Текст книги "Послушайте, Лещёв!"

Каждое воскресенье пополудни…

Александр Лещёв

Вот он лежит перед вами

/поэма/[1]1
  Текст восстановлен по черновикам /Прим. издателя/.


[Закрыть]

А.К.Б.

Вот он лежит перед вами на заплёванном пыльном асфальте…

Среди окурков, газетных обрывков, ореховой шелухи.

Одна рука выброшена вперёд, как у оратора.

Другая неестественно заломлена за спину.

Ноги полусогнуты, голова полуоткинута, рот полуоткрыт.

По подбородку течёт прозрачная тягучая слюна,

И падает в пыль, и свёртывается в серые комочки.

Прореха расстёгнута, брюки вокруг неё измазаны грязью.

Поперёк тротуара тянется узкая влажная дорожка.

Маленькая лужица в конце её.

Вот он лежит перед вами на заплёванном пыльном асфальте…

Весь в пыли, в грязи, с окурком, прилипшим к щеке.

Неподвижный, безгласный, с бледным, как у трупа, лицом.

Но вдруг –

судорога прошла по телу,

Глаза приоткрылись, он приподнялся на вытянутых руках,

И громко, отрывисто вскрикнул, вернее, не вскрикнул, а крякнул,

Дёрнул головой, как петух перед кукареканьем

И толчком изо рта полилась мутно-фиолетовая жидкость,

Собираясь в длинные тянучие капли по углам рта.

Приступ следовал за приступом,

Но всё реже, всё короче, постепенно стихая.

Глаза его снова закрылись, он легко и свободно вздохнул,

И рухнул грудью, и рухнул ляпом в эту жижу –

В капустные ошмётки, непрожёванную картошку, осклизлые комочки хлеба…

Вот он лежит перед вами на заплёванном пыльном асфальте –

В собственном дерьме, в собственной моче, в собственной блевотине,

"В собственном соку", – как метко заметил кто-то из вас.

Вокруг него лёгкое облачко из самых непотребных запахов:

Аммиака, сероводорода, меркаптана, индола, скатола,

Разложившей тухлой кислятины, перегоревшего алкоголя.

Вы брезгливо морщите лицо, вы брезгливо отворачиваетесь,

Вы брезгливо перешагиваете через влажную дорожку, через лужицу.

Вы полны благородного негодования и отвращения!

Вам некогда – вы торопитесь… Куда вы торопитесь?

1

Вот он лежит перед вами на заплёванном пыльном асфальте…

Перед вами, молодой человек, перед вами, именно перед вами!

Ах, как благопристойно, как благородно вы выглядите!

Модный костюм, модный галстук, модная бородка с баками,

Аккуратные стрелки на брюках, начищенные до блеска ботинки,

Шикарный толстопузый портфель в руке.

Вам некогда, вы торопитесь… Куда вы торопитесь?

Да-да, институт, да-да, учёный совет, вы его секретарь.

Ещё час до начала, но надо прийти пораньше, подготовиться,

Встретиться с кем надо, с кем надо всё заранее обговорить –

Будет трудный день, будет схватка, будет потасовка:

Необходимо провести нужного человека на вакантное место.

Это вам поручено, об этом вас просили в высших сферах.

Просили, поскольку только вашими руками можно это сделать –

С вашим опытом, с вашим умом, с вашей интуицией.

Именно к вам обратились, лично к вам, без посредников,

Весьма конфиденциально обратились, – верят: не подведёте!

…Неделю назад /хотя, конечно, вспоминать противно/

Один ваш бывший однокашник – неудачник, до сих пор младший научный –

Пригласил отметить свою апробацию /вас все приглашают – вы привыкли!/,

Вы любезно согласились, зашли с ним в какую-то занюханную шашлычную,

И тот попытался начать деловой разговор,

Но вы его тут же оборвали, произнесли коронную фразу:

– Знаешь, вечерами я говорю только о хэ-ях и о пряниках!

Так вот, вы сразу же пресекли деловой тон собеседника.

И тогда он безобразно налопался /в точности, как этот на асфальте!/,

Начал скандалить, вцепился в пиджак /слава богу, не облювал!/.

– Ты же мальчик, – кричал, – ты же мальчик на побегушках!

Ты же вечный мальчик! Ты так и останешься мальчиком,

Кем бы тебя не назначили, какую бы зарплату не получал!

Кое-как удалось успокоить, избежать скандала, посадить в такси,

Довезти до дому за свои деньги и втолкнуть в подъезд…

Утром он был – тише воды, ниже травы, избегал встречи, опускал глаза.

– Ничего, ничего, – думаете вы, – побегаю, пока молод!

/Правда, вы не так уж и молоды, если приглядеться внимательней:

Сухое лицо, высокие залысины, дряблая сеточка под глазами./

"Ничего, ничего, – думаете вы, – побегаю, пока не оперился,

Пока не накопил достаточно сил, пока не пустил крепких корней!

Тогда сам заведу себе мальчиков, много мальчиков, свору мальчиков!

