Текст книги "Привычка убивать"

Рудин и Алиса в бегах. В славном городе Белогорске Пса ищет практически вся тамошняя мафия. Якобы он спер деньги, принадлежавшие одному преступному сообществу, и организовал ряд ликвидаций членов другого сообщества. На самом деле Рудин денег не брал и никаких ликвидаций не организовывал, а если и пришиб кого – так это только в порядке самообороны. Ситуация так сложилась. Но доказать, что ты не верблюд, довольно сложно, а порой практически невозможно, особенно если тебя мастерски подставили. Деньги большие, поэтому искать будут до победного конца. А товарищи, которых ликвидировали, – тоже ничего себе, на ровном месте шишки. Путь в Белогорск Рудину заказан. Самая же большая неприятность заключается в том, что всю эту мерзкую круговерть с деньгами и ликвидациями организовала… родная сестра Алисы. Близняшка. Точная копия любимой женщины Рудина – кроме рваного шрама на бедре, между ними нет совершенно никаких внешних различий. Даже звали ее на одну букву всего иначе, чем Алису, – Алиной. Для своих – Ли.

Пес из-за этого потрясающего внешнего сходства чуть было не погиб. Перепутал, знаете ли. Пришел к одной, а там оказалась другая. С клофелином в вине и большущим пистолетом. Рудина спасли Алисины собаки – вот эти самые ризеншнауцеры, что сейчас валяют дурака на лужайке. Сестра Алисы, несмотря на то что была как две капли воды похожа на любимую женщину Рудина, пахла совсем иначе, нежели члены их немногочисленной стаи: Пес, Алиса и Борька. Она была чужой. Пришла в их дом и покусилась на жизнь вожака стаи, который временно оказался беззащитным. С ней поступили, как и подобает в таких случаях поступать с чужим зверем. Загрызли насмерть…

Рудин поправил апортировку, сказал псам свое веское слово – он верил, что эти бестии его понимают и все мотают на ус, – и опять уселся на траву так, чтобы были видны окна библиотеки. После того, что случилось, у него было двойственное отношение к шнауцерам. В богатой практике Пса такие прецеденты не встречались, и потому он не мог определиться, как ему поступить в данном случае. Методические рекомендации предписывают в случае подобного злодеяния немедленно изолировать псов и усыпить. Они людоеды. Собака с самого рождения живет рядом с человеком. Она получает от человека пищу, целиком и полностью зависит от него, перенимает его повадки, защищает и охраняет его. Есть хозяин и домочадцы – члены стаи, – и есть все остальные люди, таковыми членами не являющиеся. Если кто-то из этих остальных каким-то образом угрожает хозяину, их нужно наказать: отогнать лаем, порычать, больно укусить за различные сочные места – не более того. Ни одна цивилизованная школа дрессуры – за исключением тех, что готовят животных для боевых действий, – не учит пса, отражая агрессию, загрызать человека насмерть. Этот постулат вдалбливается в лохматые головы с самого рождения и становится устойчивым условным рефлексом или, если хотите, даже не рефлексом, а моделью поведения, прочной установкой, порушить которую нельзя ни при каких обстоятельствах. Человеческая жизнь священна – это закон. Любая приличная собака, покусав агрессора и завалив его на землю, становится над ним в угрожающей позе и скалит клыки, не давая подняться. Все. Это конечный пункт, далее которого изыски дрессировщиков не простираются… Но бывает так – к счастью, крайне редко, – что наступает пограничная ситуация, управлять которой человек не волен. Хозяину угрожает смертельная опасность, он совершенно беспомощен, а враг не просто собирается причинить ему какой-то вред в пределах допустимого. Он хочет убить хозяина, он жесток и силен, и в своем смертоносном устремлении не намерен останавливаться перед такими мелочами, как простые укусы и грозное рычание. Тогда с домашней собаки – друга семьи и игрушки для детей – слетает тонкая шелуха цивилизованных установок и привитых гуманных рефлексов и она становится зверем. Она была зверем в течение нескольких тысячелетий – хищно рыскала ночами в стае и поедала всех подряд недругов, а домашней собакой, увы, стала совсем недавно. При пограничной ситуации – она недаром так называется – в собаке просыпается прекрасно оснащенный природой боец, для которого убийство – норма жизни. И в этом случае – довольно редком, как уже было сказано выше, враг просто уничтожается любыми доступными способами. Что за способы? Да зубы же, зубы. Врага грызут до тех пор, пока он не перестает подавать признаков жизни…

