Текст книги "Авось, Небось и Кабы (сборник)"

4

Ждали старик со старухой, ждали, а Горошинки всё нет и нет. Старик и в поле-то сбегал, да только зря. Насилу ноги обратно приволок.

– Охо-хо! Запропала куда-то наша внученька. Вон и солнышко уже закатилось. Как бы не заплутала где потемну?

Воротилась старуха в избу. Толкает старого в бок.

– Эй, дед? Ты чего это в темноте вечеряешь[31]31
  Вечерять – то же, что ужинать.


[Закрыть]? Хотя бы лампу засветил, что ли?

Поднялся старый с лежанки, принёс керосиновую лампу и фитиль поджёг. Грустные оба. Вздыхают. Так всю ночь и просидели, без сна… А Людоед с Горошинкой только-только из лесу вышли. У Людоеда на спине целый воз дров, да воз снопов с поля набрал. Тащит, даже не запыхался. Снопы – в овин, а дрова во дворе свалил. Возле дровяника[32]32
  Дровяник – сарай для хранения дров.


[Закрыть]. Горошинка тоже не пустая, тоже снопы несёт.

– Я сейчас, – говорит, – только деда с бабушкой предупрежу. Чтобы не испугались. Жди тут покуда.

В избу вбежала и деду с бабкой прямо от порога на шею бросилась. «Ахи!» «Охи!» Целуются…

– А мы уж думали, случилось чего? Нет и нет нашей внученьки! Ну и слава Богу! Слава Богу!

– Только я не одна, – Горошинка говорит, – а с гостем.

– Мы добрым гостям завсегда рады. Веди своего гостя, нечего за порогом держать.

Глянь: а внучка за лапу какое-то чудище в избу ведёт. Кое-как в дверь протиснулся, а разогнуться не может. Как раз башка на чердаке под охлупнем окажется. На пол гость сел, глазами лупает[33]33
  Лупать – то же, что моргать.


[Закрыть].

Охнула старуха и со страху под лавку нырнула, только зад наружу торчит. А старик… «Чёрт, чёрт, чёрт!» Мухой взлетел на печку, кочергу перед собой выставил и из-за трубы выглядывает.

– Э, все-то меня боятся!

Махнул Людоед рукой, повернулся и – вон из избы. Сел посреди двора, ноги калачом, да как стукнет с досады по дедову чурбаку кулачищем. Тот и разлетелся на мелкие поленья. Сидит Людоед, из стороны в сторону раскачивается, голову руками закрыл. Тошно ему. А Горошинка бабку из-под лавки вытащила и уговаривает стариков:

– Бабушка… дедушка, вы его не бойтесь. Он вам худо не сделает.

Бабка со страху едва языком ворочает.

– Что ж ты, внученька, на ночь-то глядя эдакое страшилище в дом привела?

– Он только с виду страшный, а на самом деле очень-очень добрый.

Дед на печи так и подпрыгнул.

– Людоед добрый?! Он сколько скота в деревне порезал, не счесть. Хуже волка. Мне ли не знать!

– Это раньше было, дедушка. А теперь он прощения пришёл просить. Он дружить с нами хочет.

У Горошинки даже слёзы на глазах выступили. Старуха руками развела.

– Так нам его и угощать-то нечем.

А дед с печи своё ворчит:

– Он целую корову за раз сожрёт, не подавится!

Горошинка достала из-за пазухи скатерть-самобранку, на столе её раскатала и говорит:

– Гость к нам не с пустыми руками пришёл. С подарочком! Ну-ка, милая скатёрочка, угости нас и гостя нашего на славу! Гоп ля!

Глядят дед с бабкой и глазам не верят. От кушаний и напитков, от разносолов заморских стол ломится. А посреди стола – бочонок с медовухой! На бочонке так и написано: «Медовуха». И краник внизу, серебряный. Старуха руками всплеснула: «Ахти! Чуда-то какая!» Старик с печи быстренько слез, кочергу в угол сунул и тоже к столу.

