Текст книги "Привычка убивать"

– Эти евреи все одним миром мазаны, – компетентно резюмировал Витя, брезгливо поддевая носком начищенной туфли какую-то проржавевшую жестянку с выпуклыми буквами. – Эти бомоны, значит, зависают тут, оттягиваются… а он сечет за всеми, гада кусок, – ну, не сам, конечно, а через своих «шестерок». А потом всех сдает. Я этих евреев ужас как не люблю – их надо бы мочить, пока чего не вышло. Но я тебя не понимаю – ты хочешь взять эту розваль из-за какого-то Остермана…

– Какого-то?! – ужаснулся Серж. – Витя, да ты что? Это не какой-то Остерман! Это один такой Остерман. Андрей Иванович, вице-канцлер, могущественнейшая персоналия в истории России. И он вовсе не еврей, можешь мне поверить. Хотя в принципе в данном случае национальность роли никакой не играет – это историческая фигура вселенского масштаба. Ты про Анну Иоанновну читал?

– Я их всех в гробу видал, – уклончиво буркнул Витя – в бытность свою драмкружковцем он играл исключительно дворовых хулиганов, прислугу либо наемных убийц. – Ты что – в самом деле собрался взять эту розваль?

– Буду счастлив иметь в собственности сие вместилище вековой культуры, – отрапортовал Серж. – Куда там нужно проехать, чтобы документы оформить?

– Ну, хрен с тобой, – удрученно согласился Витя. – Но смотри – как бы тебе потом не пожалеть…

Архивариус не пожалел. Он нанял бригаду мастеров, которые принялись неторопливо реставрировать особняк. Покопавшись в архиве, Серж нашел старые архитектурные чертежи дома, возрадовался до слез и пожелал полностью восстановить первоначальный облик исторического памятника. Однако при составлении сметы совместно с бригадиром выяснилось: для полной реставрации понадобится сумма, как минимум в три раза большая той, что была затрачена на приобретение «розвали». В принципе деньги имелись, но если отдать все, на что тогда жить? Архивариус решил не впадать в уныние: он дал команду соорудить на первом этаже скромную квартирку на три комнаты, провести в нее свет и оборудовать сантехникой.

– Окна в остальных помещениях заколотить досками, черный вход заложить, на парадный навесить металлическую дверь, – завершил свое распоряжение Серж. – Буду жить тут. А как денег скоплю побольше – продолжим…

Вскоре оборудование квартиры было завершено, Серж переехал в новые покои и зажил в свое удовольствие. Не желая обременять себя мелкими житейскими проблемами, он нанял домработницу на две семьи: в понедельник, среду и пятницу бойкая пенсионерка тетя Груша наводила в квартире архивариуса порядок, стирала и готовила пищу впрок, а два раза в неделю наведывалась к бабке с матерью и соответствующим образом их обслуживала – с возрастом Марье Петровне было все труднее поддерживать квартиру в порядке и ухаживать за невменяемой дочуркой.

С течением времени жизнь Сержа наладилась и вошла в определенное русло: во многом благодаря Вите, который, будучи сам из породы хищников, на удивление тепло и сострадательно относился к архивариусу, считая его, по всей видимости, непризнанным гением. Витя организовал для приятеля совершенно неожиданный вид бизнеса: составление родословных для «новых русских».

Дело это было новое и поначалу вызвало у нашего знатока истории некоторое душевное смятение. Приезжал, допустим, какой-нибудь Петя Полупездов из Гукова – по рекомендации Витька, естественно, – и застенчиво просил отыскать в глубине истории России затерявшийся след его знатного рода. Он-де слышал от некоего Облапупенкова, что прапрапрабабушка его по папиной линии происходила то ли от князей Оболенских, то ли еще от каких-то там графьев хрен-знает-как-их. В общем, нужно восстановить генеалогическое древо да подкрепить это древо какими-нибудь официальными документами. А за это нате вам две штуки баксов. Ну а ежели древо выйдет классное: толстое и ветвистое, то будет доплата – еще штука. А то нехорошо получается: пивзавод есть, две заправки, пять «мерсов» есть, счета в каких-то там нерусских банках, а происхождение немного подкачало. Ну разве может такой замечательный человек иметь обычные рабоче-крестьянские корни? Неправильно это!