Да, правильно трактует методика: преступивших грань псов следует усыплять. Они потенциально опасны для любого человека не из «стаи» и, единожды нарушив установку, с легкостью совершат убийство во второй раз, буде вдруг когда-либо повторится аналогичная ситуация. Усыплять – и точка. Правильно, верно, предусмотрительно… Но! У Рудина своя шкала социальных ценностей. Кроме Алисы и Борьки да узкого круга боевых товарищей, которые ни при каких обстоятельствах не будут вести себя агрессивно по отношению к его «стае», Псу наплевать на всех остальных. Кроме того, шнауцеры спасли ему жизнь, усыпить их было бы просто предательством. Поэтому людоеды останутся жить. И будут прилежно охранять Алису с сыном в его отсутствие. Лохмомордые загрызут насмерть любого, кто попробует причинить зло самым дорогим для Пса существам. И поделом – не хрен лезть куда попало…

Рудин отряхнулся от мрачных раздумий и опять уставился на окна библиотеки. Ау, Алиса! Выходи. Хватит дуться. Никто не виноват, что так получилось с твоей сестрицей. И не надо казнить себя, что вовремя не сумела разобраться в сути происходящего и предотвратить трагическую развязку. Это предопределение. Чему суждено случиться, того не изменят никакие потуги простого смертного…

Усадьба Рудину понравилась. Старинный дом с монументальными стенами – скорее не дом, а дворец в два этажа. К собственно усадьбе, опоясанной ажурным решетчатым ограждением, прилегала огромная территория, выгороженная новеньким бетонным забором. И ничего на этой территории замечательного не было, помимо небольшого озера, заваленных черт знает как давно каменоломен да редколесья, отступающего к хвойному массиву от скалистой подошвы, выходящей на поверхность в полутора километрах от усадьбы.

Хозяин показался Рудину редкостным чудиком, если не сказать большего. Судите сами: в огромном доме из всех сорока пяти комнат использовались лишь шесть помещений. Комната хозяина, гостиная, две спальни для гостей, библиотека да кухня с небольшой пристройкой – кладовкой, в которой проживала домработница тетя Клара. Какого черта покупать такой дворец, если не собираешься его обживать? В усадьбе постоянно проживали всего два человека – сам и домработница, не считая бригады приблудных хохлов, которых хозяин нанял для раскопок каменоломен. Хохлы ютились в палатке у входа в каменоломни, сами себе готовили и в усадьбе не появлялись – провиант им доставляла тетя Клара.

– Хочу произвести реставрацию и открыть здесь исторический музей, – так пояснил сие недоразумение хозяин. – Каменоломни? Да, хочу воссоздать в первоначальном виде. Там находится уникальная пещерная галерея, созданная руками человека. Полагаю, от экскурсий не будет отбоя. Музей-заповедник с кемпингом на семьдесят номеров. Мы посчитали с проектировщиками: это замечательное местечко обещает стать весьма прибыльным предприятием. Девственная природа, уединенность, все здесь дышит историей… Да посмотрите сами, какая красота кругом!

Ага, красота место имела – Рудин сразу это оценил. Тишина, воздух напоен хвойным ароматом, все огорожено забором – ни одна пьяная рожа из поселка не пролезет. Да и поселок на довольно приличном удалении. Все тут было бы хорошо и благодатно, если бы не скорбная меланхолия Алисы и странные обстоятельства, предшествующие их появлению здесь.