– Ну и ну! Много я про эту скатёрочку слышал, а видеть не доводилось.

Обошёл вокруг стола. Название на бочонке по слогам разобрал: «Ме-до-ву-ха… Во как!» Кружку расписную под краник подставил и полную нацедил.

– Ну… с Богом! – Выпил, крякнул. И рот до ушей. – Так! Пора гостя к столу звать.

На двор вышел. А Людоед как сидел, так и сидит. Из стороны в сторону качается, мычит, как от зубной боли. Старик справа за спиной у него встал, покашливает.

– Кхе, кхе! Ты уж, гостюшка… гм… дорогой, не изволь сердиться на нас, стариков. Мы ж это, самое… не со зла. С испугу это…

Старуха с другого боку заходит. С опаской, правда.

– Просим тебя в дом пожаловать. В тесноте хотя, да не в обиде. Не обессудь, гость милый.

Мычит Людоед, башкой мотает. Не поддаётся на уговоры. Очередь за Горошинкой уговаривать. Она его по руке погладила, за усы подёргала.

– Ну, хватит капризничать. Пошли уже…

А тот в голос ревёт:

– Всё равно никто дружить со мной не захочет. Зря людей пугаю!

– Прежде чем дружить, миленький, надо познакомиться для начала. С дедушкой, с бабушкой медку попить.

– О! Внучка дело говорит! Пошли давай… не сиди тут.

Насилу уговорили. Поднялся Людоед и за хозяевами следом в избу плетётся. Наконец, по лавкам вокруг стола расселись, а Людоеда пришлось прямо на пол посадить, на кошму[34]34
  Кошма – войлочный ковёр из овечьей шерсти.


[Закрыть]. И всё равно башка у него выше всех торчит. Старик, весёлый уже, медовуху в кружки разливает. Самая большая, с полведра которая, Людоеду досталась. Самая маленькая, с напёрсток – Горошинке. Встал старик. Сам к гостю обращается:

– Давай за знакомство, добрый человек!

– И за дружбу! – Горошинка поддакивает.

– Бывайте здоровы все. Чтобы всё хорошо у вас было, в достатке чтобы жили, – старуха приговаривает.

Выпили. Крякнули. Плотно закусили. А Горошинка жалейку в руки взяла, да как заиграет… Ноги сами в пляс просятся. Кружки расписные, и те на столе заподпрыгивали. Старик со старухой из-за стола выскочили и давай коленца по избе вытанцовывать. Смотрел Людоед, смотрел на них и – тоже в пляс пошёл. Старик вокруг гостя мухой носится, свистит, гикает, куда и хворь подевалась? Старуха платочком взмахивает, каблуками выстукивает. Такой топоток стоит… вот-вот избу по брёвнышку раскатят.

А как наплясались досыта, снова все за стол. И так до самого утра. Старик с гостем и вовсе в обнимку сидят, песни поют, наговориться не могут…

Я на том пиру тоже был, мёд-пиво пил, по усам текло, а вот чё дальше было? Хоть убей, не помню. Лучше не спрашивайте!

Пётр I и Солдат
^{(Историческая сказка)}

1

Давно это было, в старину ещё. Злое Лихо с Горем пополам бродили-бродили по белу свету, а как лето красное на убыль пошло, они решили на Москве – в первопрестольной – зазимовать. Вот тогда всё и произошло, о чём в сказке сказывается…

Ночи о ту пору уже длинные стояли, тёмные. Вокруг царских покоев – крепостные стены с двойными зубцами, а на царском высоком крыльце стража храпит. С алебардами[35]35
  Алебарда – старинное оружие: длинное копьё с насаженным боевым топором.


[Закрыть] наготове. Факелы над головами шипят, вход освещают. Ни одна мышь не проскользнёт. Тишина кругом. И вдруг…

– Карр!

