Текст книги "Одумайтесь! Война и миръ, власть и совѣсть"

Письмо студенту о праве

Получил ваше письмо и с удовольствием отвечаю на него. То, что вы выписываете из книги г-на Петражицкого, – «Существенное значение этических переживаний и нравственного и правового типа в человеческой жизни состоит в том, что они:

1) действуют в качестве мотивов поведения (мотивационное действие этических переживаний);

2) производят известные изменения в самой психике индивидов (педагогическое, воспитательное действие этических переживании).

«Чисто моральная, беспритязательная психика – очень высокая и идеальная психика, но она требует для нормального и здорового развития характера еще другой, притязательной, правовой психики. Без такого дополнения, или, правильнее, без такого (императивно-атрибутивного) фундамента нет здоровой этики, а существует почва для разных, подчас отвратительных, уродливостей»… «В обществе принято относиться к праву, как к чему-то низшему по сравнению с нравственностью, менее ценному, менее достойному уважения. А есть учения (напр. учение Л. Толстого, разные анархические учения), которые относятся к праву прямо отрицательно. В основе этих воззрений. как видно из всего вышеизложенного, лежит незнание природы и значение и той и другой ветви человеческой этики» – показалось мне, с одной стороны, в высшей степени забавным своими императивными, атрибутивными, этическими и какими-то еще переживаниями, особенно, когда я живо представил себе ту важность, с которой все это преподается почтенными, часто старыми уже людьми, и то подобострастное уважение, с которым все это воспринимается и заучивается тысячами не глупых и считающихся просвещенными молодых людей. Но, кроме этой комической стороны, есть в этом деле и сторона серьезная и очень серьезная. И про нее-то мне и хочется сказать то, что я о ней думаю. Серьезная сторона эта в том, что вся эта удивительная так называемая наука о праве, в сущности величайшая чепуха, придумана и распространяема не с легким сердцем, как говорят французы, а с очень определенной и очень нехорошей целью: оправдать дурные поступки, постоянно совершаемые людьми нерабочих сословий. Серьезная сторона этого дела еще и в том, что ни на чем нельзя с большей очевидность увидать ту низкую степень истинного просвещения людей нашего времени, как на том удивительном явлении, что собрание таких самых запутанных, неясных рассуждений, выражаемых выдуманными, ничего не значащими, смешными словами, признается в нашем мире «наукой» и серьезно преподается в университетах и в академиях.

Право? Право естественное, право государственное, гражданское, уголовное право, церковное, право войны, право международное, das Recht, le Droit, право (по-английски слово право, das Recht, lе droit, передается словом law. Англичане совершенно основательно соединили в одно-два искусственно разделенных понятия, так как правом называется только то, что утверждено законом).

Что же такое то, что называется этим странным словом? Если рассуждать не по «науке», т. е. не по атрибутивно-императивным переживаниям, а по общему всем людям здравому смыслу определять то, что в действительности подразумевается под словом «право», то ответ на вопрос о том, что такое право, будет очень простой и ясный: правом в действительности называется для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им – властвующим, выгодно, для подвластных же правом называется разрешение делать все то, что им не запрещено. Право государственное есть право отбирать у людей произведения их труда, послать их на убийства, называемые войнами, а для тех, у кого отбирают произведения их труда и которых посылают на войны, право пользоваться теми произведениями своего труда, которые еще не отобраны от них, и не идти на войны до тех пор, пока их не посылают. Право гражданское есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землею и капиталами. Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать, вешать всех тех людей, которых они считают нужным ссылать, заточать, вешать; для людей же ссылаемых, заточаемых и вешаемых есть право не быть изгнанными, заключенными, повешенными до тех пор, пока это тем, кто имеет возможность это делать, не покажется нужным. То же самое и по международному праву: это право Польши, Индии, Боснии и Герцеговины жить независимо от чужих властей, но только до тех пор, пока люди, распоряжающиеся большими количествами войска, не решат иначе. Так это ясно для всякого человека, думающего не по атрибутивно-императивным переживаниям, а по общему всем людям здравому смыслу. Для такого человека ясно, что то, что скрывается под словом «право», есть не что иное, как только самое грубое оправдание тех насилий, которые совершаются одними людьми над другими.

