Текст книги "С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы"

Горний Дубник

Вчера, 12 октября, генерал Гурко сделал наступление на Софийское шоссе и атаковал войсками императорской гвардии турецкие укрепления близ селений Горний Дубник и Телиш. В предыдущих письмах я сообщал уже значение дороги в Софию для Плевнинской армии как единственной жизненной артерии Плевны, грозно укрепленной турками и зорко оберегаемой ими. Главнейшие позиции турок на шоссе, начинаясь у Плевны, идут вдоль дороги на юг и сосредоточены на высотах близ селений Дольний Дубник, (верстах в 15 от Плевны), Горний Дубник (верст на шесть южнее), Телиш, Луковицы и т. д., причем в промежутке между этими укреплениями дорога защищена нарытыми по сторонам ее ложементами, или окопами для пехоты, и засеками. Занять поэтому шоссе было делом нелегким. Решено было занять его близ селения Горний Дубник, поведя атаку на турецкие укрепления, охраняющие шоссе в этом месте. Одновременно с атакой на укрепления Горнего Дубника, чтобы воспрепятствовать Осман-паше выслать из Плевны войска к своим на выручку, решено было сделать у Плевны и у Дольнего Дубника демонстрацию; сам же генерал Гурко сосредоточил все свое внимание на атаке у Горнего Дубника. Здесь на двух высотах турки возвели сильнейшие укрепления и образовали новую маленькую Плевну. Все что только могло придумать искусство окапываться, все, кажется, здесь было приложено турками к делу. Вершины занятых ими позиций на высотах были обнесены круглым рвом глубиной в сажень с лишком, за этим рвом поднимался земляной вал вышиной также в сажень, за валом, внутри укрепления, были рядами накопаны рвы с насыпями впереди, и наконец, в самом центре укрепления из необожженного кирпича устроено возвышение сажени в три вышиной, на котором помещались батареи. Таковы были вершины высот или центра турецкой позиции. От них вниз, начиная от круглого рва, веером шли, распространяясь во все стороны по увеличивающейся окружности, новые укрепления в виде рвов с насыпями впереди, различной длины, рассчитанные, по-видимому, на разное количество людей, от двух солдат и до сотни. В построенных таким образом укреплениях помещалось семь турецких батальонов пехоты, то есть семь тысяч человек стрелков, скрытых за насыпями во рвах, и при них один полк кавалерии. Вообще турецкую позицию при Горнем Дубнике можно сравнить с выгнутой вверх круглой сеткой паутины, в которой центр, занимаемый пауком, представлял бы высокую насыпь, на которой помещалась турецкая батарея, доминирующая всю окрестность, а сотни сплетенных нитей паутины изображали бы расходящиеся в разные стороны от этой насыпи ровики для стрелков. Порешив заранее взять эту позицию приступом, генерал Гурко определил для этого направить на турецкие укрепления всю 2-ю гвардейскую дивизию, гвардейский саперный батальон и стрелковую гвардейскую бригаду, причем атаку повести с трех сторон; с четвертой же стороны, на юг от Горнего Дубника, поставить гвардейскую кавалерийскую бригаду для пресечения туркам пути к отступлению на Телиш. Вместе с этим первой гвардейской дивизии во время атаки определено было сторожить шоссе со стороны Дольнего Дубника, чтобы задержать неприятеля в случае его движения из Плевны на помощь к осажденным. Лейб-гвардии Егерскому полку (первой гвардейской дивизии) предписано было произвести демонстрацию на Телиш, чтоб отвлечь внимание и задержать движение сосредоточенных в Телише турецких войск.

