Текст книги "Одумайтесь! Война и миръ, власть и совѣсть"

Люди городские обыкновенно смотрят на земледельческую жизнь как на одно из низших занятий, которым человек может отдавать свои силы. А между тем огромное большинство людей всего мира занято земледелием, и на этом занятии держится возможность существования всех остальных людей. Так что в действительности род человеческий состоит только из земледельцев. Все же остальные люди: министры, слесаря, профессора, плотники, художники, портные, ученые, лекаря, генералы, солдаты – суть только или слуги или паразиты земледельцев. И потому земледелие, кроме того что составляет самое нравственное, здоровое, радостное и нужное занятие, есть и высшее из всех занятий людских и одно дает людям истинную независимость.

Русский народ в своем огромном большинстве живет еще этой самой естественной, самой нравственной и независимой земледельческой жизнью, и это-то и составляет второе, великой важности условие, по которому русскому народу, придя к необходимости изменения своего отношения к власти, возможно и естественно изменить его только в смысле освобождения себя от зла всякой власти посредством простого прекращения повиновения какому бы то ни было правительству.

Таковы два первые условия.

Оба эти условия внешние.

Третье же условие – внутреннее – состоит в той религиозности, которая по данным и русской истории, и по наблюдению иностранцев, изучавших русский народ, и, главное, по собственному внутреннему сознанию всякого русского человека составляло и составляет исключительную черту характера русского народа.

В западной Европе, вследствие ли того, что Евангелие, печатавшееся на латинском языке, было недоступно народу до реформации и осталось недоступно во всем католическом мире, или вследствие утонченности средств, употребленных папизмом для скрытия от народа истинного христианства, вследствие ли особенного практического характера этих народов, несомненно то, что сущность христианства давно уже не только в католичестве, но и в лютеранстве и тем более в англиканстве перестала быть верой, руководящей в жизни, заменилась или внешними обрядами или в высших сословиях индиферентизмом и полным отрицанием всякой религии. Между тем в русском народе, во всем огромном большинстве его, вследствие ли того, что Евангелие стало доступно ему еще в X столетии, вследствие ли грубости и тупости византийско-русской церкви, неумело и потому неуспешно старавшейся скрыть христианское учение в его истинном смысле, вследствие ли особенных черт характера русского народа и его земледельческой жизни, христианское учение в его приложении к жизни не переставало и до сих пор продолжает быть главным руководителем жизни русского народа в его огромном большинстве.

С самых древних времен и до нашего времени христианское понимание жизни проявлялось и до сих пор проявляется в русском народе самыми разнообразными и только русскому народу свойственными чертами. Проявляется оно и в признании братства и равенства всех людей каких бы то ни было пород и народов, и в полной веротерпимости, и в неосуждении преступников, а в признании их несчастными; и в вошедшем в обычай в известные дни испрашивания друг у друга прощения, даже в обычном выражении: «прощайте» и «простите», и при всяком расставании с человеком; в распространенном среди народа не только милосердии к нищенству, но уважения к нему; в той, часто грубо проявляющейся, готовности полной жертвы всем во имя того, что считается религиозной истиной, как это выражалось и выражается до сих пор и в самосожигателях, и в скопчестве, и даже в недавних случаях зарывания себя живыми в землю.

Такое же христианское отношение проявлялось всегда в русском народе и к власти. Народ всегда предпочитал покорность власти участию в ней, всегда считал и считает грехом, а никак не желательным положение властвующих. В этом христианском отношении русского народа к жизни вообще и в особенности к власти и заключается то третье и самое важное условие, по которому русскому народу в его теперешнем положении проще и естественнее всего сделать то, чтобы, продолжая жить своей обычной земледельческой, христианской жизнью, не принимать никакого участия ни в старой власти, ни в борьбе между старой и новой.

