Текст книги "С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы"

– Солдат в эту минуту, кроме сильного физического утомления, доходящего до одеревенения, ничего не чувствует, – обратился ко мне полковник Любовицкий, как бы отвечая на мою мысль. – Всякая чувствительность должна тут притупиться.

Казаки между тем донесли Курнакову и Любовицкому, что отступивший неприятель занял выход из ущелья по ту сторону перевала и поставил два орудия для обстреливания ущелья, что спуститься, следовательно, в долину, можно только с боем. Кроме того, в селениях, лежащих в долине, – Клиссикее и Челопеце находится до четырехсот зейбеков, а в самой Златице, по сведениям болгар, шесть таборов пехоты при шести орудиях. Курнаков и Любовицкий решили на основании этих сведений окопаться на перевале в ожидании последующих приказаний от генерала Гурко и занять пока пехотной цепью окрестные вершины, чтобы наблюдать всесторонне за долиной Златицы и вместе с тем предупредить туркам возможность обходного движения по горам. Любовицкий оставался на перевале до поздней ночи, отдавая приказания и лично проверяя исполнение их; он ходил сам в темноте на ближайшие высоты и объяснял людям, на что они должны обращать главное наблюдательное внимание. Я с удивлением глядел на этого худого, страдающего ранами полковника, на неисчерпаемую энергию человека, носящего две не закрывшиеся еще раны, полученные под Горним Дубником, и с рукой, опухшей от контузии. Не видя конца этим распоряжениям и приказаниям и спасаясь от холода, я спустился кое-как в темноте по скользкой тропинке снова к караулке, где, дождавшись утра, направился сегодня с рассветом назад в Этрополь, чтобы не опоздать к делу на перевале Стриглова Балкана на горе Шандорник.

