Текст книги "Боль так приятна. Наука и культура болезненных удовольствий"

Глава 3
Избавление от обмороков, или Страдания святых

Сиреневые лучи рассвета появляются на верхушках деревьев, скользят по маленьким крысиным лапкам. Запах затхлого соломенного матраса напоминает о том, что начался день, а вместе с ним – о блохах и нечищеных зубах, вытертых перед сном грязной шерстяной тряпкой. Вам нужно сходить в туалет, но вы ждете. Прохлада утреннего воздуха слишком бодрит, чтобы столкнуться с такой непосредственной и липкой потребностью организма. И все-таки это определенно нужно сделать до того, как разгорится день. Сухая яма, в которую вы гадили днем, резко пахнет под лучами солнца.

На дворе 1349 год. Вы худой и покрыты сыпью, недоедаете, не привиты. Ваши плечи болят; труды последних дней оставили серьезную печать на мышцах, поддерживающих грубую внутренность вашего скелета. Ваш сосед пронзительно кричит из-за задетой и тут же вскрывшейся раны на теле. Вы ожидаете, что скоро послышится знакомый стук деревянной тачки. Вы осторожно ощупываете боковую поверхность шеи, пальцы проходят под краем челюстной кости, нервно исследуя ее. Пока ничего не опухло, но кажется, это неизбежно произойдет. Возможно, у вас болит пах, потому что вы часто его трогали, растирали во сне свои складки, дергали их, исследовали в каждый момент уединения. В воздухе воняет мертвечиной, город погряз в ней. Черные мухи заползают в носовые ходы и вылетают из них, и никто больше не совершает обрядов отпевания, кто теперь может оказать такую любезность?

Чума в городе. К сожалению, вы тоже.

Трудно переоценить, как быстро все может измениться. Несколько месяцев город пребывал в атмосфере тихого ужаса, продолжая свою повседневную рутину жизни на фоне шепотков о смерти, которые распространялись по немецким селам. До этого дни сулили надежды и жизнь была исполнена возможностей, вопреки доходившим до вас осторожным слухам из пригорода. Некоторые говорят, что было трудно продолжать идти вперед, когда смерть уже подкрадывалась к порогу. Но не вы. Вам было легче проникнуться идеей отрицания и продолжать заниматься тем, чем для вас всегда была жизнь: рубить дрова, носить воду, варить суп, делать детей, страдать от бессонницы, разжигать костры, жаловаться, напиваться – обычное житейское дерьмо. Прежде чем стать могильщиком, вы проводили дни, ухаживая за неблагодарным стадом шерстяных овец, используя мозолистые руки для обдирания и чистки шерсти. Теперь вы роете большие канавы, чтобы заполнить их вашими соседями, бледные лица которых глядят на вас из грязи, на них бубоны размером с детские кулачки, они сливаются вместе, образуя общую картину горя.

Мэри и ее малыш лежат друг напротив друга в яме, оба серебристо-голубые, это ранняя стадия смерти. Для их воссоединения потребуется, чтобы кто-то спустился в яму, подвинул несколько заблудших ангелов. Тела на дне более старые, вздутые, более плоские. Скороспелые. Ребенок Мэри обречен на вечный покой рядом с матерью, и этого достаточно. Вы не можете вспомнить, кто умер первым, мать или младенец. Вероятно, на этой неделе вы похороните еще кого-то из ее семьи.

Вы уже оцепенели? Некоторым людям требуется пять дней, чтобы умереть, некоторым – три, некоторые уходят в тот же день. Сколько дней вам нужно ждать, чтобы узнать, сколько вам понадобится, чтобы умереть? Йоханнес говорит, что быстрая смерть – это милосердие, но вы не убеждены, что спешить навстречу смерти – лучший способ встретить ее. Разве последний отрезок жизни не стоит того, чтобы его дожить? (Нет, не этот кусочек, не такой.) Гедонисты, которые пьют и трахаются, прокладывая себе путь в ад, встречают последние дни в алкогольном угаре. Вы должны признать, что в их словах есть смысл. Но вы слышите, что это Божья месть. Разве не наш долг – покаяться, чтобы спасти остальных?