Координаты Лиховского – такова фамилия владельца усадьбы – Алисе дала сестра, когда еще была жива. Сказала: если вдруг со мной что случится и тебе придется туго, отыщи этого человека и доверься ему, как если бы это была я сама. Он поможет деньгами, приютит и вообще…

Рудин ни при каких обстоятельствах не воспользовался бы гостеприимством типа, который при жизни был настолько близок с Ли, что она безгранично ему доверяла. Нужда заставила. Начали названивать по оставленному Ли телефону в Питере – Лиховского там не оказалось. Какой-то тип дал им его новый адрес, и беглецы довольно долго мотались по области: этих захолустных Каменок, как выяснилось, в Подмосковье было не меньше десятка.

Лиховский принял известие о трагической кончине Ли на удивление стойко. Однако чуть в обморок не упал, увидев Алису. Рот разинул, плешоган, остолбенел и начал качаться, сволочь, с пятки на носок – как бракованный китайский болванчик. Они стояли у ворот поместья, хозяин качался, Алиса все еще пребывала в ступоре и с безразличием смотрела куда-то вдаль, а Борька с ризенами хотели жрать.

– А-а-а… – догадался мудрый Пес. – Так ты что, не знал, что они близняшки?

Хозяин не ответил – промычал что-то и потерянно кивнул.

– Понимаю, – сочувствующе сказал Рудин. – Сам такой. Всех подряд обманули и перехитрили. Была бы еще от этого польза… Но ты нам пожрать-то дашь, или так и будем тут торчать?

– Да-да, конечно, – Лиховский с усилием отвел взгляд от Алисы и приглашающе махнул рукой. – Прошу. Вы приехали к себе домой, вы не гости. Я все для вас сделаю…

Хозяин усадьбы удивил Рудина не только чудаковатостью, но и полной несопоставимостью с прижизненным образом Алисиной сестры. Не ожидал Пес, что у такой бой-бабы будет вот этакий бойфренд. Плешивый, очкастый, рыхлый, рассеянный и вообще не от мира сего. Рудину виделся на его месте высокий плечистый мачо с лицом конченого негодяя, хитрющий и пронырливый, снайперски стреляющий с обеих рук и способный в рукопашном бою уломать целое отделение опытных бойцов. А тут… Историк! Ха-ха три раза. Чего только не бывает в этом странном мире…

– Пошли на бум, – скомандовал Рудин Борьке, удовлетворившись наконец качеством апортировки – лохмомордые мерзавцы, кажется, стали понимать, чего от них хотят. – Работай сам, я отлучусь по делам.

Никаких особенных дел у Пса в этой усадьбе не было. Просто хотелось еще разок толкнуться к Алисе, закрепить полученный результат. В принципе благоприятная тенденция место имела: последние два дня недотрога начала нехотя разговаривать с Рудиным, а до этого вообще не отзывалась – молчала, как бука. С самого начала поселилась в комнате с Борькой, любые попытки Пса реализовать законные бойфрендовские права категорически воспринимает в штыки. Но вчера, когда он попытался ее обнять, не оттолкнула – только тихо сказала:

– Пожалуйста – не трогай меня. Как ты можешь после такого чего-то хотеть?

А Рудин хотел – здоровый организм тренированного воина требовал своего. Ничего, мы эту крепость возьмем – помаленьку, полегоньку. Нечто подобное было в самом начале знакомства – только в более легкой форме. Справились. Животворящее природное начало непобедимо – вот на этом и следует стоять. Вчера не оттолкнула, сегодня можно будет легонько поцеловать в ушко – и тут же убраться восвояси, завтра поцеловать покрепче, а послезавтра… Хм, что будет послезавтра, можно только предполагать.

А потом нужно пообщаться с хозяином: этот плешоган просил зайти после тренировки, обещал озаботить какой-то интересной работенкой. Посмотрим, чего этот чудик такого интересного может нам предложить…

Глава 3

– Осень. Лист последний самый. В небе прочертил строку. Эмм… Меркнет световая гамма. Скоро ветер – зверь упрямый. Бросит снегом на скаку. Кхм…

– Это кто? – заинтересовался Василий, обмакивая пук ветоши в масло. – Александр Сергеевич?

