Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 6. Казаки"

Въ Гребенской станицѣ былъ праздникъ. Кромѣ казаковъ, бывшихъ въ походѣ, или на кордонахъ весь народъ проводиль день на улицѣ. —

Собравшись кучками, сѣдые, бородатые, съ загорѣлыми и строгими лицами старики, опираясь на посошки, стояли и сидѣли около станичного правленiя, или на завалинахъ хатъ, грѣясь на весеннемъ солнышкѣ и спокойно-мѣрными голосами бесѣдовали о старинѣ, объ общественныхъ дѣлахъ, объ урожаяхъ и о молодыхъ ребятахъ. Проходя мимо стариковъ, бабы пріостанавливались и низко кланялись, молодые казаки почтительно уменьшали шагъ и снимали попахи. Старики замолкали, строго насупивъ брови, – осматривали проходящихъ и, медленно наклоняя голову, тоже всѣ приподнимали шапки. —

Старыя казачки сидѣли по крылечкамъ хатъ, или выглядывая въ окошечки, молодыя бабы и дѣвки въ яркоцветныхъ атласныхъ бешметахъ съ золотыми и серебряными монистами и въ бѣлыхъ платкахъ, обвязывавшихъ все лицо до самыхъ глазъ, расположившись въ тѣни отъ косыхъ лучей солнца на землѣ передъ хатами, на бревнахъ у заборовъ, грызя сѣмя, громко смѣялись и болтали. Нѣкоторыя держали на рукахъ грудныхъ дѣтей и, разстегивая бешметъ, кормили ихъ, или заставляли ползать вокругъ себя по пыльной дорогѣ.

Мальчишки и дѣвчонки на площади и у станичныхъ воротъ съ пискомъ и крикомъ играли въ мячъ; другіе, подражая большимъ, водили хороводы и тоненькими несмѣлыми голосами пищали пѣсни.

Льготные, писаря и вернувшіеся домой строевые казаки, молодые парни въ нарядныхъ черкескахъ, обшитыхъ галунами, сцѣпившись рука съ рукой, ходили по улицамъ, останавливаясь то подлѣ однаго, то подлѣ другаго кружка казачекъ, молодецки подкидывая головой попаху, оправляя кинжалъ и заигрывая.

Кое-гдѣ на корточкахъ около знакомаго дома сидѣли кунаки – сухіе, краснобородые, босые Чеченцы, пришедшіе изъ-за Терека полюбоваться на праздникъ и, покуривая изъ коротенькихъ трубочекъ, перекидывались быстрыми гортанными звуками. На улицахъ, между однообразными деревянными хатами съ высокими камышевыми крышами и рѣзными крылечками, было сухо, въ воздухѣ тепло и неподвижно, на небѣ прозрачно, голубо и ясно. Бѣло-матовый хребетъ снѣжныхъ горъ, виднѣвшійся отовсюду, казался близокъ и розовѣлъ отъ заходящаго солнца. Изрѣдка отъ горъ, по рѣдкому воздуху, долеталъ дальній звукъ пушечнаго выстрѣла и въ камышевой степи и въ садахъ за станицей съ разныхъ сторонъ откликались фазаны. Еще дѣвки не начинали хороводовъ, ожидая сумерекъ, казаки не расходились по хатамъ справлять праздникъ и весь народъ спокойно толпился на улицахъ, когда на площадь шагомъ выѣхали два вооруженные верховые, и вниманіе дѣвчонокъ, мальчишекъ, бабъ, дѣвокъ и даже стариковъ обратилось на нихъ.[44]44
  Здесъ на полях: Казаки недоброжелательно принимали новыхъ гостей.


[Закрыть]

Одинъ изъ верховыхъ былъ плотный черноглазый красный казакъ лѣтъ 30 съ окладистой бородой, широкимъ рубцомъ черезъ носъ и щеку и необычайно развитыми грудью и плечами. Онъ сидѣлъ нѣсколько бокомъ на сытомъ сѣромъ кабардинцѣ, твердо ступавшемъ по жесткой дорогѣ, весело поводившемъ острыми ушами и подкидывавшемъ тонкой глянцовитой холкой и красивой головой въ серебряной уздечкѣ. Все въ этомъ всадникѣ, отъ широкой загнутой назадъ попахи до шитой шелками и серебромъ сѣдельной подушки, изобличало охотника и молодца. Ружье въ чехлѣ, серебряная шашка, кинжалъ, пистолеты, натруска, свернутая за сѣдломъ бурка, ловко прилаживались около него и показывали, что онъ ѣхалъ не изъ мирнаго и не изъ ближняго мѣста. Въ этой боковой посадкѣ, въ движеніи руки, которой онъ шутя похлопывалъ плетью подъ брюхо лошади, а особенно въ его блестящихъ, бѣгающихъ, узкихъ глазахъ чувствовалось что то кошачье, порывистое. Чувствовалось, что въ одно мгновенье вмѣсто этой щегольской небрежности онъ могъ слиться однимъ кускомъ съ лошадью, перегнуться на сторону и понестись какъ вѣтеръ, что въ одно мгновенье, вмѣсто игриваго похлопыванья плетью, эти широкія руки могли выхватить винтовку, пистолетъ или шашку и вмѣсто самодовольнаго веселья, въ одно мгновенье глаза могли загорѣться хищнымъ гнѣвомъ, или необузданнымъ восторгомъ. Другой былъ еще совсѣмъ молодой, очень красивый казаченокъ съ румяными налитыми щеками, бѣлымъ пушкомъ на бородѣ и узкими голубыми глазами. Онъ былъ бѣдно одѣтъ, и конь подъ нимъ былъ ногайской, худой; но въ посадкѣ и чертахъ его было замѣтно что-то ранне спокойное и изящное. Что-то сильно занимало молодаго казаченка; онъ пристально вглядывался въ толпу дѣвокъ, собравшихся на углу площади, и безпокойно поталкивалъ лошадь.