Со своей точки на краю города вы слышите негромкий ритмичный шум, который является приятной передышкой от звуков, издаваемых трупами, которые испускают газы и перемещаются по мере того, как бактериальная анархия распространяется по остаткам их жизни. Звуки приближаются, и вы понимаете, что слышите песнопения и шарканье ног. Множества ног.

Подобно черной змее, пересекающей пастбище, сюда идут десятки людей, даже сотни. Возможно, три сотни! В основном это мужчины, они шествуют первыми, женщины – сзади. Плечом к плечу, парами, они шагают в такт к церкви. Вы резко сворачиваете в сторону, заслышав церковные колокола, которые призывно звонят, возвещая о приходе спасения. Теперь вы понимаете, что это такое! Вы слышали о них, об этих немытых странниках, спасающих души проклятых.

Паломники торжественно собираются вокруг каменного здания единственной в городе церкви. Они образуют круг, раздеваются до пояса, становятся в строй. Они маршируют по кругу, пока кто-то не подаст сигнал. По сигналу все падают на землю. Большинство людей ложатся на спину, прогнувшись, с открытыми глазами. Другие скручиваются; некоторые держат руки поднятыми вверх. Один, тот, кто, как вы позже поймете, представлял грешника, давшего ложные показания, поднимает вверх три пальца. Вы внезапно осознаете, что толпа людей собралась вместе, чтобы посмотреть на это. Где цветы, которые вы обычно держите для защиты? Каким уязвимым вы чувствуете себя без них, прямо как во сне.

Возглавляет процессию высокий, худощавый мужчина. Он начинает идти через море разлагающихся тел, внимательно оглядывая странные фигуры, которые они образуют на булыжниках городской площади. Это столичный Мастер, надсмотрщик, тот, кто позволяет унижаться всем, кто хочет унижения. Представьте, что он посредник. Посредник с поганым кнутом.

Мастер проходит через море распростертых у его ног тел и хлещет их. Церковные колокола затихли, и воздух наполнен звуками ударов бича о кожу. Некоторые из его ударов оставляют после себя лишь розовые, пухлые следы насилия, рубцы, которые разбухают изнутри, как пузыри, от которых они призваны избавить. Другие удары плетью наносятся с такой скоростью, что рассекают кожу, как налитый помидор, и тонкий туман крови разлетается в воздухе, смешиваясь с запахами пота, кожных складок и тел. Лица флагеллантов искажаются в морщинистых гримасах отчаяния, или они расслабляются в безмолвной гладкости транса, или плачут жирными, солеными слезами, или кричат, смеются, или тихо плачут. Натиск звуков и запахов заполняет все щели города, как рассвет после ночи. Он всеобъемлющ.

Мастер по очереди бьет кающихся, и каждый в святой тишине ожидает, когда его тело сделает выбор в пользу болезни, что проносится по Европе, как смерч. Спустя годы эпидемиологи оценят, что число погибших достигло шестидесяти процентов населения всего континента и что по крайней мере каждый третий европеец умер от инфекции, вызванной бактерией Yersinia pestis.

Теперь вы знаете, что никто не спасется от «отвратительной, трупной вони, идущей изнутри», как пишет о ней валлийский поэт Иеуан Гетин. «Горе мне – вонь, идущая из подмышек. Кровоточит, страшна… она в форме яблока, как головка на луковице, маленький нарыв, который никого не щадит».

