Текст книги "BRONZA"

2 глава

Древний Китай, 9-10 вв. Сон Императора

– Спаси меня, брат! Ну, пожалуйста, Энджун, забери меня домой! Я не пленник! Не пленник… – отчаянно плакал мальчик лет десяти, запертый один, в темноте. Черные волосы длинными спутанными прядями падали на заплаканное лицо. В простой одежде раба, но с золотым обручем на шее, с исхлестанной плетью, вспухшей багровыми рубцами спиной, в колодках, сидел он на полу и плакал от боли и унижения. Но сильнее боли сердце жгла обида.

– Ты же обещал!

Император проснулся, но продолжал лежать с закрытыми глазами. Горький детский плач все еще стоял у него в ушах. Он нахмурил темные, с изломом, брови, и страдальческая складка залегла в уголках губ, делая молодое лицо старше.

«Сон… опять этот сон… Зачем ты снишься мне, Рьюки? Что ты хочешь, чтобы я понял? Зачем возвращаешь меня памятью в прошлое? Я больше не маленький мальчик, и имя… Теперь я ношу другое имя…»

– Я заберу этого принца! – Низкий, совсем незнакомый голос прозвучал с грубоватой категоричностью.

– Но почему – он? Ему только исполнилось десять… и он совсем не готов к такой судьбе! – Голос старшего брата был непривычно взволнован, скорее даже расстроен.

Невольно подслушивая разговор, не предназначенный для его ушей, он осторожно выглянул из-за ширмы, на драгоценном черном дереве которой цвели золотые хризантемы и кружились в танце длинноногие цапли. Брат сидел у открытого окна и задумчиво смотрел, как цветущая в саду слива роняет свои белые лепестки.

На подоконнике палевый кот умывал лапой коричневую мордочку. Любимец Энджуна, он «собакой» повсюду ходил за ним. Даже глаза у кота были такими же ярко-голубыми, как у брата. И так же, как у Энджуна (когда тот злился), кошачьи глаза вспыхивали рубиновыми угольками, пугая окружающих. Но брат только смеялся, если кто-нибудь жаловался ему на это маленькое чудовище.

Засмотревшись на кота, он вздрогнул, услышав снова голос брата.

– Я приготовил другого – уже смирившегося со своей участью! Почему же он? – опять спрашивал Энджун.

– Простите, наместник, но я не вправе обсуждать волю нашего повелителя. Мне приказано забрать принца, у которого глаза цвета королевских ирисов, – ответил незнакомец.

Коренастый, широкоплечий, с резкими чертами лица и седой гривой волос, мужчина сидел в кресле напротив.

Плохо понимая, о чем говорят взрослые, он удивился: этот человек осмелился перечить брату, а тот не приказал убить его на месте?! Это было совсем не похоже на Энджуна. В семнадцать лет, после трагической гибели отца на охоте (отравленная стрела, прилетевшая ниоткуда, оборвала достойную жизнь их родителя), брат взвалил на свои неокрепшие плечи не только заботу о семье, но и управление всей провинцией Ляо Бан. За четыре года из неопытного юнца превратившись в настоящего правителя, умный, жестокий, властный, он железной рукой управлял провинцией, безжалостно подавляя малейший ропот недовольных. Кто бы захотел перечить ему? Или иметь своим врагом? Говорили даже, что у Энджуна нет сердца…

Император перестал хмуриться. Лицо его просветлело. Неправда! У брата было сердце! И брат любил его! Отвечал ли тот на его вопросы, учил ли стрельбе из лука или выводить иероглифы – он всегда чувствовал его заботу и любовь. Потому что, в отличие от других детей своего отца, они были сыновьями одной матери, и кровная связь между ними была намного глубже. «Как две горошины в одном стручке», – подумал Император.