До настоящей минуты все, что произошло на перевале Стриглова хребта, сводится к следующим общим чертам: турки заняли гребень одной из гор Стриглова хребта, именно гребень горы Шандорник, по которой проходит вьючная дорога на Араба-Конак. На гребне Шандорник турки возвели семь редутов, снабдив их орудиями и неизвестно до точности, каким количеством войска. С этой горы турки находятся в непосредственном сообщении со своим главным операционным базисом в Балканах – Араба-Конаком, лежащим на Софийском шоссе по ту сторону перевалов. Следовательно, осаждая Шандорник, русские войска борются с передовой позицией Араба-Конакских укреплений, преграждающих торную дорогу в Софию. Осада Шандорника началась уже три дня тому назад, причем главное внимание было обращено на то, чтобы громить неприятельские редуты артиллерийским огнем, избегая атаки, приводящей, быть может, к более скорому решению дела, но сопряженной всегда и с бо́льшими потерями в людях. Но чтобы громить неприятеля артиллерией, необходимо было втащить орудия на окрестные к Шандорнику высоты по горным тропинкам и по склонам гор, лишенных всяких тропинок. Три дня кряду, вплоть до настоящей минуты, ушли на втаскивание девятифунтовых орудий на окрестные Шандорнику высоты, причем втащены уже два девятифунтовых орудия и четыре четырехфунтовых. Генерал Гурко, с утра до вечера проводящий время на позициях и присутствующий лично при работах подъема орудий, высказал сегодня надежду, что к рассвету завтрашнего дня будут поставлены на командующую высоту против Шандорника 12 девятифунтовых орудий, из которых шесть будут стрелять по редутам Шандорника, а другие шесть – по Араба-Конаку, куда снаряды могут долетать с высоты нашего правого фланга. Между прочим, в течение последних трех дней, употребленных на занятие позиций для артиллерии, успели произойти на горе Шандорник два пехотных дела: первое – 15 ноября, а второе – вчера, 17-го. Первое дело находилось в непосредственной связи с подъемом орудий и разыгралось на нашем правом фланге, именно на высоте, избранной генералом Гурко для постановки девятифунтовых орудий. Высота эта находится почти на одном уровне с гребнем, занятым турками, и составляет как бы его продолжение или крайнюю вершину того же Шандорника, вправо от неприятельских позиций. Вначале турки оставили эту вершину без внимания, и утром 15 ноября она была занята двумя ротами Великолуцкого полка. Между тем 15 же числа был предпринят подъем на эту вершину двух девятифунтовок, и турки, едва заметили из своих редутов наши притязания на вершину, выбежали из редутов в большом числе и набросились на две роты Великолуцкого полка, принудив их отступить после непродолжительного боя. Генерал Дандевиль выслал немедля в подкрепление против неприятеля целый батальон, шедший в прикрытие при двух орудиях, и вместе с тем послал на бивак с приказанием выслать к нему еще один батальон Великолуцкого полка. Батальон, оставив орудия под прикрытием двух рот, двинулся на вершину, только что отбитую у нас турками, и после короткой перестрелки обратил неприятеля в бегство и, в свою очередь, снова занял вершину. Турки отступили поспешно к своим редутам, бросив на месте много лопат, кирок и ломов, не имея достаточного времени употребить их в дело, дабы окопаться против нас на вершине. В настоящую минуту на этой вершине уже стоят два наших девятифунтовых орудия, а к завтрашнему будут подтянуты туда еще десять орудий того же калибра. Другое пехотное дело произошло на левой нашей позиции совершенно случайным образом, само собой, без всякого приказания с чьей-либо стороны, именно: две роты Псковского полка, составлявшие аванпостную цепь вблизи неприятельских укреплений на Шандорнике, заметив какое-то движение в ближайшем к нам турецком редуте, приняли это движение за отступление турок из редута и кинулись занимать турецкую позицию. Они добежали благополучно до рва, ворвались в редут и наскочили там на турок, не думавших вовсе об отступлении из редута. Но солдаты Псковского полка появились среди турок с криками «ура!» до того неожиданно, что турки без сопротивления обратились в бегство, спасаясь в следующие укрепления. Солдаты, занявшие редут, рассказывали между прочим, что видели будто бы собственными глазами, как навстречу бежавшим туркам вышел какой-то офицер турецкий, надо полагать – сам паша, и выстрелил по ним два раза из пистолета, а потом, вынув саблю, зарубил троих турок насмерть; остальных же криками и угрозами принудил повернуть назад к только что покинутой ими позиции. На помощь этим туркам вышли еще турки из других укреплений, и две роты Псковского полка не могли держаться долго против массы наступавшего неприятеля. Все это произошло так быстро, что с нашей стороны не успели подойти подкрепления, и псковцы после упорного сопротивления отступили из редута, оставив там своих раненых. Турки не преследовали наших, но, найдя в редуте русских раненых, набросились на них и, разрубив их на части, кидали частями тел вслед отступавшим псковцам. Тут летели из редута вслед за псковцами головы, руки, ноги изрезанных наших раненых. Двинутые на помощь к двум ротам Псковского полка два батальона лейб-гвардии Измайловского не успели прийти вовремя, и дело было уже окончено без них. Потеря в обоих пехотных делах, не считая убитых, цифра которых еще не приведена в известность, раненых в Великолуцком полку 105, а во Псковском 66, причем большой процент ранений приходится на долю левой руки.

Появление русских войск на высотах, окрестных к Шандорнику, заставило турок покинуть линию Орхание – Араба-Конак и сосредоточить сопротивление на линии Шандорник – Араба-Конак; Орхание ныне очищено от неприятеля, вероятно, опасавшегося, чтобы русские с окрестных Шандорнику высот не зашли к Орхание в тыл, отрезав гарнизон Орхание от Араба-Конака.

Таково в общих чертах положение дел в настоящую минуту на перевалах Балкан.

Этрополь,

18 ноября 1877 г.

