днепра, и в 187-й гвардейский стрелковый полк, с солдатами которого я, будучи комсоргом стрелкового батальона, а с осени 1944 г. – комсоргом гвардейского стрелкового полка, прошел боевой путь от Днепра до австрийских Альп.

Но это уже дальнейшие мои воспоминания… Хочу несколько слов сказать о моей семье. Как я уже говорил, в октябре 1940 г. меня призвали в армию. Дома оставались отец Самсон Анцелевич, мать – Фаня Лазаревна и сестра Мария 1920 года рождения. В мае 1941 г. сестру как студентку 3-го курса института народного хозяйства направили на производственную практику в город Белосток.

Когда началась война, я долгое время, до конца сентября, ничего не знал о нашей семье, а они не знали, что со мной, и очень переживали: ведь служил я до войны почти на самой границе. Переживали они и за сестру, которая находилась до войны в Белостоке, куда немцы вошли 22 июня 1941 г.

Первые недели войны было не до писем – отступление от Дрогобыча, оборона Киева, бои на реке Ирпень. Но пришло время, и я решил написать письмо сестре матери в Москву – адрес ее я почему-то помнил с детства. Написал ей и в конце сентября получил первое письмо от родителей – сестра матери переслала им мое письмо.

Трудно передать словами их радость от того, что я нашелся, и мою – от того, что родители живы. Они бежали из Минска в ночь на 24 июня 1941 г. Отец и группа ИТР дрожжевого завода, на территории которого мы жили до войны, взяли заводских лошадей с повозками и выехали в направлении Могилева. Там у них лошадей забрали, и они уже в эшелоне доехали до Тамбовской области. Оттуда отец связался с Наркомпищепромом Союза и Российской Федерации, получил направление на томский дрожжевой завод, где проработал всю войну заведующим производством. Мать работала там же. В 1945 г., после окончания войны, они возвратились в Минск, где отец и проработал на дрожжевом заводе до своих последних дней. Мать нелегко перенесла сибирские морозы, часто болела воспалением легких и умерла в 1949 г.

С сестрой стряслась беда. Она, видимо, или не смогла уйти из Белостока, или не добралась до Минска. До сих пор никаких данных о ее судьбе нет.

В литературе я встречал данные, что уже 27 июня 1941 г. палачи из айнзатцгруппы «В» (специально созданное фашистами подразделение для уничтожения «нежелательных» элементов на оккупированной территории Советского Союза) сожгли заживо в синагоге Белостока более тысячи евреев, а 28 июня в Бресте было расстреляно еще пять тысяч. Как она могла спастись в этом аду? Только чудом. Но чуда не произошло!

Бронебойщики на огневой позиции.

Затем переписка с родителями наладилась, я часто получал от них письма. Писала чаще мать – на ее письмах я видел следы слез. Так было и тогда, когда я сообщил родителям, что подбил немецкий танк, что меня наградили орденом. Мать ответила, что они рады моим успехам, но хотели бы быстрее видеть меня живым, можно и без наград. И это письмо было в следах слез.

С противотанковым ружьем на плечах

Была поздняя осень 1942 г., на полях кое-где лежал снег.

Мир только что узнал о том, что под Сталинградом окружена 6-я немецкая армия, что героические защитники Сталинграда выполнили приказ Родины – остановили фашистские полчища у Волги. Именно в эти дни я прибыл в 94-й отдельный батальон противотанковых ружей (ПТР). Началась новая страница в моей военной фронтовой биографии.

К тому времени я уже не был новичком на войне. 22 июня 1941 г. на аэродроме под городом Стрый в 4 часа утра зенитно-прожекторный батальон, в котором я проходил службу с апреля 1941 г., подвергся жестокой бомбежке. Потом была противовоздушная оборона Дрогобыча, бои с диверсантами под Львовом, отход на Киев, бои на реке Ирпень, противовоздушная оборона Киева, Харькова, Купянска, Новохоперска, Саратова от фашистов.

Здесь, в Саратове, мы узнали о том, что в части противовоздушной обороны по комсомольскому набору прибывают девушки, а молодых (до 40 лет) и здоровых мужчин направляют в части переднего края. Так я попал в запасной полк, расположенный в станице Павловской. Однажды нас построили, слово предоставили майору, который прибыл с переднего края за пополнением. Он сказал, что враг рвется к Сталинграду, что сейчас главная задача – уничтожение немецких танков, что он отбирает добровольцев в отдельный батальон противотанковых ружей.

