Текст книги "На нарах с Дядей Сэмом"

Лев Трахтенберг
На нарах с дядей Сэмом

Предисловие

Ярко, иронично и честно написанная книга Льва Трахтенберга будет одинаково интересна и американофилам, и американофобам. Это практически «энциклопедия американской тюрьмы», весело рассказывающая о невеселом опыте автора, столкнувшегося с правосудием США, об особенностях которого мы либо не знаем, либо не хотим знать. Она поучительна для одних читателей, разрушительна для иллюзий других и, если бы не была документальной, выглядела бы комедией положения, в которой бывший воронежский филолог неожиданно для себя оказывается на нарах в качестве «русского мафиози – работорговца». Уникальность книги не только в бойкости авторского пера, но и в том, что происходящее в тюрьме читается и осознаётся главным героем сквозь богатство нашего родного русско-советского ассоциативного ряда. И это обаятельно подчеркивает и то, что роднит нас с американцами, и то, что делает нас непреодолимо разными».

Мария Арбатова

Приветствую всех, кто начинает читать мои американские тюремные хроники!

20 августа 2002 года в пять часов утра в мою нью-йоркскую квартиру на 20-й авеню ворвались двадцать вооруженных агентов ФБР. Весь квартал был окружен, соседи вываливались из окон. «Сегодня – самый главный день твоей жизни», – сказал начальник ареста. Через несколько часов американские телеканалы сообщили об очередной победе над «русской мафией».

С тех пор я прошел через несколько тюрем, семерых адвокатов, второе уголовное дело, трехлетний домашний арест с электронным браслетом на левой лодыжке и полное банкротство. 3 июня 2005 года американский федеральный судья Джон Лифланд приговорил меня к 60 месяцам тюрьмы. Мои обвинения выглядели пугающими: «преступный сговор с целью вымогательства и обман правительства Соединенных Штатов Америки».

Сейчас мой главный прокурор, которого я видел почти на всех своих судебных слушаниях, – один из кандидатов на пост Президента США, и его показывают по американскому телевидению каждый день. Это – Крис Кристи, нынешний губернатор штата Нью-Джерси. Воистину – пути господни неисповедимы…

В силу многих гуманитарных причин и прямого шантажа со стороны президентского кандидата я был вынужден признать себя виновным. Если бы я пошел на суд присяжных и если бы я его проиграл, то мне грозило бы 30 лет тюрьмы. Тем не менее с переездом на нары к дяде Сэму моя жизнь не закончилась, а лишь временно перешла в другую систему координат. На протяжении четырех лет в двух основных русско-американских изданиях и в Интернете на сайте www.NaNarah.com публиковались мои записки. На основании этих рассказов из-за решетки и была написана моя книга.

Искренне ваш, Лев Трахтенберг

Основано на реальных событиях

Глава 1
В последний путь

Новые трусы «Келвин Клайн» мне так и не пригодились.

Накануне моего ухода в Федеральную тюрьму Форт-Фикс я позвонил Галке. Было пол-одиннадцатого вечера:

– Слушай, делай, что хочешь, но когда ты за мной заедешь завтра утром, мне нужны две пары новых трусов».

«Хотя бы буду в своих собственных», – подумал я.

Когда нас арестовали три года назад и отправили в мою первую в жизни тюрьму графства Эссаик, единственное, что мне оставили охранники, были трусы. Еще я вспомнил свою бабушку, которой пришлось уходить в эвакуацию пешком. Тогда она надела на себя все свои пять платьев. Я хотел последовать ее примеру и пронести на себе как минимум две пары трусов.

Кроме своего прямого назначения, они должны были стать воспоминанием о жизни на свободе. В Форте-Фикс мне предстояло провести пять лет.

Рассуждения будущего зэка сводились к следующему: «Хорошим поведением я могу заслужить условно-досрочное освобождение и получить «гуд тайм[1]1
  Good time – буквально «хорошее время», неофициальное название УДО (здесь и далее – перевод с английского и примечания автора).