Но права эти определяются законами, говорят на это «ученые». Законами? да, но законы-то эти придумываются теми самыми людьми, будь они императоры, короли, советники императоров и королей, или члены парламентов, которые живут насилиями и потому ограждают эти насилия устанавливаемыми ими законами. Они же, те же люди и приводят эти законы в исполнение, приводят же их в исполнение до тех пор, пока законы эти для них выгодны, когда же законы эти становятся невыгодны им, они придумывают новые, такие, какие им нужно.

Ведь все дело очень просто: есть насилующие и насилуемые, и насилующим хочется оправдать свое насилие. И вот свои распоряжения о том, как они в данном случае и в данное время намерены насиловать людей, они называют законами, разрешение же, которое они сами себе дают совершать свои насилия, и предписания насилуемым делать только то, что не запрещается им, называют правом.

И тысячи и тысячи молодых людей старательно изучают все эти глупости – еще не беда бы была, если бы только глупости, но гадости, на которых строится этот грубый и губительный обман, и большие миллионы простых людей, доверяя тому, что им внушают «ученые», безропотно подчиняются той неестественной подавленной жизни, которая слагается для них вследствие этого проповедуемого и признаваемого «учеными» людьми обмана.

Когда какой-нибудь шах персидский, Иоанн Грозный, Чингисхан, Нерон режут, бьют людей тысячами, это ужасно, но все-таки не так ужасно, как то, что делают г-да Петражицкие и им подобные. Эти убивают не людей, а все то святое, что есть в них.

Нехорошо суеверие и отчасти обман какой-нибудь разносимой по народу чудотворной иконы матушки царицы небесной, но в этом суеверии и обмане есть некоторая поэзия, кроме того обман этот вызывает все-таки добрые чувства в людях, но в суеверии и обмане «права» нет ничего, кроме самого гадкого мошенничества, желания не только скрыть от людей сознаваемую всеми нравственно-религиозную истину, но извратить ее, выдать за истину самые жестокие и противные нравственности поступки: грабежи, насилия, убийства.

Поразительны при этом и дерзость, и глупость, и пренебрежение к здравом смыслу, с которыми эти г-да ученые вполне спокойно и самоуверенно утверждают, что тот самый обман, который более всего другого развращает людей, нравственно воспитывает их. Ведь говорить это можно было и то с грехом пополам, когда происхождение «права» признавалось божественным, теперь же, когда то, что называется «правом», выражается в законах, придумываемых или отдельными людьми, или спорящими партиями парламентов, казалось бы, уже совершенно невозможно признавать постановления «права» абсолютно справедливыми и говорить о воспитательном значении «права». Главное же говорить о воспитательном значении «права» нельзя уже потому, что решения «права» приводятся в исполнение насилиями, ссылками, тюрьмами, казнями, т. е. поступками самыми безнравственными. Говорить теперь об этическом, воспитательном значении «права» все равно, что говорить (да и говорили это) об этическом воспитательном значении для рабов власти рабовладельцев. Мы теперь в России с полной очевидностью видим это воспитательное значение «права». Видим, как на наших глазах развращается народ, благодаря тем неперестающим преступлениям, которые – вероятно, оправдываемые «правом» – совершаются русскими властями. Развращающее влияние деятельности, основанной на «праве», особенно резко заметно теперь в России, но то же самое всегда и везде есть, было и будет, где есть, – а оно везде есть – признание законности всякого рода насилий, включающих и убийство, основанных на «праве».

Да, воспитательное значение «права»!

Едва ли в каком-либо другом случае доходили до таких пределов и наглость лжи и глупость людей.

Этическое воспитательное значение «права»! Ведь это ужасно. Главная причина безнравственности людей нашего христианского мира это этот ужасный обман, который называется «правом», а они говорят о воспитательном значении «права».