Проѣзжая мимо стариковъ, казаки приподняли попахи. Старшій казакъ оглядывался кругомъ, какъ будто говоря: «видали молодца?» и всѣмъ кланялся.

– «Что много Нагайскихъ табуновъ угналъ, батяка Епишка? А?» сказалъ, обращаясь къ нему, приземистый старикъ съ нахмуреннымъ мрачнымъ взглядомъ и бѣлой бородой, доходившей ему до грудей. Это былъ извѣстный по всему околодку колдунъ казакъ Черный.

– «Ты не бось пересчиталъ, дѣдука, коли спрашиваешь», недовольно, но смущенно отвѣчалъ Епишка и, встряхнувъ попахой, отвернулся отъ него.

– «То-то парня-то напрасно за собой дурно водишь», проговорилъ старикъ. «Доѣздятся казаки! Что дороже коня»!

Епишка пріостановился и внимательно прислушивался къ словамъ колдуна. «Вишь чортъ, все знаетъ», сказалъ онъ и плюнулъ.

Но, подъехавъ къ кружку дѣвокъ, озабоченное выраженье его лица мгновенно перешло въ счастливо разгульное.

– «Здорово дневали, дѣвки?» крикнулъ онъ сильнымъ заливистымъ голосомъ, «Состарѣлись безъ меня небось, вѣдьмы!»

«Закусокъ купи дѣвкамъ то! Много ли бурокъ привезъ? Здорово, дядя!» радостно заговорили дѣвки, приближаясь къ нему, какъ только онъ подъѣхалъ.

– «Вотъ съ Киркой на ночку погулять прилетѣли съ кордона», отвѣчалъ Епишка, наѣзжая на дѣвокъ.

– «И то Степка твоя исплакалась безъ тебя», визгнула одна дѣвка, локтемъ толкая Степку, и залилась звонкимъ смѣхомъ.

«Чихиркю дѣвкамъ купи», сказала другая.

– «Ну те къ чорту! Куда лѣзешь? Что топчешь лошадью то», говорила третья, замахиваясь рукой на его лошадь, которую онъ, джигитуя, поворачивалъ между ними.

– «Становись въ стремя, въ горы увезу, мамочка. Ужъ поцѣлую-жъ! такъ крѣпко, что ну!» говорилъ Епишка и смѣялся.

Товарищъ его тоже остановился подлѣ дѣвокъ и, улыбаясь словамъ Епишки, не спуская блестящихъ глазъ, смотрѣлъ на высокую стройную дѣвку, которая, сидя на завалинкѣ, смѣялась на него своими черными глазами. – Онъ нѣсколько разъ собирался заговорить съ ней, но дѣвка отворачивалась отъ него.

– «Ты чего прiѣхалъ?» спросила она его.

– «На тебя посмотреть, мамука Марьянка, съ кордона выпросился», сказалъ онъ ей и весь закраснѣлся.

– «Легко ли? Не видали!» отвѣчала Марьяна и, подойдя къ невѣсткѣ, которая держала на рукахъ груднаго ребенка, вдругъ жадно начала цѣловать этаго ребенка, изрѣдка косясь на молодаго казака.[45]45
  Здесь на полях другим почерком: Придешь гулять, М.? Закусокъ. куплю. – Некогда. – Аль офицеру обѣщала? – Некогда. – Такъ я приду къ вамъ. – Пожалуй приходи. Онъ пришелъ. М. сидѣла въ хатѣ съ офицеромъ. – К. пошелъ гулять. Рано утромъ дали знать о партiи.


[Закрыть]

Казаки, постоявъ немного, поѣхали по домамъ поставить коней, снять ружья, и тотчасъ обѣщались вернуться играть съ дѣвками всю ночь до ранняго утра.

Прiѣхавшiе казаки были сосѣди. Они, свернувъ въ боковую улицу, вмѣстѣ подъѣхали къ двумъ хатамъ, которыя стояли рядомъ, и слѣзли съ коней. —

– «Приходи скорѣй, Кирка! Дорвались, братъ!» крикнулъ своимъ заливистымъ басомъ старшiй, осторожно проводя своего коня сквозь плетеные ворота. «Здорово, Улита!» обратился онъ къ невѣсткѣ, которая сбѣгала по сходцамъ чтобы принять коня. «Поставь къ сѣну, мамочка, да не разсѣдлывай мотри, – опять поѣду», прибавилъ онъ, приподнимая папаху въ отвѣтъ на низкiй поклонъ жены брата. —

– «Что мой-то здоровъ ли, батяка?» спросила она. —

– «Чего ему дѣлается, Фомушкины боченокъ привезли, онъ и такъ пьянъ надуется, въ станицу нече ѣздить», отвѣчалъ батяка Епишка, поднимаясь по сходцамъ.