Тебя же, недоносок, возьму к себе в мальчики!

Тогда покажу вам всем, кто я есть на самом деле!

Все почувствуете!

2

Вот он лежит перед вами на заплёванном пыльном асфальте…

Перед вами, милая женщина, перед вами, именно перед вами!

Ах, как вы симпатичны, как вы элегантны!

Как вам идёт это платье со смелым вырезом!

Как соблазнителен глубоко-открытый желобок между грудями!

Как обольстительна выпуклая, обтянутая, как абажур, попа!

Как обворожительны изящные длинные ноги!

Вам некогда, вы торопитесь… Куда вы торопитесь?

Да-да, Старый Арбат, Да-да, Сивцев Вражек!

Да-да, опять к оболтусу – к нему, к нему!

Ваш муж /полковник/ уехал на два дня в командировку – какое счастье! –

Вы сможете, ничего не опасаясь, побыть до позднего вечера,

А если захочется, то и остаться на ночь – с оболтусом.

В руках у вас авоська, туго набитая всякими вкусненькими вещами.

У оболтуса, как обычно, нет ни жратвы, ни выпивки, ни денег.

Надо его накормит, как следует; взбодрить коньячком.

А потом затеять уборку в комнате, потому что – неэстетично.

Дать ему веник в руки, заставить подметать, а самой заняться посудой.

Он будет вертеться вокруг, цапать, лапать, лезть губами.

И надо цыкать на него, отгонять его, всё менее и менее властно.

И сдаться, наконец, и допустить, и обмякнуть…

И впасть в бесчувствие.

Почти в бесчувствии рухнуть вместе с ним в несвежие простыни.

Почти в бесчувствии, закрыв глаза, позволить раздеть себя,

Почти в бесчувствии ждать, пока он сам скинет одежду.

Почти в бесчувствии…

Остаток сознания вам ещё нужен,

Чтобы самой, своими дрожащими пальцами вставить к себе вовнутрь…

И задохнуться, и закричать от неожиданности,

И раствориться, растаять, превратиться в сплошное чувство.

В сплошное исступление, в судороги, конвульсии, мотание головой

В рыдания, в стоны и всхлипывания,

В бессвязные крики, прерывистое дыхание…

В общем, во всё то, о чём вы сами почти ничего не знаете.

А после – лежать с ним рядом в полном изнеможении.

Часто и громко дыша. Медленно приходя в себя.

Вяло осознавая, как постепенно исчезает чернота в глазах.

Вяло осознавая, как постепенно утихает головокружение…

Потом начнутся разговоры, расспросы, вопросы, обиды и упрёки.

Оболтус опять заведёт свою шарманку:

– Что нам мешает сойтись с тобою?

Что он приковал тебя цепями? Уйти не можешь! Или не хочешь?

– А кто тебя будет кормить? – оскорблённо крикните вы. –

А кто тебя будет поить коньяком? Где у тебя, дурака, гроши?

Мы же с тобой умрём с голодухи! Осточертеем друг другу!

Будь счастлив, что мы с тобой вместе. Сейчас – вместе!

Будь счастлив, что мы можем с тобою встречаться!

Другие и этого не имеют! Другие и этому были бы рады!

Ой, дура я, дура! Зачем бегаю к тебе каждую свободную минуту?

Приходила бы раз в месяц или в полгода – по-другому запел бы!

Разве поймёт он, хоть что-нибудь – оболтус, неудачник, разиня?

Разве поймёт, как вам горько и одиноко в собственном доме?

Как противно ложится в собственную постель, каждый раз ожидая…

Внезапно просыпаться утром от шёпота: "Милая… Милая…"

Чувствовать, как лапами лезет под рубашку, стаскивает трусы.

Противиться не надо, поскольку может ничего не получиться –

И он разволнуется, расклеится – расстроенный уйдёт на работу.

Хочешь – не хочешь, нельзя препятствовать…

Лежать – держа на себе липкую тяжесть потного тела.

Слышать сопение, кряхтение, горячечные слова – всегда одни и те же.

И – самое противное – ощущать, как он там елозит внутри…

Считать, чтобы отвлечься, хоть чуточку, каждое его движение.

К счастью, их немного: что-то около сотни, не больше.

Стиснув зубы ждать, когда он захрипит, задёргается.

А внутренность обожжёт – внезапным, быстрым, горячим;

Считать количество спазмов, толчков внутри – их всего шесть-семь.

Наконец, он затихнет, отвалится в сторону – мокрый и скользкий.

И вот, зажав обрывком бинта, чтобы не вытекло, не накапало на ковёр,

Торопливо бежать в ванную, в свой совмещённым санузел,

Вымывать, выцарапывать, выскребать губкой над унитазом

Со злостью, с остервенением – всё это клейкое, вонючее, бесконечное,

С мокрыми бёдрами возвращаться в комнату, в постель…

/Он уже заснёт – протяжно и влажно похрапывает/.