Ворона где-то крыльями схлопала и на башню, похоже, уселась. Посидела, посидела и – вниз, к царскому крыльцу прямёхонько… у стражников чуть шапки с голов не посшибала. Грянулась ворона о землю и уже на ворону не похожа стала. Старухой обернулась. Лохмотья на ней чёрные, драные, будто перья торчат. Сама горбатенькая, росточком не вышла. А в глазах огоньки, злые, зелёные, туда-сюда бегают.

– Карр… Кхе-кхе!

Покружилась старая на месте, пробормотала чего-то и к стражникам бочком, бочком крадётся. В лицо заглянула тому, другому, а их двое тут было. Клюкой в бок потыкала, ни один даже не пошевелился. Храпят, как храпели, но алебарды наготове держат. Отошла старуха в сторону, пальцы в рот, да как свистнет. Вроде и не шибко, а далеко слыхать посвист разбойничий. Сама в тень утянулась, подальше от свету. Немного не прошло, а из-за угла ещё две фигуры появились. На свист. Один худой, длинный. Другой толстый и короткий. Крадутся мимо стражников, ноги вверх задирают, чтобы помягче ступать. Оба в долгополых кафтанах, на головах шапки высокие, вроде на боярские похожи.

Возле башни сошлись все трое. А в башне в той внизу дверь потайная имелась, низкая, из железа кована. Замки на ней пудовыми гирями намертво повисли. Схватил худой старуху за лохмотья и прошипел на ухо:

– Ключи принесла?

– Ключи, ключи… – заворчала ведьма. А сама связку ключей с пояса сняла и бряк худому в руки. Толстый тоже в ключи вцепился и к себе тянет.

– Дай сюды!

Рвут они связку друг у дружки, ногами пинаются, рычат. Того и гляди, стражников на крыльце перебудят. Осерчала старуха на обоих, клюкой замахнулась:

– Тсс! Я вас ужо…

Однако толстый одолел подельщика, вырвал у него ключи и на свет разглядывает. Щупает.

– Точь-в-точь как у царя под подушкой. Гы-гы-гы!

– Цыть! Отпирайте двери… Живо!

Слышно, как они ключами брякают, в замках проворачивают. Потом дверь кованая заскрежетала. И петли ржавые, скрипучие взвизгнули, будто свинью режут по заморозку. Зашевелилась стража на крыльце, вот-вот пробудятся. Грабители со страху за дверь присели, чуть дышат… Но пронесло как будто. Озлился толстый. Ключами замахивается.

– Петли-то не смазал, дурень!

– Я тебе смажу счас! – огрызнулся худой.

Едва опять они не сцепились, но вовремя одумались. Отворили одни двери, вторые, третьи, а там и до царских подвалов рукой подать. Немного не прошло – назад идут, да не пустые. У обоих на спине по увесистому мешку. От тяжести такой глаза на лоб лезут, и ноги дугой выворачивает. Пробрались мимо стражи и – за угол, в темноте растворились. Но тоже не долго. Глядь, с пустыми мешками возвращаются. А старуха им клюкой из дверей грозит, поторапливает. Только, значит, добрались они до башни, как с железной спицы над теремом, где царская опочиваленка, петух заорал:

– Ку-ка-ре-куу!!!

Будто из пушки над ухом выпалил. Грабители так на карачки и повалились со страху. Поползли кто куда, в разные стороны. Они ползут, а старуха их за полы кафтанов хватает да клюкой по спинам охаживает.

– Стой! Куды?! Запереть, дурни… ключи позабыли. Ключи! Стой!

А петух опять зорю со спицы кличет:

– Ку-ка-ре-куу!!!

На крыльце стража зашевелилась. Просыпаются. Заметалась старуха по двору – помощников след простыл, ключи побросали и двери незаперты оставили. Так сдуру сама в дверь и влетела за ключами. Старший охранник, рыжий весь, в конопле, наконец, проснулся. Красну шапку на голове поправил, позёвывает.