– «Да чихирю, баба, принесь», крикнулъ онъ. Живо!»

Батяка Епишка былъ второй братъ одной изъ самыхъ старыхъ по роду и зажиточныхъ казачьихъ семей Гребенскаго полка. – Дѣдъ его Илясъ Широкой еще во времена совершенно вольнаго казачества долго служилъ по выбору атаманомъ, бился съ горцами, имѣлъ много ранъ, былъ жалованъ Царицей и имѣлъ холопей, отецъ его, дѣдука Иванка, нѣсколько разъ былъ избираемъ обществомъ въ станичныя и полковыя должности, но всегда отказывался за одиночествомъ и всю жизнь служилъ простымъ казакомъ, занимаясь хозяйствомъ и охотой. Несмотря на то, старикъ, котораго еще теперь многіе помнили, пользовался высокимъ уваженіемъ всего народонаселенія за свою строгость нрава, хлѣбосольство и мудрость совѣтовъ. Когда онъ умеръ, старшій сынъ Давыдъ былъ уже женатымъ хозяйственнымъ казакомъ и принялъ въ руки хозяйство; меньшой и любимый сынъ Епишка былъ еще холостымъ, развеселымъ и отчаяннымъ парнемъ и, не вступаясь въ наслѣдство, тотчасъ по смерти отца предался вполнѣ удалой казачей жизни съ пьянствомъ, побочничествомъ, воровствомъ и грабежами. – Старшій братъ Давыдъ былъ человѣкъ степенный и темный, какъ говорили про него въ станицѣ. Онъ крѣпко держалъ вѣру, велъ хорошо хозяйство, любилъ выпить, дѣтей и бабу училъ какъ слѣдуетъ, службу несъ исправно, но ни на службѣ, ни въ домашнемъ быту не пошелъ по отцу и дѣду, онъ не имѣлъ вѣсу, былъ рохля, такъ ничего; его забывали и ни въ какую должность бы не выбрали, ежели бы еще были времена выборовъ. Епишка напротивъ былъ любимецъ всей станицы и даже по всему полку его давно знали. – Хоть старики и покачивали головами, глядя на его бравшихся, Богъ знаетъ откуда, кабардинскихъ коней и серебряныя шашки, на его ястребовъ и собакъ и князей кунаковъ, которые изъ кумыковъ и изъ Чечни пріѣзжали къ нему въ гости, хоть и говорили, что онъ вѣры не держитъ и конину ѣстъ у Татаръ и съ Русскими обмирщился, хоть и сбивалъ онъ по всему полку съ пути бабъ и дѣвокъ, но старики радовались, глядя на него, гордились имъ, слушая станичные толки про его лихія дѣла за рѣкой и въ степи и въ горахъ, куда онъ пробирался. Бабы и дѣвки любили его зa подарки, за мастерство пѣть и за то, что онъ любилъ ихъ. Кромѣ того общій голосъ про него по околотку говорилъ, что онъ хотя и чортъ сорви-голова, а ужъ такъ простъ, что дитя малое не обидитъ, послѣднюю рубаху отдастъ.

Товарищъ и сосѣдъ Епишки, молодой казаченокъ Кирка былъ человѣкъ бѣдный и сирота. Онъ еще ребенкомъ 5 лѣтъ остался у матери послѣ смерти отца. Старуха въ бѣдности взростила его и собрала въ казаки. Она любила его, какъ любятъ дѣтище, на которое положена вся жизнь матери. Она не могла нарадоваться на своего Кирушку, и всѣ сосѣди и станичники знали малаго за парня почтительнаго, смирнаго и умнаго. Объ одномъ горевала мать, что связался съ сосѣдомъ ея Кирушка, какъ бы дурному не научилъ его нехристь то этотъ. – А теперь бы только женить мнѣ его, такъ и умереть можно спокойно, – думала она.

Кирка, поставивъ лошадь, поѣлъ рыбки сушеной и лепешки, которыя ему принесла мать, и, захвативъ въ рукавъ черкески горсть сѣмечекъ, побѣжалъ къ сосѣду. —

– «Пей!» закричалъ ему Епишка, подавая налитую чапурку вина. Казаченокъ перекрестился, выпилъ, Епишка допилъ остальное, отеръ рукавомъ бороду и оба пошли на площадь.

– «Слыхалъ, что Черный про коней сказалъ?» спросилъ Епишка, когда они вышли. —

– Про Ногайскихъ то? возразилъ Кирка. —

– «А то про какихъ же? Что, баитъ, много ли табуновъ угналъ? Вѣдь это про вчерашнихъ. Все знаетъ, чортъ! Пойти чихиремъ поклониться ему надо».

Кирка недовѣрчиво посмотрѣлъ на своего товарища. «Гдѣ жъ ему видать ихъ?» сказалъ онъ. «Мы ихъ ночью прогнали, а въ камышахъ то кто ихъ найдетъ». —

– «Дуракъ, дуракъ!» недовольно возразилъ Епишка. «Вѣдь онъ кто? колдунъ! А кто заплуталъ то насъ въ степи? развѣ даромъ».