Таковы те три особенные от западных народов условия, в которых находится русский народ в теперешнее важное для него время. Условия эти, казалось, должны бы были побудить его к избранию самого простого выхода из своего положения, состоящего в непризнании и неповиновении ни той, ни другой, никакой насильнической власти. А между тем русский народ в теперешнее трудное и важное для него время не только не избирает этого естественного для него выхода, а, колеблясь между тем и другим, правительственными и революционными насилиями, начинает даже в лице своих худших представителей принимать участие в насилиях и как будто готовится итти по тому гибельному пути, по которому шли западные народы.

Отчего это?

Кровавое Воскресенье в Петербурге

X

Отчего происходит и произошло такое удивительное явление, что люди, страдая от злоупотреблений власти, которую они сами допускают и поддерживают, не делают того, что самым простым и легким способом избавляет их от всех бедствий власти, – не перестают просто повиноваться ей? И не только не делают этого, но продолжают делать то самое, что лишает их телесного и духовного блага, или продолжая повиноваться существующей власти или устанавливая такую же новую насильническую власть и повинуясь ей?

Отчего это? Люди чувствуют, что бедственность их положения происходит от насилия, смутно сознают, что, для того чтобы им освободиться от своих бед, им нужна свобода, но удивительное дело – для того чтобы избавиться от насилия и приобрести свободу, ищут и употребляют и придумывают самые разнообразные средства: бунты, перемену властителей, переустройство правлений, всякого рода конституции, установление новых отношений между государствами, колониальную политику, организацию пролетариата, тресты, социалистическое устройство – всё, но только не то одно, что проще и легче всего и наверное избавляет их от всех бедствий: прекращение повиновения власти.

Казалось, должно бы быть совершенно ясно людям, не лишенным рассудка, что насилие производит насилие, что единственное средство избавления от насилия только в неучастии в нем. Средство это, казалось бы, совершенно очевидно. Совершенно очевидно, что люди, большее количество людей, могут быть порабощены малым количеством людей только потому, что порабощенные люди сами участвуют в своем порабощении.

Если народы порабощены, то они порабощены только потому, что они или боролись насилием с насилием или принимали участие в насилии ради своих личных выгод.

Люди, не борющиеся с насилием и не принимающие участия в нем, так же не могут быть порабощены, как не может быть разрезана вода.

Они могут быть ограблены, лишены возможности двигаться, изранены, убиты, но они не могут быть порабощены, то есть принуждены поступать противно своей разумной воле.

Так это с отдельными людьми и то же с народами. Если бы двести миллионов индусов не повиновались бы власти, требующей от них участия в насилиях, всегда связанных с убийством: не шли бы в солдаты, не давали бы податей на дела насилия, не льстились бы на предоставленные им насильниками отобранные от них же выгоды, не повиновались бы вводимым среди них английским законам, то не только пятьдесят тысяч англичан, но и все англичане вместе не могли бы поработить Индию, если бы индусов было не 200 миллионов, а одна тысяча. Точно так же и с поляками, чехами, ирландцами, бедуинами и всеми покоренными народами. То же и с рабочими, порабощенными капиталистами. Никакие капиталисты в мире не могли бы поработить рабочих, если бы сами рабочие не помогали им, не содействовали своему порабощению.

Всё это так очевидно ясно, что совестно говорить про это. А между тем разумно рассуждающие во всех других условиях жизни люди не только не видят этого и не делают того, что указывает им разум, а делают всё совершенно противное и разуму и своей выгоде.

«Не могу я начать делать первый то, что никто не делает, – говорит каждый. – Пускай начнут другие, и тогда и я перестану повиноваться власти». И то же говорит и другой, и третий, и все.

Все под предлогом, что никто не может начинать первый, не делают того, что для всех несомненно выгодно, а продолжают делать то, что всем невыгодно и вместе с тем неразумно и противно природе людей.

Никто не хочет перестать повиноваться власти для того, чтобы не подвергнуть себя преследованию власти, зная, что, повинуясь власти, он будет подвергаться на войнах и междоусобиях всякого рода гораздо худшим бедствиям.

Отчего это?