Ведь никто не станет спорить о том, что самые первые, невысокие требования нравственности, не говоря уже о любви, состоят в том, чтобы не делать другому, чего не хочешь, чтоб тебе делали, сострадать бедному, голодному, прощать обиды, не грабить людей, не присваивать одним людям того, на что другие имеют одинаковое с ними право, вообще не делать того, что сознается злом всяким неиспорченным разумным человеком. И что же, как образец справедливости и исполнения нравственных требований, самым торжественным образом делается людьми, считающими сами себя учителями, руководителями людей? Охранение богатств крупных земельных собственников, фабрикантов, капиталистов, наживших свои богатства захватом земли, естественно долженствующей быть общей, или ограблением трудов рабочих, поставленных вследствие отнятия земли в полную зависимость от капиталистов; охранение такое усердное, что когда [кто] либо из ограбленных, забитых, обманутых, со всех сторон спаиваемых одуряющими напитками людей как-нибудь присвоит себе 0,0000001 предметов, которые постоянным грабежом отняты у него и его товарищей, его по «праву» судят, запирают, ссылают.

Живет владелец тысячи десятин земли, т. е. человек, противно всякой самой несомненной справедливости завладевший один естественным достоянием многих, в особенности тех, которые живут на этой земле, т. е. явно ограбивший и не перестающий грабить их. И вот один из этих огрубляемых людей, безграмотный, одуренный ложной верой, передаваемой ему из рода в род, спаиваемый правительством водкой, нуждающийся в удовлетворении самых первых жизненных потребностей, идет ночью с топором в лес и срубает дерево, необходимое ему или для постройки, или для того, чтобы на вырученные деньги купить самое необходимое. Его ловят. Он нарушил «право» владетеля 1000 десятин леса, знатоки «права» судят его и сажают в тюрьму, оставляя голодную семью без последнего работника. То же совершается везде, в сотнях, тысячах таких случаев в городах, заводах и фабриках.

Казалось бы, что не может быть нравственности без справедливости, доброты, сострадания, прощения обид. Тут все это нарушается во имя «права». И такие-то дела, совершаемые на основании «права» ежедневно повсюду тысячами, нравственно воспитывают людей!

Воспитательное, этическое влияние «права»?!

Нет ничего – даже не исключая богословия, которое так неизбежно развращало бы, не могло бы не развращать людей.

Можно только удивляться тому, как, несмотря на это постоянное и усиленное с двух сторон развращение народа, еще удержалось в нем истинное понимание справедливости, уже совершенно потерянное нерабочими сословиями.

«Если ученые господа, знающие все божеские и человеческие законы, при том ни в чем не нуждающиеся, богатые, считают, что надо бедняка, который по нужде, или даже по глупости, пьянству, невежеству срубил в лесу дерево или унес из завода на 2 рубля товару, посадить в тюрьму и не прощать, а морить с голоду его семью, то что же мне-то голому, безграмотному делать, когда у меня сведут лошадь. Судить, и не то что засудить, а убить конокрада’» – Так должны бы рассуждать люди из народа, но они, несмотря на все развращение, которому подвергаются от «права» и богословия, преимущественно от «права», все-таки удерживают настоящие нравственные человеческие черты, которых нет и помину людей, устанавливающих «права» и живущих по ним.

Кант говорил, что болтовня высших учебных заведений есть большей частью соглашение уклоняться от решения трудных вопросов, придавая словам изменчивый смысл. Но мало того, что эта болтовня ученых имеет целью уклонение от решения трудных вопросов, болтовня эта, как это происходит при болтовне о «праве», имеет часто еще самую определенную безнравственную цель – оправдание существующего зла.