Первую родословную Серж составлял очень долго: добросовестно искал в анналах упоминание об этом самом Полупездове и его полупезднутых дальних родственниках. Перерыл все библиотеки, познакомился с работниками всех загсов и так далее и тому подобное. Полупездов названивал ежедневно, торопил и высказывал недовольство.

– Я тебе за что деньги заплатил, конь ты педальный?! Мне что теперь – целый год ждать, в натуре? Через неделю не будет – вешайся, обмылок фуев!

– И за каким дядьком ты столько времени на него тратишь? – удивился Витя, когда Серж в панике позвонил ему и попросил защиты от несостоявшегося дворянина. – Нарисуй ему от фонаря первое, что под руку подвернется – хоть от Александра Невского, и пусть себе радуется.

– О чем ты говоришь! А ссылка? – ужаснулся такому кощунству архивариус. – Где я возьму историческое подтверждение? Да меня первый же встречный историограф на смех подымет! Скажет – шарлатан этот Лиховский, даром что кандидат (два года назад Серж с легкостью защитил кандидатскую и в ближайшее время готовился стать доктором)!

– С этими твоими хероографами никто из наших не общается, – лениво сообщил Витя. – Это я тебе отвечаю. Ему лишь бы перед братвой пофорсить – только-то и всего. Сделай липу, не стесняйся. Дай ему, чего он хочет. А то и впрямь – может обидеть, я его знаю…

Серж дал. Составил две копии несуществующих документов, якобы хранившихся в его архиве, трясущимися руками поставил архивную печать и вручил Полупездову.

– Ну вот – давно бы так! – воссиял обрадованный «новый русский». – А то тянул чего-то, я прям не знаю. За коня извиняй – но ты ж сам виноват, в натуре…

С того момента Серж принялся штамповать родословные, как хороший печатный станок: набил руку, перестал стесняться в ссылках, сделал дубликат печатей, чтобы каждый раз не бегать в архив, ежели нужда приспичит в вечернее время. Совесть его больше не мучила, профессиональная гордость не страдала: родословные приносили хороший заработок, позволявший жить на широкую ногу и не обмирать от страха на таможне, вывозя ворованные документы (у Сержа в папке осталось десятка полтора листов, которые он берег на случай крайней нужды) и ввозя непродекларированные баксы. Постепенно архивариус приобрел известность – благодаря своим специфическим клиентам, которые, желая поднять свой престиж, нахваливали Сержа как лучшего специалиста в своей области и всячески превозносили его заслуги. Появились интересные знакомства, связи, обозначился определенный круг, принадлежа к которому наш парень мог считать себя в известной степени защищенным от разного рода проблем и опасностей, ежедневно преследующих обычного среднестатистического гражданина, каковым совсем недавно являлся простой архивариус. Иными словами, Серж незаметно для себя, вроде бы спонтанно, угодил в элиту. Его стали приглашать в университет читать студентам лекции, в широком кругу питерской интеллигенции приняли как своего и даже почитали за большого ума человека. Иногда, долгими слякотными вечерами, сидя у себя в библиотеке, архивариус призадумывался: а не поискать ли в глубине веков, в самой гуще, так сказать, и свои дальние корни? Уж больно интересная фамилия: Лиховские. Поневоле напрашивалась мысль о возможном переплетении ветвей лиховского генеалогического древа с такими простыми и созвучными фамилиями, как… Браницкие, Потоцкие, Вишневецкие, Лещинские…

«Хи-хи-хи… – тоненько посмеивался Серж, смущаясь сам перед собой. – А делать мне больше нечего – лазать по анналам. Я и так про себя все знаю, что надобно. Лучше помараю-ка я этого недоумка Тарле – такую дрянь написал, перед студентами стыдно…»

Такая славная жизнь продолжалась до августа 1998 года. Нет, кризис ни в коей степени не затронул благосостояния Сержа: все его накопления по-прежнему хранились на чердаке в долларах. Только теперь на его собственном чердаке.