Лежать с открытыми глазами, ненавидя его и жалея:

"Что с ним станется, куда он денется, если уйти от него?"

Утром он будет чересчур ласковым, предупредительным, обходительным.

– Милая, у тебя опять ничего не было? – подобострастно заглянет в глаза.

– Ладно, ладно, – отвечать, отводя взгляд, – у тебя зато было!

3

Вот он лежит перед вами на заплёванном пыльном асфальте –

В собственном дерьме, в собственной моче, в собственной блевотине…

Перед вами лежит, молодая чета, перед вами, именно перед вами!

Как вы обаятельны оба! Как подходите друг другу!

Как похожи – в манерах, жестах, мимике, интонациях!

Опыт совместной жизни уже отложил на вас обоих

Загадочный свой отпечаток!

Вы любите друг друга, вы вполне доверяете друг другу!

Вам сейчас некогда, вы торопитесь… Куда вы торопитесь?

Да-да, Новый Арбат, Да-да, к Марии Никаноровне, буфетчице.

Она оставила икорочки, рыбки, сервелату и прочих деликатесов

У вас соберётся сегодня компания, хорошая компания, нужная компания.

Будут оригинальные тосты, будут высокоинтеллектуальные разговоры –

О свободе личности, о новых веяниях, о новых модах и книгах.

Будет гитара, будет магнитофон с экстрамодерновой музыкой.

Поэтому надо подготовиться:

Достать экспортную водочку, кальвадос, мартини, камю…

О, как будет приятно: поймать быстрый завистливый взгляд

На простор и высокие потолки вашей спецкооперативной квартиры –

С великолепно отделанной ванной и туалетом, с огромной кухней!

О, как будет приятно: поймать быстрый завистливый взгляд

На финский гарнитур самой последней модели,

Нежно гармонирующий с мелкодощатым паркетом и расписными стенами!

О, как будет приятно: поймать быстрый плотоядный взгляд

На великолепно сервированный стол с многочисленными яствами!

О, как будет приятно! О, как будет приятно!

После обильной еды и обильных высокоинтеллектуальных разговоров

Начнётся самое важное, начнётся самое главное – деловая часть вечера!

Супруга сплотит вокруг себя женскую половину общества.

Займёт её сугубо-женским разговором с показом разных дефицитов.

С дарением каждой гостье какой-нибудь оригинальной безделушки.

Громкие возгласы благодарности будут сопровождать беседу.

А мужская половина незамедлительно примется за обсуждение дел.

Вначале – незначительных. А потом – всё более и более значительных.

Речь пойдёт о кознях, об интригах неприглашённых недругов.

О том, как предупредить их козни, нейтрализовать интриги.

И, наконец, разговор приблизится к самому животрепещущему –

К вопросу об освободившейся вакансии – заведующего отделом.

– Да, – вздохнёт начальник, – это очень серьёзный вопрос,

Очень серьёзный!

Впрочем, подходящая кандидатура у меня уже есть, давно намечена.

И обратится к хозяину дома:

– Я имею в виду, несомненно, вас!

Тут надо скромно потупиться. Пробормотать что-нибудь невразумительное.

Или понести сущую околесицу… /Именно, околЕсицу!

А не околЁсицу, как утверждают учЕные мужья. Во главе с ОжЁговым!/

– Ничего, ничего, – успокоит начальник, – справитесь, справитесь!

Не беспокойтесь, я уже провентилировал данный вопрос, где следует!

Не беспокойтесь, всё будет в ажуре, всё будет – о, кей!

И начальник увлечёт гостей к столу, почувствовав себя на минуту хозяином,

Сам разольёт вино:

– Я хочу выпить за нашего нового заведующего отделом!

Надеюсь, тут – единомышленники, поэтому говорю без дураков!

И все будут подобострастно чокаться с начальником.

И все будут подобострастно чокаться с новоиспечённым заведующим.

Потом ещё разольют по рюмкам, потом ещё и ещё…

Пока начальник не почувствует лёгкого головокружения.

Тогда он подымет руки, будто сдаётся в плен, начнёт прощаться:

– К сожалению, вынужден вас покинуть. Желаю, как следует – повеселиться!

А при выходе напомнит гостеприимному хозяину:

– Так завтра я жду к себе, поговорим детальнее!

Спускаясь по лестнице, супруга, ехидно улыбаясь, спросит:

– Ну какое впечатление произвело на тебя всё это?

– Ничего, – ответит супруг-начальник, – было вполне прилично!

– Конечно, ничего, – возразит супруга, – рублей пятьсот потратили!

На такие деньги можно манну небесную и птичьего молока подать!

Стол был, конечно, пышный, конечно, богатый, но – без выдумки!

У Михеевых было гораздо беднее; но зато – какая культура, какой шик!

А здесь – типично мещанская атмосфера, типично мещанская обстановка!

Мебели много, дорогой мебели… Но какая безвкусица!

Полная безвкусица во всём! Обывательщина! Плебейская роскошь!

Бездуховность!

Она – разряженная дура, неинтеллегентая, невоспитанная!