Так это и в нравственном отношении, но и с точки зрения разумности вера в какую-нибудь чудотворную матушку царицу небесную, или в канонизированную на днях Жанну д’Арк все-таки не так нелепа, как вера в атрибутивные, императивные переживания и т. п. Казалось бы, в наше время уже и явная неточность, софистичность самых понятий и искусственность несуществующих выдуманных слов для их выражения должны бы сразу отталкивать свежие, молодые умы от занятия такими предметами. Но по вашему письму вижу, что и теперь то же самое, что было 60 лет тому назад. Я ведь сам был юристом и помню, как на втором курсе меня заинтересовала теория права, и я не для экзамена только начал изучать ее, думая, что я найду в ней объяснение того, что мне казалось странным и неясным в устройстве жизни людей. Но помню, что чем более я вникал тогда в смысл теории права, тем все более и более убеждался, что или есть что-то неладное в этой науке, или я не в силах понять ее; проще говоря, я понемногу убеждался, что кто-то из нас двух должен быть очень глуп: или Неволин, автор энциклопедии права, которую я изучал, или я, лишенный способности понять всю мудрость этой науки. Мне было тоща 18 лет, и я не мог не признать того, что глуп я, и потому решил, что занятия юриспруденцией свыше моих умственных способностей, и оставил эти занятия. Теперь же, занятья десятками лет совсем другими интересами, я как-то забыл о науке «права», и даже мне смутно представлялось, что большинство людей нашего времени уже выросли из этого обмана. Но по вашему письму я, к сожалению, вижу, что «наука» эта все еще существует и продолжает совершать свое злотворное дело. И потому я рад случаю высказать об этой науке то, что теперь о ней думаю, и полагаю, что думаю не один я, а вместе с очень многими и многими.

Не стану советовать профессорам разных «прав», проведшим всю жизнь в изучении и преподавании этой лжи и устроившим на этом преподавании свое положение в университетах и академиях и часто наивно воображающим, что, преподавая свои мотивационные действия этических переживаний и т. п., они делают что-то очень важное и полезное, не стану таким людям советовать бросить это дурное занятие, как не стану советовать это священникам, архиереям, проведшим, как и эти господа, всю жизнь в распространении и поддерживании того, что они считают необходимым и полезным. Но вам, молодому человеку, и всем вашим товарищам не могу не советовать как можно скорее, пока голова ваша не совсем запуталась и нравственное чувство не совсем притупилось, бросить это не только пустое и одуряющее, но и вредное и развращающее занятие.

Вы пишете, что г-н Петражицкий в своих лекциях упоминает о том, что он называет моим учением. Учения у меня никакого нет и не было. Я ничего не знаю такого, чего не знали бы все люди. Знаю же я со всеми людьми, с огромным большинством людей всего мира то, что все люди свободные, разумные существа, в душу которых вложен один высший, очень простой, ясный и доступный всем закон, не имеющий ничего общего с предписаниями людей, называемыми правами и законами. Высший закон этот, самый простой и доступный всякому человеку, состоит в том, чтобы любить ближнего, как самого себя, и потому не делать другому того, чего не хочешь себе. Закон этот так близок сердцу человеческому, так разумен, исполнение его так несомненно устанавливает благо как отдельного лица, так и всего человечества и так одинаково был провозглашен закон этот всеми мудрецами мира, от Ведантистов Индии, Будды, Христа, Конфуция до Руссо, Канта и позднейших мыслителей, что если бы не те коварные и зловредные усилия, которые делали и делают богословы и правоведы для того, чтобы скрыть этот закон от людей, закон этот уже давно был бы усвоен огромным большинством людей, и нравственность людей нашего времени не стояла бы на такой низкой степени, на которой она стоит теперь.

Так вот те мысли, которые вызвало во мне ваше письмо и которые я очень рад случаю высказать.

Письмо это мне бы хотелось напечатать. Если вы разрешите это, я бы напечатал его с вашим письмом.

27 Апр.1909 г., Ясная Поляна

О значении русской революции

«Мы живем в важное время. Никогда людям не предстояло столько дела. Наш век есть век революции в лучшем смысле этого слова, – не материальной, но нравственной революции. Вырабатывается высшая идея общественного устройства и человеческого совершенства. Мы не доживем до жатвы, но сеять с верой есть великое счастье».

Чаннинг

«Поклонники пользы не имеют иной нравственности, кроме нравственности выгоды, и иной религии, кроме религии материального блага. Они нашли тело человека изуродованным и истощенным нищетой и в своем необдуманном рвении сказали себе: «давайте, излечим это тело; когда оно будет сильно, жирно, хорошо упитано, то душа вернется в него». А я говорю, что излечить это тело можно только излечив душу. В ней корень болезни, и телесные недуги являются лишь внешними проявлениями этой болезни. Современное человечество умирает от отсутствия общей веры, общей идеи, связующей землю с небом, вселенную с Богом. От отсутствия этой религии духа, от которой остались лишь пустые формы и безжизненные формулы, от полного отсутствия чувства долга, способности жертвовать собою, человек, подобно дикарю, пал, распростертый во прах, и воздвиг на пустом алтаре идол «выгоде». Деспоты и князья мира сего стали его первосвященниками. От них-то и возникла отвратительная формула морали выгоды, гласящая: «каждый только для своих, каждый только для себя».

