Текст книги "Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война"

Мы уже сказали выше, что «Самоуправа» – орган старорадикалов и официоз правительства. «Одъек» – орган левой части младорадикалов. Раскол радикальной партии произошел еще до переворота 1903 года по той же приблизительно линии, по какой европейская демократия отмежевывалась от либерализма. После падения Милана радикалы обнаруживали склонность войти в соглашение с правительством Александра. Против этой «соглашательской» тактики восстало более решительное левое крыло, оформившееся потом в младорадикальную партию. В полном соответствии с политикой старорадикальной партии у власти, «Самоуправа» развила в себе искусство во многих словах не выражать никакой определенной мысли. В этом отношении она непосредственнее всего отражает линию Николы Пашича, этого политика в чисто ориентальном стиле, который дальновидность вынужден подменять хитростью и замысловатый зигзаг считает кратчайшим расстоянием между двумя точками. «Самоуправа» имеет отвечающее положению ее партии влияние, но не имеет подписчиков.

Во главе «Одъека» стоит Яша Проданович, интеллигент, литератор, идеолог, последовательный по-своему демократ, перевод якобинца на язык сербской общественности и культуры. В качестве министра промышленности он провел, идя тут нога в ногу с социал-демократией, демократический промысловый устав с лучшей в Европе организацией фабричного инспектората. Но и группа Продановича все более теряет почву под ногами.

Будущее принадлежит тому крылу младорадикалов, во главе которого стоит финансист Милорад Драшкович, человек «дела», который демократию подменяет банкократией. Одна из задач, связывающих старорадикалов с группой Драшковича, состоит именно в том, чтобы реформировать сербский промысловый устав в духе капиталистических интересов.

Чтобы покончить с партийными органами, нужно еще упомянуть о возникшей год тому назад «Србской Заставе» – официозе либералов. Партия эта, старейшая в Сербии, возникла еще в конце 50-х годов и выдвинула против доморощенного патриархального абсолютизма европейскую либеральную программу, приспособленную к условиям сербской общественной убогости. Но, не имея социальной опоры под ногами, либералы быстро выродились в придворную клику, которая все свои задачи ставила в зависимость от династии и европейских дипломатий. Выступившие в 80-х годах им на смену напредняки (прогрессисты) скоро проделали ту же эволюцию и стали главной опорой короля Милана. Скомпрометированные всем своим прошлым либералы перелицевались в националистов, и «Србска Застава», насчитывающая не более тысячи подписчиков, отражает собою ничтожество этой партии.

Из десятка непартийных изданий главное место принадлежит, бесспорно, панславистской «Политике». Это – не ответственный официоз в вопросах внешней политики, а орган умеренной, но настойчивой оппозиции справа – в вопросах внутренней. Личная интрига – самое действительное орудие в ее руках, ядовитый намек – самая излюбленная литературная форма. Если искать аналогий, то ближе нашего «Нового Времени» ничего не найти. Во время «аннексионного» кризиса «Политика» пользовалась огромным влиянием, она подняла тогда принца Георга на щит, она же стала официозом воинственной «Народной Отбраны». Организация эта выделилась три года тому назад из словенского юга, противопоставив его программе культурного единения южного славянства боевую революционно-милитаристическую программу действий. «Политика» стоит в постоянных закулисных сношениях с правительством, получает от него информации и, можно думать, не одни только информации.

Следующая за нею по влиянию газета – «Правда». Ее основная линия – вражда к заговорщикам 29 мая 1903 года, к новому режиму, к старорадикальной партии и династии Карагеоргиевичей. Из политических партий, «Правда» стоит ближе всего к одной из напредняцких клик, или, вернее, «Правда» пользуется связью с этой кликой для своих политических интриг.