Раздав последние приказания, генерал Гурко 11 октября вечером переехал со своим штабом из селения Иени-Беркач в селение Чуриково, ближайшее к месту предполагаемой атаки; ночью же с 11-го на 12-е число подошли к Чурикову и расположились впереди селения войска, долженствовавшие на утро вступить в дело. Все провели эту ночь под открытым небом; дул холодный ветер, яркая луна придавала фантастический вид изрезанной холмами местности, по которой располагались группами подходившие колонны войск. Ночь была ясная, но сырая и холодная, позволено было развести только весьма ограниченное число костров, и у них всю ночь грелись ординарцы Гурко, конвойные казаки да мимоходом забегавшие солдаты. У каждого в эту ночь в глубине души гнездилось одно невольное чувство: «Что-то будет завтра? Как все это будет?». Внимание на минуту развлекалось посторонними ближайшими предметами, и снова предчувствие чего-то важного, огромного, имеющего произойти через несколько часов близко за этими холмами, выплывало наружу. Едва первые полоски зари забелели на горизонте, часов в шесть утра по биваку разнесся громкий голос генерала Гурко:

– Седлать коней! Через четверть часа – выступление!

Еще была ночь, а генерал Гурко уже ехал верхом по направлению к шоссе, где в кустах была рассыпана цепь турецких аванпостов. Позади медленно подвигались колонны пехоты, расходясь по двум направлениям: стрелковая бригада забирала вправо, в обход неприятельской позиции, а лейб-гвардии Московский и Гренадерский полки и гвардейские саперы шли прямо на турецкие укрепления, еще скрытые за ближайшим холмом; артиллерия взбиралась на возвышенности для занятия там позиций. Дело началось с мелкой аванпостной перестрелки, открытой турками по казачьему разъезду, посланному вперед для порчи на шоссе телеграфной проволоки, соединяющей Горний Дубник с Плевной. Заметив генерала Гурко и его многочисленную свиту, выехавших слишком вперед войска, цепь турецких аванпостов открыла из кустов по нам частый ружейный огонь, но едва стала надвигаться пехота, турецкая цепь быстро отступила на шоссе и оттуда к укреплениям. С турецкой вышки также ранее всего заметили блестящую группу всадников и пустили по генералу и его свите три гранаты, которые, перелетев над нашими головами, не причинили никому вреда. В 8 часов ровно батарея, поместившаяся на восток от шоссе с нашего левого фланга, первая открыла частый огонь по турецким укреплениям. Вслед за ней другая батарея, выехавшая на шоссе и поместившаяся у самой дороги на маленьком курганчике, начала со своей стороны обстреливать турецкие высоты. Оттуда не замедлили посыпаться ответы: гранаты загудели и зашипели по разным направлениям, и сражение открылось.

Генерал Гурко с нетерпением выжидал минуты, когда наша пехота приблизится к турецким укреплениям и перейдет в наступление. В 10 часу утра затрещали первые ружейные выстрелы с турецкой позиции, и генерал Гурко выехал на шоссе, на нашу батарею, помещавшуюся на курганчике. Отсюда вся картина боя была видна и открыта как на ладони. С версту впереди нас, очерченная ясно, высоко поднималась круглая турецкая позиция, обнесенная рвом и валом, она вся дымилась от ружейного и артиллерийского огня. К ней под выстрелами турок подходили, также стреляя, наши колонны, они были к позиции и с правой, и с левой стороны, и с фронта. На нашем правом фланге показалась из лесу кавалерия: то была пришедшая вовремя из Трестеника Кавказская бригада под начальством полковника Черевина, которая подала руку Павловскому и Финляндскому полкам, наступавшим на турок с тыла. С левого фланга, от селения Чурикова, наступали Московский и Гренадерский полки, а с фронта шла гвардейская стрелковая бригада. Турки были окружены со всех сторон – план обложения был исполнен как нельзя более удачно. Казалось, неприятелю не было более выбора, как только сдаться или умереть в собственных ложементах. Такое впечатление, по крайней мере, производила в ту минуту картина боя, ярко облитая солнечным блеском. С левого фланга несколько рот Гренадерского полка пустились бегом на турецкую возвышенность и успели занять несколько неприятельских ложементов; спрятанные в них турки быстро побежали вверх к центру своих укреплений. Но зато главная и самая высокая позиция турок, с крутым подъемом к ней, оставалась еще всецело в руках неприятеля, и чем ближе подходили к ней наши колонны, тем сильнее учащался из нее ружейный огонь. Эта позиция, обнесенная рвом и состоящая вся из глубоких, ярусами вверх идущих рвов, в которых за насыпями не видать было неприятеля, походила на какую-то адскую машину, митральезу, извергавшую неимоверное количество пуль. Пули давно уже летели и через курганчик, где на батарее стоял генерал Гурко со своим штабом. Батарея на этом курганчике стреляла часто и метко, причем каждое орудие, подпрыгнув после выстрела, скатывалось с курганчика вниз. Солдаты хватали орудие за колеса и с трудом втаскивали его снова вверх на курганчик. Один из артиллерийских офицеров каждый раз торопил солдат:

– Голубчики, родные, тащите скорее, минута дорога!.. Минута дорога!

Турецкие снаряды то и дело падали около батареи, некоторые из них звонко и гулко разрывались, пули целым роем проносились между нами, они шумели, звякали, шипели, гудели на всевозможные тоны и лады, но на курганчике и около него, кроме одного конвойного гусара и нескольких раненых лошадей, никто не был задет пулями или осколками гранат. Долгий, томительный час прошел под этим огнем, а турецкий редут все продолжал трещать как митральеза, атака очевидно затягивалась и шла неуспешно. Наконец генерал Гурко, не вытерпев долее, скомандовал суровым голосом:

– Батарея, вперед! Подъехать к неприятелю на триста сажен и катать в него шрапнелями.

Повинуясь команде, восемь орудий, стрелявших на курганчике, быстро взяли на передки и карьером вынеслись вперед. В эту минуту подскакал к генералу Гурко ординарец с донесением, что наше наступление на главный редут задерживается сильным огнем неприятеля, что несколько ложементов на левом склоне турецких позиций заняты Гренадерским полком, но что при этом генерал Зедлер, командир бригады, тяжело ранен пулей в живот и просит подкрепления у полковника Скалона, который едва успел развернуть своих саперов и выехать вперед, как тоже был ранен в живот; ранен также Любавицкий, командир Гренадерского полка, пулей в плечо навылет, но остался в строю. Генерал Гурко потребовал коня и с курганчика поехал вперед в сопровождении начальника штаба генерала Нагловского и двух ординарцев.

Не прошло и получаса, как он прислал назад одного из ординарцев с приказом генералу Рауху, командиру 1-й гвардейской дивизии, выслать немедля вперед подкрепление из частей первой дивизии. Раух скомандовал Измайловскому полку выступить в дело. Поворотно двинулись измайловцы мимо курганчика, под градом пуль, стройными красивыми колоннами, батальонный командир подскакал к ним:

– Измайловцы! – говорил он звучным голосом, – помните ваших дедов, помните героев Бородина, они смотрят на вас теперь.

Измайловцы на ходу сняли шапки и крестились.

– Равнение направо! – командовал между тем офицер, шедший впереди роты с саблей наголо. – В ногу! Левой! Левой!

Снова прошел долгий, томительный час, в течение которого то усиливалась, то затихала перестрелка. Наконец вернулся генерал Гурко и направился шагом на левый фланг, отыскивая графа Шувалова, командира 2-й гвардейской дивизии, около которого ранили в бедро его начальника штаба, полковника Скалона, и трех ординарцев. Второе наступление на редут было также неудачно, много выбыло у нас из строя: солдаты во время атаки бодро шли вперед до глубокого рва и вала редута, но попытки перешагнуть этот ров кончались сотнями геройских смертей – и только. Глубина этого рва, высота вала и сильный неприятельский огонь делали редут неприступной крепостью.