Іосиф Мадзини

«Видя толпы народа, он сжалился над ними, что они были изнурены и рассеяны, как овцы, не имеющие пастыря».

Мф. IX, 36

В России совершается революция, и весь мир с напряженным вниманием следит за ней, угадывая и стараясь предвидеть, к чему ведет и приведет русских людей эта революция.

Предугадать и предвидеть это для посторонних зрителей, наблюдающих русскую революцию извне, может быть, и интересно и важно, – для нас же, русских людей, переживающих эту революцию, совершающих ее, главный интерес не в предугадывании того, что будет, а в наиболее ясном и твердом определении того, что нам, русским, надо делать в то огромной важности для нас, грозное и опасное время, которое мы переживаем.

Всякая революция есть всегда изменение отношения народа к власти.

Такое изменение происходит теперь в России, и изменение это совершаем мы, все русские люди.

И потому, для того чтобы нам знать, как именно мы можем и должны изменить свое отношение к власти, необходимо понять сущность власти, в чем она состоит, как она возникла и какое наилучшее отношение к ней.

I

Всегда, во всех народах, происходило одно и то же. Среди людей, занятых необходимым, свойственным всем людям делом кормления себя и своих семей либо охотой (звероловы), либо прирученными животными (кочевники), либо земледелием, всегда появлялись люди – иногда своего народа, иногда чужого, которые силою отнимали у трудящихся плоды их трудов: сначала грабили, потом порабощали их и требовали с них или работу на себя или дани. Так это происходило в древности, происходит и теперь в Африке и Азии. И всегда и везде трудящиеся, занятые своим привычным, неизбежно необходимым и неотрывным делом борьбы с природой для пропитания себя и взращения своих детей, хотя несравненно более многочисленные и всегда более нравственные, чем завоеватели, покорялись завоевателям и исполняли их требования.

Покорялись они потому, что при свойственном всем людям вообще отвращении от борьбы с людьми, в особенности же людям, занятым серьезным трудом с природой для поддержания существования себя и семьи, люди эти предпочитали нести последствия совершаемых над ними насилий отрыванию себя от необходимого привычного и любимого ими дела.

Тут, конечно, не было никаких договоров Гуго Гроция или Руссо, которыми объяснялись отношения подвластных к властвующим. Точно так же не было и не могло быть соглашения людей, как это представляет себе Спенсер в его «Principles of Sociology» о том, как наилучшим способом устроиться в общественной жизни, но всегда выходило самым естественным образом то, что когда одни люди насиловали других, то насилуемые предпочитали не только перенесение многих тяжестей, но часто великих бедствий, заботам и усилиям, нужным для противодействия насильникам, тем более что завоеватели брали на себя обязанность защищать покоренный народ от внутренних и внешних нарушителей спокойствия. И потому всегда было то, что большинство людей, занятых необходимым для них, как и для всех животных, трудом прокармливания себя и своих семей, не только без борьбы переносило все неизбежные неудобства, тягости и даже жестокости властителей, но и подчинялось им, признавая своей обязанностью исполнение всех их требований.

Говоря об образовании первоначальных обществ, всегда забывают то, что не только самые многочисленные и самые необходимые, но и самые нравственные члены общества – это всегда те, которые своим трудом поддерживают жизнь всех остальных и что таким людям всегда естественнее, вместо того чтобы отрываться от необходимого дела – поддержания жизни себя и своих семей – для борьбы с насилием, подчиняться насилию и нести все сопряженные с ним тяжести. Так это и теперь, когда мы видим бирманцев, египетских феллахов и буров, подчиняющихся англичанам, бедуинов – французам; так это тем более было в старинные времена.