Одно крыло старой напредняцкой партии, имеющее своим знаменем старика Новаковича, примирилось с переворотом, хотя и не открыто, не декларативно. Другая группа, руководимая профессором Живоином Перичем, начисто «отрицает» существующий режим, как исчадие революционного заговора, и выражает открытое тяготение к австрийскому триализму, которым должна быть поглощена и Сербия. Третья группа напредняков тяготеет к «Правде», которая не менее Перича ненавидит режим демократии, но, в отличие от дон-кихотского формалистического бойкотизма, стремится использовать все методы и формы демократии для того, чтобы подкопаться под ее основы. Все приемы изощренной лжи, уголовно-неуловимой клеветы и цинического глумления над всем и всеми пускаются «Правдой» в оборот с пряной приправой бульварного остроумия. За спиной журнальных забияк «Правды» стоит финансист Милорад Павлович, хозяин Привредной банки, делец и демагог, ожидающий своего часа. «Правда» имеет от пяти до шести тысяч тиража.

Самая распространенная газета – «Мали Журнал», расходящийся не менее чем в десятках тысяч экземпляров. Все, что есть в сербской печати низменного и циничного, находит в этой газете свое бесстыдно-обнаженное выражение. Это – орган нравственного босячества, политического непотребства и индивидуального шантажа. Лжет, клевещет, вымогает, продается. Скандальная хроника и порнография – главные литературные формы, культивируемые «Мали Журналом». Политически он является органом принца Георга, который остается надеждой всех темных спекулянтов, выгнанных офицеров и проворовавшихся бухгалтеров.

Газета «Балкан», расходящаяся в количестве 8 – 10 тысяч экземпляров, отличается от «Мали Журнала» только своим именем.

Австрофильская «Штампа» стоит на том же самом уровне, но делает свою работу чище и тоньше. Это – лучше всего редактируемая сербская газета. Злобная ненависть к хозяевам положения, радикалам, составляющая главную черту «Штампы», объединяет вокруг нее отдельные кружки либералов, напредняков и бывшего милановского премьера Владана Георгиевича. Этому последнему принадлежит характеристика конституционного режима, как рульократии, т.-е. господства сволочи, и эту характеристику «Штампа» приемлет целиком. Вместе с «Правдой», «Штампа» является опаснейшим врагом нового режима. Ловко, умело, с выдержкой и тактом она преследует врага по пятам в самых укромных его позициях. Своими информациями и инсинуациями она питает борьбу всей уличной прессы против радикального правительства. В некоторых специальных вопросах она обнаруживает столь деликатную осведомленность, что дает основание «Самоуправе» обвинять ее в интимной близости к австрийской политической полиции.

Вместе с ростом рабочей партии, игравшей здесь за последние годы серьезную роль, росла одновременно вражда к социал-демократии, особенно в тех мелкобуржуазных кругах, которые непосредственно затронуты стачечным движением или законодательной охраной труда. Незачем говорить, что борьба против рабочей партии ведется во всей сербской прессе, которой социал-демократия ненавистна уже одним тем, что имеет определенные цели, организацию, дисциплину. Но в Белграде издается, кроме того, газета, которая борьбу с политической партией молодого сербского пролетариата сделала своей специальностью. Это – «Стража». Редактором-издателем ее является свободный «анархист» Крста Цицварич. Так как в этой маленькой стране все знают друг друга и не стесняются совать свой нос под фамильные подушки своих политических противников, то и полемика против вождей социал-демократии ведется в такой форме, которая не подлежит переводу ни на один европейский язык.

Остальные газеты не заслуживают поименного перечисления. Они питаются идейными продуктами «Правды», «Штампы» и «Стражи» и, поскольку это возможно, спускаются на еще более низкий уровень. На их столбцах вы встретите нередко сообщение, что в семье г-на Н. Н. произошел на днях скандал, заслуживающий самого пристального внимания со стороны белградского общественного мнения, и что подробное описание скандального происшествия будет дано в завтрашнем номере. Но тщетно «белградское общественное мнение» станет искать на другой день обещанных подробностей. Это значит, что г-н Н. Н. успел умилостивить беспардонных Катонов общественной морали соответственной (не очень крупной) ассигнацией…