Генерал Гурко, встретившись с графом Шуваловым на нашей батарее левого фланга, условился с ним произвести новую атаку редута одновременно со всех сторон: начать ее в 5 часов вечера, и сигналом к ней считать три залпа, выпущенные с батареи левого фланга. Было три часа дня. Ружейная пальба значительно стихла, но наш артиллерийский огонь не умолкал ни на минуту, поражая неприятеля шрапнелями и нанося ему видимый вред. Наша артиллерия заставила совершенно замолчать турецкие орудия, перебив, как оказалось впоследствии, всех турецких артиллеристов – как офицеров, так и прислугу при орудиях. Генерал Гурко между тем остался ожидать общую атаку на батарее левого фланга. Батарея эта помещалась близко к турецкой позиции, и пули непрерывно гудели здесь.

В течение двух часов, проведенных генералом на батарее, было переранено много лошадей, несколько человек конвоя и прислуги при орудиях. То были два тяжелых часа. Турки, заметив со своей высоты большую группу людей и лошадей, собравшуюся около генерала Гурко на батарее, обстреливали эту группу ружейным огнем. От гудевших пуль негде было укрыться, и только благодаря непонятному счастью в штабе генерала не было раненых, хотя много было контузий, простреленных шинелей и т. п.: у адъютанта Беккера вышибло пулей бинокль из рук, у генерала Леонова было в трех местах прострелено пальто и т. д. С нашей батареи мы видели только один Финляндский полк, прилегший в лощине у подошвы турецкой высоты и частями засевший также по склону высоты в ложементах, захваченных поутру Гренадерским полком.

В 5 часов условленный залп оповестил войска о наступившей минуте нового штурма редута. Вокруг турецких позиций все полки, лежавшие до той минуты в кустах, в ложементах, за буграми, повсюду, где только было малейшее прикрытие от турецких пуль, все полки поднялись разом со своих мест и бросились в атаку. Долгое то усиливающееся, то затихающее «ура!» разнеслось вокруг редута, и в ту же минуту снова заработала и затрещала адская митральеза. Поднявшийся внезапно турецкий огонь производил впечатление огромной, неимоверных размеров действующей с оглушительным треском машины. Финляндский полк поднялся с места на наших глазах. Раздалось «ура!», кто-то впереди поскакал на высоту верхом на лошади, махая саблей, за ним финляндцы цепь за цепью пустились бегом наверх. В ту же секунду вниз поползли в лощину раненые. Новое «ура!» раздалось в лощине, и новые цепи финляндцев побежали вверх, вслед за взошедшими уже цепями. Все турецкие ложементы вокруг главного редута были заняты нашими, в них засели наши солдаты, стреляя по редуту со всех сторон, осыпая его пулями, но адская машина продолжала трещать по-прежнему; приблизившиеся к ней наши солдаты дошли до той черты, в которой, как говорится, нельзя двинуться ни взад, ни вперед. Залегши в отбитых ложементах, они продолжали стрелять из ровиков по редуту, но стоило высунуть только голову из ровика – голова была прострелена, стоило поднять слишком руку, державшую ружье – пальцы были отстрелены. Два неприятеля сошлись на расстоянии нескольких сажен друг от друга и из прикрытий осыпали друг друга тучами пуль, но перешагнуть глубокий и узкий ров, высокий вал, за которым скучились осажденные, было невозможно.

Главный турецкий редут все еще оставался в руках неприятеля. Уже стемнело – было 6 часов вечера. Сев на коня, генерал Гурко медленным шагом поехал с батареи снова на тот курганчик, где поутру наблюдал за ходом сражения. Перестрелка то стихала, то усиливалась снова. Пули по-прежнему звякали, гудели, шипели, роем проносились около нас. Большая красная луна уже выплыла на горизонте, когда мы слезли с коней у курганчика и с тяжелым чувством прилегли на землю вокруг генерала Гурко. В ту минуту у курганчика собралось много народу: приехали начальники частей за новыми распоряжениями, откуда-то собрались казаки – группа была многочисленная, но в этой группе не слышно было шуму, все полулежали и сидели на земле молча, подавленные впечатлениями целого дня, шепотом передавая друг другу свои ощущения.