– Это я, – скромно признался Соловей, вхолостую водя сухой тряпкой по глянцевито поблескивающему стволу карабина и мечтательно глядя на каракулевые облачка, ползущие по неправдоподобно синему сентябрьскому небу. – Стихарю помаленьку. Нет – поэтизирую. Так правильнее будет. Погодень располагает, понимаешь ли…

– Ну-у-у! Молоток, уважаю, – похвалил Василий, одобрительно мотнув бородой и не преминув заметить: – А в маслице-то макни, Твардовский ты наш. Чего всухую дерешь? Толку – ноль.

– Осень тихо входит в душу. Не врывается, как лето, – автоматически последовав совету егеря, Соловей макнул тряпку в масло и вновь вернулся в поэтическим изыскам. – Желтизна пророчит стужу. Эмм… просится тоска наружу. Не люблю ее за это. Эмм… Не люблю ее за грусть, что светла и бесконечна… Ммм… О! Что похабно и беспечно… раздевает девку-Русь… Вот.

– Ни хера себе! – вроде бы бесхитростно порадовался Василий. – Ну ты, блин, даешь, мать твою! Ну ты… Токо я не понял: кто кого раздевает-то?

– Прикалываешься? – Соловей отпустил взглядом облака и подозрительно уставился на Василия. – Тут такое построение фразы, что и коню понятно, кто кого раздевает.

– Ни хера не понятно, – встопорщился Василий. – Раздевает девку Русь. То есть – Русь раздевает девку. Какую девку, спрашивается? Почему она ее раздевает? И вообще: откуда девка взялась? Сначала о ней ни слова не было!

– Коню понятно, что если речь идет об осени, то она и раздевает девку-Русь! – живо отреагировал Соловей. – Осень! Понимаешь? Листья – как одежды. Облетают листья, Русь остается голой.

– А-а-а, вона как! – притворно «допер» Василий. – Голой, значитца! Стриптиз, типа? Ну-у-у! Вы, поэты, мать вашу, иногда такое загнете – хоть стой, хоть падай. Ха! Голожопая Русь – это того… мгм… Ха!

– Вредный ты дядька, Василий, – огорчился Соловей, потратив на тщательное изучение физиономии собеседника с полминуты и убедившись, что из-за напускной глуповатой озабоченности явно торчат здоровенные волосатые уши истинной егерской сущности. – Все с подколками да подковырками. Нет чтобы тихо порадоваться: не очерствел окончательно человек, красота природы из его души высекает эти… ммм… ну, искры, что ли. А человек этот далекий от поэзии, дилетант, можно сказать. Радоваться надо! Прозрел человек, достала его природа! А ты что?

– А что я? – Василий хитро прищурился. – Мы с тобой две недели живем вместе, а за это время я от тебя, кроме «ну», «ага» и матюгов, ничего не слыхал. А сегодня – вишь ты! – разнесло его. Девку-Русь он раздевать собрался! Ха!

– Тормоз ты, Василий, – безнадежно махнув рукой, резюмировал Соловей и неожиданно, безо всякого перехода, предложил: – А может, тебя по еблищу пару раз треснуть? Помнится, ты три дня добрый был да понятливый после того, как Пес тебе в репу заехал. Давай тресну, а? – И с готовностью привстал из-за стола, красноречиво положив карабин на столешницу и обтерев руки об штаны.

– Видали мы таких трескунов! – Василий, сохраняя на жидкобородой личине язвительную ухмылку, на всякий случай подался назад и укоризненно добавил: – Шутки у тебя, Иван, того… с придурью. Ты чисти давай, чисти! Тоже мне, помощник хренов…

– А это не шутки, – тихо уведомил Соловей, бочком огибая стол и приближаясь к хозяину усадьбы с явно враждебными намерениями – мосластые кулачищи разминает, дурак здоровый, похрустывает костяшками да неотрывно смотрит внезапно округлившимися глазами. Можно сказать – кровожадно смотрит! Оманьячел, короче, от безделья. Внезапный припадок.