Отец привез их мать из своего похода к морю. Во дворце ее не любили. Наверное, из-за очень бледной кожи и разного цвета глаз. Втайне считали морской девой, околдовавшей их господина, и боялись ее. Мать так и не вышла за него замуж, хотя отец и настаивал на этом. Она не сделала этого даже ради своих сыновей. Поэтому для всех они остались как бы незаконнорожденными. И вряд ли когда-нибудь Энджун стал бы наместником, не случись та внезапная смерть…

Поначалу смутная догадка, что убившая отца стрела могла принадлежать брату, превратилась в уверенность. Энджун считался одним из лучших стрелков и по праву носил на среднем пальце серебряное кольцо в виде головы сокола. Но даже если он пошел на убийство отца, чтобы занять его место… Теперь это уже не имело никакого значения. Император мысленно отмахнулся от своей запоздалой догадки – все заслонил образ смеющегося брата.

Сказав, что будущему наместнику не помешает умение управлять людьми, Энджун разрешил ему сопровождать себя на Совет. И как же он гордился им, видя, с каким глубоким почтением убеленные сединами мужи соглашаются с мудрыми не по годам решениями своего молодого господина!

Но самым замечательным, пожалуй, было время, когда, устав от власти, Энджун сбрасывал с себя одежды правителя, прогонял докучливую свиту и становился просто старшим братом. В дворцовом саду они оставались вдвоем. Тот, как раньше, читал ему книги или, растянувшись в тени дерева, мечтательно следил за облаками, рассказывая древнюю легенду о Двенадцати Священных Зверях – богах, поделивших весь мир на Двенадцать Царств. А он смотрел в его прекрасное лицо, слушал теплый голос, гладил мягкое серебро его волос и воображал себя одним из этих Священных Зверей. Любовь к брату переполняла его маленькое сердце, и он готов был умереть для него…

– Так вы послали за принцем?

– Да, его уже ищут! – помедлив, ответил Энджун.

По губам Императора невольно скользнула горькая усмешка. Он действительно был мал тогда и не понимал, что речь шла о нем, пока не получил пинка от задиры и грубияна Фей Ю.

– Подслушиваешь? Нехорошо! – погрозил тот кулаком.

– Тише, ты! – зашикал он на него, потирая задницу. – Я не нарочно!

В самом деле, он уже был здесь, доставая укатившийся за ширму волчок, когда неожиданно вошли брат и его гость.

Фей Ю прислушался.

– Ух, ты! Кажется, это приехали за тобой?! – удивился он и посмотрел на него почти с сочувствием. – Это посланник повелителя! Тебя отвезут в императорский дворец Тан Джен! Ты станешь пленником!

– Н-нет!! – закричал он, опрокидывая ширму. Бросился к Энджуну, вцепился в его одежды и, уткнувшись лицом ему в колени, разревелся: – Нет! Скажи ему… Скажи… Я не пленник! Не пленник…

Гость бесцеремонно сгреб его за шиворот, оторвал от брата, поднял вверх. Развернул к свету.

– Да, именно так… цвета королевских ирисов… – удовлетворенно хмыкнул он, заглянув в синие, полные слез глаза.

На лицо Императора, делая его снова мрачным, набежала хмурая тень. Прощание было недолгим. Кожаные доспехи, надетые поверх богатого платья, придавили плечи тяжестью разлуки. Но он крепился. Не плакал. Кажется, брат подсадил его в седло, передал поводья. Трогая коня, он оглянулся назад. Все это время бывшее бесстрастным, лицо Энджуна неожиданно дрогнуло, он сжал его потную, дрожащую ладошку.

– Потерпи немного, Рьюки! Я скоро заберу тебя! Обещаю!

За городскими воротами его дожидались внушительный эскорт и крытая повозка, запряженная быками. Такая громоздкая, она скорее напоминала темницу на колесах.

– Я не хочу сидеть в ней! Там темно! И жарко! – запротестовал он.

– Простите, но мне не велено подвергать вашу жизнь опасности.