Да и он!

Неужели ты пригреешь бескультурного выскочку?

– Да не я, голубка! Совсем не я! – раздражённо ответит супруг-начальник. –

Если б ты знала, в каких верхах за него хлопочут, за него просят!

А, впрочем, если говорить начистоту, то он не так уж и плох –

Вежливый, выдержанный, тактичный, ориентирующийся великолепно.

К тому же способный, очень способный, даже талантливый!

Он далеко пойдёт при таких связях, при таких возможностях.

Лет через пять уже я окажусь у него в подчинённых, поверь мне.

Так что вся эта канитель – не что иное, как долгосрочный аванс!

После ухода начальника, буквально, задымится в квартире.

После ухода начальника все распоясаются окончательно.

Начнутся танцы, искромётные пляски, фривольные разговоры и анекдоты.

Вино польётся рекой, все наклюкаются до обалдения,

Начнутся хождения в туалет, поочерёдно, так сказать, для блеяния,

Но всё по-прежнему будет в рамках приличия, без глупостей и маразма.

Часам к двенадцати – удастся разогнать гостей по домам.

Пасам к двенадцати удастся, наконец, спокойно поговорить.

– Ну как будто бы – "леге артис", – утомлённо скажет супруг.

– Смотри-ка, – продолжит супруга, – икорку-то слопали и рыбку тоже!

Губа не дура!

А вот кальвадос не допили, сволочи! Подавай им камю!

Правда, я две бутылочки заначила – для Олега Васильича…

В общем, было вполне прилично – даю руку на отсечение!

Только одно меня огорчило – эта стерва, эта дура-начальничиха!

Ведь кобыла – кобылой! Ни рожи – ни кожи! А какое самомнение!

А какой апломб! А какое высокомерие! Какой безапелляционный тон!

Ты же знаешь: я ей подарила "Коти" – шестьдесят рублей по нашим ценам.

Другим безделушки, а ей дорогие духи… Подлой твари! Мещанке!

Было неудобно, конечно, но все, слава богу, вели себя интеллигентно!

Так она стала намыливаться на моё ожерелье – помнишь, то – дымчатое!

Начала расхваливать его, восхищаться, явно намекая…

Да я бы отдала, не задумываясь, отдала бы, не жалея!

Да неудобно перед остальными, неинтеллигентно…

Да и обидно!

4

Вот он лежит перед вами на заплёванном пыльном асфальте…

Перед вами, инженер человеческих душ, перед вами, именно перед вами!

На вас потёртая кожаная куртка нараспашку, как у настоящего поэта.

На голове потёртое кожаное кепи, как у настоящего поэта.

Лицо исхлёстано ветрами, взгляд твёрд, как у настоящего поэта.

В кулаке – вишнёвого дерева трубка, как у настоящего поэта.

Дома у вас – ещё пять трубок, они сейчас – отдыхают.

Каждый день вы пользуете лишь одну трубку, как истый трубошник.

В портфеле вы несёте 150 экземпляров только что вышедшей книжки.

Первой книжки, но уже достаточно профессиональное и зрелой.

В книжке – тоска по деревне, по древней Руси, по чистому полю.

Книжка – вся! – отрицание городской суеты сует, вечной спешки и толчеи.

Вся – горячая проповедь высокой любви, гимн труду, трудовому люду.

Вам некогда, вы торопитесь… Куда вы торопитесь?

Да-да, на улицу Герцена, Да-да, в Цэ-Дэ-эЛ,

В этот вертеп, в этот змеепитомник, как вы сами его называете.

/Там пьяницы с главами кроликов "ин вино веритас" кричат…/.

Ничего не поделаешь, надо идти, /такова "селяви"/, так надо!

Чтобы книжку прочли, надо её распространить, и удобней всего в клубе.

Здесь же всего удобнее – организовать рецензии, без этого нельзя.

Наконец, организовать общественное мнение, что – ой, как важно.

Кроме того, пора начинать возню с Союзом, с Приёмной Комиссией.

Правда, всего одна книжка, но публикаций наберётся на целых три.

И – ещё, самое главное: сегодня решился вопрос с журналом.

Теперь в ваших руках – печатный орган[2]2
  «Теперь в ваших руках печатный орган…» – здесь А. С. Лещёв употребил, современный ему, московский литературный жаргон. Поэтому читатели могут неправильно приять, будто нашего героя назначили чуть ли не редактором журнала. Тогда как, на самом деле, его – всего-навсего! – «посадили на стихи». Опять жаргон! Но на этот раз, надеемся, более понятный неосведомленным читателям.
  Примечание якобы редактора А. С. Лещёва сделано самим Львом Тараном и является частью иронической поэмы /Прим. издателя/.


[Закрыть], иначе говоря – кормило.

Надо сколачивать свой круг, свой актив, свою шайку, иначе съедят.

Безусловно теперь осложнятся отношения с друзьями:

Подобострастие, смешанное с завистью, ирония, смешанная с ненавистью –

Проявится с неизбежностью, надо готовиться.