Позиции генерала Рауха и генерала Дандевиля

Укрепленный турками перевал Балкан на горе Шандорник (хребет Strigla Balkan) осаждается с двух сторон русскими силами, занимающими против неприятеля две позиции, известные под именем позиций генералов Рауха и Дандевиля. Дорога к ним из Этрополя проходит по ущелью до бивака Екатеринославского драгунского полка, где она сворачивает в гору и разделяется на два пути: один, правее, поднимается к генералу Дандевилю, другой, левее, – к генералу Рауху. Оба пути пролегают по крутой горе, поросшей сплошным и высоким лесом, за которым не видать ни своего, ни неприятельского лагеря; только выползающий местами между вершинами деревьев и стелящийся над ними синеватый дым указывает на место, где расположены на горе наши войска. Судя по дыму, кажется на вид, что до позиций наших совсем недалеко, но на деле до генерала Дандевиля верст восемь тяжелого пути в гору, а до генерала Рауха верст около шести. В лесу между тем на дороге к генералу Дандевилю слышатся громкие крики, понукания, гогот, усиленный эхом гор и лесной чащи: там поднимают вверх по круче два девятифунтовых орудия. Шесть пар волов в ярмах запряжены попарно, гуськом к передку орудия; у каждого вола по болгарину с палкой, которой он пихает вола в живот и в спину, издавая при этом пронзительные крики на всевозможные тоны и лады. От передней пары волов тянется длинный канат, за который взялись наши солдаты вперемешку с болгарами, и, нагнувшись, тоже тянут вперед, помогая волам; но канат еще слишком короток по числу помощников. Уцепившись за край каната, два болгарина подали руки двум финляндцам, которые, в свою очередь, протянули свои руки вперед, и за них ухватились еще двое, составляя таким образом живую цепь человек из тридцати – продолжение каната. Самого орудия и не видать вовсе, оно исчезает за кучей людей, облепивших его со всех сторон и с натугой подвигающих его: человек по шести уцепились за колеса, надавливая руками и ногами на спицы; толпа болгар и солдат навалилась на самую пушку; словно густой муравейник, из людей галдящих, понукающих друг друга криками «го, го, го!», где за общим гвалтом не различишь отдельных голосов. Пять минут отдыха.

– Эй! дубинушку, – кричит кто-то из толпы, – ходчей пойдет! Затягивай!

Худенький, маленький солдат начинает выводить тонким голосом:

– Эй, дубинушка, ухнем!

– Эй, зеленая, сама пойдет! – подхватывают хором остальные, наваливаясь снова на орудие.

– Го! Го! Го! – кричат передние.

– Ну, ну, ну, матушка! – кричат задние, и песня пропадает за поднявшимся общим гвалтом.

Орудие между тем подвигается вперед, с медленностью черепахи, по липкой и густой грязи, покрывающей неширокую каменистую тропу, круто идущую в гору. Из грязи торчат по дороге камни, то острыми углами, то большими гладкими поверхностями преграждая дорогу. Обойти эти камни некуда, надо тащить орудие через них, местами через толстые корни деревьев, пересекших тропу целой сетью разветвлений. Работа тяжелая, медленная, по которой дай Бог в час сделать четверть версты пути, да сколько времени еще надо потратить на отдых. А время в обрез! Гигантский труд, своего рода война мышцами и мускулами, открытый бой физических усилий с Балканскими горами. 14 орудий уже втащены таким порядком на позицию Дандевиля и 14 – на позицию Рауха. Снаряды доставляются на лошадях, навьюченных мешками и ящиками.

Генерал Гурко полагал в течение одного дня поднять все орудия на горы, но на деле потребовалось целых трое суток непрерывной работы днем и ночью для исполнения этого гигантского предприятия.

Холодный ветер между тем ходит по лесу и шумит между вершинами высоких оголенных деревьев; он несется с обледенелых горных гребней, бросаясь в лицо то мелкими брызгами дождя, то порошинками снега. Пронизывающая сырость лежит в воздухе и пробирается к телу. Солдаты тянутся в гору, с трудом выворачивая ноги из липкой грязи. У солдата, начиная с ног, все покрыто грязью, шинель, самое лицо забрызганы вплоть до шапки и башлыка. Тяжела с ружьем простая ходьба по этим горам, не говоря уже о подъеме орудий. Мне говорили, что трое солдат умерли на днях от физического утомления, от того, что надорвались над орудиями. Силы, одним словом, раздваиваются в Балканах для борьбы с двумя врагами – турками и природой, стоящей во всеоружии еле доступных скалистых высот и сырого зимнего времени. В особенности тяжелы для солдат длинные и темные ночи в диком лесу, где огонь от костра борется с завывающим ветром и освещает вокруг лишь мшистые подошвы деревьев да огромные покрытые мхом камни.