Кирка ничего не отвѣтилъ, но по умному лицу его видно было, что онъ плохо вѣрилъ въ знаніе колдуна. – Рѣчь шла о ногайскомъ табунѣ, который казаки вчерашнею ночью украли въ степи и, съ тѣмъ, чтобы нынче ночью перегнать дальше за Терекъ, спрятали въ камышахъ подъ станицей.

– «Ты не толкуй», продолжалъ Епишка, съ покровительственной лаской обращаясь къ Киркѣ: «а сходи ка, Кирушка, къ бабѣ, возьми вина 2 осьмухи да отнеси ему, Черному, али его бабѣ отдай, да скажи: батяка Епишка поклонъ прислалъ. И еще тебя благодарить будетъ. Такъ то дѣлаютъ. Такъ сходи, няня». «Няня» имѣетъ значеніе ближайшаго друга на казачьемъ нарѣчьи и Епишка употреблялъ это слово къ своему другу только въ знакъ особой ласки.

– «Ладно», сказалъ, чуть замѣтно улыбаясь, Кирка: «я схожу, а ты гдѣжъ, въ хороводѣ будешь?»

– «Ну да, гулять буду!» крикнулъ Епишка и облако озабоченности, которое налегло на него во время этаго разговора, мгновенно изчезло съ его лица.

– «Гей вы, казаки!» крикнулъ Епишка, обращаясь къ тремъ молодымъ казакамъ, выходившимъ изъ-за переулка. Цѣпляйся рука за руку, къ Ямкѣ пойдемъ, я угощаю».

– «Аль посчастливилось? Чтожъ, дѣло хорошее», отвѣчали казаки одинъ зa другимъ, присоединились къ нему, взялись рука за руку и, громко разговаривая, пошли по улицѣ; нѣкоторые изъ нихъ были уже пьяны. По дорогѣ они забирали съ собой всѣхъ, кто попадался, и когда дошли до площади, ихъ было уже человѣкъ 15. Епишка, говорившій совершенно спокойно и разсудительно нѣсколько минутъ тому назадъ бывши одинъ, теперь въ толпѣ казался совершенно навеселѣ. Онъ сбилъ на бокъ шапку, раскраснѣлся и на всю станицу заливался пѣсней, которую вторили ему товарищи; бабы и старые старики, которыхъ не захватывали съ собой, только покачивали головами, глядя на эту занимающую собой всю улицу вереницу. – Ну, теперь на недѣлю загуляли казаки, – говорили они. Все этотъ чортъ, прибавляли они, указывая на атлетическую фигуру и красную большеротую рожу Епишки.

На площади дѣвки выскочили изъ хороводовъ и подскочили къ нему. «Вишь пьяница», говорила одна: «чѣмъ въ хороводы играть, съ стариками пить идешь». – «Откупись отъ дѣвокъ, а то не пустимъ», говорила другая. – «Давайте жъ, дѣвки, не примемъ его въ свою бесѣду», пищала третья. – «Дай срокъ» улыбаясь своимъ широкимъ ртомъ, сказалъ батяка Епишка: «дай срокъ, съ казаками погуляю и на васъ останется».

– «Да не приходи, пожалуй, не надо тебя», сказала Марьяна, та высокая красивая дѣвка, которая разговаривала съ Киркой.

– «Ей Богу, приду, Марьянушка», отвѣчалъ Епишка и, растолкавъ дѣвокъ, дорвался до Марьянки и обнялъ ее: «съ Киркой приду, во какъ! Ты полюби его, мамочка!» шепнулъ онъ ей.

– «Самъ его съѣшь, Кирку твоего», громко и сердито отвѣчала Марьяна и, вырвавшись, такъ сильно ударила казака по спинѣ, что рукамъ себѣ сдѣлала больно. Дѣвки засмѣялись. – «Ну, идешь что ли къ Ямкѣ то?» сказалъ старый казакъ, желавшій поскорѣй добраться до чихиря.

– «Идемъ, идемъ!» отвѣчалъ Епишка: «а вы, дѣвки, какая изъ васъ, бѣги за мной къ бабкѣ. Чихирю на вашъ хороводъ ведро жертвую, бабка отпуститъ. Нельзя. Дѣвки хороши!»

– «Да и медку то пришли».

– «Ладно. Батяка Епишка гуляетъ нынче, такъ знайте», сказалъ онъ и снова, взявъ казаковъ справа и слѣва, пошелъ дальше. – Востроглазая Степка, которую вся станица уже знала за любовницу Епишки, вызвалась пойти зa угощеньемъ. Кирка отсталъ отъ казаковъ и остался въ хороводѣ.

На зарѣ[46]46
  Отсюда до конца другим почерком.


[Закрыть] Кирка шелъ домой, Марьяна, отворивъ двери, вышла къ скотинѣ. Онъ вскочилъ къ ней: «Мамушка! что хочешь, дѣлай, завтра женюсь». – Она, растерянная и счастливая, выбѣжала изъ клевушка къ матери. Что будетъ теперь. – Кирка сталъ ходить къ ней и въ станицѣ заговорили.