«Кто хочет быть истребителем танков – два шага вперед!» – скомандовал майор П.П. Акопов, командир отдельного батальона ПТР.

Мы сделали тогда эти два шага и в двадцатых числах ноября 1942 г. в составе маршевой роты двинулись в путь, к Дону, где в районе станицы Еланской располагался 94-й отдельный батальон ПТР, подчиненный 3-й гвардейской армии.

Мы понимали, что отдельный батальон противотанковых ружей армейского подчинения – это не зенитно-прожекторная часть, в которой я служил до этого. Это тяжелые марши с ПТР на плечах, это оборона на танкоопасных направлениях, неминуемая встреча с танками противника, когда между тобой и вражеской машиной никого нет, и выйти победителем, а значит – остаться живым, можно лишь в том случае, если не дрогнешь, если в тебе будет достаточно мастерства и мужества своевременно окопаться и открыть прицельный огонь. Об этом думали, говорили, обменивались мнениями солдаты маршевой роты, следовавшие в 94-ом ОБ ПТР.

Боевой путь 94-го отдельного батальона ПТР 3-й гвардейской армии (в/ч 35783), ноябрь 1942 – февраль 1944 г.

В батальон мы прибыли в конце ноября. Сразу же начались занятия по изучению материальной части ПТР, применению их в боевых условиях. Нас ознакомили с тактико-техническими данными немецких танков, с расположением наиболее уязвимых для снарядов мест. Были и боевые стрельбы из противотанковых ружей системы Симонова и Дегтярева. Ружье системы Симонова полуавтоматическое, но на 4 кг тяжелее ружья системы Дегтярева, а это очень чувствуется, когда идешь и день, и два, и три, а ружье у тебя на плече. Однажды мы погрузили ружья на повозки и тяжело поплатились за беспечность, но об этом рассказ будет позже.

Заместитель Председателя СНК СССР Косыгин А.Н. (второй слева) с группой специалистов на испытаниях нового вооружения – противотанкового ружья.

Учебно-боевые стрельбы проходили у нас интересно, стреляли мы по макетам танков, по огневым точкам. Из легкого стрелкового оружия я не могу похвастаться отличными результатами, об этом я узнал еще осенью 1940 г., когда проходил обучение в учебной прожекторной роте. А из ПТР у меня получалось – и меня, младшего сержанта, назначили первым номером расчета ПТР. Попал я в роту, где командиром был Борис Никитович Казимиров. Он казался старше меня, видимо, таким его делало положение старшего по званию и обмундирование офицера. А после войны я узнал, что он на год младше меня.

Заместителем у комроты был Кошукоев Фица Мударович, смелый офицер, лихой кавказец. С ними мне довелось воевать более года, до расформирования батальона в феврале 1944 г.

Рота занимала оборону в районе хутора Ягодное, на плацдарме, который был захвачен у немцев в конце лета 1942 г. Плацдарм назывался Еланским, был он небольших размеров – до 25 км по фронту и до 10 км в глубину. Над плацдармом господствовала высота 102,5, которую в конце лета 1942 г. удалось захватить у немцев. (О том, как был захвачен этот плацдарм, правдиво описано у Н. Грибачева. – Грибачев Н. «Белый ангел в поле». М., 1977).

Начальник штаба 94-го отд. батальона ПТР Казимиров Б.Н.

Наши Г-образные окопы располагались в 5–7 м друг от друга, на самом переднем крае, впереди наших войск не было. Один элемент буквы «Г» был расположен параллельно линии фронта, а другой под прямым углом к ней. Эта вторая часть окопа была перекрыта (леса там не было) и засыпана землей. Внутри каждого окопа стояла небольшая печурка, изготовленная бойцами из старого ведра, в ней поддерживался огонь почти круглосуточно, но так, чтобы дым не демаскировал расположение окопа. Пока один номер расчета вел наблюдение, другой отдыхал внутри окопа, а затем через определенное время происходила смена.

Конструктор Дегтярев В.А. в цехе оружейного завода. 1943 г. ПТР.