Десять часов кряду продолжался бой. Под Телишем Егерский полк целый день геройски задерживал турецкие войска от соединения их с осаждаемыми в Горнем Дубнике. Но они могли прорваться и подойти ночью; мог, наконец, и Осман-паша сделать вылазку из Плевны. Так или иначе, необходимо было быстрое решение. При свете фонарика генерал Гурко и генерал Нагловский составляли новую диспозицию на ночь. Генерал Гурко решил провести ночь на курганчике. Между тем было уже совсем темно; на турецком редуте горел большой пожар – там пылали подожженные нашим артиллерийским огнем турецкие палатки и шалаши; треск ружейной пальбы не умолкал ни на минуту. У нас на курганчике все приготовлялись к тревожной, бессонной ночи; у всех на сердце лежал тяжелый камень. Вдруг фигура всадника, летящего от редута к курганчику во весь опор, привлекла всеобщее внимание. Еще генерал Нагловский не докончил писать своей диспозиции, как подскакавший всадник осадил коня против генерала Гурко, то был ординарец генерала ротмистр Скалон.

– Редут в наших руках, – доложил он генералу взволнованным голосом.

– Что? – переспросил генерал. – Наш? Редут наш?

– Сию минуту войска ворвались и заняли редут; оставшиеся турки сдались.

– Ура! – вырвалось у генерала.

– Ура! – подхватили все на курганчике.

Все, как ошеломленные, повскакали со своих мест.

– Коня! – закричал генерал.

За генералом все в секунду были на конях.

– А что же значат неумолкающие частые ружейные выстрелы на редуте?

– Это лопаются с треском в огне разбросанные турками патроны.

Мы все неслись во весь опор за генералом от курганчика к редуту, как опьянелые, крича «ура!», перескакивая через ровики, через кучи мертвых тел. Редут был озарен красным широким заревом, на котором рисовались темные силуэты наших солдат. Собравшись кучами на редуте и вокруг него, солдаты подхватили «ура!» мчавшегося к ним генерала Гурко. Шапки полетели вверх; другие надевали шапки на штыки. Оглушительное опьяняющее «ура!» стояло в воздухе. Солдаты кинулись навстречу генералу, словно живое море окружило генерала и его свиту со всех сторон.

– Молодцы, дети! – проговорил генерал взволнованно. – Спасибо, молодцы!

И в суровом голосе генерала зазвучала трогательная нота.

– Ура! ура! – повторялось и разносилось вдаль. Вся картина была освещена одним ярким, красным заревом пожара, в котором трещали, как в сильной перестрелке, лопавшиеся патроны. Пленные, положившие оружие на редуте, были уже выведены и стояли кучей, оцепленные нашими солдатами. Пленных было до двух тысяч человек: остальные турки все полегли на месте во время сражения. К генералу Гурко подвели взятого в плен турецкого генерала Ахмед-Февзи-пашу. Лицо паши было грустно и убито. Он низко поклонился генералу Гурко и стал, опустив голову. Генерал Гурко протянул ему руку и сказал:

– Уважаю в вас храброго противника!..

Надо было видеть на другой день картину поля сражения, позы валявшихся трупов, число убитых, чтобы понять, какую трудность одолела наша гвардия… Подробности я оставляю до следующего письма: скажу только, что день 12 октября имел своим результатом завладение шоссейной дорогой, взятие одной из наиболее укрепленных на этой дороге позиций, которая ныне обратится против самих же турок. Делом у Горнего Дубняка Осман-паша окончательно заперт в Плевне, и всякий подвоз к нему каких бы то ни было припасов прекращен отныне вовсе. В ту же ночь войска наши прикрылись рядом укреплений против Плевны и Телиша.

Горний Дубник,

13 октября 1877 г.