Агитация за войну – все равно с кем: с Австрией, Болгарией или Турцией, хотя бы со всем европейским концертом, – придавала единственную политическую ноту всей этой «независимой» белградской прессе. Сейчас она, разумеется, всемерно поддерживает предприятие балканских союзников. Но незачем говорить, что в ее лице идея балканской федерации имеет крайне ненадежную опору. Если политические результаты войны не оправдают лихорадочно-патриотических ожиданий «Политики», «Штампы», «Правды» и их собратьев, – а эти безбрежные ожидания по самому существу своему не могут найти удовлетворения, – тогда вся белградская пресса с удвоенной силой направит свое оружие против внутреннего врага, т.-е. против всех зачатков культуры, экономического развития и элементарной гражданственности в сербской общественной жизни.

Без всякой склонности к мрачным пророчествам, можно сейчас же предсказать, что Сербии придется после этой войны пережить тягчайший внутренний кризис.

«День» NN 49 и 51, 20 и 22 ноября 1912 г.

В Болгарии нет теперь ни партий, ни прессы, а есть главный «штаб» и его цензура. Кроме двух официозов, гешовского и даневского, там совсем не было за все время войны политических газет, одни лишь информационные листки. Учитель латинского языка добросовестно черкал всякие «умствования», а лирический поэт разрешал печатать портрет Радко Дмитриева[66]66
  Радко Дмитриев – генерал болгарской армии. Окончил русскую академию генерального штаба. Отличился в войне с турками в 1912 – 1913 г.г., после чего был назначен болгарским посланником в России. С началом империалистической войны Радко Дмитриев перешел на русскую службу и был назначен командиром 8-го армейского корпуса. Затем последовательно командовал 3-й и 12-й армиями. В конце войны уволился в резерв и уехал на Кавказ. В 1918 г. он был расстрелян по приговору Пятигорской ЧК.


[Закрыть] лишь под условием дать в следующих номерах портреты других командиров, дабы не возбудить «взаимной зависти генералов». В Сербии, где партии старше и политические традиции крепче, так далеко не пошли и под цензуру поставили только иностранных корреспондентов. Разумеется, и белградские газеты твердо помнили, что существует над ними «щаб», и что щабы шутить не любят. Но полного упразднения политической прессы здесь все-таки не было. А теперь, когда дело перешло в руки дипломатии, когда встал вопрос об итогах крови и об ответственности правительства за события этих трех исторических месяцев, партии и их органы сразу начали проявлять большую активность.

В Сербии, не считая социал-демократии, четыре политические партии, принадлежащие к двум историческим эпохам. Старейшую партию представляют либералы, переименовавшие себя несколько лет тому назад в националистов. Расцвет их деятельности падает на эпоху Милана, личный сумасбродно-абсолютистский произвол которого они прикрывали министерски-парламентскими формами. Во внешней политике они представляли собою, как и Милан, габсбургское агентство по балканским делам.