Вчерашние однокашники, вчерашние собутыльники

Превратятся в завистливых мстителей, двурушников, сплетников.

Всё это надо, хоть как-то, предупредить, по возможности – самортизировать.

На всё это уйдёт, в общей сложности, рублей триста-четыреста,

Но это необходимо, ничего не поделаешь, необходимо

Для, так сказать, расширенного воспроизводства…

* * *

Вот он лежит перед вами на заплёванном пыльном асфальте –

В собственном дерьме, в собственной моче, в собственной блевотине,

"В собственном соку", – как метко заметил кто-то из вас.

Ода городской канализации

/черновой вариант/[3]3
  Текст восстановлен по черновикам, где так и было автором написано «черновой вариант». Возможно, где-либо существует другой вариант этой поэмы /Прим. издателя/.


[Закрыть]

Е. А. П. и Э. И. Р. с глубоким прискорбием посвящаю[4]4
  Е. А. П. и Э. И. Р. – безусловно, близкие друзья автора: Евгений Анатольевич Попов и Эдуард Иванович Русаков. Только они могут пролить свет на приписку «с глубоким прискорбием посвящаю». Тем не менее, издатель выдвигает версию о её горькой самоироничности, поскольку и автор и его друзья прекрасно понимали, что текст этой поэмы не мог быть напечатан в то, советское, подцензурное время /Прим. издателя/.


[Закрыть]

Вместо эпиграфа

Дражайший Андрей Андреич, не сочтите это за наглость,

Но в Вашем "Париже без рифм" есть такие вот строки:

…город преобразился,

стены исчезли, вернее, стали прозрачными

над улицами, как связки цветных шаров, висели комнаты,

каждая освещалась по-разному…

вещи сбросили панцири, обложки, оболочки

над столом

коричнево изгибался чай, сохраняя форму чайника,

и так же, сохраняя форму водопроводной трубы,

по потолку бежала круглая серебряная вода…[5]5
  Автором приведена цитата из поэмы Андрея Вознесенского «Париж без рифм» (1963). В тексте так же ещё будет обращение к этому произведению, на что издатель не преминет указать в сносках. Просто потому, что ценителей поэзии становится всё меньше и читатель, не знакомый с творчеством А. А. Вознесенкого, в данном случае может легко приписать его строки Л. Тарану тире А. Лещёву, который не шутки ради, а пародии для их не обозначил как цитаты. Ехидное, но беззлобное апеллирование к Вознесенскому издатель понимает как горькую иронию по поводу существовавшей «кастовости» в советской литературе: мол, модному и популярному поэту разрешено публиковать свои произведения, а немодному и малоизвестному, умеющему писать так же – путь к публикациям закрыт. В этой связи вся поэма «Ода городской канализации» задумана как вызов устоявшемуся общественному идеологическому вкусу – о чём можно писать, о чём нельзя; как вызов современнику – А. Вознесенскому на поэтический поединок, но не как личная к нему претензия.


[Закрыть]

Неужели Вы не заметили, Андрей Андреич,

Неужели не увидели,

Как рядом с круглой серебряной водой,

Как наперерез круглой серебряной воде

По толстым, как толстый кишечник, трубам,

Вернее, сохраняя форму толстых канализационных труб,

Толчками двигалась грязно-жёлто-зелёная масса,

То – плотная, комками, то – разрежённая,

то – совершенно жидкая,

А в ней вперемешку –

Обрывки газет,

мягкая рифлёная бумага,

презервативы,

окровавленная вата[6]6
  Для родившихся на постсоветском пространстве в 90-е годы XX века и позже в данном случае необходимо пояснить, что для советских женщин не создавались средства личной гигиены, и в ежемесячной ситуации они были вынуждены использовать подручные средства, в т. ч. вату. Еще необходимо пояснить стоящее здесь же слово «газету». Да-да, такой повседневный предмет как туалетная бумага был в огромнейшем дефиците в советском государстве, для её приобретения выстраивались очереди (как и за многими другими товарами, что сейчас легко доступны) /Прим. издателя/.


[Закрыть]…

Неужели Вы не заметили этого?

Неужели не увидели сквозь прозрачные стены[7]7
  Апеллирование к тексту стихотворения А. Вознесенского «Париж без рифм», конкретно к строке «…стены исчезли, вернее, стали прозрачными…» /Прим. издателя/.


[Закрыть] –

Могучие заросли городской канализации

С глубокой, широко разветвлённой корневой системой,

С толстыми мощными стволами, победно уходящими в небо?

Неужели Вы не увидели:

Тонкие веточки расходятся в разные стороны от стволов?

И на кончиках веточек,

точно большие белые розы,

Сочные мясистые бутоны унитазов,

С влагой в чашечках, как в утреннем саду…

Неужели Вы не заметили этого?

Неужели не поняли,

Что у Вас получился не "Париж без рифм",

А Париж без канализации?