– Эй! Слышь? – и товарища толк ногой.

– Ты чаво? Апчхи!

– Чаво, чаво! Не знаешь ты ничаво.

– А чаво? Чаво знать-то?

– Не знаешь, хы! А туда же…

Покочевряжился[36]36
  Покочевряжиться – долго упрямиться, заставлять просить.


[Закрыть] рыжий стражник, поважничал, а самому невтерпёж. С вечера ещё ничего было, сам вроде как при государевой тайне поставлен, а уж наутро ну никак себя за язык не удержишь. Даром что секрет большой доверен. Покряхтел старшой, покряхтел, да и говорит:

– Царь-то, слышь? Нынче, стало быть, на охоту собирается. Фазанов стрелять.

– Ну-у?

– Вот тебе и ну! Только ты у меня смотри, чтобы молчок. Потому как секрет, понял?

– Слышь-ко, паря[37]37
  Паря – парень (ласковое обращение к молодому человеку).


[Закрыть], – завозился другой стражник. А сам в затылке почёсывает с сомнением. – Снится мне нынче сон, будто кто-то железом по железу скребётся…

Только он успел это сказать, а старший стражник хвать его кулачищем в бок.

– Гляди! Да не туды смотришь…

И пальцем тычет, где дверь потайная нараспашку стоит. Открытая! Царская казна… Господи помилуй! Так и обмерли оба, ни кровинки в лице нету. То-то от царя им расправа будет.

– Караул… никак? – старшой шепчет.

– Ага, караул.

Да как оба в голос завопят:

– Караул! Кара-у-ул!!! Грабят! Царскую казну грабят! Караул!

По двору забегали, стараются. В медное било[38]38
  Било – древний сигнальный инструмент в виде доски, в которую бьют для подачи различных сигналов.


[Закрыть] что есть мочи колотят. Где-то на звоннице колокол им отозвался. За ним другой… И такой перезвон по Москве пошёл! К царёву терему со всех сторон охрана бежит, спотыкается.

– Измена! Измена! – орут.

Старуха тем временем ключи отыскала впотьмах и в дверь обратно сунулась. Да куда там, разве уйдёшь? Полон двор стражи, все вора ищут. Она назад.

А наверху, в царском тереме, ставни оконные, резные, растворились с треском, и сам царь по пояс высунулся. Грозно смотрит, молчит, только усы дёргаются от гнева. Вдруг исчез у себя в покоях – и снова в окне. Уже с ружьём. Бах-ба-бах! В небо… Все стражники разом на колени попадали, царю в ноги.

– Ну? Чего разорались? – царь их спрашивает.

Тут рыжий стражник возьми да и выскочи перед царём. И второй следом.

– Не погуби, царь-государь! Не сироти наших детушек!

Пётр рукой махнул.

– Дело говорите!

Оба так наперебой и запричитали:

– Казну, государь, ограбили!

– Нынче ночью…

– Слышу, скребётся кто-то… Железом по железу будто!

– Я за ними…

– Мы за ними… Мы!

– А темно, батюшко, было. Не угнались.

Пётр так глаза на них и выпучил. Усы торчком стоят.

– Казну? Опять! Воры! Вор-ры!!!

Никто и глазом не успел моргнуть, а царь уж на крыльцо выбежал с ружьём, в ботфортах[39]39
  Ботфорты – кавалерийские сапоги с высокими голенищами, имеющие наверху пришивные клапаны (раструбы), которые закрывают колено.


[Закрыть]. На груди одна рубаха тонкая из голландского полотна с кружевами.

– Эх, пропали, паря!

Оба стражника царю в ноги бухнулись и лбы в землю, чтобы в очи государевы не глядеть.

– Встать! Собачьи дети… Проспали казну! А может, сами ограбили? Дар-рмоеды!

И ботфортом тяжёлым того, другого в зад, кулаком в шеи. Только звёзды из глаз посыпались.