С этими словами посланник запихнул его, упирающегося, внутрь. Барахтаясь в разложенных на полу мягких шкурах, изо всех сил стараясь не расплакаться, он закричал:

– Откройте хотя бы ставни, мне нечем дышать!

– Это ни к чему, мой принц. Вы должны отдыхать. Путь будет долгим…

От противоположной стены отделилась высокая тень. Она напугала его, и ему действительно стало нечем дышать. Показалось, что мужчина занял собой все пространство. Это ощущение не исчезло даже тогда, когда человек раболепно распластался перед ним, прижавшись лбом и ладонями к полу. Его слуга – так сказал посланник, отъезжая от повозки.

Послышались крики, удары бича, мычание быков, заскрипели колеса. Повозка тронулась в путь, окруженная плотным кольцом всадников. Проглотив рыдающий всхлип, он сердито глянул на слугу. Смиренно, будто монах на молитве, преклонив колени и опустив голову, тот ждал его приказаний. Он не видел выражения его лица. Не видел его глаз. Но силу, исходящую от него, и какое-то непонятное, с трудом сдерживаемое волнение почувствовал – они были красноречивей этого показного смирения.

«Как дикий зверь… На цепи, но все равно готов прыгнуть!» – подумал он. И захотелось прогнать этого человека.

– Позвольте, мой принц, я помогу вам снять ваши тяжелые доспехи, – нарушая молчание, мужчина поднял голову.

У него оказались глаза зверя.

– Нет! Не подходи! – испуганно вскрикнул он, отмахнувшись от протянутых к нему рук.

Но повозка, раскачиваясь, катилась по дороге, увозя его все дальше от дома. А расставленные по углам глиняные лампы курились дымком благовоний. От их странного, сильного аромата воздух вдруг сделался тягучим и густым. Закружилась голова. Потянуло в сон. Не в силах прогнать навалившуюся дрему, он опустился на мягкие шкуры, еще успел почувствовать, как разгоряченная кожа благодарно откликнулась на приятную прохладу, когда с него сняли одежду, а потом уснул.

Дальнейшее путешествие не запомнилось. Под утро у него начался жар. Погружаясь в неясное видение зыбких образов, то приходя в себя под скрип колес и мерное покачивание повозки, то снова впадая в беспамятство, он просто надеялся, что звучащий рядом обеспокоенный голос был голосом брата. Что это прохладная ладонь Энджуна ложится на его пылающий в лихорадке лоб, принося недолгое облегчение.

Странно, но каким образом он очутился во дворце, как ни старался потом, так и не смог вспомнить. Впрочем, ни лица, ни имени повелителя, у которого пленником провел столько лет, став заложником судьбы, он тоже не помнил. Только большую комнату, где так гулко отдавались шаги. И окно, через бамбуковую решетку которого мог видеть детей, играющих в саду. Они водили хороводы, распевая веселую считалочку. Его не пускали играть с ними. Его вообще никуда не выпускали, и он подолгу стоял у окна, все глубже ощущая свое одиночество.

Первые дни еще кричал, стучал кулаками в запертую дверь, звал кого-нибудь на помощь. Просил, чтобы его отвезли обратно, домой. Но на его крики приходил лишь слуга. Молча зажигал глиняные лампы, садился в стороне и терпеливо ждал, пока его сморит сон. А он почему-то очень боялся заснуть, пока за ним неотрывно следили эти звериные глаза. Кажется, ему снились сны… или то были обрывки воспоминаний, преследовавших его видений? Золотая клетка на дне озера… Нефритовые водоросли, опутавшие его… И страх. Собственный страх, что не успеет освободиться от них, захлебнется, утонет.

Звать на помощь перестал, когда на шею надели массивный золотой обруч. Выгравированный на нем иероглиф гласил, что это собственность господина. Пусть золотой, тот все равно был ошейником раба. Несколько болезненных ударов линейкой по пальцам за попытку снять украшение послужили тому доказательством. И как же пылало лицо от этого унижения!