А оттого, что люди, подчиняющиеся власти, не рассуждают, а действуют под влиянием того, что всегда было одним из самых распространенных двигателей поступков людей, того, что особенно подробно исследовано и выяснено в последнее время и называется внушением или гипнозом. Гипноз этот, препятствующий людям делать то, что свойственно их разумной природе и всем им выгодно, и заставляющий их делать неразумное и невыгодное, состоит в признании того, что те насилия, которые совершаются людьми, называющими себя государственной властью, не суть просто безнравственные поступки безнравственных людей, а есть проявление деятельности некоего особенного, таинственного, священного существа, называемого государством, без которого никогда не существовали люди (что совершенно несправедливо) и не могут существовать.

Но как, каким образом могут разумные существа – люди подчиняться такому удивительному, противному разуму чувству и выгоде людей внушению?

Ответ на этот вопрос тот, что подлежат гипнозу, внушению не только дети, душевно больные и идиоты, но и все люди в той мере, в которой ослабляется в них религиозное сознание, то есть сознание своего отношения к тому высшему началу, от которого зависит их существование. Большинство же людей нашего времени всё больше и больше становится лишенным этого сознания.

Лишено же в наше время большинство людей этого сознания потому, что люди, раз совершив грех подчинения себя человеческой власти, не признали этого греха грехом, а, стараясь скрыть от самих себя, оправдать эту ошибку, возвеличили ту власть, которой они подчинялись, и довели ее до того, что власть эта заменила для них закон божеский. Когда же закон человеческий заменил закон божеский, люди лишились религиозного сознания, подпали государственному гипнозу, состоящему во внушенной им иллюзии, что люди, порабощающие их, не суть просто заблудшие, порочные люди, а суть представители того мистического существа – государства, без которого будто бы не могут жить люди.

Совершился ложный круг: подчинение власти ослабило и отчасти уничтожило в людях религиозное сознание, а ослабление и утрата религиозного сознания подчинили людей человеческой власти.

Начало греха власти было такое: насильники сказали насилуемым: «Исполняйте то, что мы будем требовать от вас: за неисполнение наших велений мы убьем вас. Если же вы будете повиноваться, устроим у вас порядок и защитим вас от других насильников».

И насилуемые, для того чтобы им можно было жить своей привычной жизнью и не бороться ни с этими, ни с другими насильниками, как бы сказали: «Хорошо, мы будем повиноваться вам; устраивайте какие хотите порядки, мы будем поддерживать эти порядки, только бы нам можно было спокойно жить и кормиться с своими семьями».

Насилующие не видали своего греха из-за увеличения и выгод власти. Насилуемые же думали, что не совершают греха, покоряясь насильникам, так как им казалось, что покорность их лучше борьбы. Но в этой покорности был грех, и грех был не менее греха тех, которые производили насилия. Если бы насилуемые переносили все тяжести, поборы, жестокости, не признавая законности власти насильников, не обещаясь повиноваться им, они бы не совершили греха. Но в обещании повиновения власти заключался грех (άμαρτια – ошибка, грех), такой же грех, как и грех властвующих.

В обещании повиновения насильнической власти, в признании ее законности был двойной грех, во-первых, тот, что покорившиеся насильникам люди, для того чтобы избавиться от греха борьбы, допускали этот грех в тех, кому они покорялись, и другой грех – тот, что они отрекались от своей истинной свободы, то есть покорности воле Бога, обещаясь во всяком случае повиноваться власти. А такое обещание, включая в себя допущение, при противоречии требований власти с законом Бога, возможность неповиновения Богу, обещание повиновения человеческой власти было отречение от воли Бога, потому что насильническая власть государства, требуя от подчиняющихся участия в убийствах, в войнах, казнях, в законах, утверждающих приготовления к войнам и казням, в основе своей находится в прямом противоречии с волей Бога. И потому люди, повинующиеся власти, этим самым повиновением отрицают свое повиновение закону Божию.