– Головы поотшибаю!!!

С ружьём наперевес царь прямо к башне двинулся. Стражники с алебардами едва поспевают за ним. Только он ногу над порогом занёс, а из дверного проёма, из темноты ворона большая навстречу как вылетит. Чуть с ног царя не сшибла. И связка с ключами в клюве у ней, тяжёлая.

– Стой! Держи! Держи её! – закричал Пётр.

Заметалась ворона по двору как угорелая, а стражники с алебардами гоняться начали за вороной. Друг дружку с ног валят. Шапками в неё, проклятую, шибают. «Держи! Хватай её! – вопят. – Эх, косорукий!» Пометалась ворона, пометалась с перепугу и вверх давай забирать. Всё выше и выше. Кругами полетела. Её теперь и камнем не достать, не то что шапкой. Спохватился царь, что ружьё в руке держит, приклад – к плечу, да как бахнет в неё свинчаткой-катанкой[40]40
  Свинчатка-катанка – самокатанная свинцовая дробь.


[Закрыть]. Так ворону и шарахнуло в сторону. Пух, перья закружились, поплыли в воздухе. Но, видно, плохо зацепило проклятую. Каркнула со страху, ключи у ней из клюва и выпали. Да прямо царю Петру под ноги. Так без ключей и улетела.

– Карр! Карр! Карр…

Поднял царь связку и диву даётся. Ключи в той связке как есть все до одного поддельные. Осердился, глаза круглые сделались. Точь-в-точь пули свинцовые. И усы дёргаются.

– Гей, стража! Царского ключника сюда. С казначеем. Живо!

Стража со всех ног бросилась приказ исполнять. А царь, ожидаючи, из стороны в сторону ходит, ботфортами грохает. «Воры! Вор на воре! Мало им… в казну забрались!»

Никто подумать не успел, стража назад возвращается. Перепуганных казначея с ключником под белы руки к царю волочат. На обоих длинные ночные рубахи надеты. Видать, из постелей тёпленьких вынули. А на головах – высокие боярские шапки. Казначей толст и низок, звать казначея Фомой. Зато ключник худой, как дрын[41]41
  Дрын – длинная палка, дубинка.


[Закрыть], и длинный, Ерёмой кличут. Повалили их стражники перед царём на колени. Пётр связку с ключами боярам под нос швырнул.

– Что за ключи? Откуда?

Голосище у царя зычный, будто гром загромыхал. Ерёма с Фомой запереглядывались, друг друга в бок тычут: кому ответ перед царём первому держать. Наконец, Ерёма осмелился. Вперёд на коленках выполз.

– Дозволь, государь, слово молвить? Тридцать зим и тридцать лет я – царский ключник. Верой-правдой тебе служу. А ключей таких мы с казначеем Фомой в глаза не видывали. Как Бог свят! Ни слухом ни духом.

Сказал так-то и на купола у церковки три раза лоб перекрестил. Очень в Бога верил Ерёма-ключник. А царь Пётр своё гремит:

– Ключи поддельные! От государевой казны!

– От казны, батюшко-государь, ключи у тебя хранятся. В царской спаленке, под подушкой. Окромя тебя, доступа к этим ключам никто во всём царстве не имеет.

Пётр с досады чернее тучи. Вперёд-назад ходит, топает.

– На севере, в Балтийском море, шведы засели. С юга хан крымский войной грозится. Турки бельмом в глазу. А здесь, возле престола российского, одни воры да мошенники! До казны добрались. Грабят!

Да делать, видно, нечего. Нет вора. И горло драть понапрасну ни к чему. Махнул рукой стражнику.

– Подай кафтан, дурак.

Принёс стражник царю кафтан, принёс ягдташ[42]42
  Ягдташ – охотничья сумка для переноски добычи.


[Закрыть]. Конюхи коня серого в яблоках подводят. Обряжают[43]43
  Обряжать – одевать, приводить в должный вид.