Но однажды он сбежал из своей темницы и был поражен. Дворец Тан Джен оказался огромным белым городом за высокими стенами. Он прятался от людей, а потом бежал. Снова прятался и опять бежал. Пока не выбился из сил и не упал в тень под раскидистым деревом, затаившись там мышонком, избежавшим когтей совы. Решил, что дождется темноты, проберется в какую-нибудь повозку и она вывезет его за дворцовые стены. Он пойдет в монастырь. Отдаст единственную драгоценность, что у него была – золотой обруч, – и попросит добрых монахов отвести его домой, к семье. Там старший брат. Он спасет его. Защитит. Он обещал!

Голоса, раздавшиеся неподалеку, разбудили его. Из их разговора стало ясно, что его уже ищут, а место, где он прятался, – всего лишь дворцовый сад. И всхлипнул, узнав, что убежал совсем недалеко, попросту заблудившись в этом огромном белом лабиринте. Наконец, голоса посланных на его поиски джоуканов затихли где-то в стороне. Он облегченно вздохнул. Его не обнаружили. Наверное, поэтому так дико закричал, когда грубая рука сгребла его в охапку и оторвала от земли.

Искаженный безудержной яростью голос пообещал, что за побег его жестоко накажут. Пылающие гневом глаза зверя приблизились вплотную, жесткая ладонь властно зажала рот, и стало нечем дышать. Он провалился в пустоту. Исчезло все. Осталась лишь ненависть к любимому брату. Который не защитил. Не спас. Который предал его.

«Ах, Энджун! Это твое обещание… что оно сделало с нами? Так и неисполненное, оно сожгло мне сердце ненавистью», – подумал Император, и брови его упрямо сошлись к переносице. Даже сейчас он отказывался признавать, что обещание брата (именно оно), давая надежду, делало его непокорным. Заставляя яростно, изо всех сил сопротивляться судьбе, которую он не хотел для себя. И судьба отступила. С него сняли золотой ошейник, вручили одежду простого ратника и отправили в армию повелителя.

Генералом Левого Крыла встречал он свою восемнадцатую весну, когда умер властитель Поднебесной, не оставив наследника. В разгоревшейся следом междоусобице ненависть, сжигающая душу, стала знаменем, под которое он собрал всех, кому нечего было терять.

С мечом в руке, весь в чужой крови, ворвался он во дворец Тан Джен, убивая любого на своем пути к трону. Захватил власть и провозгласил императором себя.

А после, во главе присягнувших ему на верность, шел от города к городу, от провинции к провинции, завоевывая свое царство. На это у него ушло четыре года. И вот его армия перешла границы мятежной провинции Ляо Бан. Она одна пока не покорилась своему императору.

В один из последних теплых дней октября смотрел он на желтые стены Ун Доши, закрытые сейчас для него городские ворота и совсем не испытывал ностальгии от встречи с местом, где родился. Испуганный ребенок, мальчик с добрым сердцем, выехавший из этих ворот двенадцать лет назад, чтобы уже никогда сюда не вернуться, он больше не был этим мальчиком, и у него больше не было сердца. А там, за каменными стенами, во дворце, его ждал Энджун.

– Ты же обещал! – сказал он брату, когда пришел за его головой.

– Рьюки? Ты?! Глупец! – Энджун опустил свой меч.

Но меч в его руке не захотел слушать лживых оправданий, и он убил брата. Схватил за испачканные кровью волосы и высоко поднял его отрубленную голову, чтобы тот в последний миг увидел город, за право управлять которым отдал его в рабство.

Лицо Императора совсем помрачнело. Разве сможет он когда-нибудь забыть, как стоял на коленях над обезглавленным телом брата? Как прижимал к груди его голову и рыдал, не стесняясь своих слез?