Подробности дела при селении Горний Дубник

В настоящем письме возвращаюсь к делу 12 октября под Горним Дубником, чтобы сообщить несколько подробностей этого достопамятного дня, именно – о штурме турецкого редута, произведенном со стороны лейб-гвардии Гренадерского полка. Чтобы нагляднее представить это дело, позволю себе еще раз напомнить о расположении турецких укреплений у Горнего Дубника. Если вы станете на Софийском шоссе,[6]6
  Для наглядности прилагаю чертеж местности:


[Закрыть] обратясь спиной к Плевне и Дольнему Дубнику, а лицом – к югу, то близ селения Горний Дубник вы заметите значительную возвышенность, холм, ставший вам поперек дороги. Шоссе проходит почти что посредине этого холма, ближе к левому его склону. Взобравшись по шоссе на холм, на самую возвышенную точку шоссе, и сохраняя прежнее положение – спиной к Плевне, вы увидите, что справа от вас вершина холма поднимается еще выше, что тут, справа от вас, – самая высокая точка холма. Тут же, на этом высочайшем месте холма расположен больших размеров турецкий редут, обнесенный глубоким рвом и высоким валом. Этот тот самый знаменитый редут, который составлял предмет десятичасового боя 12 октября и был объектом непрерывно повторявшихся в течение дня штурмов. Доступ в этому редуту со всех сторон крутой и вместе с тем открытый, так как вся возвышенность совсем голая, без деревьев или кустарника. Слева от вас (и это самая интересная для настоящего письма сторона холма) вершина холма понижается и отлого спускается в лощину. На этой отлогой стороне холма расположен другой турецкий редут, меньших размеров, с менее глубоким рвом и менее высоким валом. Таким образом шоссе проходит по вершине холма между обоими турецкими редутами и ближе к меньших размеров левому редуту. Около самого шоссе от вас, близ большого турецкого редута, стоит маленький домик с черепичной крышей, окрашенной белой краской, – это род караулки, служившей туркам местом для склада провиантских запасов; между этой караулкой и большим редутом есть еще несколько разбросанных там и сям предметов: стог соломы, несколько турецких палаток, пять-шесть шалашей, построенных из древесных ветвей и соломы. Эти предметы – караулка, стог соломы и шалаши – играли между прочим огромную роль при штурме главного редута.

а) Малый редут

б) Караулка

в) Шалаши

г) Стог сена

д) Большой редут

е) Башня (кавальер)

ж) Ровики на скатах позиции

з) Ров вокруг редута

Итак, описанный холм с двумя редутами на нем и с шоссе, проходящим между редутами, – таков общий вид главных укреплений турок близ селения Горний Дубник. Но чтобы сделать понятнее штурм, произведенный Гренадерским полком, необходимо прибавить еще несколько замечаний о местности, окружающей неприятельский холм. Сохраняя прежде положение, то есть продолжая стоять спиной к Плевне, на шоссе, на вершине холма и между турецкими редутами, обратите главное ваше внимание на левую вашу сторону, так как с этой стороны шли в атаку гренадеры. Левая стороны холма, как я заметил выше, отлого спускается в лощину: на отлогости расположен редут меньших размеров; в лощине виднеются первые группы невысокого кустарника; лощина переходит далее в новую возможность или большой холм, идущий параллельно шоссе. Этот холм порос дубовым кустарником вперемешку с лесом, местами довольно густым. С этого-то холма должен был идти Гренадерский полк в атаку турецких укреплений, в то время как с других сторон наступали, в свою очередь, другие полки. Гренадерскому полку предстояло спуститься с вершины холма через кустарники в лощину, из лощины кинуться на приступ малого турецкого редута и, овладев им, идти далее через шоссе на штурм главного укрепления или большого редута.