Так вот, в августе 1998 года, в один из первых трех дней после кризиса, когда вся деловая рать в безысходном исступлении рвала на себе растительность, Витек навестил приятеля и, томно попыхивая толстенной сигарой (кризис его обошел стороной – предупредили вовремя, успел крутануться), напомнил о давнем разговоре:

– Вот ты говорил, что тут разные типы тусовались… Ну, всякие крутые деятели искусств. А меж ними политиканы всякие зависали. На самом деле было?

– Разумеется! – Серж даже удивился такой постановке вопроса. – Ты что, думаешь, я это для красного словца сказал?

– Есть мысля, – Витя пыхнул сигарой и подмигнул историку. – Можно тут организовать это… ну, типа, литературное кафе. Отреставрируем, тебе апартаменты забацаем на втором этаже. А на первом: зал, кухня, сцена в углу, на ней, типа, рояль… Рояль там у них был?

– Клавесин, – живо подключился к рассуждениям приятеля Серж. – Рояля у них там не было. И что?

– Ну, ты найдешь все бумаги, насчет этой забегаловки в те времена, сделаешь подборку, пропечатаешь в газеты, – продолжал развивать свою мысль Витя. – И не один раз – типа, рекламу сделаем. А мы забацаем тут все, как было раньше, – ну, при этом твоем Ситромане…

– Остермане, – поправил Серж, недовольно поморщившись. – С обоснованием и исторической ссылкой могут возникнуть проблемы. Тот факт, что здесь размещалась секретная резиденция вице-канцлера, широким массам неизвестен: это своеобразная историческая находка, «белое пятно», заслуга в открытии которого принадлежит вашему покорному слуге, сударь. Историографы, прочитав эту заметку, мгновенно ополчатся против меня. Начнется полемика, придется доказывать свою правоту, это займет массу времени…

– Я в гробу видал твоего Остермана! – досадливо махнул сигарой Витек. – Никому этот твой вице не нужен. Кафе-то литературное тут было – верняк? Об этом история говорит?

– Насчет кафе – факт неоспоримый, – согласился Серж. – Общедоступный факт. Тут никаких вопросов не возникнет. Можно подготовить обширную статью, которая популярно разъяснит публике, какова роль этого места отдельно в истории развития российского искусства и в российской истории в целом.

– Ну вот! – обрадовался Витя. – А ты говоришь – Остерман… Короче, забацаем мы тут, как все было раньше, под старину, свечей наставим, клавесин припрем. Официантов под лакеев оденем, на входе поставим какого-нибудь ублюдка в латах – а то и пару. Разрекламируем, само собой. Ну там, типа… «Как в старые времена, в литературном кафе там-то и там-то, вновь по вечерам собирается весь цвет…» Чего там цвет? Ну, ты сам придумаешь – у тебя лучше получится. И попрет дело. Сюда всякая шлаендрень артистическая потянется, будет зависать, базары тереть промеж себя, и так далее. Ага. Клавесин в углу наигрывает, опять же – класс! А потом сюда подтянутся всякие политиканы и деловые люди: их, блин, к светлому потянет, к искусству. Тогда ж, в старину – сам говорил, точно так же было. Люди всегда одинаковые: он вроде бы залез на большую высоту, а все ему хочется прикоснуться к чему-то светлому, чтобы рядом постоять, почувствовать это… ну, как его…

– Сопричастность, – подхватил Серж, затуманенным взором наблюдая за тлеющим кончиком Витьковой сигары. – Неплохая задумка. Неплохая… А мы тем временем будем подслушивать их разговоры, как Андрей Иванович в свое время?

– Ну, насчет подслушивать – не знаю, – Витя задумался. – Об этом потом подумаем. А вообще, мысля основная такая: если среди этих деятелей искусства будут тусоваться всякие крутые, можно будет кое-какие дела решать. Мы ж хозяева…

– Мы? – Серж обрел ясность взора и вопросительно посмотрел на собеседника.

– Ну да – мы, – Витя пожал плечами. – Забацать тут все, как было раньше, – больших денег будет стоить. Ты ж один не потянешь. Пополам войдем в долю. А если хочешь, можешь продать мне эту халупу. Я тебе на втором этаже квартирку забацаю – живи на здоровье. Не, я не настаиваю – ты думай.