Весь период до 16 декабря 1942 г. мы вели наступательные бои, но не очень успешные. В эти дни погиб наш командир взвода Геннадий Крюков, вместо него был назначен старшина Мосейчук Николай Иосифович. Уже лежал снег в донской степи, дули холодные злые ветры, а мы день и ночь в окопах. За всю первую половину декабря мы ни разу не ночевали под крышей. В памяти сохранились темные ночи в степи, холод, белый свет ракет и постоянное желание есть.

Кормил нас старшина неважно, но не потому, что не хотел или не было продуктов. Просто такие были условия. Днем к нам подойти было нельзя – все подходы простреливались. Так что кухня появлялась в тылах роты два раза в сутки – после наступления темноты и перед рассветом. Давали нам спирт – наркомовские сто грамм, котелок пшенной полужидкой каши с мясом на двоих, котелок чая – тоже на двоих.

Суточная порция хлеба выдавалась вечером и тут же съедалась. Мой второй номер был молодым парнем, родом из Украины. Он был хорошим солдатом, товарищем, балагуром. Мы с ним ладили. У него всегда было желание курить, а табака не хватало, и он был очень благодарен мне за то, что я делился с ним своей порцией махорки. На передовой курили все, ночные дежурства протекали быстрее с козьей ножкой в зубах. И к тому же табак разгонял сон.

Небо над нами все время жило. И наши, и немецкие самолеты летали беспрерывно – в разгаре была операция по уничтожению окруженной сталинградской группировки. И на Дону, и особенно летом 1943 г. на Северском Донце мы вели борьбу с самолетами противника. Для этого во взводах оборудовали приспособление для стрельбы по воздушным целям – вкапывали столб высотой до полутора метров, на нем закрепляли как бы на оси колесо от телеги – оно вращалось. Во время боев в Донбассе пэтээровцы сбили двухфюзеляжный самолет (раму), который шел на малой высоте.

ПТР как средство противовоздушной обороны.

Наступил и наш черед. Был получен приказ на наступление. Все тщательно готовились, саперы ночью разминировали проходы, мы вели постоянное наблюдение за противником. Утром 16 декабря – мощная артиллерийская подготовка – раньше я такой не слышал – и мы двинулись вперед. Но прорвать линию обороны в первый день мы не смогли. Однако на следующий день в бой были введены новые части, соседи вклинились в оборону противника, он начал отходить, и мы двинулись вперед, на запад. Так тогда говорили, а на самом деле мы шли в юго-западном направлении, на Морозовск.

Перед нами была поставлена задача преследовать отходящего противника, не дать ему закрепиться, сбивать вражеские заслоны и развивать наступление на станицу Каргинскую. Как только мы тронулись в путь, я почувствовал, что ноги мерзнут, у меня не было валенок, а мороз был под 20 градусов. Одеты мы были тепло – теплое белье, ватные брюки, телогрейки, шинели, подшлемники. Все это у нас было, но валенки были не у всех, а сапоги не спасали ноги от мороза, который крепчал. Мы же все время в пути, под открытым небом, все хаты в хуторах либо разрушены, либо заняты штабами или медпунктами.

Кто-то из солдат роты уже достал валенки. Говорили, что снимают с убитых. Я решил, что буду мерзнуть, но с убитого снимать не стану. Об этом сказал вслух. Но на вторые сутки марша так промерз, что ног не чувствовал. И в это время мой второй номер принес мне валенки. Они подошли по размеру. Я сразу ожил, и все казалось не таким уж трудным. Но большие пальцы на ногах оказались подмороженными.

Все это время противотанковое ружье было у нас на плечах. У нас – это значит или у меня, или у моего напарника. Но по штату у второго номера был свой нелегкий груз: автомат, запасные диски к нему, 40 патронов к ПТР (каждый 250 г), противотанковая граната. Так что хотя мы и менялись, но изменялся вид оружия, которое мы несли, а не вес ноши.

На второй день мы увидели первых пленных – вначале одиночек, а потом и колонны. Вид у них был жалкий – они были закутаны в различное тряпье, на ногах соломенные сапоги – бахилы, переставлять ноги в которых было довольно сложно. Но и тряпье, и соломенная обувь спасали в какой-то степени от мороза, а это было в то время для румынских солдат главным. О внешнем виде они тогда не заботились.

Пэтээровцы выдвигаются на боевые позиции.