[Закрыть]» – девять месяцев. Три месяца я уже отсидел в СИЗО округа Эссаик во время предварительного следствия. Итого – год долой. К сожалению, трехлетний домашний арест властями не учитывался. Поэтому я выйду на свободу года через четыре. Все зависит от тюремной администрации и совсем чуть-чуть от меня. Приложу усилия – оно того стоит».

…Первого июля, рано утром, ко мне на 20-ю авеню в нью-йоркском Бруклине приехали Галка, Мишка и Тимур. Я загрузил в «Тойоту» своих друзей остатки вещей, которые ребята должны были сохранить у себя до моего возвращения в Нью-Йорк. Куда именно я вернусь и где буду жить, пока было неизвестно. Держать свою достаточно дорогую квартиру все это время не имело смысла.

Две недели до «дня Х» происходила безжалостная чистка Авгиевых конюшен и полнейшая эвакуация нажитого. Около дома стояло двадцать огромнейших мусорных мешков. Хулиганистые дети и китайцы-побирушки уже успели проделать в них дырки в поисках ценностей: из черного пластика торчала всякая всячина.

Я безжалостно все выбрасывал и раздавал. В одной из кладовок даже обнаружилось югославское пальто и костюм, которые я привез тринадцать лет назад из России. Улетели телик, кое-какая аппаратура, мебель, практически вся одежда и великое множество книг. Себе я решил оставить только самое ценное из моей достаточно хорошей библиотеки. Сказалось советское воспитание: «берегите книгу – источник знаний».

Десять ящиков с самым дорогим чтивом («зарубежно-антисоветских» издательств «Ардис», «ИМКА-пресс», имени Чехова) уже стояли компактной горой в сухом подвале дома у моего друга Саши. Там же лежали мои архивы, сохранялась «меморабилия»[2]2
  Memorabilia – памятные вещи.


[Закрыть] – любимая мелочовка, а также нашла временный приют коллекция сумасшедших фарфоровых коров.

Раньше я собирал кое-какую живопись, в основном художников-примитивистов, но за годы домашнего ареста почти все было распродано по дешевке. Квартира казалась пугающе пустой: остались стоять никому не нужные диваны, кровати, столы и книжные шкафы. Во внутреннем дворике, на патио, уныло ютились лежаки, стулья и белый пластмассовый стол под выцветшим зонтом.

Итальянец Марио – владелец квартиры – требовал вывезти и это, но сил, времени да и особого желания у меня уже не было. Последние три года я жил в страшном напряжении, а несколько месяцев между двумя судами и до сегодняшнего дня выжали из меня последние соки.

Сил оставалось только на тюремную акклиматизацию.

К тому же я себя чувствовал свободным от всяческих обязательств: за квартиру платил вовремя, а залог – «секьюрити депозит» оставался у хозяина. Чтобы избежать ненужных разборок, пришлось сказать, что до конца рабочего дня, уже после моего отъезда, за оставшейся мебелью заедут польские грузчики. Для очистки совести я оставлял на столе подарочный набор из соседнего «ликер стора» – русского винно-водочного магазинчика.

Ребята уже сидели в машине и показывали на часы. «Лева, давай, закругляйся! Ты опаздываешь», – торопили они.

Еще раз я прошелся по своему любимому гнездышку, вышел, взглянул на гору мусорных мешков, попрощался с соседкой-китаянкой, которая почему-то называла меня «синьором», прекрасно зная, что я – «рашен».

В голове была полнейшая пустота, сочетающаяся с сентиментальными порывами и жуткой концентрацией. Было тоскливо и грустно, почему-то вспомнил свой отъезд из России и трехлетнюю тогда дочку Соню. Она стояла во дворе, держалась за руку своей няни, а я уходил в компании друзей и тихо всхлипывал. «Сиреневый туман над нами проплывает»… – мысленно запел я и на этот раз прощальную песенку, залезая в «Тойоту» и садясь за руль.