Ни здоровые, ни молодые, ни благочестивые не могут избежать моровой язвы. Говорят, что Великая Смерть – это Божья кара, и с ней люди умирают в одиночестве: вы живете в культуре, пропитанной важностью прощальных обрядов; умереть внезапно, без отпущения грехов, – это новый ужас. Отчаяние, которое нарастает, когда нет ни ответа, ни обращения в веру, ни милосердия, рождает удушающий страх; люди охвачены необходимостью что-то делать, что угодно. Вот почему здесь появляются Братья Креста. Это реакция на событие, что со временем станет известно как Черная Чума.

Когда Мастер заканчивает бичевать кающихся, они поднимаются на ноги, чтобы начать неистово избивать самих себя. Это та часть, о которой кто-то из вас, возможно, слышал. От беспредела сотен людей, бьющих себя собственными руками, в воздухе пахнет, как на скотобойне. У каждого есть свой собственный кнут, состоящий из трех или четырех кожаных ремней, каждый с острым металлическим шипом на конце. Флагелланты стремятся спасти человечество, принося свои страдания в жертву Богу, всерьез раздирая себе плоть. Они предлагают – нам, вам, себе – испытывать страдания, чтобы стало лучше, настала лучшая жизнь или более счастливый конец. Флагелланты представляют катарсис, надежду. Выход. Даже по стандартам того времени они омерзительно выглядят. Кающимся запрещено мыться в ходе тридцатитрехдневного паломничества и даже менять испачканную одежду.

Флагелланты продолжают неистовствовать, а несколько членов ордена поют, подбадривая их. По словам Генриха Херфордского, известного доминиканского монаха XIV века, некоторые флагелланты так глубоко вгоняют металлические шипы своих бичей в тело, что требуется не один рывок, чтобы вытащить осколки металла из плоти. Многие из горожан присоединяются к пению; другие держат тряпки, чтобы поймать кровь, брызжущую из массы тел, и прижимают к глазам только что окропленные тряпицы. Мастер ходит среди верующих, призывая их молиться за души всех грешников. Ослабевшие и покрытые рубцами, флагелланты бросаются на землю, с трудом произносят молитвы и снова поднимаются, чтобы начать все заново. Боль как покаяние происходит от латинского poena, что означает «штраф» или «наказание».

«Средневековый эквивалент Airbnb!» – пишет мне Шон Мартин по электронной почте. Он плодовитый писатель и автор книги «Черная смерть». В книге содержится подробный отчет о передвижениях флагеллантов во время одноименной чумы: если кого-то интересуют передвижения германских флагеллантов в конце XIV века, Мартин – ваш человек. Он рассказал мне, что флагелланты решали проблему ночлега, располагаясь на пресловутых кушетках по всей Европе:

– Путешествие в Средние века представляло серьезные трудности, поскольку путешественникам приходилось искать ночлег либо в трактирах, либо в домах людей.

Представьте себе, как такая толпа появляется на пороге вашего дома, в руках сжимая плети и распятия, с лихорадочным взглядом – то ли от религиозного рвения, то ли от настоящей лихорадки.

Но почему это происходило? Почему люди мигрировали по всему континенту и бичевали себя на улицах?

– Движения флагеллантов в Средние века возникали в ответ на кризисы, такие как Черная смерть в 1340-х годах; точно так же появилась первая зарегистрированная группа флагеллантов в Италии в 1259 году, – объясняет он, упомянув, что она образовалась в ответ на голод. Он говорит мне, что в обоих случаях группы стремились задобрить Всевышнего демонстрацией благочестия. – Умерщвление плоти разными способами имеет долгую историю в иудеохристианской традиции (отшельники в пещерах и пустынях, столпники, жившие на вершине столбов, монахи во власяницах, традиция поста и так далее), так что это было вполне стандартным решением для средневекового человека, чтобы попытаться предотвратить катастрофу.