Нельзя немножко в одном отступить, а в другом удержать закон Бога. Ясно, что если в одном чем-нибудь закон Божий может быть заменен законом человеческим, то закон Бога уже не закон высший, всегда обязательный; а если он не такой, то и нет его.

Лишаясь же руководства закона Бога, то есть высшего человеческого свойства, люди неизбежно опускаются на ту низшую ступень человеческого существования, при которой мотивами их деятельности становятся только личные страсти и то внушение, которому они подвергаются.

В таком положении покорности внушению, необходимости повиновения государству находятся все народы, живущие в соединениях, называемых государствами. В таком же положении находится и русский народ.

От этого-то и происходит то кажущееся столь странным явление, что сто миллионов земледельческого русского народа, составляющего такое большинство, что может быть названо всем русским народом, не нуждающихся ни в каком правительстве, не избирают того естественного и наилучшего выхода из своего положения, состоящего в простом прекращении повиновения всякой насильнической власти, а, продолжая участвовать в старом правительстве, всё больше и порабощают сами себя или, борясь с этим правительством, готовят себе новое, такое же как и прежнее, насильническое правительство.

XI

Часто приходится слышать и читать рассуждения о причинах того раздраженного, непрочного и грозящего всякого рода опасностями положения всех христианских народов и того ужасного положения, в котором находится теперь ошалевший, озверевший в некоторых своих частях русский народ. Причины приводятся самые разнообразные. А между тем все причины могут быть сведены к одной. Люди забыли Бога, то есть забыли про свое отношение к бесконечному Началу жизни, забыли про вытекающее из этого отношения назначение каждого человека, состоящее прежде всего в исполнении для себя, для своей души закона, положенного этим Началом-Богом. Забыли про это вследствие того, что одни признали за собой право властвовать над людьми посредством угрозы убийства, а другие согласились повиноваться этим людям и участвовать в их властвовании. Признав же это, люди самым делом отреклись от Бога и заменили Его закон законом человеческим.

Забыв же про свое отношение к Бесконечному, люди, несмотря на всю утонченность произведений рассудка, спустились в своем большинстве на низшую степень сознания, на ту степень, на которой они руководимы только животными страстями и стадным внушением.

От этого все бедствия.

И потому избавление от бедствий, которыми сами себя мучают люди, – в одном: в восстановлении в себе сознания своей зависимости от Бога и вытекающего из этого сознания разумного и свободного отношения к себе и своим ближним.

И вот это-то сознательное подчинение Богу и, вследствие его, прекращение греха власти и подчинение ей и предстоит теперь всем народам, страдающим от последствий своего греха.

И возможность и необходимость этого прекращения повиновения человеческой власти и возвращения к закону Бога смутно чувствуется всеми людьми и особенно живо теперь русским народом. И в этом смутном сознании возможности и необходимости восстановления повиновения закону Бога и прекращения повиновения власти человеческой – сущность того движения, которое происходит теперь в России.

То, что совершается теперь в русском народе, не есть, как это представляется многим, восстание народа против своего правительства для замены одного правительства другим, а есть гораздо большее и значительнейшее явление. То, что двигает теперь русским народом, есть смутное сознание незаконности, неразумности всякого насилия, насилия вообще, и возможности и необходимости установления жизни, основанной не на насильнической власти, какой она была до сих пор во всех народах, а на разумном и свободном согласии.

Совершит ли русский народ это великое предстоящее ему дело или, пойдя по пути западных народов, лишится этой возможности и предоставит другому, более счастливому восточному народу быть руководителем людей в предстоящем всему человечеству деле освобождения от подмены божеской власти властью человеческой, но несомненно то, что в наше время всё яснее и яснее сознается всеми народами возможность замены насильнической, безумной и злой жизни жизнью свободной, разумной и доброй. А что есть в сознании, то неизбежно осуществится в действительности. Сознание людей есть проявление воли Бога, а воля Бога должна и не может не совершиться.