– Давно пора тебя в стойло поставить, сволочь бородатая. Нет, не поставить – положить. Ты всех уже достал своими приколами. Ты что же это сделал, а? Ты такое светлое чувство испоганил, такое чувство…

– Да ты че, Вань?! – От столь неожиданного поворота событий вредный егерь мгновенно утратил насмешливость и в непритворной тревоге метнулся взглядом по сторонам. Ай, какая незадача! Оружие разобрано, бежать поздно, позвать на помощь некого, а в личном зачете у тщедушного егеря против крепкоплечего ветерана малых войн шансы столь мизерные, что плакать хочется. – Да я… Шутил же я! Обидеть не хотел! Вань – я же по-доброму…

– А стихи… Стихи нормальные? – Соловей на миг остановился и задумчиво постукал кулаком по столу. – А? Если по большому счету, без приколов?

– Да господи, боже ж ты мой! – со смятением во взоре егерь сложил ладошки перед собой – как на молитве, и вдохновенно крикнул: – Обалденные стихи! Просто обалденные! Пушкин это… того… Отдыхает, короче, Пушкин! Куда там, в задницу! Обалденные стихи!

– Ну ладно, раз так. По еблищу, значит, пока не надо, – примирительно буркнул Соловей, возвращаясь на место, и опять же без перехода уточнил: – Сколько, говоришь, до этой твоей Кабаньей пади?

– Так это… Ну, восемьдесят пять километров, – осторожно выдохнул егерь, с опаской наблюдая за своим визави. – Если на этой вашей бандитской тачке поедем, за полтора часа доберемся… Слышь, Вань, а может, тебе не надо ехать? Мы бы и с Саньком управились… А? А то я этому Ефиму не доверяю что-то… Какой-то он легкомысленный… Может, не надо?

– Надо, Вася, надо, – вполне озорно подмигнул Соловей, перестав тупо смотреть перед собой в одну точку. – Два часа назад ты имел другое мнение насчет Ефима. Испужался?! А ты не бойся – у меня с психикой все в норме. Это я так пошутил. На крепость тебя проверил. Ты шутишь, и я шутю – оба мы шутники, блин… Ты лучше расскажи, как ты на кабана собираешься охотиться. Методику, так сказать. Если я не ошибаюсь, его кто-то должен гнать на засаду. Загонять, так сказать. Нас трое. А ты хочешь взять двух кабанов. Ну и как мы будем?

– Пошутил? – усомнился Василий, с недоверием глядя на молодого ветерана. – Ну и шутки у тебя, Иван. Гхм-кхм… А насчет кабана – это просто. Не, гнать никто не будет. Этот метод мне не нравится. А мы сделаем так…

И Василий принялся с увлечением излагать Соловью свою передовую методику индивидуального кабанобойства. Извините, уважаемый читатель, но я вас в детали посвящать не стану: егерь запретил. Уперся, сволочь волосатая, и все тут – секрет, говорит. Ну и черт с ним, перебьемся. А пока он тут живописует технологические тонкости, пойдем посмотрим, как поживают остальные обитатели егерской усадьбы, и вообще – что творится вокруг да около.

Вокруг все нормально: усадьба располагается в живописном сосновом бору, в заповедной зоне Белогорского охотничьего хозяйства. «Желтизна пророчит стужу…» – это не более чем игра воображения. Толстый ковер из пожухлых сосновых игл скорее бурый, нежели желтый, его наличие не приурочено к демисезонью – тут, в бору, всегда так. В любое время года, кроме снежной зимы, бор однообразен: сверху зелень, у подножия могучих деревьев – толстый ковер. Это однообразие создает иллюзию надежности и умиротворения, заставляет на некоторое время забыть о всех треволнениях насквозь пропахшего асфальтом и бензином города, который не так уж и далеко – в каких-то сорока километрах.

Вторая половина сентября, «погодень», как изволит выражаться сентиментальный Соловей, вполне располагает: тепло, солнышко светит ласково, белесые кудряши по небу ползут. Прелесть!