Проехав несколько вперед по дороге, я заметил в стороне между деревьями три рядком лежащих трупа. Они одеты были в мундиры Великолуцкого полка, мундиры были расстегнуты, и на одном из трупов на груди виднелось красные пятно; другие два были ранены в головы. Лица с открытыми глазами, с полуоткрытыми ртами и рядом белых зубов, какая-то усмешка на лицах. Вероятно, то были убитые в деле 15 ноября, когда турки наседали с теперешней позиции Дандевиля в надежде отбить у нас первые орудия, поднимавшиеся в то время по этой дороге вверх на позицию. Вероятно, не все трупы успели еще убрать с тех пор, и эти три были положены рядом, ожидая своей очереди быть преданными земле.

– Спасители наши! – раздался позади меня голос солдата-артиллериста, подошедшего тоже взглянуть на убитых. – Кабы не великолуцкие, беспременно бы нашим орудиям пропасть; такая его силища лезла; стреляет, бежит в горы; пули вот словно рой вокруг так и жужжат. Великолуцкие две роты; резервы не подошли еще; великолуцкие супротив него побежали как есть навстречу: вот тут на горе и задержали, пока весь батальон стал наступать. Царство небесное, – проговорил солдат, еще раз взглянув на трупы, – и помянуть тут некому! – прибавил он.

– Не бось, не забудут! – сказал другой подошедший солдат Финляндского полка. – Коли убьют, – продолжал он, – по всей Рассейской Европе, по всем церквам поминать станут.

Узнав от солдат, что генерал Гурко только что проехал на позицию генерала Рауха, я направился туда, спустившись сначала с горы до бивака екатеринославских драгун и оттуда снова поднимаясь в гору по дороге, забиравшей влево от бивака. Дорога эта до настоящей минуты была еле заметной тропой, проходившей по руслу ручья, протекавшего с гор в дождливую пору. Теперь, когда по ней царит беспрестанное движение, провезено 14 орудий, прошли войска, тропинка обратилась в широкую дорогу, покрытую жидкой грязью, перемешанной пополам с крупными и мелкими каменьями. Недавно еще снег лежал тут повсюду, и на тропе, и в лесу, но несколько сырых дней растопили снег и размягчили почву. Подъем по дороге чрезвычайно крутой и трудный: лошадь уходит ногами в жидкую грязь и на дне ее хрустит подковами по камню, зацепляясь шипами за острые гребни камней, скользя, ежеминутно спотыкаясь. Навстречу с горы спускается по сторонам дороги серая масса солдат, эта масса течет, течет без конца в однообразных серых шинелях с однообразной позой ружья. По мундиру судя, спускаются с горы преображенцы.

– Куда это вы ведете вашу часть? – любопытствую я у офицера, проходящего мимо.

– Нас посылают на Софийское шоссе к графу Шувалову: тут два батальона лейб-гвардии Преображенского полка; два других батальона остаются на позиции генерала Рауха. Там у Шувалова завязалось, кажется, серьезное дело. Целое утро слышана была горячая перестрелка.

Граф Шувалов, надо заметить, назначен генералом Гурко командовать отрядом на нашем правом фланге; задача его – вести по Софийскому шоссе со стороны Орхание наступление на Араба-Конак и вместе с тем охранять правый фланг наших войск на Балканах.

Далее по дороге вверх тянутся вереницы ослов, лошадей, тяжело нагруженных мешками с сухарями, патронами, манерками с водой. Боевые и продовольственные припасы приходится доставлять снизу из Этрополя на позицию генерала Рауха.