Въ это утро Дампіони приходилъ и научилъ Ржавскаго. Онъ напоилъ Хорунжаго и мать. Марьяна жала ему руки, ревновала. – Цѣлую ночь.>

Молодые казаки гуляли до свѣта. Кирка и товарищъ его Илясъ рано утромъ должны были идти на кордонъ за пять верстъ отъ станицы. —

Передъ зарей поднялся сырой туманъ отъ земли и окуталъ станицу. Туманъ уже серебрился и свѣтился, когда Кирка вернулся къ дому. Только вблизи, подойдя вплоть, онъ увидалъ мокрый заборъ и старыя гніющія доски своего крылечка. Хата однако была отперта и въ клети чернѣла отворенная дверь, сквозь которую онъ видѣлъ синюю рубаху матери. —

Онъ вошелъ въ хату, снялъ ружье, осмотрѣлъ его, и, доставь два пустыхъ хозыря и мѣшечекъ съ пулями и порохомъ, сталъ дѣлать заряды, изрѣдка весело поглядывая въ окно и все мурлыкая пѣсню. Заслышавши знакомые шаги по скрипящимъ сходцамъ, мать оставила коровы и, забравъ въ подолъ дровъ, вошла въ хату.

– Аль пора? сказала она. – На кордонъ собираешься? —

– Илясъ зайдетъ, вмѣстѣ пойдемъ, отвѣчалъ сынъ. —

– Тогда въ сѣняхъ пирога возьми, я тебѣ мѣшочикъ припасла, сказала старуха, продолжая еще сильными, жилистыми руками бросать дрова въ широкую холодную печь.

– Ладно. А коли завтра изъ-за рѣки съ лошадью Хаджи-Магоматъ придетъ, ты его на кордонъ пришли. Не забудь, смотри.

Между хозяйственными хлопотами мать подала сыну обуться и зашила черкеску, которую онъ разорвалъ вчера на заборѣ. —

– «Господи Іисусе Христе сыне Божій, помилуй насъ!» раздалось подъ окномъ черезъ нѣсколько времени. Это былъ Илясъ, зашедшій за товарищемъ.

– Аминь, отвѣчала старуха, и Илясъ вошелъ въ хату. Кирка затянулъ ремень пояса, взялъ бурку, перекинулъ ружье и мѣшокъ за плечи и вышелъ на улицу.

– Богъ проститъ, Кирушка, проговорила старуха, перегнувшись черезъ заборъ, провожая глазами двухъ парней, скорыми шагами удалявшихся по улицѣ. – Смотри, не гуляй тамъ-то. Не спи въ секретѣ.

– Прощай, матушка! отвѣчалъ сынъ, не поворачивая головы. И казаки скрылись въ туманѣ. Старуха надѣла стоптанные чувяки на босыя ноги и вернулась къ скотинѣ. Еще ей много было дѣла до утра.

– Баба! вдругъ послышался ей изъ-за забора здоровый голосъ сосѣда Ерошки: – А баба! Аль здохла?

Старуха подошла къ забору, оглянулась и разсмотрѣвъ въ туманѣ Ерошку, который въ одной рубахѣ и порткахъ стоялъ у забора, подошла къ нему.

– Дай бабочка, молочка, а я фазанчика принесу, сказалъ онъ, подавая ей черепокъ. – Старуха молча взяла черепокъ и пошла къ избушкѣ. – Хочу въ старые сады сходить, ребята говорили, свиней видали, да вотъ кашицы сварю. Что проводила парня-то?

– Проводила, проводила, покачивая головой сказала старуха..... Ты, дядя, къ эсаулу то сходи, прибавила она помолчавъ немного.

– Ну вотъ спасибо, бабочка умница, отвѣчалъ Ерошка, принимая отъ нея молоко. – Я схожу, схожу. Нынче некогда. Завтра схожу. – И сильная фигура Ерошки скрылась отъ забора. Черезъ нѣсколько минутъ онъ былъ уже готовъ и съ ружьемъ и кобылкой за плечами, свиснувъ собакъ, пробирался задами изъ станицы. Старикъ не любилъ встрѣчаться съ бабами, выходя на охоту, и потому шелъ не въ ворота, a перелѣзалъ черезъ ограду. —

Но нынче ему было несчастье; едва онъ вышелъ на дорогу, какъ увидалъ арбу на парѣ воловъ, которая остановилась передъ нимъ. Низкіе быки нетерпѣливо поворачивали дышло то въ одну, то въ другую сторону и чесали себѣ спины; передъ быками съ палкой, останавливая ихъ, стояла высокая казачка въ розовой рубахѣ, какъ всегда окутанная до глазъ бѣлымъ платкомъ. —

– Вишь рано выбралась, сказалъ Ерошка, поравнявшись съ ней и узнавъ въ ней Марьяну. – Здорово ночевала?

– Куда Богъ несетъ, дядя? сказала она.

– За рѣку иду, отвѣчалъ серьезно старикъ, проходя мимо. – А вы аль за дровами? —

– Да вотъ батяка зa сѣтью пошелъ, ждать велѣлъ, отвѣчала дѣвка, переступая съ ноги на ногу.

– А Кирку не видала? онъ тутъ пошелъ, сказалъ старикъ, вдругъ останавливаясь подлѣ нея.

– A тебѣ что?

– Да вотъ я скоро сватать приду, сказалъ старикъ, оскаливая свои съѣденные зубы и подходя къ ней.

– Приходи, приходи, сказала Марьяна и, бокомъ взглянувъ на старика своими черными глазами, засмѣялась. Ерошка вдругъ схватилъ за руки дѣвку и прижалъ ее къ себѣ.