Наступали мы в направлении 4-го отделения совхоза «Красная Заря» Ростовской области. Мы знали, что впереди нас идут наши танковые части, что мы, двигаясь за ними, только сбиваем заслоны противника, пытающегося всеми силами ослабить наш прорыв, снизить темп нашего наступления.

21 декабря 1942 г. мы приблизились к населенному пункту, одному из отделений совхоза. Был конец холодного, самого короткого зимнего дня. Противник нас обнаружил, когда мы находились метрах в 500 от крайних домов, мы все были без маскировочных халатов. Но наша цепь продолжала продвигаться.

Вдруг на окраине поселка загорелись три скирды – стало светло как днем. Захлебываясь, забили пулеметы, и мы были вынуждены залечь. Кто-то дал команду окапываться. Это было нелегко, так как лежали мы на снегу, наше малейшее движение было заметно противнику.

Кое-как удалось углубиться в снег, привести ружье в боевое положение – мы открыли огонь по огневым точкам противника. Видимо, стрельба наша была не очень эффективной, так как огневые точки врага жили, пулеметный огонь не ослабевал. Начали нас беспокоить и минометы – вокруг нас стали рваться мины.

Появились первые раненые. Самое страшное было то, что раненым нельзя было своевременно оказать помощь, – горящие скирды освещали поле боя, малейшее наше движение было заметно врагу. А сколько может в мороз на снегу пролежать раненый? Многие легкораненые не выдерживали долгого лежания на снегу, поднимались. И здесь их настигала пуля.

Вскоре я обнаружил, что расчет ПТР, лежащий слева от меня, погиб. Через некоторое время был убит второй номер моего расчета – он слишком высоко поднял голову. Но выхода не было, – надо было выполнять приказ, вести огонь по противнику. Так мы лежали всю ночь на снегу под непрерывным огнем. Сами стреляли, дремали, наблюдали за полем боя – до тех пор, пока скирды не сгорели и не забрезжил рассвет.

Незаметно противник оставил поселок, мы услышали команду собираться в овраге. Трудное это было утро, но мы знали, что впереди будут новые тяжелые бои, страшные испытания.

Рота собралась в овраге. Подъехал старшина с кухней. Нам выдали солидные порции спирта – ведь продукты были привезены на всю роту, а она поредела. Несколько часов мы приходили в себя, отдыхали здесь же, в овраге, прямо на снегу, а затем снова марш, снова преследование отходящего противника по заснеженной донской степи.

Наступали мы уже около десяти дней. Чувствовалась усталость, а мы все шли и шли. В те дни мы были приданы 278-й стрелковой дивизии, двигались по проселочной дороге.

Как-то утром заметили в овраге танки. Так как нам было известно, что впереди нас противника преследуют танковые соединения, то все мы были уверены, что в овраге остановилось наше танковое подразделение. Но мы ошиблись, и эта ошибка дорого нам стоила.

Когда хвост нашей колонны поравнялся с танками, они развернулись в цепь и двинулись вдоль дороги по четыре в ряд, огнем и гусеницами разрывая походный строй дивизии. Наша артиллерия двигалась в походной колонне, однако через считанные секунды пушки заговорили. Пошли в ход и противотанковые гранаты. Несколько танков загорелось. Но многие из нас не успели снять ружья с повозок и привести их в боевое положение – не хватило времени. Когда мы позади себя услышали стрельбу, была отдана команда: «К бою!»

Едва развернулись – танки уже были рядом. Вот они мчатся по дороге, слева и справа от нее, ведут огонь из пушек и пулеметов, а гитлеровцы, сидящие на танках, – из автоматов. На моих глазах был раздавлен солдат нашей роты, пошедший на танк с гранатой в руках, опрокинута полковая пушка, снятая с передка, но не успевшая произвести выстрел. Для этого не хватило буквально нескольких секунд.

Сразу же возник вопрос: что делать, как поступить, чтобы отразить атаку танков, не погибнуть в неравном бою, не попасть в плен? Ведь в те минуты мы не знали, что напавшему на нас противнику пленные не нужны, что его задача – сбить темп нашего наступления, замедлить наше продвижение вперед, на запад.