[Закрыть] царя для охоты. Сел Пётр в седло и грозится:

– Правда ваша, бояре. Ключи у меня хранятся. Но ежели через три дня не сыщете вора, в яму посажу. Обоих.

Бояре так в голос и запричитали:

– Ох, ох! Грехи наши тяжкие! Не погуби, милостивец. Где ж нам вора тебе взять?

А Пётр и слушать не хочет.

– Замки все сменить. К воротам стражу приставить. С ружьями и саблями наголо.

Глянь, а царя уже и след простыл. Только грязь из-под копыт в стороны брызжет. Боярам все глаза залепило. Поднялся Фома с колен, грязь с бороды обирает.

– Уф! Пронесло, кажись. Куда это он?

Ерёма из-под руки вслед смотрит.

– Должно, на охоту.

Разогнали бояре всех стражников по местам, возле башни новые караулы выставили. С ружьями и саблями наголо, как царь велел. Потом отошли в сторонку и шепчутся промежду собой:

– Много ли унёс, Ерёма?

– Сорок шапок серебра.

– Серебра? Дурень… там золото в уголочке стояло, справа.

– Справа? Ты давеча говорил слева?!

– Справа.

– Нет, слева!

Озлился Ерёма, что Фома отпирается, да промеж глаз кулаком ему и угодил. Тузят бояре друг дружку почём зря, за бороды таскают. «Справа! Слева!» – кричат. Но одумались, видать.

– Стой! – завопил Ерёма. – А в яму хочешь? Слыхал, чего царь обещался?

– Уф! И то сказать…

– Надо, Фома, нам с тобой вора найти.

– Вора?.. Как это?

– Чужая шея, как известно, не болит, а? – а сам Фоме подмаргивает и ребром ладони по шее – стук. Будто топором рубит. – Дураков на свете пока хватает, сам знаешь.

Догадался Фома, куда Ерёма клонит. Загыгыкал.

– Ловко придумал! Гы-гы-гы!

На радостях бояре троекратно облобызались и в обнимку отправились к шинкарям[44]44
  Шинкарь – содержатель шинка (трактира).


[Закрыть] мёд пить.

2

Пётр весь день с утра в лесу охотился. Но не столько за зверьём гонялся, сколько думу думал: как бы ему это воровство да лихоимство в царстве-государстве избыть, а особливо московским людишкам, пакостливым, окорот сделать. Ох, не любил государь Пётр Алексеевич боярскую Москву за лукавство да за нечестие. Редко наезжал из-за этого.

Долго ли коротко, а в лесу тем временем смеркаться стало. Где-то в глухом урмане[45]45
  Урман – тёмнохвойный дремучий лес на приречных участках.


[Закрыть] филин заухал. Выпь на болотах заплакала, будто баба на похоронах. А издалека-далека тоскливо, с переливами завыли волки. Поднял царь буйну голову, огляделся вокруг, а места все незнакомые, глухие. Где лево, где право – никак не разберёт. Да и темнеть начало. Вскинул Пётр рожок охотничий, поиграл. Может, отзовётся кто?.. Потом давай кричать:

– Э-ге-гей!

А эхо ему в ответ:

– … ге-гей…

Стал Пётр дорогу искать. Ходил, ходил оврагами и на какую-то поляну вышел. Видит: посреди поляны ель большая растёт, под елью – камень замшелый. А на камне трубка курительная лежит. И дымок из трубки вьётся, в ветках путается. Заругался Пётр:

– Гром и молния! Опять на старое место вышел. О! И трубку оставил. Эге-ге-гей!

– … ге-ге-гей…

Леший, что ли, путает? Сел Пётр на камень, ружьё рядом прислонил и трубку заново табаком набивает. Ворчит: «Да, дело табак… Ночь на носу».

Вдруг и́з лесу песня послышалась. Да лихо выводит так, с коленцами[46]46
  Коленце – фигура или оборот в пении либо танце.