С Галей мы договорились заранее, что машину напоследок поведу я. Никто и не спорил – на меня натурально смотрели, как на человека, уходящего в тюрьму, и выполняли «последние желания».

На сиденье лежала компьютерная распечатка из Интернета с ярко-желтым жирным червяком: «7311 20-я авеню, Бруклин, Нью-Йорк – Форт-Фикс, Нью-Джерси».

Два дня назад мой добряк-адвокат Дэвид, похожий на Карабаса-Барабаса и Геннадия Хазанова одновременно, посоветовал позвонить в тюрьму «Форт-Фикс» напрямую:

– Лев, ты обязательно должен уточнить, до которого часа они принимают новых заключенных первого июля. Не забудь, что день твоего приезда и добровольной сдачи властям – это пятница перед Днем независимости. Учти, к ним опаздывать нельзя. К тому же я не советую тебе заявляться туда хотя бы немного пьяным или с запахами вчерашнего алкоголя. Ты сразу же пойдешь в штрафной изолятор за нарушение режима.

Пришлось оставить картинную домашнюю заготовку – распитие шампанского перед воротами тюрьмы.

Но полностью послушать своего адвоката на этот раз мне не хотелось. Не в русской традиции – проводы в неизвестность без той самой пресловутой стопки. Особенно в тюрьму, хоть и в Америке.

…Вот уже две недели каждый вечер ко мне приходили не знающие, что сказать, друзья и приятели, и все приносили «выпить и закусить». Отказаться «бухнуть на дорожку» было нельзя, да и неудобно. К тому же, по большому счету я не особенно сопротивлялся и прощался с подобающими случаю чувством, толком и расстановкой.

Вот и вчера, напоследок, приехали самые близкие друзья и папа с моей доченькой. Мы цивильно попивали холодный «Русский стандарт», заедая арбузом и остатками последней закупки из брайтонского магазина «Интернейшнл». Папа делал ревизию шкафов и ругал меня за тысячу мелочей, которые я в них оставил.

Я старался шутить и обещал, что буду держать «хвост пистолетом», хотя мысленно был уже в 150 километрах от Нью-Йорка.

В тот злополучный день дозвониться до «Форта-Фикс» было тяжело. Минут пятнадцать телефон тюремного коммутатора выдавал только длинные гудки. Наконец трубку сняли: «Федеральное исправительное заведение Форт-Фикс. Чем могу помочь?»

Я попросил переключить меня на отдел приема новых заключенных:

– Офицер, я завтра самостоятельно сдаюсь в вашу тюрьму. Номер моего дела 24972-050. Скажите, что можно взять с собой и до которого часа вы принимаете?

– Можете привезти 300 долларов наличными, Библию, обручальное кольцо не дороже 100 долларов, а также религиозную атрибутику: крестик на цепочке, ермолку или куфью. Это все, – отрапортовал незнакомый охранник.

– Вы принимаете до?.. – спросил я, надеясь услышать: до пяти вечера.

– Ровно до часу дня. Вы не должны опаздывать, иначе вас не примут, и вы будете вынуждены вернуться домой. Но это уже нарушение судебного решения, – закончил он и повесил трубку.

Такого боевого развития событий я не хотел абсолютно, поэтому Галя была вызвана на восемь утра. «Перед смертью не надышишься», – повторял я уже несколько дней. Именно так в последнее время я обычно заканчивал свои телефонные разговоры.

На самом деле я понял, что все звонившие мне друзья терялись. В большинстве случаев не могли мне сказать ничего мало-мальски вразумительного – общие, не слишком жизнерадостные слова. Приходилось идти им на помощь.

Сложилось несколько стандартных ответов и бодреньких сентенций, которые я выдавал на полуавтомате. «Минус на минус дает плюс, – обещал я своим друзьям. – Я буду не я, если не переверну даже эту ситуацию в свою пользу. Других вариантов нет: брошу пить, курить, займусь спортом, напишу пару книг, буду пописывать в русские газеты, отшлифую английский, заведу новых друзей и, наконец, полюблю рэп».