– Не буду я ничего продавать, – твердо заявил Серж. – Но твоя «мысля» насчет литературного кафе мне нравится. Можно попробовать. И вот что – я сам хочу этим заниматься. Я уже составлял смету, у меня есть бригада мастеров, которые знают, что тут нужно делать…

Следующую неделю Серж трудился, как пчелка. Взял отпуск, состряпал обзорную статью о литературном кафе, отыскал в своей захламленной квартире чертежи, пригласил бригаду, которая в свое время начинала реставрацию дома, и совместно с мастерами обмерил каждую пядь своих владений, составляя подробный план предстоящих работ. Но для начала решено было соорудить на втором этаже квартиру, поскольку имевшие место апартаменты Сержа необходимо было разломать к чертовой матери. А при сооружении квартиры – случилось это на четвертый день с начала работ – произошло нечто, коренным образом изменившее намерения нашего архивариуса.

– Вот сюда его впендюрим – нормально будет? – бригадир поставил на плане крестик и резаком начертил на толстенной стене контуры будущего хранилища – сейф, заказанный Сержем, только что привезли и затащили наверх: вчера мастера вживили в каменную кладку плиты перекрытия взамен прогнивших насквозь досок, и теперь на втором этаже полным ходом шло обустройство будущей квартиры хозяина.

– Нормально, говорю, будет? – Архивариус не расслышал первого обращения: он с благоговением озирался по сторонам и, по обыкновению, пребывал в состоянии радостной мечтательности. Именно здесь, в этом месте и располагался тайный кабинет всесильного вице-канцлера, откуда он вечерами подслушивал веселую возню внизу. Здесь творилась история!

– Сейф? А, да-да, вполне подходящее место, – очнулся Серж. – Давайте, дырявьте.

– Семен – делай, – распорядился бригадир, филигранными движениями резака углубив контуры на стене. – Трассировку шлямбуром, потом отбойником – камень тут вязкий. Давай.

Здоровенный молотобоец Семен дал: приставил к стене шлямбур с победитовыми зубцами и давай наяривать кувалдой, прогоняя глубокую линию по очерченному бригадиром контуру. Ударно простукал половину вертикали, осыпая на пол куски штукатурки, почерневшей от времени, а где-то на середине металлическая труба по самую шляпу влетела в стену и застряла.

– Ни хера себе! – воскликнул бригадир. – Чего это там? Провал?

– Клад, может? – Здоровенный Семен обернулся и заинтригованно посмотрел на Сержа. – Тут чего раньше было?

– Ребята – я вас прошу! – севшим от волнения голосом просипел архивариус. – Очень! Очень аккуратно. Там может быть… нет, не знаю, что там может быть, – но нужно очень осторожно расширить эту дыру. Чтобы не повредить то, что находится внутри.

– Можно и аккуратно, – возбужденно шмыгнул носом Семен, выдергивая шлямбур и точными движениями принимаясь расширять образовавшееся отверстие.

Спустя десять минут в стене получилась небольшая глубокая ниша. Внутри находился позеленевший от времени ларец, объемом кирпича на четыре, не более, на крышке которого виднелся отчетливый вензель «IO».

– Пополам? – деловито предложил бригадир. – Дом твой, нашли мы. Пополам?

– Дом мой, – не утратил чувства здоровой собственности Серж. – И все, что здесь обнаружится, – мое.

– Если кто чего найдет, положено сдавать государству, – коварно напомнил Семен. – А тебе, значит, положено двадцать пять процентов. А мы предлагаем половину. Давай, заявляй!

– Ладно, пополам, – сдался Серж. – Может, там и нет ничего. Ларец, надеюсь, на части пилить не станете?

– Не станем, – бригадир осторожно вытянул ларец наружу и поставил его на пол. – А вот коли камушки або золотишко – тогда посмотрим… Открывать?

– Открывай, – Серж предусмотрительно отступил на пару шагов и прикрыл глаза рукой – в исторической практике имелась бездна примеров, когда ловкие ребята, прятавшие что-либо в аналогичных ларцах, впрыскивали туда яд либо устраивали какую-нибудь дрянь иного свойства, дабы покарать лиходеев, позарившихся на их добро.

Бригадир минут пять колдовал над массивным замком с проржавевшей дужкой, затем осерчал и хватил по нему молотком. Дужка рассыпалась на мелкие кусочки, замок упал на пол.