На одной из площадок между деревьями расположено несколько палаток, много лошадей, стоит кавалерийский пост – это этапный пункт по дороге к генералу Рауху. Тут меняют усталых коней, чтобы скорее доставлять снаряды наверх и быстрее перевозить сверху донесения в Этрополь к генералу Гурко. У самой дороги сидит верхом на деревянном ящике офицер-драгун с куском хлеба в одной руке и с куском мяса в другой.

– Дайте лошади вздохнуть, – обращается он ко мне, – закусить не хотите ли?

Я слезаю с лошади, присаживаюсь к драгуну, который начинает рассказывать длинную историю о том, как драгуны по самой этой тропе гнали отступавших из Этрополя турок. Рассказ не лишен хвастливости, так как из него оказывается, что шесть человек охотников из спешившихся драгун преследовали три табора турок. Рассказчик, конечно, был в числе шестерых. Преследование происходило ночью, и неприятель предполагал, что большие силы гонятся по его пятам. Турки бросали по дороге свой обоз и все отступали. Только когда драгуны увидали, что у неприятеля впереди есть три орудия, тогда дали знать остальным драгунам, стоявшим у подошвы горы; прибыл тогда целый эскадрон драгун на помощь, который и завладел орудиями.

– Паника турок, – продолжает рассказчик, – была до того велика, что неприятель не решился даже попытаться отбить у нас свои орудия, которые всю ночь стояли в виду турецких редутов, куда спрятались бежавшие турки.

– А в редут вы пытались ворваться?

– Как же, пытались, но были встречены оттуда таким огнем, что командир наш решил не терять людей напрасно и не раздражать турок, имея уже в руках такую добычу, как три орудия.

По сторонам дороги действительно много брошенных турецких ящиков с патронами и изломанных телег, местами были рассыпаны на земле снаряды горных орудий. По дороге попадалась также часто падаль заморенных коней и волов.

Поднявшись еще версты две кверху, я увидал расположенный по склону горы биваком лейб-гвардии Семеновский полк: множество палаток между деревьями, офицеры и солдаты собраны кучей – сегодня у семеновцев полковой праздник и вместе раздача наград за дело у селения Правец. Генерал Гурко поздравляет их и с праздником, и с наградами. Густое, повторенное несколько раз эхом ура раздается в лесу; еще раз громкое ура, и раздирающий воздух пронзительный шип наполовину со свистом и звук «бамм» около полка разорвавшейся гранаты.

– Подлецы! Как метко стреляют, это они на голоса пустили! – говорят между тем офицеры. Третий раз еще более густое ура разносится и гудит по лесу на поздравление генерала Гурко.

– И часто к вам залетают? – спрашиваю я у одного из офицеров.

– Бывает, – отвечал он. – Представьте себе, сегодня одна граната влетела на кухню как раз в миску с супом, разорвалась и никого не задела. Совсем без супу остались.

От семеновцев и не видать еще за деревьями неприятельской позиции; для этого надо подняться еще с четверть версты в гору на нашу батарею. Наша батарея из восьми орудий расположена в лесу на высшей точке горы и стреляет по неприятелю снизу вверх. Неприятельская позиция господствует над нашей со стороны генерала Рауха и находится от нашей батареи на расстоянии 650 сажен, по крайней мере таков прицельный выстрел наших орудий. Позиция неприятеля представляется здесь горой, вершина которой поднялась над нами: гора эта также вся поросла лесом, только гребень лысый, и кажется желтым пятном, местами покрытым другими – белыми пятнами снега. Всего гребня нам не видно, так как мы стоим близко к неприятельской горе и смотрим на ее вершину снизу вверх. Мы видим поэтому только часть лысины, обращенную к нам, точно также нам не видно всех редутов, настроенных неприятелем; видна только одна стена редута, так сказать, его профиль. За эту стену мы направляем наши снаряды. Из стены на нас стреляют, в свою очередь, три орудия неприятеля.