В голове мелькнуло несколько вариантов, но какой оптимальный? Когда я увидел, что путь к повозке с ружьями отрезан, я принял решение отбежать в сторону. Противотанковая граната у меня была, их не разрешали складывать на повозку – ведь вес их был 1,2 кг. Мне сразу стало ясно, что бежать вдоль дороги, вперед, нельзя, так как танки двигаются и стреляют в этом же направлении и обязательно уничтожат тех, кто бежит перед ними, а таких было много.

Выбрав момент, я пересек дорогу, отбежал от нее несколько метров в сторону, нашел углубление и упал в него. На все это потребовалось несколько секунд. Вот уже танки около меня. Я невольно поднял голову и увидел, как в меня целится из пистолета немец, сидящий на броне танка. Я успел бросить под гусеницу танка противотанковую гранату. Пуля, выпущенная немцем, попала мне в рукав шинели.

В брошюре «Боевой путь 3-й гвардейской армии. Краткая историческая справка» в разделе «Факты героизма воинов 3-й гвардейской армии» сказано:

«Так, 21–23 декабря 1942-го рота старшего лейтенанта Казимирова, приданная одному из полков 278 СД, вела бой в района совхоза «Красная Заря». Противник направил в атаку 10 танков и 2 батальона пехоты. Но гвардейцы-бронебойщики бесстрашно сражались с танками врага. В этом бою расчет сержанта Л.С. Анцелиовича подбил танк врага».

Наконец танки ушли. Наступила тишина, только раздавались стоны раненых. То тут, то там стали подниматься те, кто остался жив, кто мог двигаться. Каждый искал свой взвод, свою роту, у всех была потребность выговориться, нужно было с кем-то разделить радость того, что танки ушли, что наша первая встреча с танками хотя и не совсем удачная, но закончилась, что мы остались живы, что несколько танков все же было подбито.

Потом будут другие встречи с танками, будет проявлена железная стойкость наших бронебойщиков, но первая встреча с танками противника запомнилась мне именно так.

Вскоре я увидел двух солдат роты и лейтенанта Ф.М. Кошукоева, старшину Н.И. Мосейчука, несущих на шинели командира нашей роты Б.Н. Казимирова. Одежда его вся была в крови, он стонал. Оказалось, что он дважды оказался между гусеницами танков, к тому же его придавило лошадиной тушей, но он остался невредимым.

Мосейчук Николай Иосифович, командир взвода 94-го отдельного батальона ПТР.

Из нашей роты тогда уцелело 9 человек – солдат и офицеров, а до начала наступления, до 16 декабря, было 120. Несколько человек оставались при старшине, в тылах – ездовые, повара и т. п.

Мы решили возвратиться в хутор, который был расположен в 1–2 км от места боя. Но в пути нас остановили офицеры из штаба дивизии и приказали лейтенанту Ф.М. Кошукоеву направить нас, рядовых и сержантов, в их распоряжение для сбора тел погибших. Таков был приказ командира дивизии.

Курышев Карп Сидорович, командир отделения разведки 94-го отдельного батальона ПТР.

Этим страшным, но необходимым делом мы занимались целый день. Собирали по степи трупы, свозили их в одно место, доставали из одежды документы, передавали их специально назначенным офицерам.

Работая, мы анализировали причины случившегося, пытались найти виновников. Всем было понятно, что командованием была допущена ошибка, приведшая к таким последствиям: колонна двигалась без разведки, без охранения, предполагая, что впереди нас преследуют противника наши танковые части, что линия фронта уже далеко впереди. Поэтому и ружья были на повозках. И хотя несколько танков было подбито, этот бой мы проиграли. Позже от командира роты Б.Н. Казимирова я узнал, что наша рота двигалась с боевым охранением. Когда старший группы охранения К.С. Курышев услышал шум моторов, он доложил Б.Н. Казимирову, тот приказал срочно доложить командиру полка, которому была придана рота ПТР. Но оказалось, что командир полка был пьян и не отреагировал на доклад. Здесь же, после ухода танков, он был расстрелян командиром дивизии.

Это был жестокий урок для всех. Для многих из нашей роты это была первая встреча с танками противника. Бой кончился явно не в нашу пользу, но мы не пали духом, мы понимали, что допущены ошибки, что их в дальнейшем надо избегать. После этого случая противотанковые ружья носили на себе, независимо от того, сколько бы ни шли – три, пять или десять дней, а и такие переходы бывали. Так было весной 1943 г., когда мы совершили марш из района Луганска на северо-запад, в район города Кременная.