С 80-х годов на тесную театральную сцену Сербии выступают напредняки (прогрессисты), которые пытаются упорядочить государственно-парламентское хозяйство Сербии, но не находят и не ищут опоры в массах, а потому быстро вырождаются в конкурирующую с либералами политическую клику при личном режиме Обреновичей. И эта партия во внешней политике имеет за своей спиной австрофильские традиции. При ее содействии был заключен Миланом в 1881 году тайный договор с Австрией,[67]67
  Австро-сербский договор 1881 г. – Несмотря на значительные успехи сербского оружия в войне 1877 г., когда сербы взяли Ниш, Пирот и дошли до Коссова поля, – приобретения Сербии и по Сан-Стефанскому и по Берлинскому договорам были ничтожны. Все попытки сербов присоединить к себе захваченные военной силой южные области разбивались о решительное противодействие царской России, которая ставила своей главной задачей гарантирование возможно более широких границ для Болгарии – будущей, как мечтали тогда русские дипломаты, «Задунайской губернии». Российское правительство предполагало предоставить Болгарии даже такие области, как, например, Старую Сербию, бывшую издавна предметом сербских притязаний. Естественно, что нарождающаяся сербская буржуазия для осуществления своих завоевательных стремлений стала искать опоры не у России, а у «исконного врага» последней – Австро-Венгрии, для которой подталкивание сербов в сторону Македонии было весьма выгодно – и в смысле отвлечения Сербии от Боснии и Герцеговины, и в смысле создания оплота против превращавшейся в русского вассала Болгарии.
  По этим причинам непосредственно после войны 1877 – 1878 г.г. между Сербией и Австрией произошло сближение, которое завершилось заключением 28 июня 1881 г. австро-сербского союзного договора, подписанного со стороны Сербии Миятовичем, а со стороны Австро-Венгрии – Гербертом Раткеалем.
  По этому договору оба правительства обязались «следовать взаимно дружественной политике» (ст. 1) и не допускать на своих территориях никаких происков против другой стороны, при чем это обязательство Сербия принимала и в отношении оккупированных Австрией Боснии, Герцеговины и Ново-Базарского санджака (ст. 8). Австро-Венгрия обещала в случае провозглашения Сербии королевством признать этот факт и побудить к его признанию и прочие державы (ст. 3), а также вообще «оказывать содействие поддержанию интересов Сербии при других европейских кабинетах», взамен чего Сербия заявила, что не будет «без предварительного соглашения с Австро-Венгрией… ни обсуждать, ни заключать политических договоров с каким-либо другим правительством», ни допускать на свою территорию «чьей-либо вооруженной чужеземной силы, регулярной или иррегулярной, даже в виде добровольцев» (ст. 4. Здесь имеется в виду Россия, пославшая в 1876 г. в Сербию отряд добровольцев под командой Черняева). На случай войны с третьей державой обе стороны обязались соблюдать по отношению друг к другу благожелательный нейтралитет (ст. 5) и заключить конвенцию о взаимных действиях (ст. 6). Наиболее важная для сербов статья 7-я предусматривала согласие Австро-Венгрии на возможные территориальные приращения Сербии на юге (исключая Ново-Базарский санджак) и обязательство Австрии приложить, в этом случае, «усилия перед другими державами, чтобы дружественно расположить их к Сербии». Остальные статьи касались срока действия договора, установленного в 10 лет (ст. 8), и обязательства сохранить договор в тайне (ст. 9).
  9 февраля 1889 г. этот договор был продлен еще на 6 лет, но перегруппировка в рядах империалистических держав толкнула в это время сербов на путь новой ориентации – против Австро-Венгрии. К концу XIX века в Сербии устанавливается сильное влияние царской России.


[Закрыть] по которому Сербия отказывалась от всяких претензий на Боснию и Герцеговину и открывала австро-венгерской армии ворота на Балканы; в качестве гонорара Вена обязывалась поддерживать династию Обреновичей. В этом поразительном договоре, энергично использованном радикальной партией против Милана, истинная природа балканских династий, как орудий европейской дипломатии, достигла самого законченного корыстно-цинического выражения.

Радикальная партия, также возникшая в 80-е годы, достигла своего огромного влияния благодаря смелой, вернее сказать, неистово-демагогической борьбе с Обреновичами. Еще при Александре, который неоднократно делал попытки заключить мир или, по крайней мере, перемирие с радикальной партией, от нее откололось непримиримое по отношению к Обреновичам младорадикальное крыло, нынешняя «самостоятельная» партия. Радикалы и особенно старорадикальный папа Никола Пашич слывут русофилами, и, действительно, в борьбе с австрийско-обреновичской реакцией они всегда искали поддержки в Петербурге, хотя русский государственный строй, в силу естественных аналогий, не мог пользоваться их симпатиями.

Переворот 1903 года искоренивший династию Обреновичей, посадил на трон нынешнего короля Петра, поставил у власти старорадикалов и превратил националистов и напредняков из придворной клики в партии парламентской оппозиции.

Парламентаризм и демократия имеют в Сербии крайне примитивный характер, хотя и не столь примитивный, как в Болгарии. В отличие от этой последней, монархия не играет в настоящее время в Сербии никакой политической роли.