Мартин уместно использует термин «умерщвление» (лат. mortificāre – «мортификация»), означающий «предавать смерти», этот термин впервые начал появляться в английском языке в конце 1300-х годов, когда по Европе распространялись флагелланты чумного времени. Концепция умерщвления плоти – отказа от тела и земных желаний ради духовного пути – встречается на всем протяжении Ветхого и Нового Завета. Апостол Павел говорит в Послании к Коринфянам: «Тело мое я держу под спудом и порабощаю его». Символика мучений Иисуса Христа слилась почти со всеми сферами религиозной жизни того времени, поэтому неудивительно, что некоторые верующие брали в руки плеть вместе с распятием. То есть намеренное самоистязание в те времена было обычной частью жизни.

– То, насколько люди верили, что происходящее есть результат греха, чуждо нашим современным представлениям, но, похоже, было распространено, – рассказывает Мартин. – Если что-то идет не так, нужно как-то угодить Богу – похоже, это был довольно базовый образ мысли. – Он отмечает, что у средневековых католиков были и более распространенные формы покаяния, такие как молитва и исповедь. Не все принимали участие в жестких демонстрациях. – Флагелланты были самыми радикальными в этом спектре.

Флагелланты не были одиноки в своей радикальности; это был лишь один из множества видов покаяния в христианской Европе. Во имя Отца кающиеся совершали все виды мазохизма. Возьмем, к примеру, женщин-мистиков 1300–1500-х годов. В одно время флагелланты-мистики (в основном женщины, но не всегда) наказывали себя голодом и вызывали у себя рвоту палками. Их страдания были «в основном продиктованы желанием стать меньше и как бы уподобиться Господу в том смысле, что ты ни в чем не испытываешь нужды, – говорит писательница и эксперт по реликвиям Элизабет Харпер. – Это некий отказ от своего тела».

Образ истощенной монахини напоминает о сокусимбуцу – буддийских монахах, которые мумифицируют себя до смерти через аскетизм. Или джайнскую практику саллекхана – добровольный обет медленного умирания от голода. Умерщвление тела в стремлении к духовному восхождению встречается во всей истории человечества и во всем мире.

Если действия флагеллантов были публичными и направленными вовне, то страдания анорексичных монахинь, таких как Екатерина Сиенская, были частными, внутренними; они устанавливали прямую связь с Богом, а не апеллировали к массам. Эта связь имела практическую цель: женщины традиционно не имели власти в католической церкви, но благочестие само по себе считалось ценностью в то время. А с такой ценностью приходит и власть. Харпер называет такой телесный отказ ключом к подъему мистицизма:

– Идея заключается в том, что можно обрести духовную силу и валюту в патриархальной системе, просто сказав, что ты напрямую общаешься с Богом. – Харпер говорит, что мистики присвоили себе теологию, утверждая, что их плоть по своей природе греховна, и обрели силу через преданность покаянию типа «ты не можешь ненавидеть меня больше, чем я ненавижу себя». – Это проявлялось множеством способов, которые сейчас кажутся безумными, но в то время они были необходимы, думаю, для того чтобы шокировать правителей и заставить их поверить [в предполагаемую прямую связь с Богом].

Я спрашиваю, были ли флагелляция и голодание единственными видами религиозного самоистязания в этот период. Харпер отвечает, что были и другие виды покаяния, и приводит в пример практику ношения власяницы, то есть волосяной рубашки. Власяница – это жуткий антипод вашей любимой уютной пижамы. Это одежда из грубой, колючей шерсти животных, которая призвана царапать кожу, чтобы кающийся чувствовал себя максимально некомфортно. Их носили многие известные христиане, от святого Патрика до Карла Великого, и эта практика продолжается и по сей день во время Великого поста. Но можно ли считать зуд умышленно причиняемой болью? Для древних евреев ответ – нет. Ношение цилицы в периоды траура или покаяния было блестящим обходным маневром в отношении запрета Торы на причинение вреда самому себе. В Книге Левит 19:28 это правило сформулировано достаточно четко: «Ради умершего не делайте надрезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь». А как мы все знаем, Господь в Ветхом Завете не шутил. Подобные высказывания встречаются и в Талмуде. Люди не склонны без причины запрещать то, что написано в их священных книгах. Поклонники Ваала и других древних божеств, существовавших до авраамических верований, как говорят, ритуально резали свою плоть и наносили себе татуировки пеплом, вдавливая его в открытые раны. Так что еврейский запрет на членовредительство, вероятно, в большей степени преследовал цель предотвращения еретических практик.