Я думал по-американски в русле «позитивного мышления».

На самом деле, морально к тюрьме я уже был готов. Три года назад, сразу же после ареста, во время предварительного расследования моего дела, я провел несколько месяцев в нью-джерсийских следственных изоляторах. Как и во всем мире, американские прокуроры пытались сломить подследственного, поначалу помещая его в самые ужасные условия. Даже при воспоминаниях о двух тюрьмах – Эссаик-Куанти-джейл и Хадзон-Каунти-джейл – у меня пробегал мороз по коже.

После того как мои друзья заложили свои квартиры и дома и собрали полмиллиона долларов требуемого залога, судья перевел меня под домашний арест. На такой вот полусвободе я пробыл еще почти что три года. С тех пор на моей левой лодыжке неудобно висел электронный браслет. Сначала – размером с наручные часы. Каждые 90 минут я подносил телефонную трубку к черному аппаратусу и нажимал на «циферблат». Раздавался электронный треск и сигнал уходил на неизвестный пульт. За последние полтора года коробочка увеличилась и сравнялась с пачкой сигарет, но вставать ночью и отвечать на звонок с охраны больше было не нужно.

Новое устройство работало четко и по-американски. К домашнему телефону была подключена антенна, похожая на метроном. Она посылала сигнал мне на ногу. Уйти от антенны дальше определенного расстояния, отмеренного приходившими ко мне домой полицейскими, было нельзя.

Я мог выйти на улицу только к врачам, адвокату, в церковь-синагогу-мечеть и в редких случаях в магазин за едой или к Соне в школу. Каждый четверг я садился за компьютер и печатал свое расписание на следующую неделю. Электронное письмо уходило в адвокатскую контору.

Секретарши моих последовательно меняющихся семи защитников перепечатывали его на бланке той или иной лоерской[3]3
  Широко употребляемое производное от слова «lawyer» – адвокат.


[Закрыть] фирмы. За три года сменились адреса и бланки: Нью-Джерси, Лонг-Айленд, Бруклин, Манхэттен. Подписанное адвокатами официальное письмо-запрос факсовалось в Нью-Джерси прокурорше Лесли Кац и в «претрайл» – Нью-Йоркскую Службу досудебного контроля.

Прокурорша, как правило, возражала («почему нужно столько времени проводить у врача») и по-гаденькому пыталась ограничивать меня всеми возможными способами. В «претрайле» я был прикреплен к двум милым дамам-полицейским, которые могли мне позвонить или в любое время заявиться в гости.

Раз в месяц я сам приходил в их контору на пятом этаже здания Окружного федерального суда в даунтауне Бруклина. За три года жирная тетка-секретарша из окошка начала узнавать меня в лицо и протягивала пустую анкету. Потом меня принимала какая-нибудь из двух кураторш и справлялась о новостях жизни под домашним арестом.

За обладание волшебным водоустойчивым браслетом и антенной-метрономом приходилось платить 105 долларов в месяц. Это очень веселило и меня, и всех моих знакомых. Чек отсылался в охранную фирму в Калифорнии, которая входила в контакт с одним из спутников, обслуживающих домашних арестантов по всем Соединенным Штатам.

Система работала четко и практически без сбоев.

Если бы я хоть раз вернулся домой позже времени, согласованного со всеми сторонами, моя карета превратилась бы в тыкву, как в сказке о Золушке. Я моментально оказался бы в тюрьме, а несколько домов, поставленных в качестве залога моими друзьями, были бы конфискованы.

И я, и они подписывали соответствующие обязательства-контракты. «Против лома нет приема», – часто говорил мне один мой приятель, познакомившийся с американской Фемидой немного раньше меня.