В последнее время в том весьма распространенном теперь странном учении, которое называется наукой социологии, утверждается, что отношения людей в обществе сложились и складываются на основании экономических условий. Но такое утверждение есть только установка, вместо очевидной и ясной причины явления, одного из его последствий. Причина тех или иных экономических условий всегда была и не может быть ни в чем ином, как только в насилии одних людей над другими; экономические же условия суть последствия насилия и потому никак не могут быть причиной отношений между людьми.

Всегда было то, что люди недобрые, любящие праздность и завистливые – Каины нападали на земледельцев – Авелей – и, угрожая убийством и убивая, пользовались трудами работающих людей. Люди же добрые, смирные и трудолюбивые, вместо того чтобы бороться с насильниками (чего они отчасти не хотели, отчасти не могли сделать, не прекращая труда кормления себя и своих ближних), считали для себя наилучшим повиноваться им. На этих-то насилиях злых над добрыми, а никак не на экономических условиях, и основались, и основываются, и держатся до сих пор все существующие человеческие общества.

II

С самых древних времен и у всех народов мира отношение людей властвующих и подвластных основывалось на насилии. Но отношение это, как и всё в мире, постоянно изменялось и изменяется. Изменяется оно по двум причинам: во-первых, потому, что власть, то есть люди праздные, пользующиеся властью, по мере упрочения и продолжения власти всё более и более развращаются, становятся неразумными и жестокими, и требования их становятся всё более и более вредными для подвластных, и, во-вторых, потому, что одновременно с развращением властителей всё более и более уясняется для подвластных безумие и вред их повиновения развратившейся власти.

Развращаются же властвующие люди всегда, во-первых, потому, что люди эти по самому характеру своему люди безнравственные, предпочитающие праздность и насилие труду, завладев властью и пользуясь ею для удовлетворения своих похотей и страстей, всё более и более отдаются своим страстям и порокам; во-вторых, потому, что похоти и страсти, встречая у обыкновенных людей препятствия для своего удовлетворения, у властвующих не только не встречают таких преград и не вызывают осуждения, а, наоборот, восхваляются всеми приближенными. Приближенным большею частью выгодно безумие их властителей, и, кроме того, им приятно думать, что те добродетели и мудрость, которым только и свойственно подчиняться разумным людям, находятся в тех людях, которым они подчиняются, и потому пороки властителей, восхваляемые как добродетели, разрастаются до ужаснейших размеров.

Вследствие этого и доходят коронованные и некоронованные властители народов до тех ужаснейших пределов безумия и порока, до которых доходили Нероны, Карлы, Генрихи, Людовики, Иоанны, Петры, Екатерины, Мараты.

Но не это одно. Если бы властители довольствовались одним личным развратом, пороками, они бы не были так вредны; но праздным, пресыщенным и развращенным людям, каковы бывали и бывают властители, надо жить чем-нибудь, иметь цели, достигать их. Иных же целей у этих людей не может быть, как только цели достижения всё большей и большей славы. Во всех других страстях предел пресыщения наступает очень скоро. Только страсть славолюбия не имеет пределов, и потому почти все властители всегда стремились и стремятся к славе и преимущественно военной, как единственно доступной людям развращенным, не знающим настоящего труда и неспособным в нему. Для войн же, которые затевают властители, нужны деньги, войска и, главное, убийство людей. Вследствие же всего этого положение подвластных становится всё тяжелее и тяжелее.

И наконец тяжесть эта доходит до такой степени, при которой подвластные уже не могут по-прежнему продолжать подчиняться власти и стараются изменить свое отношение к ней.

III

Такова одна причина изменения отношения властителей и подвластных.

Другая, еще более сильная причина этого изменения в том, что подвластные, признавая над собой право власти и привыкнув подчиняться ей, с распространением просвещения и уяснения нравственного сознания начинают видеть и чувствовать не только всё бòльшую и бòльшую материальную зловредность власти, но и то, что подчинение власти становится безнравственным делом.

Молодой Лев Толстой – офицер

Возможно было народам за тысячу, пятьсот лет тому назад, повинуясь своим властителям, избивать целые населения чужих народов ради завоевания или ради династических или фанатически-религиозных целей: рубить головы, пытать, четвертовать, запирать в клетки, истреблять или обращать в рабство целые населения. Но в XIX и XX веках подвластные люди, просвещенные христианством или выросшими из него гуманитарными учениями, уже не могут без укора совести повиноваться власти, требующей участия в убийстве людей, защищающих свою свободу, как китайская война, бурская, филиппинская; не могут уже, как прежде, с спокойной совестью чувствовать себя участниками тех насилий и казней, которые совершаются теперь всеми правительствами в своих государствах.