– Ах! – непроизвольно вырвалось у Сержа. – Я же просил!

– Ни хрена с ним не сделается, – буркнул бригадир, открывая крышку ларца. – Железо, оно во все времена железо… так, ну и что тут у нас?

– А ничего у вас тут нет, – деревянным от напряжения голосом констатировал Серж, доставая из ларца тонкую папку, с обреза которой виднелись несколько пожелтевших от времени листков. – Бумажки вам нужны?

– На хрена нам твои бумажки, – разочарованно буркнул бригадир, аккуратно обстукивая ларец молотком и чутко прислушиваясь – не отзовется ли в старинной меди многообещающая пустота.

– Как жопой об асфальт, – обиженно сплюнул Семен. – Глухо, как в танке!

– Ну ладно, вы тут работайте, а я пошел, – сообщил Серж, пряча папочку за пазуху и удаляясь на выход – нужно было поспешить в архив, чтобы перед прочтением обработать в лаборатории найденные листки специальным фиксирующим составом.

Чего там Серж вычитал в найденных документах, никто не узнал – он не счел нужным поделиться даже с Витьком. Но архивариус вдруг моментально утратил интерес к созданию литературного кафе и куда-то умотал из города на трое суток. По возвращении он вызвонил к себе Витька и без предисловий огорошил его:

– Это… меняю свою развалину на другую.

– Не понял! – удивился Витек. – А как же кафе?

– А вот помнишь, ты предлагал – если хочешь, продай… Я тут подумал и пришел к выводу, что ты был прав. Я чертежи оставлю, мастера все знают – обойдетесь без меня. В общем, я тебе отдаю свой дом. А ты взамен купи мне примерно такой же домишко в дальнем Подмосковье, – Серж развернул на столе карту области и потыкал пальцем в обведенный красным фломастером населенный пункт с дрянным названием – Каменка, захудалый поселок на две тысячи жителей, застрявший промеж лесов безо всякой пользы для народного хозяйства.

– Не понял! – опять воскликнул Витек, озабоченно глядя на приятеля, и потыкал пальцем в потолок – они сидели в полуразрушенных апартаментах архивариуса на первом этаже. – А тебе мастера на тыкву ничего не уронили? Ты где шарился три дня?

– Я взял отпуск для написания докторской, – не обратил внимания на эскападу собеседника Серж. – А потом, возможно, уволюсь вообще – посмотрим, как дела пойдут. Мне необходимо уединение в забытом богом и людьми тихом местечке. Я такое местечко нашел. Там, неподалеку от поселка, есть старинная усадьба, некогда купленная бароном Остерманом у князей Черкасских. А к усадьбе придаток: пятьдесят гектаров леса и заброшенные каменоломни. Все это хозяйство в 95-м году удосужился приобрести у государства один странноватый тип – он собирался сделать там музей-заповедник князей Черкасских. Идиот! Чего такого они сделали для России, чтобы им музей посвящать? Но это, в общем-то, риторический вопрос: данный типус музей все равно не потянул. Денег у него нет. Вот уже второй год пытается продать свою собственность, но никак не получается – охотников не нашлось. Просит он недорого, ему деньги нужны.

– Ты сколько будешь докторскую делать? – деловито поинтересовался Витя.

– От трех до пяти месяцев. А что?

– Дай ему «бабки» и поживи в этой долбаной усадьбе сколько надо, – предложил Витя. – На хера покупать? Куда ты потом эту долбаную усадьбу денешь? Не продашь ведь никому! Кто в такую глухомань поедет?

– Я не собираюсь ее продавать, – Серж снял очки и пристально посмотрел на приятеля. – Я собираюсь там жить. Купи мне эту усадьбу. А то меня могут обмануть. То есть, как вы выражаетесь, – кинуть. Сам же говорил. Хозяин просит за нее две трети той суммы, что я в свое время отдал за свой дом. Просит в рублях – он пока что не сориентировался в этом дурацком кризисе, поскольку живет отшельником и сильно отстал от жизни. Выгоду улавливаешь?