– Ты был для меня всем! Я так сильно любил тебя, что мог умереть для тебя! Ради тебя одного я согласен был жить! Ради тебя я готов был обагрить свои руки кровью! А теперь на моих руках твоя кровь! И я ненавижу тебя! Ненавижу!! – кричал он и все никак не мог остановиться…

Император открыл глаза. Провел рукой по лицу, стирая липкую паутину воспоминаний, чтобы в голове перестал звучать собственный, надорванный криком, хриплый голос. Похоронив тело брата в пламени дворца, он превратил в пепелище и сам город. Навсегда отказавшись от кровных уз и, как он думал, от ненависти тоже.

Но ненависть не покинула его. Она осталась, чтобы горечью поражения разбавлять сладкое вино его жизни. Потому что все, чего он добился в свои двадцать семь лет, все, чего желал, о чем мечтал, чему радовался, в чем винил себя или за что получал награду – все было для него. Для брата. Для его удивленно распахнутых мертвых глаз.

Резко откинув одеяло, Император сел на ложе. Он и сейчас ненавидел брата, да так сильно, что желал, чтобы Энджун ожил. Чтобы убить его снова.

Стоило ему сесть на кровати, как в покои, словно только этого и дожидалась, сразу же вошла многочисленная свита, приветствуя пробуждение того, кто носил имя живого бога, являясь его воплощением на земле. Свет, Живущий На Горе – таким именем восхваляли подданные своего повелителя, поклоняясь владыке Поднебесной.

Он спустил ноги с кровати, на них тут же надели шлепанцы. Встал, и на плечи набросили халат. Посмотрел недовольно, и все тут же упали ниц, замерев под его сердитым взглядом. Император махнул рукой, подзывая брадобрея, но даже, доверив слуге свое лицо, все равно продолжал хмуриться.

Широкая кровать под шелковым балдахином, на которой он спал один. Личная стража снаружи с приказом убить любого. Разгоняющие тьму, горевшие всю ночь фонари – они все охраняли его сон. Вот только от собственных воспоминаний – непрошенных, бередящих душу воспоминаний – никто не мог защитить его. Прогоняя печальные мысли, он тряхнул головой, и по плечам рассыпались длинные черные волосы.

Слуга с целым набором гребней и щеток робко приблизился к императору. Осторожно, прядь за прядью, расчесал его волосы до блеска, собрал в конский хвост на макушке, закрутил жгутом и надел сверху золотую коробочку – императорскую корону. Заколол двумя спицами-заколками со свисающими с них жемчужными бусинами. Каждая означала одну из провинций, которыми тот владел.

Несколько слуг помогли облачиться в царские одежды из плотного сине-зеленого набивного шелка. Длинный, ниже колен, нагрудник мог бы стоять, столько на нем было серебра и речного жемчуга. Талию обмотали черным кушаком с серебряными кистями. Он спрятал руки в широкие рукава и притопнул ногой. Раздался звон маленьких колокольчиков, нашитых на башмаки с загнутыми носами. Теперь можно было прошествовать в храм для утренней благодарственной молитвы.

«Интересно, если бы я знал, что моя дальнейшая жизнь превратится в сплошной церемониал, захотел бы я тогда стать императором?» – подумал с легкой усмешкой Император и перестал хмуриться. Впрочем, его уже не смущало, что утренний туалет сопровождает столько глаз. Что приходится ждать, пока его оденут, хотя он и сам прекрасно мог это сделать. Но, согласно дворцовому этикету, владыке Поднебесной не пристало одеваться самому. Даже обуться. Для этого к нему был приставлен специальный человек – хранитель обуви. И целая куча других хранителей – его драгоценных одежд, мягчайших полотенец, изумительных трубок, восхитительного веера и несравненного ночного горшка. Оставалось только удивляться, как во дворце до сих пор не завели «хранителя» его непревзойденных супружеских обязанностей. Смешливо фыркнув, он направился к распахнувшимся перед ним дверям. Император забыл про свой сон и на время позабыл о брате.