Едва генерал Гурко, поздравив семеновцев, вошел на батарею, он приказал не в очередь (так как на батареях соблюдается известный порядок стрельбы) открыть по неприятелю огонь залпами изо всех орудий. Раздалась команда «к орудиям!». Восемь выстрелов слились в один оглушающий звук, и через секунду с неприятельской горы долетел гул от разрыва наших снарядов. Залпом с нашей батареи был дан как бы сигнал к открытию огня с других батарей. С позиции генерала Дандевиля понеслись к туркам 16 гранат, а над нашими головами летели снаряды из шести орудий, расположенных позади нас двух батарей Ильина и Ореуса на более высоких гребнях той же Рауховской позиции и потому стрелявших в турецкий редут через наши головы. Турки стали тотчас же отвечать из своих трех орудий, и вот поднялся в лесу целый ад шипящих, свистящих и воющих звуков, удесятеряемых эхом леса и гор.

– Своя! Чужая! – спорили двое офицеров, слушая полет гранат над головами.

– Чужая! – с уверенностью прибавил один из них, когда в пяти шагах граната разломала в щепы какой-то ящик и забрызгала землей говоривших.

Генерал Гурко с биноклем в руках переходил ежеминутно с места на место, выбирая пункт, с которого было бы лучше видеть действия наших снарядов. Но кроме белых дымков над лысиной неприятельской горы и над профилем редута, ничего видно не было. (С позиции генерала Рауха стреляют только шрапнелями; с позиции генерала Дандевиля только гранатами.) Сколько за этой стеной редута турок, попадают ли в них наши снаряды – все это, глядя на неприятельскую позицию снизу вверх, нельзя было определить.

– К семеновцам пошла! – говорил меж тем какой-то фейерверкер, определяя полет неприятельского снаряда.

– Говядину у них отобьет, – острил на это наводчик орудия, намекая на разбитую у семеновцев поутру миску с супом.

– Куда это вы? – спрашиваю я знакомого офицера, поспешно взбирающегося на седло.

– К генералу Дандевилю посылают кратчайшим путем, – отвечал он, – а знаете, этот кратчайший путь все время идет опушкой леса на виду у турок. Вчера по генералу Гурко, когда он переезжал отсюда к генералу Дандевилю по этому пути, турки выпустили 15 гранат; они ложились то впереди, то позади генерала всю дорогу; они каждого всадника провожают так. Брр! – прибавил он, пришпоривая лошадь и исчезая за деревьями.

– Три дня ваше высочество не умывался, не раздевался, – говорил, обращаясь к принцу Ольденбургскому генерал Раух, сильно похудевший и пожелтевший в последние дни.

Генерал Гурко, простояв около двух часов на батарее, потребовал коня, чтобы вернуться в Этрополь до наступления темноты. Офицеры Семеновского полка, когда генерал проехал мимо них, умоляющим голосом обращались к свите генерала:

– Ради Бога! Если нам письма есть в штабе, присылайте сейчас же их сюда. На этом Иерихоне (так называли они свою гору!) письма – единственное утешение.

Вообще говоря, позиция генерала Рауха расположена весьма невыгодно сравнительно с неприятельской, находясь значительно ниже неприятеля, который каждую данную минуту может обсыпать ее пулями сверху. Кроме того, с Рауховской позиции, за исключением одной стены турецкого редута, торчащей над головой, из-за деревьев не видать ничего более; так что все назначения позиции генерала Рауха сводятся к тому, чтобы тревожить неприятеля артиллерийским огнем, не отдавая себе даже ясного отчета о количестве вреда, наносимого этим огнем неприятелю. Атака Шандорника со стороны генерала Рауха едва ли возможна, ибо подступ к редуту весьма крутой и продолжительный и самый редут представляется укреплением более внушительным, чем было укрепление у Горнего Дубника. В прошлом моем письме я упоминал уже, что три роты Псковского полка, составляя аванпостную цепь впереди позиции генерала Рауха, ворвались 16 ноября совершенно случайно в редут, заняли его, но не могли по своей малочисленности держаться в нем до тех пор, пока успели подойти подкрепления. Турки с того времени еще более окопались, и по сведениям, собранным из допроса пленных, они значительно усилили гарнизон Шандорника. Атака Шандорника в настоящую минуту сопряжена была бы с огромными потерями. Вообще турецкие укрепления, оберегающие перевалы Балкан и путь на Софию, очень сильны и многочисленны: их тут целая цепь, расположенная по вершинам гор. Виденный с позиции Рауха один профиль турецкого редута составляет только начало, первое кольцо продолжительной цепи укреплений, заключающейся Араба-Конаком. Эти укрепления видны и обстреливаются с других наших позиций – генерала Дандевиля и со стороны шоссе графа Шувалова.