– В рублях, говоришь? – Витя достал калькулятор, быстро натыкал цифры, и глаза его заблестели. – Нема базару, Серый. Нема базару… – Тут он спохватился и напустил на себя серьезный вид. – Но ты не пожалеешь? А то потом скажешь, что я тебя использовал…

– Не пожалею, – твердо сообщил Серж. – Я так решил и не собираюсь отступать от задуманного. Только одна просьба будет: ты, пожалуйста, не меняй номер моего телефона. Мне в любое время может позвонить одна женщина – ей нужно сообщить мой новый адрес. Договорились?

– Нема базару, – опять сказал Витя – в голосе его едва уловимо скользнула печальная нотка. – Телефон оставлю – только теперь это будет телефон литературного кафе. Мне будет тебя не хватать, Серый. Даже и поговорить не с кем будет. Но ты же не насовсем уедешь? В гости приезжать будешь?

– Я буду приезжать в гости, – пообещал Серж, даже не обратив внимания на неожиданную патетичность момента – мысли его витали где-то вдалеке. – Если время будет…

…Сентябрьское солнце щедро дарило миру последнюю ласку бабьего лета. Небо беспечно сорило прозрачными паутинками, обещая всему живому погожие дни, но легкие облачка – боевой дозор спрятавшихся где-то дождевых туч – намекали, что расслабляться не стоит, в любой момент благоденствие света и тепла может закончиться и грянет затяжное серое ненастье. Немногочисленные лиственные деревья в поредевших желтых шубах, по какому-то недоразумению угодившие на опушку бескрайнего хвойного леса, окаймлявшего усадьбу, выглядели сиротами, понимавшими, какая участь их вскоре ожидает. Движимые порывами легкого ветерка, они клонились некогда пышными кронами в сторону своих вечнозеленых сородичей и как будто пеняли им: вам-то, мол, хорошо, зимой и летом – одним цветом. А нам стоять нагишом под холодным дождем и снегом и терпеть лишения до самой весны. Как будто мы все и не братья-сестры, дети одной земли. Предали вы нас – вот что…

– Не потакай! – сурово прикрикнул Рудин на Борьку. – Раз спустишь, другой – они потом на шею сядут. Жестче! Ты главный, а не наоборот. Ну-ка, еще разок…

Рудин с Борькой тренировали псов на огромной лужайке перед домом. Черные ризеншнауцеры – молодые лохмомордые отродья – даром что рожи тупые и глаз не видно, прекрасно разбираются в имеющем место порядке вещей и все время стараются обратить его себе на пользу. Рудина они побаиваются и уважают, он вожак их маленькой стаи, безусловный лидер, который при случае может и задницу надрать. Алису любят всей душой и невыносимо ревнуют к Рудину, но вслух высказываться по этому поводу не смеют – за такие высказывания можно моментально схлопотать по первое число. А Борьку воспринимают как ровесника – и относятся к нему с соответствующим легкомыслием.

В настоящий момент Рудин сидел на траве, скрестив ноги, и наблюдал, а Борька бросал два апорта – крепкие суковатые палки, – которые положено принести кратчайшим путем, положить у ног хозяина и ждать дальнейших указаний. Шнауцеры кратчайшим путем не желали: схватив апорты, выписывали кренделя по лужайке, шарахаясь друг от дружки, подбегали к апортировщику и тотчас же отскакивали от него, приглашая погоняться за ними и отобрать палки в равной борьбе. С точки зрения собачьей педагогики, это было недопустимо, но Борька повышать голос и вообще проявлять строгость не желал, а с азартом принимался бегать за шустрыми бестиями и таким образом устраивал невыносимый воспитательный бардак. Между тем псы прекрасно умели выполнять все как положено, без кривляний и выкрутасов, – но только тогда, когда ими командовал лидер.

Рудин поставил целью этот маленький бордельеро порушить и привить своенравным образинам установку на безусловное послушание маленького хозяина. Времена нонче больно суровые. Может случиться и так, что в какой-то момент Рудина не будет рядом с Алисой и Борькой. Тогда собачья пара станет единственной защитой для матери с сыном, и их безопасность будет зависеть от того, насколько послушно поведут себя псы в случае обострения ситуации…

– Давай-давай! Ты хозяин, покажи свою власть! Не стесняйся!

Борька изучающе глянул на вожака, понял – надо. С сожалением похлопав пушистыми ресницами, набрал побольше воздуха в грудь и рявкнул ломким басом:

– Ко мне, блин! Рядом!!!