…Машина переехала мост Верразано, Стейтен-Айленд, и влилась в поток, уходящий на юг по шоссе Нью – Джерси – Тернпайк. Тюрьма «Форт-Фикс» расположилась на полдороге от Нью-Йорка к Атлантик-Сити, совсем неподалеку от океанского побережья.

На нервной почве в животе у меня было неспокойно.

Остановившись у одного из придорожных комплексов быстрого обслуживания («Макдоналдс» – туалет-телефон), я вдруг вспомнил, что бывал здесь и раньше. По этой наезженной дорожке я время от времени мотался с друзьями в Атлантик-Сити на русские спектакли и концерты.

Стало грустно. Боевой дух и настрой постепенно улетучивались, жутко хотелось пить.

Через тридцать минут мы съехали с хайвэя и оказались в небольшом захолустном, типично американском городке. Огромный зеленый указатель показывал направление к военной базе ВВС США Форт-Фикс.

Тюрьма находилась на территории базы и была защищена от «свободы» двойными стенами.

Здесь компьютерная карта местности неожиданно заканчивалась. Местоположение базы и моей тюрьмы не попало ни в одну поисковую систему. Федеральные власти скрывали Форт-Фикс от «Яхуу» и «Гугла». Одновременно с интернет-картой исчезли всяческие указатели, и мы начали блуждать по лесным дорогам.

– Хорошо бы напоследок пообедать в нормальном месте, – сказал я, мечтая об уютном сельском ресторанчике.

– Ну уж нет! Давай сначала доедем, а там видно будет, – почти одновременно возразили ребята.

Всю дорогу от Нью-Йорка до Форта-Фикс они пытались меня развлекать и положительно влиять на мое слабеющее биополе. Вспоминали какие-то вечеринки, общих знакомых, совместные бизнес-проекты.

Немного взбудораженная Галя одновременно выполняла роль штурмана и телефонистки-междугородницы. Я во всю эксплуатировал ее мобильник, раздавая последнее «прощай» родственникам и друзьям в Нью-Йорке и Москве.

Неожиданно на обочине появился необычный красный указатель: «Вы находитесь на территории военной базы США. Ваши права могут быть ограничены в соответствии с законом». За щитом начиналась колючая проволока, и был виден КПП с бронетранспортером и солдатами в камуфляже.

Я остановил нашу «Тойоту» и достаточно нервным голосом спросил:

– Офицер, эта ли дорога ведет в тюрьму?

Чернокожий солдат был приветлив и дружелюбен; воспоминания о тюремных охранниках, и особенно судебных приставах, были полностью противоположными.

– Нет, мой друг, – улыбнулся чернокожий, – вам надо проехать вдоль того лесочка и колючей проволоки еще пару миль на восток.

Последний раз живого солдата в полной военной форме я видел в Нью-Йорке после 11 сентября 2001 года. Интересно, улыбнулся бы он, если бы знал, что сейчас разговаривает с без пяти минут заключенным?

– Почему-то сильно в этом сомневаюсь, – размышлял я вслух, разворачивая машину в восточном направлении.

…Мы сразу поняли, что оказались на подъезде к тюрьме.

Три ряда колючек и устрашающие таблички не требовали лишних объяснений. Вдоль правой обочины теснилась длиннющая очередь припаркованных автомобилей. Люди стояли рядом с ними или прогуливались по сосновому лесочку и явно чего-то ждали.

До моего часа «икс» оставалось около полутора часов. Я перестал волноваться, что опоздаю, но захотел в туалет и в ресторан еще сильнее.

Я не люблю нью-йоркское лето.

Вообще-то лето мне нравится, но жару под 40 градусов с почти что 100-процентной влажностью я на дух не переношу. С мая по сентябрь в моей квартире, не выключаясь, работали два кондиционера. «Ты хорошо выглядишь, – всегда шутили мои друзья, – потому что держишь себя в холодильнике».

К сожалению, в Форте-Фикс кондиционеров не было.