В архитектурном плане усадьба ничем не примечательна: скромный жилой дом на три комнаты с кухонькой – скорее избушка, а не дом, да комплекс хозяйственных построек, как попало разбросанных на двадцати сотках. Забора нет – надобность отсутствует. В избушке, рассчитанной на двух-трех человек, тесновато для семерых, один из которых – лежачий больной, занимающий целую комнату, двое – молодая семейная пара, настоятельно требующая ночной изоляции от остальных для производства мероприятий эротосодержащего характера, а еще один – реактивный трехлетний малец, готовый двадцать четыре часа в сутки скакать на голове и орать благим матом от избытка чувств. Пока не наступили холода, житие сие терпимо. Тепло, можно целый день бродить по усадьбе и окрестностям, собираясь под крышу лишь к вечеру. Но слякотная непогодь не за горами. Если в ближайшее время ничего не изменится, невольным гостям усадьбы придется туговато. Егерь Василий – волк-одиночка, выраженный эгоист и вообще, с точки зрения нормального индивида, – врожденный нравственный урод. Прожив полвека, егерь не удосужился обзавестись семьей и прекрасно себя чувствует, когда в его усадьбу никто не захаживает по месяцу и более. Гостей терпит только лишь из уважения к благодетелю: Григорию Васильевичу Толхаеву, который в свое время не дал умереть заповеднику, поднял его на личные средства и с тех пор не оставляет вниманием брошенное всеми на произвол судьбы лесное хозяйство, не без оснований полагая, что без его участия все тут захиреет и самоликвидируется. Так вот: гостей-то, конечно, егерь терпит, но за две недели совместного проживания, как справедливо выразился Соловей, всех достал своим скверным характером. Сцена за столом для чистки оружия – вовсе не спонтанный взбрык надломленной психики Соловья: несмотря на длительную военную карьеру, Иван умудрился сохранить железные нервы и отменную психоэмоциональную устойчивость. Это скорее педагогический практикум: нужно было поставить вредоносного волосатика на место. Поставили. Теперь дня три будет хорошим – практика так показывает.

Всего на настоящий момент в усадьбе находятся десять теплокровных млекопитающих. Сам егерь – худющий волосатый экземпляр 55 лет от роду и его дряхлый кобель Бурят непонятно какой породы; лежачий больной Григорий Васильевич Толхаев с домоуправляющим Ефимом, который по совместительству является медиком; Ваня Соловей – на все руки мастер, здоровый парень тридцати пяти лет, профессиональный кинолог и военный пенсионер, его жена Ниночка, в позапрошлом году окончившая кулинарный техникум, и их отпрыск Денис (то самое реактивное трехгодовалое чадо); Саша Маслов, тоже военный пенсионер не старше Соловья, хороший парень, профкинолог, а к Саше в комплекте – овчарка Ингрид, хромоногая ветеранша локальных войн, и легкомысленный, но чрезвычайно смышленый спаниель Джек.

Теперь для тех, кто не в курсе, нужно пояснить, за каким дюделем все эти вышеперечисленные товарищи две недели парятся в егерской усадьбе вместо того, чтобы разойтись по домам и заниматься своими делами. Насчет Василия с Бурятом все ясно: коренные жители, аборигены, образно выражаясь. Саша Маслов и Ваня Соловей – ближайшие соратники небезызвестного Сереги Рудина, боевые братья, можно сказать. По поводу похождений Рудина вы уже в курсе, так что не стоит вдаваться в детали. Они просто прячутся в усадьбе от нехороших людей, ждут своего предводителя и охраняют единственного свидетеля, который может доказать, что Рудин со товарищи не участвовал в «заказухах» против членов Первого Альянса и не брал денег Альянса Второго, то есть почти не виноват ни в чем и может гулять свободно по широким улицам родного Белогорска, не вертя башкой на 180 градусов. Хотя любому здравомыслящему индивиду понятно, что гулять по Белогорску Рудин и его команда в ближайшие десять лет не собираются – даже если Толхаеву удастся предъявить эти самые неоспоримые доказательства перед самим Страсбургским судом. Больно сейчас там (в Белогорске, а не в Страсбурге) климат неподходящий для таких типов.

Насчет жены Соловья с сынишкой тоже все ясно: изъяты из оборота, дабы не раздражали своим внешним видом представителей обоих преступных сообществ Белогорска, несколько выспренно именуемых в народе Альянсами, и не провоцировали оных представителей на применение непопулярных методов давления, тысячекратно воспетых в кино. А то, знаете ли, некоторые товарищи шибкие мастаки на такого рода приколы:

«… – Это ты, Мэмбэр?