[Закрыть]. Пётр с камня вскочил и ухо наставил. Ну-ка, ну-ка? А песня всё ближе. Уже слова можно разобрать.

 
…Как у батюшки-царя
Вороватая дворня.
Ай-яй! Ну и ну!
Растащили всю казну.
Воротился царь с войны,
Не на что купить штаны.
Ай-яй! Ну и ну!
Растащили всю казну.
Хочешь – падай, хочешь – стой,
Хочешь – по миру с сумой.
Ай-яй! Ну и ну!
Растащили всю казну…
 

У царя так усы и задёргались. «Ишь ты, уже и песню сложили! Один царь, дурак, ничего не знает. Посмотрим, кто таков… раскукарекался». Спрятался царь за камень и ружьё прихватил. Только дымок из трубки вьётся голубенький. Глянь, а и́з лесу на поляну солдат выходит. Бравый. На боку сабля острая. Сам себе командует:

– Р-раз… р-раз… Раз, два, три! – И остановился. Воздух носом тянет, принюхивается. – Вроде, как будто… табачком припахивает? Эх, закурить ба! И есть охота.

Но делать нечего. Кто солдату табак да еду припас? Некому. Надо дальше топать. Вздохнул и:

– Р-раз! Раз, два, три! Запе-е-вай!

Только рот-то разинул, Пётр из-за камня ногу возьми да и выставь. Запнулся солдат за ногу и на землю – хлоп! Упал. Потом сел и ничего не понимает. В затылке скребёт.

– Что за чертовщина? На ровном месте…

Тут Пётр у него из-за спины как рявкнет, что было мочи:

– Здор-рово, служба!

Солдат прыг на ноги. Саблю выхватил и взмахнул с плеча – голову рубить. А Петра смех разбирает: «Ха-ха-ха!» Опустил служивый саблю. Передразнивает:

– Гы-гы-гы! Ты, дядя, того… без башки, видно, захотел остаться? Так я мигом!

– Откуда? Куда? Зачем? – Это Пётр у солдата спрашивает. А солдату тоже любопытно, что за человек один в лесу ходит. Разглядывает его.

– Экий ты, дядя, долговязый вымахал! Дай, затянусь разок?

Сели оба на камень. Пётр трубку ему протянул. Слушает.

– Из отпуска я. Пых-пых. В полк иду, службу править. Пых-пых. Звать Иваном. А ты кто будешь?

– Охотник я, – отвечает Пётр. – Зовут Петром. Да сбился вот. Дороги не найду.

– А, заблудился, значит? Это плохо. Пых-пых.

– Зато гусей настрелял. Лиса вот попалась. А коня утопил, в болоте увязли.

– Коня? Это, брат, плохо. Пых-пых…

Забрал Пётр трубку и в рот сунул. Дескать, хватит, служба, чужой табак переводить. Солдат посидел-посидел, вздохнул.

– А никудышный из тебя, Петруша, охотник.

– Чего? Чего?

– С таким-то ружьём на медведя ходить. А он – гусей… Ещё коня утопил. И заблудился охотничек. Я вот у себя на Вятке, парнем ещё, на медведя с одной рогатиной[47]47
  Рогатина – тяжёлое копьё с длинным древком для охоты на крупного зверя.


[Закрыть] хаживал. Да нож за поясом. Прямо из берлоги брал. Нет, плохой из тебя охотник, Петруша.

– Ишь ты! Вместо «спасиба» мне за табак…

Да как поддаст плечом. Так с камня пересмешника и сшиб. И кафтан с плеч скидывает. Сидит солдат на земле, удивляется:

– Ты чего, дядя?

– А ну, давай бороться. Одолеешь меня – твоя трубка. А нет – я в твоей хвастливой башке дырку сделаю!

И ружьё наставил в голову. Почесал солдат в затылке, подумал.

– Трубку, говоришь? А чего? Давай.