На этом этапе интервью я подумала, что ничего более удивительного уже не произойдет, но я ошиблась.

– Целенаправленное поедание отвратительных вещей – важная вещь для многих святых, – говорит Харпер, отмечая, что их религиозный мазохизм не ограничивался только голодом. – Святая Екатерина Сиенская вроде как прославилась тем, что проглотила гной из…

Разговор оборвался. Мой изо всех сил сопротивляющийся прием сотовой связи в горах сильно испортился, и я осталась висеть на линии, отчаянно желая узнать, что за гной ела эта монахиня. На связь снова выходит Харпер.

– Последнее, что я слышала, было, что Екатерина Сиенская знаменита… – сказала я, не желая показаться слишком любопытной по поводу гноя. (А мне очень хотелось узнать о гное.)

– О, святая Екатерина Сиенская пила гной из опухоли груди другой монахини.

Ох! (Удачи вам, если когда-нибудь сможете забыть эту ценную информацию!)

Екатерина также знаменита тем, что заморила себя голодом до смерти, утверждая, что сможет существовать только на евхаристии. Она даже воду перестала пить.

– Она фактически убила себя, – утверждает Харпер.

Екатерина Сиенская была одной из первых мучениц, на которых равнялись другие женщины, что приводило к неоднозначным результатам.

– Интересно то, что некоторые женщины брали пример с нее и сами становились святыми или мученицами, а некоторые вдобавок получали суровые упреки за то, что делали это неправильно. – Это сводится к двум способам почитания святых: имитата и адмиранда. – Адмиранда – это восхищение издалека и понимание того, что ты духовно не готов совершать те вещи, которые совершали они, а имитата – это реальное копирование, изменение своей жизни по примеру святого. – Харпер отмечает, что некоторые духовные наставники не поощряют имитату, но все не так просто: «Не делай того, что делали умершие святые, потому что ты умрешь». Чтобы понять почему, нужно понять физиологию боли и страдания от голода.

Голод, как и другие формы боли, может заставить вас чувствовать себя под кайфом. Харпер, у которой, как и у меня, было нарушение пищевого поведения, изучает таких мучеников, чтобы понять, через что ей самой пришлось пройти. Мы обе знаем, что практика голодания в итоге вредна для живого организма, но коктейль из наркотиков, который организм выпускает на волю перед лицом настоящего, острого, болезненного голода, – поистине пьянящий коктейль. Это опасно.

Например, посмотрим на некоторые исследования, в которых изучалось интересное сходство между голоданием и, помимо прочего, приемом МДМА, также известным как экстази (это чистая правда, я не выдумываю), опубликованные в 2007 году в журнале PNAS. Валери Компан и ее команда из Национального центра научных исследований использовали мышей, чтобы продемонстрировать, что голодание и экстази могут вызывать подавление аппетита. Вот что удалось установить.

Любой, кто принимал экстази, знает, что это вещество сильно подавляет аппетит. Однажды после приема экстази я попыталась съесть жирный консервированный голубец, и мне стало настолько омерзительно от ощущения того, что эта штука оказалась у меня во рту, что я чуть не распласталась по полу. Компан и ее коллеги-исследователи хотели узнать, почему экстази вызывает такую реакцию у меня и многих других, кто пытался поесть слишком рано после трипа. Чтобы выяснить это, она обратила внимание на область мозга, связанную с чувством вознаграждения – nucleus accumbens, – в которой много серотониновых рецепторов. Экстази действует на многие вещи в организме, включая эти рецепторы. Если дать этот любимый клубный наркотик мышам, которые были генетически модифицированы и не имеют этих специфических рецепторов, то они сохраняют аппетит, несмотря на то что они принимали MДMA. Наркотики не стимулируют то, что притупляет чувство голода, поэтому мыши продолжают питаться. Угадайте, что происходит со здоровыми мышами, когда ученые стимулируют рецепторы, как бы говорящие «не ешь»: мыши не хотят есть.