В 8 часов утра 12 октября Гренадерский полк уже стоял в лесу, на гребне того холма, с которого ему приходилось вступить в дело. Пули уже роем жужжали в лесу и, шурша, проносились сквозь листья и ветви деревьев, но раненых пока еще не было. Стрелковый батальон Гренадерского полка начал приближаться к опушке леса, спускаясь в лощину, за ним двигался 2-й батальон Гренадерского полка; из остальных двух батальонов один оставался в резерве, другой уклонился несколько влево для обхода турецкой позиции. Командир Гренадерского полка полковник Любовицкий находился в то время около 2-го батальона и предполагал двинуть этот батальон первым на атаку малого редута. Спускаясь по холму в лощину, батальон сквозь частый лес не мог видеть редутов и легко мог бы уклониться в сторону от прямого направления, если бы турецкие сигналы, раздававшиеся поминутно в редутах, не обнаруживали местонахождения турок. Чем далее подвигался батальон, тем сильнее жужжали турецкие пули. Тут, на опушке леса, в высоком кустарнике, у гренадер появились первые раненые: одним из первых был ранен в ногу полковник Любовицкий, который, однако, не покинул своего поста и продолжал командование. Еще не было видно редутов неприятеля, как ежеминутно кто-нибудь выбывал из строя: «Ой! Ох! Ох!» – раздавались кругом восклицания; кто хватался рукой за щеку, кто за ногу, кто просто безмолвно валился на землю.

То были первые тяжелые минуты, первое крещение кровью Гренадерского полка, первые раны и смерти, нанесенные в лесу невидимым врагом. Батальон продвинулся еще вперед, выдвинулся еще вперед и вышел совсем из опушки леса в мелкий и редкий дубовый кустарник. Тут гренадеры увидали перед собой поднимающуюся отлогость неприятельского холма, на ней – малый редут, а за ним подальше насыпи доминирующего большого редута.

Был десятый час утра, и оба редута стреляли по направлению шедших уже на штурм с разных сторон русских полков. Неприятеля за насыпями не было видно, были видны только насыпи редутов, над ними вдоль насыпей ряды сливавшихся в одну черту белых дымков; слышался оглушающий треск, и густой град свинца летел навстречу гренадерам. В мелком кустарнике, куда вышел 2-й батальон Гренадерского полка, проносилась такая туча ружейных снарядов, что медлить нельзя было ни на минуту: приходилось или отойти куда-нибудь в сторону, за какое-нибудь прикрытие, или же идти скорее на штурм – каждая минута стоила нескольких жизней. Полковник Любовицкий скомандовал бить атаку и с обнаженной саблей вышел впереди батальона, хромая на раненую ногу, и, лично проведя свой батальон несколько шагов вперед, крикнул затем «ура!» – гренадеры, развернувшись в линию, кинулись бегом вверх по склону неприятельского холма к малому редуту и, не сделав ни одного выстрела, вскочили в ров редута и полезли на насыпь. Турки в редуте засуетились, часть из них обратилась в бегство, спасаясь в большой редут, другая часть осталась на месте, стреляя в упор лезущим на насыпь гренадерам. Один из турецких офицеров, вскочив на насыпь, стал махать высоко над собой саблей в направлении главного редута, призывая, вероятно, оттуда к себе на помощь, но из главного редута никто не вышел на помощь к осажденному русскими малому редуту. Первыми вскочившими в редут были одновременно два поручика – Шейдеман и Мачеварианов, причем Шейдеман выстрелил в упор из пистолета в бросившегося на него с саблей турецкого офицера и убил его наповал. За Шейдеманом и Мачевариановым, из которых первый был тут же ранен, ворвались в редут солдаты и приняли турок в штыки. Недолго продолжалась борьба. Все не успевшие спастись бегством турки полегли на месте. Малый редут был весь в наших руках.