Неужели Вас не уязвила

/до невыносимой боли в сердце!/

Ужаснейшая напасть? Ужаснейшее горе,

Которое Вы так вдохновенно обрушили

На неповинных ни в чём парижан?

А впрочем…

Париж. Друзья. Сомкнулись стены.

А за окном летят в веках, мотоциклисты

в белых шлемах,

как дьяволы в ночных горшках[8]8
  Апеллирование к окончанию стихотворения А. Вознесенского «Париж без рифм», полная его цитата /Прим. издателя/.


[Закрыть]…

Ну вот –

вот Вы и проговорились, Андрей Андреич!

Вот вы и выдали сами себя с головой!

Вам больно, Андрей Андреич?

Празднуйте боль!

Заздравная

Знамений – нет,

религий – нет,

есть – городская канализация!

Да здравствует городская канализация!

Да здравствуют канализационные трубы!

Да здравствуют канализационные колодцы!

Да здравствуют канализационные коллекторы!

Да здравствуют величественные очистные сооружения –

С их фильтрами-сетками,

с их резервуарами-отстойниками,

с их аэротэнками и метантэнками!

Да здравствует вершина канализации,

техническое чудо современной цивилизации,

могущественный символ всеобщей демократизации,

всеобщего равенства и справедливости –

Унитаз!

Во веки веков – Аминь!

Монолог унитаза

Я – Унитаз! Этим и интересен!

Смысл моей жизни – в служении людям!

Только в служении людям – смысл моей жизни!

Вы же знаете, люди,

с какой шумной радостью

я принимаю всегда

ваш дар –

Хлеб мой насущный! Вы же знаете, люди,

как я тоскливо стенаю,

ожидая вас в одиночестве!

Что, по сравненью с моею, все ваши песенки Сольвейг![9]9
  Сольвейг (Ледяная дева) – героиня драматической поэмы Г. Ибсена «Пер Гюнт» (1866). Утверждению образа – символа женственности способствовала музыка Э. Грига (две знаменитые песни), написанная в 1875 г. к первой постановке драмы Ибсена. Примечательно, что все балетные воплощения пьесы (в их числе балет Л. В. Якобсона, 1952) назывались не «Пер Гюнт», а «Сольвейг». /Прим. издателя/.


[Закрыть]

Вы приходите ко мне, когда вам трудно.

Вы приходите ко мне – всегда! – со своею нуждой.

И я протягиваю вам свои белые добрые ладони!

Так не протянет их вам – самый ближайший Друг!

Так не протянет их вам – любимая Женщина!

Так не протянет их вам – ни Герой, ни Святой, ни Юродивый!

Лишь ОДНО существо на свете –

ваша Мама!

Может, быть может, потягаться со мной в бескорыстии!

Люди, я люблю вас! Будьте снисходительны!

Три обращения автора

I. К ПОЭТУ

О, вдохновенный Поэт…

Знакомый или незнакомый,

великий, или малый,

громкий или тихий!

Мой современник!

Мой предшественник!

Или мой потомок!

К Вам обращаюсь я!

Я Вас вижу, я Вас отчётливо вижу, как себя – вижу!

Вы устало склонились на столом, болезненно сморщен лоб.

По столу разбросаны листки -

чёрканные-перечёрканные,

исправленные-переисправленные.

Поэма почти готова, нет только единственного слова,

Одного-единственного слова -

такого нужного, такого важного -

одного-единственного слова!

Без него, без этого слова,

нет Вам ни радости, ни покоя, ни даже сна!

О, мука слова! Самая мучительная мука!

Оно болит, это слово, оно ноет, оно воет в душе!

О, вдохновенный Поэт! О, бедолага! Я спешу к Вам на помощь!

Прислушайтесь…

Нет-нет, не ко мне, –

к себе прислушайтесь!

Внимательно, сосредоточенно, затаённо!

Чувствуете: лёгкое, едва ощутимое шевеление в животе!

Ваши кишочки потёрлись там друг о друга!

Будьте терпеливы! Будьте последовательны!

Будьте мужественны!

Ждите! Ждите! Ждите!

Чу…

Легонько заурчало в животе, смолкло, снова заурчало.

Минута – и урчание стало явственней, отчётливей, громче.

Ещё минута – и Ваш внутренний голос уже окреп, возмужал,

Теперь его – не имеющий уши да услышит!

Сладкая боль, сладкое томление подкатило к выходу.

Не удерживайте! Смело окатите себя с головой!

В этом Ваше спасение!

Ещё раз подкатило? Прекрасно! Ибо в этом Ваше спасение!

Душистое терпкое облачко обволокло Вас,

заполнило всю комнату.

О, этот запах – гарькавый, сладимый!

Будьте терпеливы! Будьте последовательны!

Будьте мужественны!

Ждите! Ждите! Ждите!

Вот уже нежно заныло внутри – у самого сфинктера!

Вот уже грубо забурлило!

Вот уже взбунтовался ваш кишечник!

Теперь ни секунды промедления!

Промедление смерти подобно!

Вперёд! Рывком отворяйте двери!