И вот тут-то становится интересно. Стимуляция этих рецепторов «не ешь» также приводит к высвобождению пептида под названием CART. Повышенный уровень CART в крови был обнаружен у испытуемых, принимавших психостимулирующие препараты, такие как MДMA, и у анорексиков. Было доказано, что повышенный уровень CART заставляет животных меньше есть. По сути, исследователи обнаружили биологическое сходство между голоданием (как при анорексии) и приемом наркотиков (например, MДMA). Это не полный отчет о сходствах, и есть много возможностей для изучения того, какие отличия (или сходства!) могут быть у эйфории, получаемой как от голодания, так и от наркотиков, но любопытно отметить это открытие в контексте голодающих монахинь.

– Я часто думаю о том, что, если вы не едите, возникает сумасшедшее чувство энергии и жажды достижений, – утверждает Харпер. – Когда я читаю обо всех, кто соблюдает эти посты и странные диеты, которые, по сути, являются управляемой анорексией, я думаю: «О да, конечно, вы чувствуете себя потрясающе», – и это потрясающее чувство, – говорит она, ссылаясь на практику интервального голодания, которой придерживается очень худой генеральный директор Twitter Джек Дорси, подобно голодающим святым прошлого. То есть вы ощущаете себя прекрасно до тех пор, пока это не прекращается. Расстройства пищевого поведения имеют самый высокий уровень смертности среди всех психических заболеваний.

Ощущается ли анорексия как трип? Конечно, нет. Но тот факт, что они имеют общий сигнальный путь в центре вознаграждения мозга, примечателен и указывает на потенциальную цель для разработки лекарств, что замечательно. Анорексия, как известно, трудно поддается лечению. Это придает интригующую ноту разговорам о религиозном посте и эйфории, которую испытывают многие постящиеся. Особенно потому, что поститься больно.

В возникновении голода, по-видимому, участвуют несколько механизмов. На грубом механическом уровне это спазмы желудка и воздействие кислот, действующих на слизистую оболочку желудка. На нейробиологическом уровне – сложная сеть нейронов, расположенных в гипоталамусе мозга, которые неустанно работают, получая входные данные и посылая сигналы о голоде. Похоже, что и эндоканнабиноидная, и эндорфинная системы участвуют в модуляции сигналов голода и сытости, что могут подтвердить те, кто знаком с экзогенными версиями обеих систем.

Мне кажется, что при обсуждении современных расстройств пищевого поведения упускается из виду то, насколько они болезненны. Легко сосредоточиться на эстетике истощения и указать пальцем на индустрию моды и балета, но, думая о подобном страдании только с точки зрения его результата, мы упускаем из вида нечто основополагающее в патологии. Люди, страдающие расстройством пищевого поведения, знают это; мученики XIV века знали это; буддийские монахи знали это; люди, не имеющие достаточного количества еды, знают это: голод – это чертовски больно. А с болью может прийти множество различных чувств.

– Во всем этом есть что-то от боли, особенно у католических практик, которые связаны с чувством морального превосходства, – говорит Харпер. – Быть «уверенным в этом» очень трудно в реальной, повседневной жизни, – продолжает она. Уверенность в голодании в данном случае означает чувство «уверенности в своей вере», но это также может иметь отношение к уверенности в себе или своем пути. Уверенность – это чувство, но боль может быть чем-то вроде короткого пути. – Когда вы причиняете себе боль, вы активируете эту часть вашего мозга и получаете своего рода награду.