Готовясь к отсидке, я провел пару десятков часов на самом крупном американском тюремном интернет-чате, связываясь с бывшими зэками из этой тюрьмы. Я пытался заранее узнать, что меня здесь ожидает и к чему надо быть готовым. Среди прочих неудобств и ограничений отсутствие кондиционеров пугало меня по-настоящему. До ужаса.

Я открыл дверь «Тойоты». В машину моментально влилось раскаленное облако жидкого тумана, пахнущее океаном и грибами. Я зашагал в сторону посадок. Злобные мухи кружились и садились на моментально вспотевшее тело. Опять стало не по себе.

Я понял, что не меньше жары я просто боюсь и не хочу провести в тюрьме еще четыре года.

Все было совершенно непредсказуемо и непонятно.

«В принципе могло быть и хуже, – успокаивал я себя, подходя к хвосту раскаленной на июльской жаре очереди, – ведь не на войну в Ирак все-таки ухожу». Почему-то этот аргумент, часто приводимый моей мамой, сегодня не срабатывал и облегчения не приносил.

Очередь посетителей не двигалась, но никто, кроме нас, кажется, не нервничал. Без пятнадцати час я понял, что надо начинать действовать и что-то предпринимать. Идти в карцер или возвращаться в разграбленный дом мне совершенно не хотелось. Я вновь набрал номер тюремного коммутатора.

Телефон опять долго не отвечал. Когда до часу дня оставалось три минуты я все-таки смог пробиться к дежурившему в приемном отделении офицеру. Сбиваясь, и с жутким от волнения акцентом, я буквально выкрикнул свою историю про «добровольную сдачу» и многочасовую очередь.

– Немедленно подъезжайте к КПП, вы стоите в очереди на свидания. Я предупрежу охрану, – раздраженно ответила трубка.

– Ребята, вперед! Кажется, я уже влетел, – сказал я Галке и Тимуру, выруливая на середину дороги.

Через три минуты я повторил свою жалостливую историю охраннику – вахтеру, одетому в форму Федерального бюро по тюрьмам.

– Поставьте машину здесь и прощайтесь, – равнодушно пропел тюремщик с южным акцентом. – Сейчас за вами придут.

На мне были бананарепабликовские[4]4
  Banana Republic – американская торговая сеть готовой одежды.


[Закрыть] джинсы и голубая, уже мокрая от пота майка. Под джинсами – две пары трусов «Келвин Клайн». На ногах – проверенные временем и двумя предварительными тюрьмами, замшевые саламандровские мокасины.

Я стоял у машины и не знал о чем говорить.

– Лева, не волнуйся, все будет хорошо, – не совсем уверенно успокаивали меня ребята.

Голова была абсолютно пустой, страх куда-то ушел. Я понимал, что надо собраться и сконцентрироваться. В очередной раз просматривал ксерокопии судебных документов и справок, которые собирался пронести с собой в застенок.

Внезапно около нас затормозил грузовой «Додж»-пикап белого цвета. Из него лениво вылезли два мордастых дуболома в серой офицерской форме.

– Это ты Трахтенберг? Давай живо в машину, – приказал один из них, с трудом произнося мою фамилию.

Я обнял Галю и Тимура.

Моя расчувствовавшаяся подружка заплакала. Я натужно улыбался и что-то говорил. На нас смотрели десятки глаз из автомобильной очереди. Все, конечно же, понимали, что происходит.

Я отошел на несколько шагов от машущих мне ребят на прощание и сдался охранникам.

Меня быстро обыскали, похлопывая по всему телу и ногам.

– Надеемся, ты будешь вести себя хорошо. Ты меня понял? – сказал молодой ухмыляющийся охранник. – Садись ко мне в кабину.

Я сел рядом с водителем, а второй полицейский запрыгнул в кузов. «Додж» тронулся, и мы поехали в сторону трехэтажного корпуса из красного кирпича.

На лужайке перед главным входом в тюрьму развевался звездно-полосатый стяг на тонкой серебряной мачте. Мое отношение к этому флагу менялось на глазах.