XII

«Но разве возможна общественная жизнь без власти? Без власти люди не переставая грабили бы и убивали друг друга», говорят люди, верующие только в закон человеческий. Такие люди искренно убеждены, что воздерживаются от преступлений и живут добропорядочной жизнью люди только потому, что есть закон, суды, полиция, администрация, войско и что без власти правительства общественная жизнь стала бы невозможной. Людям, развращенным властью, кажется, что так как некоторые совершаемые в государстве преступления сопровождаются карами правительства, то именно эти-то кары и удерживают людей от тех преступлений, которые могли бы еще быть совершены. Но то, что правительство карает некоторые преступления, совсем не доказывает того, что существование судов, полиции, войска, тюрем и казней удерживает людей от всех тех преступлений, которые люди могли бы совершить. То, что количество совершаемых в обществе преступлений совершенно не зависит от карающей деятельности правительства, с полной очевидностью доказывается тем, что при известном настроении общества никакие усиленные карательные меры правительств не могут остановить совершение самых смелых, жестоких и нарушающих безопасность общества преступлений, как это происходило при всех революциях и как это с поразительной очевидностью происходит теперь в России.

Происходит это потому, что люди – большинство народа, весь рабочий народ – воздерживаются от преступлений и живут доброй жизнью не оттого, что есть полиция, войско, казни, а оттого, что существует общее большинству людей нравственное сознание, устанавливаемое общим религиозным пониманием людей и основанное на этом понимании воспитанием, обычаями, общественным мнением.

Только это нравственное сознание, выражаемое общественным мнением, и удерживает людей от преступлений и в городских центрах и в особенности в селах, где живет большинство населения.

Я знаю многие примеры русских земледельческих общин, выселявшихся на дальний восток и живших и благоденствовавших там десятки лет. Общины эти управлялись сами собой, будучи неизвестны правительству, и вне воздействия его, и при открытии их агентами правительства только испытали новые, неизвестные им прежде бедствия и получили новую склонность к преступлениям.

Деятельность правительств не только не удерживает людей от преступлений, а, напротив, всегда расшатывая и понижая нравственный уровень общества, увеличивает их количество. И это не может быть иначе, так как правительства всегда и везде по самому призванию своему необходимо должны ставить на место высшего, обязательного для всех, не писанного в книгах, а написанного в сердцах людей вечного, религиозного закона свои, писанные людьми и имеющие целью не общее благо, не справедливость, а вызванные политическими, внутренними и внешними соображениями несправедливые законы.

Таковы все существующие во всех правительствах явно несправедливые основные законы: законы об исключительном праве малой части людей на общую всем землю, законы о праве одних людей на труд других, об обязанности людей давать деньги на цели убийства или самим идти в солдаты и воевать, законы о монополиях на одуряющую отраву, или о запрещении обмениваться предметами труда через известную черту, называемую границей, или о казнях людей за поступки не безнравственные, но такие, которые невыгодны властвующим.

Все эти законы, требования под угрозой насилия исполнения их и публичные казни, совершаемые за неисполнение законов и, главное, требование участия в войнах и обычное восхваление военных убийств и приготовлений к ним – всё это неизбежно понижает уровень нравственного сознания общества и выражающее его общественное мнение.

Так что правительственная деятельность не только не поддерживает нравственность, а, напротив, трудно придумать более развращающее воздействие на народы, чем то, которое совершалось и совершается всегда и всеми правительствами.

Никогда никаким злодеям из простых людей не могло бы прийти в голову совершать все те ужасы костров, инквизиций, пыток, грабежей, четвертований, вешаний, одиночных заключений, убийств на войнах, ограблений народов и т. п., которые совершались и совершаются всеми правительствами, и совершаются торжественно. Все ужасы Стеньки Разина, Пугачевщины и т. п. суть только последствия и слабые подражания тех ужасов, которые производили Иоанны, Петры, Бироны и которые постоянно производились и производятся всеми правительствами. Если деятельность правительств заставляет воздерживаться – что очень сомнительно – десятки людей от преступлений, то сотни тысяч преступлений совершаются людьми только потому, что люди воспитываются для преступлений правительственными несправедливостями и жестокостями.