Путь, ведущий на позицию генерала Дандевиля, еще более труден и недоступен, чем путь, ведущий к генералу Рауху. Это настоящая лесная трущоба на крутой горе, трущоба, в которой нога человека и животного на каждом шагу то ступает на острый камень, то уходит в грязь по самое колено. Кажется невероятным, как могли протащить тут 16 девятифунтовых орудий! Какого труда это стоило! Когда на сильном коне надо три часа времени, чтобы взобраться верхом четыре версты наиболее крутого пути в гору. Едешь тут до того медленно, что словно топчешься на одном и том же месте; одна нога лошади уперлась о камень, другая глубоко ушла в грязь, задняя нога срывается с камня и скользит, лошадь идет равновесия и качается всем телом. Невозможная дорога. Между тем по ней беспрестанно двигаются солдаты, направляющиеся то кверху, то спускающиеся вниз; лошади и ослы тащат сетки с сеном, мешки с сухарями и мясом. На каждом шагу видишь упорную, напряженную борьбу человека и животного с неприступной лесной трущобой. Вон партия болгар с усилием выворачивает ноги из грязи и камней: у каждого болгарина в руках по две палки, скрещенных на затылке, и по привешенной к этому кресту большой гранате – они несут вверх снаряды; четверо солдат конвоируют партию. Болгары переступают, согнувшись, тяжело дышат и не смотрят даже по своему обыкновению по сторонам и не кричат встречному офицеру:

– Здравствуй, братуш!

Солдаты не унывают:

– Эка, воин! – слышу я рассуждение на дороге. – В землю закопался – пуф! пуф! и все тут. Ты вполнее выходи, на-ка попробуй… – рассуждение, очевидно касающееся турка.

– Говорили тож, – раздается позади другой голос, задыхающийся от усталости, – Антрапо́ль возьмем – войне конец. Вот и Антрапо́ль взяли – все миру нет. —

– Антрапо́ль, да не этот, а тот Антрапо́ль, рассказывают, за горами, – возражает кто-то говорящему.

Чем выше поднимаешься в гору, тем хуже становится дорога; лес редеет, мало-помалу уступая место громадным камням, покрытым мохом, а на самой вершине горы нет вовсе деревьев. Это зеленый холм из топкой земли и каменьев, местами лежащих кучей, местами – одиночными каменьями. Сегодня густое облако покрывает вершину, и как назло не видать за туманом ни турецкой позиции, ни всего контура нашей. Надо близко подойти к батарее, чтоб увидать ее; батарей тут две: одна смотрит восемью орудиями в одну сторону, другая – тоже восемью в другую, но обе сегодня молчаливо глядят в туманное пространство; куда же стрелять, когда в десяти шагах от себя не отличишь человека от дерева. Зато между батареями и по склонам вершин, обращенных к неприятелю, идет усиленная работа. Под прикрытием облака солдаты роют землю, строят люнет, копают ложементы, обносят батарею валом; генерал Гурко издал приказание укрепить наши позиции так, чтобы были больше турецких неприступными.

Я направился к палатке генерала Дандевиля, расположенной на опушке леса, и застал генерала, заносившим ногу в стремя, чтоб ехать к генералу Рауху. Очень красивый собой, еще молодой на вид, с нежным румянцем на щеках, генерал Дандевиль, сидя на седле, раздавал по сторонам приказания: «Копию с секретного приказа не забудьте разослать немедленно по всем постам!.. А кроки позиций до сих пор не готовы! Как же вам не стыдно! Послать мне сюда вестового, эй народ! А генерал Краснов где? Озаботьтесь, пожалуйста, – продолжал Дандевиль, обращаясь к Краснову, – вернусь только к вечеру; все оставляю на вашем попечении. Едва туман рассеется, открыть немедля огонь…»