– Ага, я. Вот ю вонтс, факин энимал?

– Твоя факин Рэт у нас. И Бастард твой факин тоже у нас. Ты понял? На, послушай, как они рады, что их факин фазер такой донки.

– А-а-а-а!!! Ауауауа-а-а-а!!!

– Ха-ха-ха!!! О-у-ха-ха-харр!!! Ю андестен, факин muddack? Если не придешь к трем часам ночи на двести шестьдесят второй пакгауз восемнадцатого глиноземного комбината, им hana, факин ты muddack!!! Ю меня андестен, донки?!

– Ес, ес, я все андестен! Вы только не трогайте их, я вас умоляю!!! Я обязательно приду!

– Во! Правильно рассуждаешь, факин кур. Ты должен быть один, без оружия, без прикрытия, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту. Иначе им hana!!!

– Да буду я, буду – все я понял! Может, сразу застрелиться?

– Нет, стреляться не надо. Пусть ты сначала помучаешься, чтобы мы морально удовлетворились. Давай – ждем…»

Вот такие примерно неурядицы случаются с разными беспечными товарищами, ежели верить кинематографическому опыту. Но у нас не кино, а суровая реальность. А потому команда Рудина быстренько подсуетилась и выкрала наглым образом семейство Соловья из-под самого носа у бандитских «топтунов».

Теперь обратим свои взоры к Григорию Васильевичу Толхаеву и его «домовому» Ефиму. В недавнем прошлом это преуспевающий предприниматель, владелец крупного фармацевтического комбината, меценат и ведущий член так называемого Второго Альянса. А теперь Толхаева в природе Белогорска вроде бы и нет. На местном кладбище имеется его могилка, в изножье которой стоит надгробный камень с соответствующей надписью. «Фармацевта» убила женщина – стрельнула в голову из «беретты», а потом, спустя некоторое время, для надежности взорвала. Но недоработала маленько – расслабилась. О том, что Григорий Васильевич жив, кроме команды Рудина, знают только руководители Второго Альянса – Саранов и Улюм. Правда, в настоящий момент они не в курсе, где находится их соратник, а просвещать по этому поводу их никто не спешит. Рудин решил, что так будет лучше, и с ним никто не спорит – он на данном этапе единоличный признанный лидер, который отвечает за дальнейшее развитие событий. У Григория Васильевича на этот счет имеется особое мнение, но он не может считаться полноправным членом команды. Он лежачий больной, недавно одной ногой в буквальном смысле стоял в могиле и только-только пошел на поправку – во многом благодаря варварским процедурам егеря Василия: баня до изнеможения, тотальные примочки из сенной трухи и хвои и растирания ключевой водой.

– Это просто недопустимо! Я снимаю с себя всякую ответственность! – вот так поначалу реагировал на егерские антимедицинские изыски дипломированный врач Ефим. – Только полный покой и строжайшее соблюдение медназначений! Только фармакопея, легкое массирование конечностей и ничего более! Какая баня, вы что?!

– А пошел в задницу, – проигнорировал компетентное мнение медика дремучий Василий: Ефима в усадьбе все воспринимали как бесплатное приложение к Толхаеву, не более. – Ну-кась, бери за ноги, Ебн Псина ты наш, – потащим в баню…

Теперь Ефим уже не ропщет. Вопреки ожиданиям, организм Толхаева медленно, но верно побеждает немочь. Совсем недавно Григорий Васильевич был полностью недвижим и общался с окружающими исключительно энергичными взмахами ресниц. А сейчас он может тихонько двигать руками и очень медленно, свистящим шепотом произносит вполне осмысленные фразы – опять же не совсем медицинского характера. Типа:

– Дд-д-а-айте тт-теки-и-илы, уб-блюдки-и-и… А то вста-а-ану, отпп-п-пижжжу всех…

– Ну нету текилы, шеф! – впадает в панику Ефим. – Дома текила! Да и нельзя вам…

Генератором мятежной идеи охоты явился, как вы уже наверняка догадались, вредный егерь.