– Что Кирка! Меня полюби! Ей Богу, вдругъ сказалъ онъ умоляющимъ голосомъ. Дѣвка вырвалась, изъ всѣхъ силъ ударила хлыстомъ старика и засмѣялась.

Старикъ видимо не оставилъ бы ее такъ, но, увидавъ по туманной дорогѣ приближающуюся фигуру эсаула, затихъ, погрозился пальцомъ и пошелъ своей дорогой.

– Вишь пошутить нельзя, чортъ какой! Теперь задачи не будетъ, проговорилъ онъ. – И я же дуракъ старый, прибавилъ онъ и плюнулъ.

Когда туманъ сталъ подниматься и открылъ мокрыя камышевыя крыши и росистую низкую траву у заборовъ, и дымъ повалилъ изъ трубъ, въ станицѣ почти никого не оставалось; кто пошелъ въ сады, кто въ лѣсъ, кто на охоту или на рыбную ловлю или на кордоны. —

Илясъ и Кирка, чуть слышно ступая по мокрой, поросшей травой дорогѣ, подходили къ кордону.

Дорога шла сначала лугомъ, потомъ камышами и невысокимъ, густымъ непроницаемымъ лѣсомъ. Казаки сначала разговаривали между собой. Илясъ хвастался своей побочиной Степкой, разсказывалъ, какъ онъ провелъ съ ней ночь, и подтрунивалъ надъ Киркой, у которого не было побочины. – Кирка отшучивался. – И не надо, говорилъ онъ и, бойко поворачивая голову, безпрестанно оглядывался. Проходя камыши, Кирка замѣтилъ, что не годится говорить громко отъ абрековъ; оба замолкли и только шуршанье поршней по травѣ и изрѣдка зацѣпленная ружьемъ вѣтка изобличали ихъ движенье. —

Дорога была проѣзжена когда то широкими колесами аробъ, но давно уже поросла травою; кое гдѣ вода изъ Терека разливалась по ней. Съ обѣихъ сторонъ заросшая темнозеленая чаща сжимала ее. Вѣтки карагача, калины, виноградника, занимали мѣстами тропинку, нетронутыя ни лошадьми, ни скотиной, никогда не ходившими по этимъ опаснымъ мѣстамъ. Только кое гдѣ, внизу, подъ листьями были пробиты фазаньи тропки, и даже казаки нѣсколько разъ видѣли убѣгающихъ въ эти тунели красноперыхъ фазановъ. Иногда широкая тропа съ поналоманными вѣтвями и слѣдами раздвоенныхъ копытъ по грязи дороги показывала звѣриную тропу. По дорогѣ виднѣлись то же слѣды человѣческіе и Кирка, нагнувшись, внимательно приглядѣлся къ нимъ.

– Може абреки, сказалъ Илясъ.

– Нѣтъ, двое, одинъ въ сапогахъ. Наши казаки, должно, отвѣчалъ Кирка. Туманъ еще только по поясъ поднялся отъ земли, въ двухъ трехъ шагахъ впереди не было видно, и только нижнія вѣтви лѣса съ висящими каплями были видны, верхъ деревъ, чернѣя въ туманѣ, казалось, уходилъ далеко, далеко къ небу. Въ лѣсу высоко гдѣ-то пищали и били крыльями орлы, фазаны тордокали, перекликаясь то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ, и близко и далеко по обоимъ сторонамъ дороги. Во всемъ лежала печать дѣвственности и дикости. Ровный шумъ воды Терека, къ которому приближались казаки, становился слышнѣе и слышнѣе. – Одинъ разъ направо отъ нихъ ударило ружье и раздалось по лѣсу. Со всѣхъ сторонъ отозвались фазаны. Казаки пріостановились.

– Ерошка фазановъ небось лущитъ, сказалъ Кирка и пошелъ дальше. Пройдя съ часъ, лѣсъ кончился и передъ казаками открылась высокая, блестящая, быстро бѣгущая вода съ колеблющимся надъ ней туманомъ. Шумъ воды вдругъ усилился до заглушающаго говоръ гула. Какъ только казаки вышли въ камыши, глазамъ ихъ представилась эта сила бѣгущей быстро воды съ карягами и деревьями. <Они повернули на валъ и пошли по теченью рѣки. Туманъ все больше и больше рѣдѣлъ, блестящіе лучи кое-гдѣ играли на водѣ и зелени и тотъ низкій, залитой берегъ понемногу открывался. За рѣкой глухо слышались изрѣдка пушечные выстрѣлы.

– Вотъ и мы осенью въ походъ пойдемъ, сказалъ Илясъ, отвѣчая на звукъ этихъ выстрѣловъ.

– Далъ бы Богъ поскорѣе, а то тоже всяка сволочь смѣется тебѣ, отвѣчалъ Кирка. – До тѣхъ поръ, говоритъ, не казакъ, пока чеченца не убьешь.

– Ты небось отчаянный будешь? сказалъ Илясъ.