Почти столетняя борьба Обреновичей с Карагеоргиевичами, представляющая цепь интриг с кровавыми финалами, весьма мало была способна упрочить фундамент сербской монархии. Основатель одной из династий Кара-Георгий, революционер в своей политике по отношению к Турции, мечтавший об освобождении всего полуострова, был убит князем Милошем, основателем второй династии, который вел политику компромиссов и руководствовался, прежде всего, личным и династическим расчетом. Сам князь Милош был низложен и изгнан. Точно также и его преемник Михаил. Александр Карагеоргиевич, отец нынешнего короля, не выходивший из-под австро-турецких влияний, подвергся участи двух своих предшественников. Его сменил вернувшийся из изгнания Милош, решивший снова попытать счастья на сербском престоле. Ему удалось умереть естественной смертью в качестве сербского князя. Вернувшийся из изгнания преемник его, князь Михаил, был убит. Князь Милан был изгнан, прежде чем успел быть убитым. Сын его Александр, последний Обренович, был убит вместе со своей женой Драгой. Ангажемент получил Петр Карагеоргиевич, проживавший в Швейцарии в качестве вечного претендента, обремененного семьей и долгами. Петр приехал в Белград без большого хозяйственного багажа и с еще меньшим авторитетом. На мостовой перед дворцом едва успели смыть кровь короля Александра, изрезанный труп которого заговорщики выбросили через окно. Память о судьбе шести предшественников, из которых трое были изгнаны, двое убиты, а один изгнан и по возвращении убит, не могла предрасполагать Петра к чрезмерной активности на троне. Несмотря на честолюбивые замыслы и жестокий характер, Петр вынужден был превратиться в покорное орудие старорадикальной партии. Возможно, что сказались и годы. Во всяком случае, в противоположность Григорию VII, который, будучи кардиналом, ходил сгорбившись и говорил полушепотом, а увенчавшись папской тиарой, выпрямил спину и заговорил тоном повелителя. – Петр в качестве претендента был неутомим и неразборчив в преследовании своей цели, а в качестве короля оказался безличностью. Он покорно исполнял поручения той партии, которая доставила ему корону.

Революционное офицерство, явившееся инструментом государственного переворота, оказалось, разумеется, совершенно неприспособленным к роли руководящей политической силы. Оно вынуждено было посторониться перед штатскими людьми, которые воспользовались плодами военного заговора, чтобы немедленно же провозгласить священный принцип; «армия должна стоять вне политики». По самому характеру своему пронунциаменто могло охватывать только небольшое, идейно-аристократическое меньшинство офицерства. Остальные чувствовали себя отстраненными, роптали против преторианцев нового режима и выделили из себя ядро контр-заговорщиков. Это окончательно парализовало армию как политический фактор.

Оказавшаяся в этих условиях полной хозяйкой положения радикальная партия, как массовая партия, выросшая из оппозиции и пришедшая к власти через революционно-династический переворот, основала свое господство на парламентарных основах.

На первый взгляд перед сербским парламентом открывались самые благоприятные перспективы. Династия была бессильна. Старая династия непоправимо скомпрометирована. Офицерство внутренне парализовано. Переворот был совершен во имя воли народа. Казалось бы, при таких условиях парламент должен был стать естественным средоточием власти. Но этого не произошло и по существу дела не могло произойти.

Та самая причина, которая выдвинула офицерство на роль «исполнительного комитета» народной воли, обусловливала заранее худосочие сербского парламентаризма – отсутствие резко очерченных современных классов.

Сербия давно перестала быть страной натурального сельского хозяйства и дополняющего его ремесла. Милитаризм и фиск разорили крестьянина, австрийские товары убили мелкое производство. Между тем, местная промышленность, которая могла бы поглощать избыточные силы населения, развивалась крайне медленно. Причины этого те самые, которые в последнем счете толкнули Сербию на путь войны: слишком узкий государственный базис, отрезанность от моря, экономическая зависимость от Австрии. Капитализм успел здесь основательно разрушить старые социальные формации, но не получил еще возможности создать на их месте новые.