Тоже кафтан с себя скинул. Топчутся друг против друга, налетают, хватают кто за что горазд. Кряхтят! Наконец, изловчился солдат, поднял Петра и – шмяк оземь.

– И-и-ех!

– Ох, ты! Ну, держись, служба!

Вскочил Пётр на ноги, и снова сшиблись, только косточки похрустывают. Боролись-боролись, всю траву на поляне вытоптали, будто стадо коров прошло. Понатужился солдат, крякнул и опять наземь Петра бросил.

– И-и-ех!

– Ох, ты! Ну, служба!!!

В третий раз Пётр на солдата кинулся. Куда там! Жидковат оказался против солдатской силушки. Глянь, опять на земле валяется. И ноги вверх задрал. Да как захохочет.

– Ха-ха-ха! Оха-ха-ха!

Солдат тоже посмеяться горазд. Такой хохот могучий по лесу – с ёлок шишки горохом посыпались. Далеко слыхать. Насмеялись всласть оба, опять на камень рядышком сели.

– Одолел-таки, ушкуйник[48]48
  Ушкуйники – в Новгородской и Вятской землях XIV–XV вв. члены вооружённых дружин, формировавшихся для захвата земель на Севере, и торгово-разбойничьих экспедиций на Волгу и Каму. Ушкуйники разъезжали на ушкуях (используемое на Руси парусно-гребное судно XI–XV вв., происходит от названия реки Оскуй – правого притока Волхова у Новгорода).


[Закрыть] вятский. Ну, так и быть, бери трубку. Владей.

– Так это, по уговору…

– Бери, бери. Твоя. И табак, – ухмыляется сам. – Ты вот на царской службе состоишь. А царя когда-нибудь в глаза видел?

– Царя-то? Царя нет, не видел. Врать не стану. А слыхать слыхал, будто он нашим братом, солдатом, не гнушается. Справедливый, говорят. Но сердит бывает: за провинность и генерала палкой отлупит.

Петру это понравилось, что люди про него говорят. Ещё раз переспросил:

– Справедливый, значит?

– Так-то оно так. А тоже человек, хоть и царь. Про многое не знает.

– Это ещё про какое, про многое?

Солдат даже трубку изо рта выпустил. Нахмурился.

– Мы, Петруша, со шведами уж который год воюем. И всё зря. А нам бы пушек и пороху поболее, давно бы шведов побили. И по домам разошлись.

Завозился Пётр, зафыркал.

– Пушек… пороху ему подавай! Ишь, захотел. Они денег стоят. А у царя, сам знаешь, в казне пусто.

– Вот и я про то же, – согласился солдат. – Может, слыхал… есть такое Княж-озеро? На этом озере богатый монастырь стоит. Монахи живут. И все деревни в округе поборами и налогами разорили. А сами круглый год обжираются да пьянствуют. Казна у них поболее царской. Эх, кабы царю про этот монастырь знать, а? Монахов всех в работу, железную руду копать. Деньги монастырские в казну. А из колоколов, из монастырских, пушки отлить. И на шведа! Там-там… Трам-тара-рам! А?

Молчит Пётр. Поперёк лба складка глубокая пролегла. А солдат рукой махнул, кафтан надевает.

– Ну ладно. Надо нам с тобой, Петруша, ночлег искать. А в город отсюда и за день не доберёшься.

Вдруг навострил солдат ухо. И хлоп на колени. Голову приложил к земле набок и слушает.

– Тсс! Слышишь? Вроде… собаки лают?

Пётр тоже к земле припал рядом. Слушают оба. Затихли. И впрямь… с западной стороны, из самой глухомани, собачий лай слышится. Вскочили Пётр с солдатом на ноги, обрадовались. Солдат командует:

– Шаго-ом марш! Р-раз… р-раз… Р-раз, два, три! Запе-е-вай!

 
Воротился царь с войны,
Не на что купить штаны.
Ай-яй! Ну и ну!
Растащили всю казну…