– А что Богъ дастъ, вѣдь такіе же и мы люди, какъ старики наши были. – Звѣря, звѣря-то что ходило, прибавилъ Кирка, указывая на песчаный валъ, по которому они шли, весь испещренный слѣдами. Впереди въ туманѣ завиднѣлась, какъ бы громадная башня, черная вышка кордона. Стреноженная бѣлая казачья лошадь въ сѣдлѣ ходила въ камышахъ пониже вала. Старый бородатый казакъ сидѣлъ у самаго берега, съ засученными рукавами и штанами и вытягивалъ сѣть изъ бурлившаго и загибавшагося около плетешка глиняного быстраго потока. Нѣсколько тропинокъ расходилось въ разныя стороны. На всемъ было видно присутствіе близкаго жилья. Чувство одиночества и дикости вдругъ исчезло въ душѣ казаковъ и замѣнилось чувствомъ довольства и уютности. Притомъ же туманъ всколыхался уже высоко, открылись бурный Терекъ съ тѣмъ берегомъ, голубое небо открылось мѣстами, и золотые лучи разсыпались по водѣ и зелени.

– Молодцы-ребята, рано пришли, обратился старый казакъ къ подходящимъ. – Что Фомку не встрѣчали?

– Нѣтъ, должно другой дорогой поѣхалъ, отвѣчалъ Кирка. – A Хорунжій что?

– Что? Пьянъ безъ просыпу съ урядникомъ, дуютъ да и шабашъ, Фомку за чихиремъ въ станицу послали. —

Казаки пришли на постъ и отъявились Хорунжему.>

На посту стоитъ обыкновенно офицеръ, урядникъ, 15 человѣкъ казаковъ пѣшихъ и 15 конныхъ. Постъ составляется изъ двухъ продолговатыхъ составленныхъ срубовъ, на одномъ изъ которыхъ сажени на двѣ поднимается каланча на четырехъ столбахъ, называемая вышкой. Днемъ казаки, смѣняясь, держутъ караулъ на каланчѣ; нѣсколько конныхъ дѣлаютъ нa обѣ стороны объѣзды по берегу отъ однаго поста до другаго. – Ночью по опаснымъ мѣстамъ вдоль берега казака по три разсылаютъ въ секреты. Во всякое время дня можно видѣть въ четвероугольной вышкѣ, покрытой камышемъ и возвышающейся надъ лѣсомъ, фигуру казака съ ружьемъ за плечами и буркой, поглядывающаго по сторонамъ, облокачивающагося на перильца или переговаривающагося внизу съ товарищами.

Недалеко отъ кордона пасутся стреноженныя лошади въ тренахъ и камышѣ. Около избъ праздно болтаются казаки; кто поетъ пѣсню, вяжа уздечку на завалинкѣ, кто грѣется на солнцѣ, кто тащитъ дрова или воду, кто передъ самымъ постомъ на Терекѣ у плетешка, сидитъ на сежѣ. Терекъ однообразно бурлитъ, заворачиваясь на отмеляхъ, фазаны тордокаютъ то здѣсь въ чащѣ, то за рѣкой въ далекихъ камышахъ. За Терекомъ виднѣется дальній аулъ, съ движущимся издалека народомъ въ цвѣтныхъ яркихъ одеждахъ, и изрѣдка каюкъ перебиваетъ воды. – За ауломъ возвышаются темнозеленыя, а выше бѣлыя снѣговыя горы.

Кирка полтора мѣсяца безотлучно провелъ на кордонѣ. – <Одинъ разъ только, посыланный за чихиремъ, онъ ходилъ въ станицу. Но станичные всѣ были въ садахъ и онъ не видалъ ни Марьяны, ни матери.> – Разъ въ день ему приходилось сторожить на вышкѣ и почти каждую ночь онъ высылался въ секреты. Старые казаки по дружбѣ съ хорунжимъ увольнялись отъ этой должности. Хорунжій получалъ за то чихирь и произведенія ихъ рыбной ловли и охоты.

Разъ Кирка передъ вечеромъ стоялъ на вышкѣ. – Вечеръ былъ жаркой и ясной. Ходившія днемъ грозовыя тучки разбирались по горизонту и косые жаркіе лучи жгли лицо и спину казака, миріяды комаровъ носилисъ въ воздухѣ. Все было тихо, особенно звучно раздавались внизу голоса казаковъ. Коричневый Терекъ гдѣ ровно, гдѣ волнистой полосой бѣжалъ подлѣ кордона. Онъ начиналъ сбывать, и мокрый песокъ, сѣрѣя, показывался, какъ острова, посерединѣ на отмеляхъ и на берегахъ. – На томъ берегу все было пусто, только до самыхъ горъ вдаль тянулись камыши, прямо напротивъ въ аулѣ ничто не шевелилось. Казалось молодому казаку, что что-то необычайное предвѣщаетъ эта тишина, что вездѣ бродятъ въ чащѣ и таятся абреки. – Быстрые глаза его видѣли далеко, но все было пусто, и какое то томительно-сладкое чувство не то страха, не то ожиданья наполняло его душу. Въ такомъ состояніи мысли о Марьянѣ еще живѣе приходили ему въ голову. Онъ вспоминалъ свое послѣднее свиданье, мысленно ласкалъ ее и, вспоминая тогдашній разговоръ и хвастливые рѣчи Иляса о своихъ побочинахъ, упрекалъ себя въ глупости. Потомъ ему вспоминался разсказъ Ерошки объ отвѣтѣ старика эсаула, потомъ онъ представлялъ себѣ новую хату, которую онъ купитъ и покроетъ камышомъ, Марьяну своей женой, садъ, въ которомъ они вмѣстѣ работаютъ, потомъ походъ и проводы, и слезы Марьяны и........