В стране много деклассированных элементов, налагающих свой отпечаток на всю общественную жизнь. Старые понятия и верования расшатаны, а новые еще не установились. В таких условиях политическая кристаллизация происходит крайне неправильно, по случайным или второстепенным признакам, и парламент, как завершение этого процесса, не может обладать ни определенной программой работ, ни внутренней силой для ее проведения: олицетворяя политическую беспомощность общества, он жадно ищет «руководства» извне.

Такое руководство он нашел со стороны Николы Пашича, старого, на ориентальный манер умного, умудренного опытом вождя старорадикальной партии. Из парламента, теряющегося в неопределенности своих задач, без плана, без энергии и без силы, политический центр тяжести, естественно, переместился в министерство, а в министерстве – на Пашича. Парламент со своим старорадикальным большинством знает лишь о том, о чем ему считают нужным сообщать. Министры, за вычетом Пачу и Протича, ближайших сотрудников Пашича, являются лишь старшими чиновниками своих ведомств. Король – не более как увенчание этого режима!

В Софии говорили: неужели Фердинанд отдаст грекам Солунь? А здесь говорили: не может быть, чтобы Пашич отдал Витоль болгарам! И там и здесь государственная жизнь вращается вокруг вопросов внешней политики, и не только теперь, а всегда. Но в Болгарии, где политические партии сменяют друг друга, точно в волшебном фонаре, царь Фердинанд является единственным устойчивым элементом внешней политики, а потому естественно, если за 25 лет в его руках сосредоточились все связи и вся сила. Здесь же, где, наоборот, короли сменяют друг друга с вошедшей в привычку катастрофичностью, власть сосредоточилась в руках наиболее упорного и осторожного из политиков той партии, которая опрокинула двух королей и создала третьего.

Однако, перенесение власти на вождя парламентарной партии – при бессильном парламенте – кроет в себе внутреннюю неустойчивость всего политического режима.

Война ослабила старорадикалов с двух сторон: победами армии и поражениями дипломатии. Разделение офицерства на заговорщиков и контр-заговорщиков почти исчезло. Походы и сражения сплотили офицерство, победы подняли его самомнение, напомнили ему, что пушки тоже являются составной частью конституции и притом немаловажной. У офицерства, разумеется, по-прежнему нет никакой самостоятельной политической программы. Но есть острое чувство обиды против правительства Пашича, которое только и знает, что сдавать врагам или союзникам позиции, занятые сербскими войсками: Дураццо, Алессио, Монастырь, Велес, Прилеп. Эту обиду, которая не есть, разумеется, обида одного только офицерства, стремятся превратить в политическую программу обе реакционные партии, особенно либералы-националисты. Они всеми мерами разжигают чувства ненависти к союзникам-болгарам, к Пашичу, ко всему режиму. «Мы не поднесем, – пишет националистический официоз „Србска Застава“, – болгарам на тарелке то, что добыто с такими жертвами. Так не бывает ни в одном союзе, не будет и в этом. Сербский народ никогда не забудет того, кто вывел наши войска в поле – для пользы других, и не успокоится, доколе не уничтожит, не разбирая средств, этой политики». Конечно, не за всякими словами немедленно следуют дела. Однако же, угроза новым пронунциаменто, которая слишком явно слышится в приведенных словах, имеет весьма серьезную опору не только в традициях вчерашнего дня, но и в настроениях сегодняшнего.

– Не думаете ли вы, – спрашивал я министра внутренних дел, г. Стояна Протича, который при последнем Обреновиче проделал двухлетний каторжный режим, в цепях и с клеймом на спине, – не думаете ли вы, что Сербии угрожает новый период реакции, как прямой результат войны?

– Почему? Если бы война прошла для нас неудачно, – другое дело. Но после таких побед…

– Положительные результаты происшедших перемен – расширение балканского рынка, выход к морю и пр. – скажутся не так скоро. А истощение, вызванное войною, и разочарование в ее приобретениях сказываются уже сейчас и еще сильнее скажутся завтра.