Если люди, участвующие в правительствах, торговые, промышленные, городские, тем или иным путем пользующиеся выгодами, даваемыми властью, еще могут верить в благодетельность власти, то люди земледельческие не могут не знать, что правительство причиняет им только всякого рода страдания и лишения, но никогда не было им нужно и только развращало тех из его членов, которые подвергались его влиянию.

Так что доказывать людям, что они не могут жить без правительства и что тот вред, который им сделают воры и грабители, живущие среди них, больше того вреда, как материального, так и духовного, который, угнетая и развращая их, постоянно производят среди них правительства, так же странно, как было странно во время рабства доказывать рабам, что им выгоднее быть рабами, чем свободными. Но как и тогда, несмотря на очевидность для рабов бедственности их положения, рабовладельцы доказывали и внушали, что рабам полезно быть рабами и что им будет хуже, если они будут свободны (иногда и сами рабы поддавались внушению и верили в это), так и теперь правительства и люди, пользующиеся их выгодами, доказывают, что правительства, грабящие и развращающие людей, необходимы для их блага, и люди поддаются этому внушению.

И люди верят в это, не могут не верить, потому что, не веря в закон божеский, они вынуждены верить в закон человеческий. Для них отсутствие закона человеческого есть отсутствие всякого закона, а жизнь людей, непризнающих никакого закона, ужасна, и потому для людей, не признающих закона Бога, отсутствие человеческой власти не может не быть страшно, и они не хотят расстаться с нею.

От этого же неверия в закон Бога и происходит и то кажущееся странным явление, что все теоретики-анархисты, люди ученые и умные, начиная от Бакунина, Прудона и до Реклю, Макса Штирнера и Кропоткина, неопровержимо верно и справедливо доказывая неразумность и вред власти, как скоро начинают говорить о возможности устройства общественной жизни без того человеческого закона, который они отрицают, так тотчас же впадают в неопределенность, многословие, неясность, красноречие и совершенно фантастические, ни на чем не основанные предположения.

Происходит это оттого, что все теоретики-анархисты эти не признают того общего всем людям закона Бога, которому свойственно подчиняться всем людям, а без подчинения людей одному и тому же закону – человеческому или божескому – не может существовать человеческое общество.

Освобождение от человеческого закона возможно только под условием признания общего всем людям закона божеского.

XIII

«Но если и могут первобытные земледельческие общины, в роде теперешних русских, жить без правительства, – скажут на это, – то как же жить тем миллионам людей, которые уже оставили земледелие и живут в городах промышленной жизнью? Не могут же все люди быть земледельцами».

Только земледельцами и могут быть все люди – совершенно верно отвечает на это возражение Генри Джордж.

«Но если бы все люди вернулись теперь к земледельческой жизни и стали жить без правительственной власти, – говорят еще, – то уничтожилась бы та цивилизация, до которой достигло человечество, а это было бы величайшим бедствием, и потому возвращение к земледельческой жизни было бы не благом, а злом для человечества».

Существует употребительный людьми прием для оправдывания своих заблуждений. Прием этот состоит в том, что люди, считая неопровержимой аксиомой то заблуждение, в котором они находятся, самое заблуждение это со всеми происшедшими от него последствиями соединяют в одно понятие и слово и понятию и слову этому приписывают особенное, неопределенное мистическое значение. Таковы понятия и слова: церковь, наука, право, государство и цивилизация. Так, церковь не есть то, что она есть, то есть собрание некоторых людей, подпавших одному и тому же заблуждению, а есть собрание истинно верующих; право не есть собрание несправедливых законов, составленных некоторыми людьми, но есть определение тех справедливых условий, при которых только и могут жить люди. Наука не есть то, что она есть: случайные рассуждения, которыми в данное время заняты праздные люди, а есть единое истинное знание. Точно так же и цивилизация не есть то, что она есть действительно: вытекающая из насилия власти, ложно и вредно направленная деятельность западных народов, подпавших обману освобождения от насилия насилием, а есть несомненно верный путь к будущему благу человечества.