Это управление собой. Это доставляет вам кайф.

Вот почему многие духовные наставники, особенно современные, тщательно разграничивают адмиранду и имитату. «Ты не можешь кайфовать от того, что не ешь или умерщвляешь плоть, потому что это форма гордыни».

Вот оно. Телесный опыт духовности, будь то флагелляция, голодание или протыкание себя шпагами, конечно, доставляет кайф. Но спасение в стиле «сделай сам» обходит силу и власть церковников, а также их банковские счета. Оно устраняет посредника, а церковь этого терпеть не может.

Независимо от того, проходят они через официальные каналы или нет, различные стили покаяния – у флагеллантов, голодающих монахинь или грешников во власяницах – имеют одну общую черту: чувство вины. О, чувство вины. Я и сейчас слышу призрачный голос моей бабушки-католички, когда она говорит об этом. Чувство вины – основа многих верований. Но как связаны чувство вины и боль? Почему так много кающихся стремятся к боли, даже если официальная доктрина не одобряет ее?

В исследовании, опубликованном в 2011 году в журнале Psychological Science под названием «Очищение души путем причинения боли плоти: эффект боли, уменьшающий чувство вины», доктор Брок Бастиан и его коллеги изучили связь между болью и искуплением. Вы не поверите: они обнаружили нечто очень интересное.

Участников исследования попросили написать об одной из двух вещей: о случае обмана или утраты другого человека или о безобидном общении. После того как они закончили писать, они заполнили опросник о том, насколько виноватыми они себя чувствуют. Затем наступило самое интересное: они должны были опустить руку в ледяную воду. Во всяком случае, некоторые из них. Контрольной группе досталась вода комнатной температуры.

Небольшое уточнение на этот счет: вы когда-нибудь пробовали это? Ледяную воду? Это ужасно! Непрекращающийся холод, нарастающее чувство обреченности и неправильности, какофония тревожных звонков, призывающих к действию. Участники исследования, которые держали руку в воде более трех минут, были дисквалифицированы за то, что могли делать это слишком долго, а три минуты – это не очень долго.

Это заставило меня немедленно вспомнить одно лето в балетной программе Школы искусств Северной Каролины, когда садисты-физиотерапевты заставляли меня сидеть в ледяных ваннах до груди, чтобы помочь вылечить травму спины. Мне было четырнадцать лет, я была несчастна, зубы стучали, как мешок с болтами в сушилке, лед доходил до груди в высокой металлической ванне, я молча проклинала маленькую резиновую уточку, которая безмятежно покачивалась на поверхности ледяной жижи, высмеивая мои страдания своими идиллическими ассоциациями с пеной для ванн, заботой о себе и теплом. Это чертовски больно, друзья! Я не люблю холод, и это неприятие станет еще более очевидным в настоящей книге.

Но вернемся к чувству вины. Исследователи обнаружили, что люди, написавшие о чувстве вины, дольше держали руки в ледяной воде, оценили ледяную воду как более болезненную, чем другие, и после этого испытали значительное снижение чувства вины. Прочитайте это еще раз. Виновные люди терпели боль дольше, а после сказали, что им действительно было больно, но после этого чувствовали себя менее виноватыми. Но почему? Авторы ссылаются на книгу Д. Б. Морриса «Культура боли», в которой говорится, что «боль традиционно понимается как чисто физическое явление, но более точно описывать ее как нечто на стыке тела, разума и культуры». (Как автор книги об общественных и биологических последствиях боли я склонна согласиться с этим утверждением.) Согласно этой теории, люди придают боли смысл, и Бастиан утверждает, что люди с рождения социализируются для принятия боли в рамках судебной модели наказания. Добавьте сюда влияние бдительного божества – и внезапно боль как искупление приобретает смысл.