Полковник Любовицкий между тем отправил полкового адъютанта Павловского на нашу батарею, расположенную в том направлении, откуда вышли гренадеры в атаку, и обстреливавшую большой и малый редуты, предупредить батарейного командира, чтоб он был осторожен ввиду занятия Гренадерским полком малого редута, так как артиллерийские снаряды, направляемые с этой батареи даже в большой редут, при недолете могли бы падать в малый и наносить вред собственным солдатам. Вообще говоря, занятие Гренадерским полком малого турецкого редута парализовало действие сказанной батареи, но зато облегчило значительно штурм главного редута. От Гренадерского полка этот большой редут лежал на расстоянии 80–100 сажен и обсыпал малый редут градом свинца. Солдаты Гренадерского полка прикрывались от пуль за насыпями, во рву и вообще в мертвых пространствах внутри редута и вне его, то есть в тех местах внутри редута и около него, где перелетали пули (исключая, конечно, шальных, залетающих случайно повсюду). Лежа за этими прикрытиями, солдаты стреляли в большой редут наудачу, не видя неприятеля, скрытого за валом. Между прочим, среди солдат всеобщее внимание привлекал унтер-офицер Ильченко, который, получив сквозные раны в обе ноги, продолжал лежа стрелять из-за насыпи, бранил турок и уверял окружающих сослуживцев в том, что быть раненым вовсе не страшно и нисколько не больно.

Узнав о завладении малого редута Гренадерским полком, генерал Гурко отправил тотчас же роту саперного батальона к малому редуту, чтобы сделать новые окопы и вырыть несколько ложементов для лучшего прикрытия Гренадерского полка. Рота саперов под сильнейшим огнем неприятеля изумительно быстро и с незначительными потерями исполнила приказание генерала. Между тем главное дело и труднейшая задача – взятие штурмом главного турецкого укрепления – оставались еще впереди, и полковник Любовицкий, видя, что другие полки вступили в дело, отправился за 1-м батальоном своего полка, чтобы двинуть его также на атаку большого редута.

Турки продолжали осыпать пулями приближающихся к большому редуту наших солдат. Огонь по-прежнему был страшный, невыносимый: всякая попытка пойти на редут прямо, с фронта, кончалась сотнями геройских смертей и мгновенным выбытием из строя целых рот. Первый батальон, двинутый Любовицким на редут, пошел по открытому месту холма и, попав под убийственный огонь неприятеля, принужден был уклониться в сторону и, приняв влево, пришел как раз к малому редуту, где и смешался с лежавшим за насыпями редута вторым батальоном своего полка. Во время этого движения первого батальона был тяжело ранен в живот навылет командир этого батальона полковник Аспелунд 1-й (скончавшийся на днях в госпитале, в Боготе).

Желая между тем еще раз попытать атаку большого редута с фронта, полковник Любовицкий, взяв с собой барабанщика Рындина и выйдя вперед малого редута, приказал барабанщику бить атаку, но Рындин, едва поднял барабанные палки для удара в атаку, упал убитый на месте турецкой пулей; Любовицкий кинулся к нему, схватил барабан и, надев его себе на плечо, начал было сам бить в атаку, но не успел сделать и первого удара по барабану, как был снова ранен в плечо навылет. Бросив тогда барабан, полковник Любовицкий подошел ко рву малого редута и приказал одному из лежавших во рву за прикрытием барабанщику бить атаку, не покидая места. Заслышав призывные звуки, солдаты вскочили из-за прикрытий рва, насыпей, ложементов малого редута и двинулись было вперед, но встреченные страшным огнем и в минуту понеся много потерь, принуждены были снова спрятаться за прикрытия малого редута. Страдая от раны, полковник Любовицкий лег между тем на носилки и приказал себя нести на перевязочный пункт с тем, чтобы, перевязав рану, снова вернуться на поле сражения. Вместе с тем Любовицкий послал донесение генералу Гурко о положении дел.

Этот момент можно считать целым законченным периодом истории штурма, произведенного со стороны Гренадерского полка. Полковой командир, командиры батальонов и рот жертвовали собой, вдохновив солдат и сделав все, что было в их власти. Остальное – атака главного редута с фронта массой была немыслима; невозможна, немыслима в такой мере, в какой немыслима борьба живого человека с бездушной паровой машиной, так как турки в главном редуте, обнесенные броней земляной насыпи, действовали наподобие паровой машины, извергающей в секунду огромное количество смертоносного свинца. Но тут новый период штурма главного редута, новая работа, работа мелкая, так сказать, по капле, но работа, исподволь подготовляющая возможность справиться и овладеть бездушной смертоносной машиной.