Шорохъ въ чащѣ за его спиной развлекъ Кирку; онъ оглянулся. Рыжая собака дяди Ерошки, махая хвостомъ, трещала по тернамъ, отыскивая слѣдъ. Немного погодя на тропинкѣ показалась и вся колоссальная фигура Ерошки, съ ружьемъ на рукѣ и мѣшкомъ и кинжаломъ за спиною.

– Здорово дневали, добрые люди! крикнулъ онъ, снимая растрепанную шапчонку и отирая рукой потъ съ краснаго лица.

– Слышь, дядя, какой ястребъ во тутъ летаетъ! отвѣчалъ одинъ изъ казаковъ, сидѣвшій на завалинѣ: во тутъ на чинарѣ, какъ вечеръ, такъ и вьется.

Другіе казаки смѣялись. Ястреба никакого не было, но у казаковъ на кордонѣ въ обыкновеніе и забаву вошло обманывать старика.

– А свиней не видали? спросилъ онъ, узнавъ голосъ шутника.

– Нѣтъ, не видали.

– Ишь казаки, мимо васъ слѣдъ прошелъ, презрительно сказалъ Ерошка, а они не видали. —

– Легко ли, свиней смотрѣть, отвѣчалъ урядникъ, вышедшій на крыльцо; тутъ абрековъ ловить, а не свиней надо. Что, не слыхалъ ничего ты?

– Нѣтъ не видалъ. А что чихирь есть? дай испить, измаялся право; я те свѣжины дамъ, вчера убилъ однаго.

– Слыхали; ладно, заходи. А что же ты абрековъ то не боишься, дядя?

– Эхе! хе! хе! только отвѣтилъ старикъ, улыбаясь. – Ты скажи, гдѣ слѣды видалъ? хочу нынче ночку посидѣть.

– Да вотъ Кирка знаетъ, отвѣчалъ урядникъ. – Масѣевъ, ступай на вышку.

Кирка сошелъ съ часовъ и подошелъ къ дядѣ.

– Ступай на верхній протокъ, сказалъ онъ: тамъ олѣнь ходитъ, я вчерась стрѣлилъ, поранилъ, да не нашелъ. —

– Эхъ дуракъ, дуракъ, поранилъ, а не досталъ, сказалъ Ер[ошка]. – За что звѣря погубилъ? Эхъ ты. – Слышь, продолжалъ старикъ: Хаджи Магоматъ коня приводилъ. Конь важный! Да и проситъ, бестія, 80 монетовъ; гдѣ ихъ возьмешь– то? —

– Эка! Меньше не отдастъ? сказалъ Кирка; а что же онъ сюда не привелъ?

– Да что водить то, вѣдь не купишь; я такъ и сказалъ, чтобы не водилъ. —

Кирка задумался и помолчалъ. Потомъ, подмигнувъ старику, отвелъ его въ сторону.

– А что у Иляски эсаула былъ? сказалъ [онъ] по-татарски.

– Ведро поставишь? сказалъ Ерошка. – Былъ. И старуха твоя ходила.

– Ну что жъ? нетерпѣливо спросилъ Кирка.

– А ты думаешь что? Не отдастъ? А?

– Да что же? —

– Полведра поставишь?

– Поставлю. Да что же сказалъ то?

– А то сказалъ, что, пущай молъ парень въ строевые заступитъ, тогда и дѣвку пускай беретъ.

– Право?

– А ты что думалъ? я ему говорилъ, что я старикъ, я бобыль, я домъ Киркѣ отдамъ, Кирка такой сякой. – За тобой осьмуха. Ну, да ладно. Да ты гдѣ олѣня-то стрѣлилъ? Эхъ дуракъ, дуракъ, поранилъ звѣря и не взялъ. За что? вѣдь онъ тоже человѣкъ, какъ и ты. —

– Да пойдемъ съ нами, отвѣчалъ Кирка, мой чередъ въ секретъ идти, я тебѣ укажу: отъ верхняго протока недалече. —

– Ну ладно, сказалъ старикъ; а я тутъ ястреба покараулю, можетъ Богъ дастъ, у меня и курочка есть. —

Старикъ, крикнувъ на собакъ, чтобы они не шли за нимъ, полѣзъ опять черезъ терны на поляну къ чинарѣ, а Кирка пошелъ посмотрѣть свои пружки въ другую сторону, но пружки не занимали его, онъ, размахивая руками, шелъ по тропинкѣ и улыбался самъ себѣ. – Вернувшись домой, онъ сѣлъ у Терека и запѣлъ свою любимую пѣсню. Сумерками онъ только вошелъ въ избу поужинать и собраться. Въ секретъ долженъ былъ идти по очереди старый казакъ Евдошка, Илясъ и Кирка. Илясъ и Кирка дождались старика, сидѣвшаго съ сѣтью подъ чинарой, который вернулся уже темно, не поймавъ ястреба. Всѣ трое уже темно пошли по валу вдоль Терека на мѣсто, назначенное для секрета. Пройдя молча и въ темнотѣ шаговъ 500, казаки свернули съ канавы и по чуть замѣтной тропкѣ въ камышахъ подошли къ самому Тереку. У берега лежала толстая карча и камышъ былъ примятъ. Илясъ и Евдокимъ, разстеливъ бурки, расположились за карчей.