– Как мы сформулировали в этой статье, я думаю, в большей степени есть взаимосвязь между болью и справедливостью. Терпение боли дает чувство справедливости и является формой самонаказания, – говорит Бастиан, отмечая, что переживание наказания может быть связано с покаянием. – Не то чтобы люди прямо говорили себе: «Я наказываю себя болью»; скорее, они идут на тяжелую пробежку или делают какое-то упражнение, и оно удовлетворяет потребность в восстановлении справедливости через наказание.

Бастиан также утверждает в статье о вине и боли, что «история изобилует примерами ритуальной боли, направленной на достижение очищения».

Существует восхитительная книга на эту тему, прозаически названная «История флагеллантов, или Достоинства дисциплины; пересказ и комментарий к „Истории флагеллантизма” аббата Буало…», написанная Жаном Луи де Лольмом. Это толстый том о причинении себе боли, состоящий из рассказов – иногда ярких, иногда утомительных, часто нравоучительных – о порке, ее орудиях и процедурах со времен древней Сирии и Греции до великого выступления странствующих флагеллантов во время Черной смерти. Но я должна сказать, что одна из вещей в этой книге, которая действительно останется со мной, – использование буквы «ф» вместо буквы «с».

Именно так страдания святых превращаются в «избавление от обмороков»[4]4
  Fuffering of faints вместо suffering of saints («Избавление от обмороков» вместо «страданий святых»). – Прим. пер.


[Закрыть] – эта фраза засела в моем мозгу с яростью голодного клеща.

Но я отвлеклась. Есть так много примеров мазохистского религиозного покаяния.

Существуют рассказы о том, что спартанских мальчиков пороли целый день в рамках ритуала вступления в совершеннолетие. Мучительное испытание, похожее на ритуал обрезания у масаев, ритуал посвящения в мужчины при помощи ядовитых муравьев в амазонском племени сатере-маве, иногда приводивший к летальному исходу, пропитанные алкоголем ритуалы порки в некоторых американских братствах. Раз в год в Спарте мальчиков «бичевали целый день, часто до смерти, перед алтарем Дианы Орфии, и они переносили это весело и даже радостью; более того, они боролись друг с другом за победу; и тот, кто терпел дольше всех и смог выдержать наибольшее количество ударов, одерживал победу». Это называлось «соревнованием».

Продолжайте искать, и вы обнаружите, что у египтян флагелляция сопровождала праздники Исиды, о которых писал Геродот: «После подготовки постом они начинают приносить жертвы и взаимно избивают друг друга». Есть свидетельства, как несколько тысяч мужчин и женщин избивали друг друга на улице во время празднования. Представьте себе три тысячи человек – примерно столько вмещает филадельфийский Метрополитен-опера – на тротуарах, которые устраивают священный бойцовский клуб прямо на глазах у богов, детей и собак. (Вы бы присоединились? Зависит от того, как вы относитесь к массовым побоищам, я полагаю.)

Есть драматический сюжет у Апулея, который в своей работе «Метаморфозы, или Золотой осел» рассказывает нам о сирийских жрецах, которые не только бичевали себя, но и разрезали себе руки. «Более того, они рассекали собственные руки обоюдоострыми ножами, которые постоянно носили с собой». Эти сирийские священники кричали о грехах других людей и били себя по рукам, что, как я представляю, было захватывающим зрелищем. Современники говорили, что это лишь притворство, способ вызвать восхищение в умах слабых и суеверных людей; священников обвиняли в том, что они устраивают эти болезненные представления не для того, чтобы казаться благочестивыми, а для того, чтобы брать у людей деньги. (Эти же претензии позже были предъявлены и к средневековым католическим флагеллантам.) Возможно, в этих утверждениях есть доля правды, но кто скажет, где проходит жесткая граница между благочестием и выгодой? Отмечу также, что болезненное зрелище в обмен на деньги вполне работает! Мазохистские представления живы и процветают и сегодня, но об этом мы поговорим позже.