«Если и правда, – скажут защитники цивилизации, – что все те изобретения, технические приспособления, промышленные произведения, которыми пользуются теперь только люди богатых классов, недоступны теперь рабочим людям и потому в настоящем никак не могут рассматриваться как благо для всего человечества, то происходит это только оттого, что все эти технические приспособления не достигли еще того совершенства, которого должны достигнуть, и распределены еще не так, как должно. Когда же техника машин ещё более усовершенствуется, и рабочие освободятся от власти капиталистов, и все заводы, фабрики будут в их руках, тогда машины будут производить так много всего и так всё это будет хорошо распределено, что все будут пользоваться всем, так что никто ни в чем не будет нуждаться, и все будут благоденствовать».

Но не говоря уже о том, что нет никакой причины предполагать, что те самые рабочие, которые теперь жадно борются друг с другом не только за существование, но за большие удобства, удовольствие и роскошь существования, вдруг сделаются так справедливы и самоотвержены, что будут довольствоваться равной долей благ, предоставляемых им машинами; не говоря об этом, самое предположение о том, что при уничтожении власти правительства и капитала все те заводы с своими машинами, которые могли возникнуть и могли существовать только при власти правительства и капитала, останутся такими же, как они теперь, – самое предположение это совершенно произвольно.

Предполагать, что это так будет, всё равно, что предполагать, что после освобождения крепостных в роскошном барском имении с парком, оранжереями, беседками, домашним театром, оркестром, картинной галереей, конюшнями, охотами, кладовыми, полными разных одежд, все эти блага будут отчасти разделены освобожденными крестьянами между собою, отчасти сохранены для общественного пользования.

Казалось бы очевидно, что в таком барском имении ни лошади, ни одежды, ни оранжереи богатого барина не могут пригодиться освобожденным крестьянам, они не станут поддерживать их, так и при освобождении рабочих от власти правительства и капитала не станут рабочие поддерживать то, что возникло при той власти, и освобожденные рабочие не пойдут работать на заводы и фабрики, которые могли возникнуть только при их порабощении, хотя бы эти заведения могли быть и выгодны и приятны для них.

Правда, что жалко будет при освобождении рабочих от их рабства тех хитроумных машин, которые так скоро и много ткут прекрасных материй или делают такие хорошие конфеты и зеркала и т. п., но также жалко было и при освобождении крепостных прекрасных скаковых лошадей, и картин, и магнолий, и музыкальных инструментов, и театров, но как освобожденные крепостные заводили своих сообразных своей жизни домашних животных и свои нужные им растения, а сами собой уничтожились и скаковые лошади и магнолии, так же и рабочие, освобожденные от власти и правительства и капитала, направят свои силы на совсем другие работы, чем прежде.

«Но ведь гораздо выгоднее печь все хлебы в одной печи, чем каждому топить свою, и гораздо выгоднее ткать в 20 раз скорее на фабрике, чем на домашнем станке», и т. п., – говорят защитники цивилизации, точно как будто бы люди бессловесная скотина, по отношению которой все вопросы решаются пищей, одеждой, жилищем, большим или меньшим трудом.

Австралийский дикарь очень хорошо знает, что выгоднее огородить один шалашик для себя и для жены, а он городит два, для того чтобы и он и жена могли пользоваться одиночеством. Знает и твердо знает русский крестьянин, что выгоднее жить одним домом с отцом и братьями, а выделяется, строит свою избу и предпочитает терпеть нужду, чем повиноваться старшим или браниться и ссориться. «Щей горшок, да сам большой». Я думаю, и большинство разумных людей предпочтут сами чистить себе платье, сапоги, носить воду и заправлять лампу чем, хоть по одному часу в день идти на фабрику работать обязательную работу для приготовления всех машин, исполняющих эти дела.