Шнауцеры встопорщили резаные уши, опасливо покосились на восседавшего в сторонке Рудина – все понимают, хитрющие отродья! – и, послушно подбежав к младшому хозяину, положили апорты у его ног. И сели по бокам, рядышком, все так же косясь в сторону наиглавнейшего. Нет, не воспринимают они Борьку как хозяина. Подчиняются исключительно в силу того, что страшилка рядом. Нет установки.

– Плохо, – констатировал Рудин. – Баловаться с ними будешь после тренировки – когда подашь команду «гулять». Посерьезнее, пожалуйста. А то мы этак испортим хороших служак – потом поздно будет локти кусать. Давай – работай!

Борька взъерошил непослушную челку – мамин жест, – подхватил апорты и начал работать, скорчив страхолюдную гримасу: мол, сейчас я вам задам, мешки с костями!

Рудина «мамин жест» мгновенно вверг в состояние светлой грусти, одолевающей сурового воина последние несколько дней. Отпустив взглядом Борьку и псов, он невольно повернул голову к особняку и уставился на три окна, располагавшихся с краю, на втором этаже. Алиса сейчас там, сидит, как обычно, за столом и читает старинные книги, написанные на чужих языках. Ах, Алиса, как бы нам встретиться… Ах, Алиса, золотце мое! Выгляни в оконце, посмотри на своего верного пса, который тоскует по тебе. Все отдам, не пожалею буйну голову… Какого черта, в конце концов?! Он, что ли, виноват во всех этих неурядицах последнего месяца? «Судьба…» – как говорит Евдокимов. За что же отдалять-то? Обидно – до слез…

«Попробую сегодня еще разок, – решил Рудин, волевым усилием отводя взгляд от окон, за которыми пребывало в тяжкой меланхолии любимое существо. – Нет – я понимаю, траур и все такое… Но неделя уже прошла, пора бы и перебеситься! Мегера. Сатрапиха. А вот пойду и повешусь – посмотрим тогда, как вы попляшете, миледи. Или с крыши спрыгну и буду всю жизнь парализованный лежать. Жалко вам будет меня – слезами изойдете, блин! Да, кстати…»

– Борька! При подаче команды слово «блин» совсем неуместно! Ты меня понял, нет? Не засоряй команды словесным мусором! Никаких блинов, блин… Тьфу!

Борька обернулся, озорно сверкнул глазенками и вроде бы с пониманием кивнул – ясно, мол, чего уж тут, блин, – никаких блинов. Хи-хи…

«Так вот, – продолжал заниматься самоистязанием Рудин. – С крыши прыгну, паралитиком стану – типа, как Гриша Толхаев. Буду только мычать и верзать под себя. А вы, миледи, будете меня мыть, таскать судно и кормить с ложечки… И никакой любви! В смысле – плотской. Найдете себе молоденького да писюкастого… Тьфу, зараза! Нет, не буду прыгать – не дождетесь. И стреляться не стану – и без того кое-где целый батальон нехороших товарищей сидит и слюни пускает: как бы отловить Пса да изничтожить любым доступным способом… А лучше пойду и загрызусь собаками. Ха! Вот это будет номер! Директор Школы консервативной дрессуры покончил жизнь самоубийством посредством самоличного загрызания собственными же псами! Ха! М-м-м…»

Рудин вдруг вспомнил кое-что насчет «загрызания» и мгновенно осекся. Крякнул досадливо, поднялся с пожухлой травы, прибитой первыми заморозками, и пошел помогать маленькому дрессировщику: вредные шнауцеры, быстро смекнув, что страшилка отвлекся, опять принялись за свое и мотали Борьку по всей поляне, то и дело роняя апорты и радостно взвизгивая от избытка молодой кипучей энергии…

Кстати, пока они там резвятся, давайте я кратко познакомлю тех, кто не в курсе предыдущих событий, с тремя поименованными выше особами. С ризеншнауцерами знакомить не буду: сами видели, умненькие своенравные создания, слегка запущенные в педагогическом плане – не Рудин их воспитывал, увы, – но вполне приличные служаки и отменные бойцы. Зубы у них – я те дам! Однажды эти зубы спасли Рудину жизнь. Только он не знает теперь, радоваться ему этому или не стоит. Больно дорогой ценой приходится платить за такое спасение. Однако об этом несколько позже. Пока же – прошу любить и жаловать:

Сергей Николаевич Рудин, пенсионер внутренних войск, старший прапорщик в отставке, тридцати восьми лет от роду, рост – 175, вес – 75 кг. При ходьбе слегка прихрамывает на правую ногу, которая на три сантиметра короче левой – последствие тяжелого ранения трехгодичной давности. Профессиональный кинолог, всю свою сознательную жизнь посвятил изучению и воспитанию собак, в Белогорской области и далеко за ее пределами известен как великолепный знаток собачьей психологии и ас дрессуры.

Неглиже Рудин выглядит как сильно перетренированный Аполлон: ни капельки жира, сухие рельефные мышцы, свидетельствующие о потенциальной мощи их обладателя, – хоть анатомический атлас пиши. Впечатление несколько портят два страшных шрама: чуть поменьше – под правой ключицей, и несколько больше – на верхней четверти правой лопатки, которые почему-то не желают загорать и зловещими чужеродными пятнами белеют на бронзовом теле атлета. Шрамы Рудин получил на одной из войн последних двух десятилетий уходящего века – он успел поучаствовать практически в каждой из них. О природе происхождения шрамов рассказывать не желает – это его маленькая тайна, которой он почему-то стыдится. Коллеги по Школе и близкие знакомые зовут его просто – Пес, и он на это не обижается. Это не ругательство – такова боевая кличка Рудина, под которой он в последние годы службы числился в специальном учетном реестре БЧ[6]6
  БЧС – боевой и численный состав (кадровая аббр.).


[Закрыть] С войск. Вот такой славный парень – ближе мы познакомимся с ним по ходу повествования.

Теперь прекрасная дама, что добровольно заточилась в библиотеке. Алиса Рудольфовна Сергеева – любимая женщина Рудина, можно сказать с полным основанием: самый дорогой для Пса человек в этом мире. 35 лет от роду, жительница Белогорска. Золотоволосая красавица с великолепной фигурой, сильными стройными ногами и безукоризненным бюстом. Глаза зеленые, загадочные – глянешь, утонешь. Нет, лучше не экспериментировать – Рудин моментально отобьет охоту таким вот соглядатайством заниматься. А кроме шуток – Алиса просто прелесть. По ряду причин тщательно маскирует природой даденные достоинства: носит массивные роговые очки, джинсовый комбез безразмерный, скрадывающий фигуру, ходит валкой утиной походкой и от всех этих ухищрений умудряется выглядеть старой закомплексованной девой. Воспитывает сына Борьку – хулиганистое симпатичное существо одиннадцати лет – это тот самый типус, что сейчас развлекается с ризенами на лужайке под бдительным присмотром Рудина. До недавнего времени была преподавателем романо-германского факультета Белогорского государственного университета и, помимо Рудина, поддерживала отношения с престарелой матерью, которая живет в небольшом селе, километрах в сорока от Белогорска, а также с сестрой Алиной, которая жила черт знает где. Прекрасная дама проживала в двухкомнатной «хрущобе», полученной от университета лет восемь назад. Алиса в совершенстве владеет тремя языками: итальянским, немецким и французским, – с детства увлекалась постижением тайн чуждой речи. Зарплату в университете платили мизерную – знаете, наверное, как государство любит преподавательский состав высшей школы. Желая улучшить свое финансовое положение, Алиса делала технические переводы для нескольких фирм и таким образом довольно сносно зарабатывала на жизнь, получая почти в два раза больше, чем за свой педагогический труд. Эта «левая» работа отнимала много времени и делала такое понятие, как «личная жизнь», абстрактной величиной. Но Алиса привыкла – личная жизнь, собственно, ей была не так уж и необходима. Зато они с сыном хорошо питались, не ходили в обдергаловке доперестроечного пошива, как остальные обитатели «хрущоб», и, кроме того, помогали родителям. Вот вам прекрасная дама. Кстати, кое-кого может насторожить изобилующее в представлении прошедшее время. Почему «была», «поддерживала» и так далее? Извольте: сейчас все это кануло в Лету. Университет, работа, сестра, благополучное житие.