– Мясо кончается, – сообщил во время завтрака, ревниво наблюдая, как Соловей с обычным для него отменным аппетитом поглощает солидную порцию копченой кабанины. – После обеда покачу к Кабаньей пади, заночую… С утреца попробую кабана добыть. Надо бы, конечно, парочку… Одного самим есть, одного закоптить – на продажу. Деньги кончаются…

– Хорошее дело, – одобрил Соловей с набитым ртом. – Давно пора! Я вот сижу тут и удивляюсь – чего это ты раньше не додумался поохотиться?

– Оно, конечно, браконьерство. Но такую ораву проглотов кормить – без этого никак не обойдешься. Придется грех на душу брать… – елейным голоском продолжал Василий, благообразно уставившись куда-то поверх головы Соловья. – Ох и тяжко мне придется… Одному на кабанье. А? Тут целый взвод нужен. Загонять, добывать, разделывать… Ох и тяжко! Хотя бы еще парочку помощников… Жалко, нельзя вам. Если б с Саньком поехали со мной, мы бы моментом управились. Ну, не моментом – но завтра к полудню уже дома были бы…

Соловей на пару секунд замер, поморгал чаще, чем положено, отвел взгляд и вновь принялся жевать – только в два раза медленнее. Подумал немного, неуловимым движением боевого ножа располовинил кусище копченки, насадил нетронутую часть на острие и положил на блюдо. Застеснялся молодец – уел-таки словоблудный егеришка.

– Чего ты? – удивилась Нина, сосредоточенно заставлявшая реактивного Дениса отпробовать манной каши и потому не уловившая сути мясной предыстории. – Пропахло, что ли?

– Да не – наелся просто, – хмуро ответствовал Соловей, нацеживая из самовара чаю. – Давай-давай – корми ребенка…

– Кушай кашку, красавчик ты мой! – не преминул вставить Василий, потянувшись через стол и ласково потрепав Дениса по вихрастой макушке. – От кашки будешь здоровым да красивым – вон, как папка. Скоро все перейдем на кашку – мясо кончится, и перейдем. И все будем здоровыми да красивыми…

Соловей покривился, но затевать полемику не счел нужным. Хотелось как следует дать егерю по черепу и пару раз пнуть в живот, чтобы не ерничал, сволочь. Но нельзя – непедагогично. Прекрасно ведь понимает, гад, в каком положении они находятся, так нет же – распустил язык веером, удержу нет…

Рудин перед отъездом дал команду: стеречь Толхаева, из усадьбы никому не отлучаться. Коротко и ясно – никаких намеков и двусмысленностей. Соловей – старый вояка – привык выполнять команды вышестоящего начальства как того требует устав: беспрекословно, точно и в срок. Он прекрасно знал, что все чрезвычайные происшествия начинаются с небольших отклонений от инструкции, самовольного изменения любых, казалось бы, незначительных пунктов заранее определенного начальником порядка выполнения задачи, халатного отношения к исполнению обязанностей и так далее…

– А если бы поехали на этой вашей бандитской тачке, тогда вообще бы быстро управились, – осторожно намекнул Василий, наблюдая за реакцией «подопытного». – Конечно, на «уазике» – это не то…

– Да она сгнила – та тачка, – досадливо бросил Соловей. – Две недели в сыром лесу. И вообще, хорош об этом! Прекрати, пока не началось…

Василий на рожон лезть не стал: знал, паразит, про распоряжение Рудина и понимал, что просто так Соловья с толку не сбить. Однако спустя пару часов после завтрака он вновь приступил к несокрушимому Ивану – тот уже и думать забыл об утреннем разговоре.

– Ни хера она не сгнила! – Физиономия егеря лучилась в широченной дружеской улыбке – как у того олигофрена, что втихаря навернул банку сметаны в дурдомовской столовке. – Цела, невредима, заводится. Бензина – навалом.

– Так ты что – смотался туда? – обескураженно поинтересовался Соловей. – И не лень было?