Деревянный круг – для Вас, как спасательный круг!

Ура! Вот, наконец, и свершилось!

Явилось оно – единственное слово!

Оно пришло, не ожидая зова, пришло само –

и не сдержать его!

Ещё мгновенье –

и стихи свободно потекут!

Вы блестяще завершите поэму.

Дух восторжествует над плотью.

Только не торопитесь.

Будьте терпеливы! Будьте последовательны!

Будьте мужественны!

Не забудьте о необходимой гигиене!

Не совершив сего ритуала, не подходите к столу.

О, вдохновенный Поэт! Надеюсь, теперь-то Вы убедились,

Что вдохновение и запор – две вещи несовместные…

Не правда ль?

Поэтому давайте вместе,

давайте сообща –

дружно, конгениально

Самыми светлыми, самыми чистыми,

самыми возвышенными словами

Восславим Городскую канализацию!

II. К ВЛЮБЛЁННОМУ

О, Влюблённый…

Безответно влюблённый, безнадёжно влюблённый,

о, несчастный!

К Вам обращаюсь я!

Я Вас вижу, я Вас отчетливо вижу, как себя – вижу!

Вы лежите на диване, курите, отряхивает на пол пепел –

Придёт матушка, будет опять ругаться! –

Вы думаете о Возлюбленной…

О, как нежны! О, как чисты! Как возвышенны Ваши думы!

– Как бы я хотел, – упоённо мечтаете Вы, –

Стать хотя бы пылинкой на Её плече,

Чтобы всё время быть с Нею!

– Стать зеркалом в Ея уборной

/то бишь, трельяжем у кровати – извините, пожалуйста!/

Стать зеркалом, чтобы служить Ей,

чтобы всё время глядеть на Неё!

– Стать лёгким ветром,

Чтобы нежно шевелить Её кудри, Её пряди,

А иногда шаловливо и невинно задирать подол,

Обнажая белые крепкие бёдра!

– Стать морского волной,

Чтобы ласково бежать к Её ногам, когда Она выйдет на берег,

Бежать к Её светлым ногам и бережно целовать их!

– Стать тёплым июльским дождём,

Чтобы целомудренно облепить мокрым платьем

Её прекрасное тело!

– Стать, наконец, малой птахой,

Ну, например, щеглом – ведь Она так любит щеглов!

Залиться божественной трелью однажды утром

под Её окном,

И постучаться клювом в стекло –

так неожиданно для Неё! –

И дождаться, когда Она, удивлённая, откроет створки

Со словами: "О, мой хороший, мой красивый,

мой любимый щегол!",

И впорхнуть в Её священную комнату,

И присесть на протянутую ладонь

/осторожно, дабы не поцарапать нежную кожу!/,

И снова запеть, и петь, и петь, и петь,

И таять блаженно от робких прикосновений,

И всем существом своим вкушать чуть

влажную теплоту ладоней,

Когда Она будет ласково гладить

Чуткие перышки, лёгкий пушок на голове,

сложенные смиренно крылышки,

Приговаривая: "О, мой хороший, мой красивый,

мой любимый… "

– Я жду любви невероломной! – в экстазе кричите Вы.

О, Влюблённый! О, бедолага! Я спешу к Вам на помощь!

Да, Вам спирает грудь! Да, Вам трудно дышать!

Но это…

Но это лишь потому…

Но это лишь оттого, что газами вздут живот!

От неуёмной тоски

прекратил движение,

прекратил свою извечную работу –

Ваш кишечник!

Прочь, прочь горькие думы!

Прочь, прочь беспросветные мечты!

В пепельницу… Безжалостно вдавите в пепельницу сигарету –

Вечную спутницу отчаяния и тоски!

Лягте поудобнее на спину.

Небрежно откиньте на подушку голову.

Свободно вытяните вдоль туловища руки.

Слегка согните ноги в коленях.

Спокойно думайте о чём-нибудь постороннем

/если не сможете вообще ни о чём не думать!/

Теперь начинайте сдавливать –

медленно, постепенно –

свой опухший живот.

Сначала напрягите мышцы в нижнем правом углу,

Медленно, осторожно передаивайте напряжение вверх –

по правому боку до самого подвздошья,

Затем справа налево – из одного подреберья в другое,

так же медленно и осторожно,

И, наконец, по левому боку вниз, к прямой кишке!

Чувствуете: небольшой комок начал формироваться

в Вашем чреве.

Теперь давите всем брюшным прессом –

Яростно, с полной отдачей сил, до боли, до изнеможения!

Жмите! Жмите! Жмите!

Всё ближе, всё ближе к выходу подкатывает комок,

Вырастая, разбухая по пути, как снежный катыш.

Всё ближе, всё ближе к выходу!

Ещё немного! Ещё чуть-чуть! Ну давайте же!

Соберите всю свою мочь!

Нет… Не удалось… Откатил комок, как Сизифов камень.

Только не расстраивайтесь, прошу Вас,

только не отчаиваетесь!