Генерал Краснов – старый знакомый по первому походу за Балканы. Он в отряде генерала Дандевиля командует в настоящее время кавалерийской бригадой (Екатеринославским и Астраханским драгунскими полками). По происхождению он простой казак и выслужился до генерала из простых урядников. Мы усаживаемся с ним рядом на толстое полено и протягиваем ноги к костру. Разговор начинается с воспоминаний:

– Помните, как после перевала у Далбони под Уфланли, в долине Тунджи, вы угощали генерала Гурко и штаб супом из слив? Веселое было время… Расскажите, как же вам удалось отбить у турок эту вершину?

– Калужские молодцы-с, – говорит Краснов, называя почему-то Великолуцкий полк калужцами, – вовлеклись! Поглядеть – тошмаренки: маленькие, худенькие, курносые-с, а вовлеклись! Тел двести в одном месте положили! Ужасное положение! Орудие навели да и стоим в грязи по колено, а калужские – молодцы! А-а-а! хорошее дело-с!

Так характеризует Краснов занятие настоящей позиции Дандевиля Великолуцким полком и защиту первых поднимавшихся сюда наших орудий, на которые насели было турки. Этих орудий было два, и прикрывавшие их солдаты Великолуцкого полка прозвали их «батюшкой и матушкой». Дело, по общим отзывам, было молодецкое: две роты задерживали в течение многих часов наступление турок с вершины, и затем, когда подоспел еще батальон Великолуцкого полка, наши перешли, в свою очередь, в наступление и прогнали турок с вершины, втащили туда орудия, и с этой минуты образовалась тут русская позиция против неприятельской горы Шандорника, позиция, известная ныне под именем позиции Дандевиля.[10]10
  Подробности этого дела смотри в предыдущих моих письмах.


[Закрыть]

С этой позиции в ясную погоду открывается вид на все турецкие укрепления, защищающие линию Шандорник – Араба-Конак, и даже видны, говорят, вдалеке верхушки минаретов Софии. Гора Шандорник, обращенная одним фасом к Рауху, смотрит сюда другим своим фасом и другой профилью того же турецкого редута, против которого находится позиция Рауха. Но редут на горе Шандорник составляет только первое звено, начало продолжительной линии турецких укреплений. От Рауха этих укреплений не видать вовсе, ибо они тянутся, так сказать, за Шандорником, направляясь к Софийскому шоссе. Зато от Дандевиля, находящегося от Рауха значительно правее, видно, как гребень горы Шандорник извивается, то поднимаясь, то опускаясь и образуя несколько вершин. На каждой из этих вершин вплоть до Араба-Конака построено по редуту, и каждая вершина представляет сильное и неприступное укрепление. Число орудий, направленных турками с этих редутов на позицию Дандевиля, простирается от 12 до 15, причем три направлены с того же редута, с которого другие три направлены на Рауха. Дандевиль занимает вершину, над которой турки господствуют и которую обстреливают весьма метко артиллерийским огнем. Положение Дандевиля даже менее выгодно, чем положение Рауха, так как вся позиция представляется открытой местностью, которую неприятель обстреливает сверху вниз; тогда как у Рауха местность закрыта лесом, и кроме того, позиция Рауха расположена до того близко под самым неприятелем, что туркам приходится чуть ли не перпендикулярно к ней наклонять дула своих орудий, между тем как Дандевиля турки обстреливают на расстоянии 1400 сажен, и потому наклон орудий здесь более для них выгодный. Турки стреляют метко. До сей минуты даже бруствер наших батарей служил недостаточным прикрытием против турецкого огня. По крайней мере на днях оторвало гранатой голову фейерверкеру, сидевшему спокойно за бруствером, и засыпало землей офицера и несколько человек прислуги при орудиях. Рассказывают при этом, что первым из земли вылез офицер, и на вопрос, обращенный им к остальным засыпанным солдатам, вылезавшим друг за другом из земли: «Что, тебя ранило?» получал один и тот же ответ: «Не могу знать, ваше благородие; чем-то ушибло!».