Так что насильническая власть, по мере своего продолжения, с двух концов уничтожает сама себя: уничтожает себя своей всё увеличивающейся развращенностью властителей и вытекающей из нее всё большей и большей тяжестью для подвластных, и своим всё большим и большим отступлением от всё развивающихся и разъясняющихся нравственных требований подвластных. И потому при существовании насильнической власти неизбежно должен наступить момент, когда отношение народа к власти должно измениться. Момент этот может наступить раньше или позже, смотря по степени и по быстроте развращения власти, по степени ее хитрости, по более или менее спокойному или беспокойному темпераменту народа и даже в зависимости от географического положения народа, содействующего или препятствующего общению людей между собою; но рано или поздно момент этот неизбежно наступает и должен наступить для всех народов. Для западных народов, возникших на развалинах Римской империи, момент этот наступил давно. Борьба народа с властью началась еще в Риме, продолжалась и во всех наследовавших Риму государствах, продолжается и теперь. Для восточных народов: Турции, Персии, Индии, Китая момент этот не наступил еще. Для русского же народа он наступил именно теперь.

Русский народ стоит теперь перед страшным выбором: продолжать ли, несмотря на все претерпеваемые от него бедствия, повиноваться, по примеру восточных народов, своему неразумному и развращенному правительству или, как до сих пор поступали все западные народы, признавшие вред существующего правительства, свергнуть его силою и установить новое.

Такой выбор представляется самым естественным людям нерабочих классов русского народа, находящимся в общении с высшими достаточными классами западных народов и считающим благом то военное могущество и успех промышленности, торговли и технических усовершенствований и тот внешний блеск, до которого, при своих измененных управлениях дошли западные народы.

IV

Большинство русских людей нерабочих классов вполне уверено, что русский народ в момент наступившего теперь для него кризиса не может ничего сделать лучшего, как идти по пути, по которому шли и идут западные народы, то есть бороться с властью, ограничивать ее и передавать ее всё более и более в руки всего народа.

Справедливо ли такое мнение и хороша ли такая деятельность?

Достигли ли западные народы, в продолжение сотен лет шедшие по этому пути, того, к чему они стремились? Избавились ли они на этом пути от тех бедствий, от которых они хотели избавиться?

Западные народы, как и все народы, начали с того, что покорились тем властителям, которые требовали от них подчинения, предпочитая подчинение борьбе с властью. Но власть эта, в лице Карлов Великих, Пятых, Филиппов, Людовиков Генрихов VIII, всё более и более развращаясь, дошла до такой степени, при которой западные народы не могли долее переносить ее. Западные народы возмущались в различное время против своих властителей и боролись с ними. Борьба эта проявлялась различно в различные времена и в различных местах, но выражалась она всегда одним и тем же: междоусобными войнами, грабежами, убийствами, казнями и кончалась тем, что свергалась прежняя власть и устанавливалась новая. Но когда и новая власть становилась так же тяжела для народа, как и сверженная, свергалась и эта и устанавливалась еще новая, которая, по тем же неизменным свойствам власти, становилась так же вредна, как и прежняя. Так, например, во Франции в продолжение семидесяти лет было одиннадцать перемен власти: Бурбоны, Конвент, Директория, Бонапарт, Империя, опять Бурбоны, Республика, Людовик-Филипп, опять Республика, опять Бонапарт, опять Республика. Замена старых властей новыми совершалась и среди других народов, хотя и не с такой быстротой и резкостью, как во Франции. Замены эти большею частью не улучшали положения народов, и потому люди, совершавшие эти замены, не могли не прийти к мысли о том, что бедствия, испытываемые ими, происходят не столько от свойства лиц, пользующихся властью, сколько оттого, что существует власть немногих над многими. И потому люди старались обезвредить власть ограничением ее. И ограничение это в виде выборных сословных палат было введено в различных государствах.