Расслабьтесь, закроете глаза, полежите без движений –

минуту,

две,

три!

Всё! Снова дора приниматься за дело!

Жмите! Жмите! Жмите!

Яростно, с полной отдачей сил, до боли, до изнеможения!

Чувствуете: всё ближе и ближе к выходу подкатывает комок!

Ура! Вот, наконец, и свершилось!

Словно тёркой продрало слизистую!

Раздался громкий трещащий выхлоп.

Ура! Вы победитель! Ваша взяла!

Не спишите! Снова расслабьтесь, полежите без движений –

минуту,

две,

три!

И снова – жмите, жмите, жмите!

На этот раз ком выкатывается мягко, без боли, с шелушащимся

шелестом.

Не останавливайтесь на достигнутом:

снова и снова – жмите, жмите, жмите!

Вот уже и не надо напрягаться:

как в песне поётся, само пошло!

Вот уже нежно заныло внутри – у самого сфинктера!

Вот уже грубо забурлило!

Вот уже взбунтовался Ваш кишечник!

Теперь ни секунды промедления! Промедление смерти подобно!

Вперёд! Рывком отворяйте двери!

Деревянный круг – для Вас, как спасательный круг!

И… О, чудо!

А, впрочем, почему чудо?

Учёными давным-давно описаны подобные совпадения!

В это же самое время – заныло,

забурлило внутри у Вашей Возлюбленной!

Выходит, не безответно ваше чувство – понимаете,

не безответно!

В одно и то же время

/пускай в разных концах города/

Вы оба исходите одним и тем же томлением,

Ваши лица одинаково искажены одной и той же сладкой мукой!

Вот оно – блаженство, вот она – взаимность,

которую Вы алкали!

А теперь смело надавите на рычаг,

Ибо в это же самое время нажала на рычаг Ваша возлюбленная.

И то, что минуту назад было Вашей собственной плотью,

И то, что минуту назад было плотью Вашей Возлюбленной,

То, что минуту назад пело, звенело,

играло внутри Вас обоих,

Как две мышки, юркнуло в тёплую нору

городской канализации.

Там, в её недрах, им предстоит встретиться:

Бывшей частице Вашего тела

И бывшей частице прекрасного тела Вашей Возлюбленной.

Там они, эти частицы, соединятся навечно,

Как никогда не суждено соединится Вам,

Даже если Вы и вступите в законный брак.

Там они, эти частицы, сольются настолько тесно,

Как Вам никогда не слиться с Возлюбленной –

Ни в поцелуе, ни даже на брачном ложе…

О, Влюблённый! О, бедолага! Вот видите –

Вам и полегчало!

Стало свободней дышать. Тоска не стесняет грудь.

Тоска Ваша блуждает сейчас в лабиринтах

городской канализации.

Поэтому, о, Влюблённый, давайте вместе,

давайте сообща,

дружно, конгениально

Восславим её,

На всех перекрёстках планеты напишем имя её,

Славное имя – Городской Канализации!

III. К МЫСЛИТЕЛЮ

О, мыслитель…

Нет-нет, не роденовский, просто – Мыслитель!

Профессиональный или доморощенный – не важно!

К Вам обращаюсь я!

Я Вас вижу, я Вас отчётливо вижу, как себя – вижу!

Вы только что опростали кишечник.

Ваше лицо – само удовольствие, само удовлетворение!

Руки Ваши красны от плотного накрахмаленного полотенца.

Из открытой двери совмещённого санузла

Катятся вдогонку – одна за другой – духмяные лёгкие волны.

Вытерев о рубаху ладони, ещё раз – для порядку,

Вы садитесь к столу за работу…

О, Вас волнуют только глобальные проблемы!

Браво, Мыслитель! Так и надо!

В сторону – мелочное, второстепенное!

Но, помилуйте, что с Вами случилось?

Лицо, источавшее безмятежное блаженство, вдруг захмурело,

Вы устало склонились над бумагами,

печально подобрали губы…

Ах, да… Понимаю! Исследования зашли в тупик!

Да-да, неразумно людское племя!

Словно проклятье какое – над нами!

Сколько веков прошло – цивилизация сменялась цивилизацией

Всё более и более совершенной,

Все более и более технически оснащённой.

Уже и научно-техническая революция совершилась в мире.

А человек…

А человек, каким был порочным, таким и остался!

Таким же – завистливым, лживым, коварным,

злобным и жестоким!

по-прежнему торжествует несправедливость,

а справедливость и правда по-прежнему в загоне.

Люди никак не могут ужиться друг с другом –

Вечные споры, вечные распри,

Вечная готовность /о, кровожадные!/

перегрызть друг другу глотки!

А чего бы казалось проще – жить в дружбе и мире

/ведь все мы смертны!/,

Любить друг друга, помогать друг другу,

Совместно работать, вместе радоваться и вместе горевать –

В чём же загвоздка?

Неужели невозможно вообще – единение человеческих душ?

Неужели человеческий дух везде и всегда раздроблен?