– Последние годы были для нашего народа тучными годами, и мы надеемся, что он без потрясений перенесет несколько тощих годов.

Эта оптимистическая надежда высказана была почтенным министром, разумеется, для внешнего употребления. Правительство, а это значит Пашич, Пачу и Протич, само прекрасно видит, откуда идет опасность, и принимает «свои» меры. Прежде всего, бросается в глаза стремление приблизить к власти напредняков, более «солидную» и опрятную из двух консервативных партий, переложить на них часть ответственности и, таким образом, изолировать националистов, которые обещают «не разбираться в средствах» в борьбе с нынешним режимом. Стоян Новакович – если не вождь, то реликвия напредняков – поставлен во главе «мирной» делегации. Сын его, Милета, также видный член партии, привлечен к работе в комиссии по устройству оккупированных областей. Еще более Пашич заботится об офицерстве.

Националисты опасны постольку, поскольку могут дать свою программу военной партии. Правительство всеми силами стремится воспрепятствовать этому и в этом своем стремлении очень далеко заходит навстречу потребностям и претензиям военных кругов. По существу своему очень невинная мера: решение выдавать каждому офицеру, нуждающемуся после войны в курортном лечении или отдыхе, 300 франков из истощенной государственной кассы – приобретает в этих условиях очень определенный привкус.

Но гораздо знаменательнее состоявшееся неделю тому назад – помимо парламента! – решение: установить в оккупированных областях военный режим. Полиция, администрация и суд – все поставлено под управление «главной команды» в Скопле. «Нужен года на два, на три подготовительный порядок, – говорили мне по этому поводу члены министерства, – чтобы воспитать население для свободы и парламентаризма». Вряд ли, однако, радикалы, старые и опытные политики, которые вели такую непримиримую борьбу против военно-бюрократического режима Обреновичей, сами верят тому, что победоносное офицерство является наилучшим конституционным воспитателем в стране побежденных. Чрезвычайно поучительно, что дня за два до опубликования этой меры один из влиятельнейших министров категорически заявил мне, что закон будет во всяком случае проведен через сербский парламент. На самом же деле он был опубликован в виде простого королевского указа на основании параграфа такого-то… воинского устава. Совершенно ясно, что вокруг этого вопроса шла борьба, что министры, по крайней мере, некоторые, стремились опереться на парламент, но сочли себя вынужденными в кратчайший срок капитулировать перед требованиями военной партии. Для дополнения картины нелишним будет упомянуть, что в ответ на формально-мотивированное представление президиума скупщины о необходимости немедленного созыва парламента (за отъездом председателя Андро Николича в Лондон первое место в президиуме принадлежит сейчас младорадикалам) министерство ответило: нет, не время, а когда наступит время – сообщим.

Незачем пояснять, что эта тактика гораздо больше приспособлена к тому, чтобы охранить от ударов политического кризиса старорадикальное министерство, чем парламентский режим. Но сомнительно, чтоб она вообще оказалась действительной. Внутренние судьбы Сербии зависят сейчас от факторов гораздо большего веса, чем искусное маневрирование старорадикалов вокруг напредняков и офицерства. Напряжение войны было слишком тяжким, а надежды на ее результаты слишком большими, ошибки в расчетах слишком очевидны, чтобы последствия краха можно было свести на нет семейным путем. Как ни примитивна сербская демократия, но вопрос о войне и ее последствиях кровно задевает весь народ. Адриатическое побережье захватили в надежде на Россию. Надежда, искусственно поддерживавшаяся известными русскими политическими группами, оказалась ложной. Велес, Прилеп и Битоль придется по договору уступить болгарам. Отовсюду придется уводить войска назад домой, где вообще оскудение останется, как наиболее вещественное воспоминание о подвигах и жертвах. Порожденный всем этим политический кризис может стать фатальным не только для партии Пашича, но и для всего радикального режима.

«День» N 87, 30 декабря 1912 г.