В просторной приемной, склонившись в глубоком поклоне, выхода повелителя дожидалась еще более многочисленная свита сановников. Министры, помощники министров и помощники их помощников. Сразу почувствовав витавшую в воздухе легкую обеспокоенность его поздним пробуждением, он подождал, пока закончится выражение почтения к его священной особе и поискал глазами генерала. Их взгляды встретились. Лицо императора вспыхнуло мальчишеской радостью.

Генерал Лун Чжуа был не только главнокомандующим императорской армии, советником и первым министром его двора, – он был его лучшим другом, единственным, кому Император прислал пурпурный ирис в знак своего высочайшего доверия.

Нарушая дворцовый этикет, он поманил генерала к себе. Не заметив, как что-то дрогнуло в этом грубовато-красивом лице, взял советника под руку и они медленно направились по коридору.

Сопровождавшая их свита торжественно притихла. Только слепой да глухонемой (окажись они случайно во дворце) могли бы еще не знать, насколько сильна любовь к молодому повелителю в сердце генерала. Но ему не поклонялись, его боялись, замирая от страха в его присутствии. Пожалуй, один лишь император, оживленно беседующий с ним по дороге к храму, не замечал холодной жестокости, затаившейся в золотисто-карих глазах генерала.

3 глава

Вслушиваясь скорее в интонацию, чем в слова, генерал Лун Чжуа внимательно изучал гордый профиль своего повелителя. Истинный царедворец, привыкший к тайным интригам и подводным течениям дворцовой жизни, он пытался понять, что стоит за внезапным желанием императора самому выбрать себе новую жену.

Юнец стал мужчиной? Или это тонкий намек на скорую опалу? Знак, что генералу больше не доверяют? Раньше в выборе жены повелитель всегда полагался на его решение. И разве четыре законных супруги и пятеро прижитых с ними сыновей не доказательство тому, что он угодил своему господину? Прямые, в разлет, брови генерала сошлись в одну линию. Черты лица стали жестче.

Недовольный его недовольством, выпятив нижнюю губу, Император метнул в генерала синюю молнию вспыхнувшего в нем раздражения. Здесь, на Совете Девяти, куда допускались лишь хранители императорской печати, он мог позволить себе быть более эмоциональным, а не сидеть истуканом, изображая недоступное простым смертным божество.

«Противные старикашки… будете перечить, прикажу разорвать лошадьми!» – с легким нетерпением постукивая ногой, он оглядел одного за другим всех присутствующих и перевел взгляд на стражей. Обманчиво, изваяниями, подобно каменным Ши[1]1
  Ши – лев-страж, каменные скульптуры которого было принято в Китае устанавливать попарно у ворот дворца, а также у дверей домов, храмов и подножий лестниц.


[Закрыть], застывших по бокам от его Малого трона.

Столько всего изменилось за прошедшие годы, и только личная стража оставалась неизменной. Четверо высоких, выше его на голову, угрюмо-суровых, безмолвных воинов. Они неотступно следовали за ним повсюду. Император уже не помнил, откуда они взялись, казалось, что были всегда, появившись как-то сами по себе. И сбился со счету, сколько раз они спасали его от смерти, своими телами начертив вокруг него одним им понятный квадрат или круг, и никому не дозволялось заступать за эту видимую лишь им черту. Убивали не раздумывая.

Он мысленно хмыкнул. В первый год правления находилось много недовольных, считавших себя более достойными править Поднебесной, чем никому не известный выскочка. Пришлось казнить многих, вырезать целые семьи. В назидание. И его больше не пытались убить. Зато попытались отравить.

Это было странное чувство, когда тело вдруг отказалось слушаться. Теряя чувствительность, холодели руки и ноги, и онемевший язык уже не мог попросить о помощи, а в голову полез всякий бред. Кто задумал отравить его, не желал ему легкой смерти. Да, он еще долго бы выплевывал куски своих легких, надеясь, что сойдет с ума прежде, чем взбесившееся сердце перестанет гнать по венам отравленную ядом кровь.

Император незаметно вздохнул. Было ли то на самом деле или всего лишь привиделось мерцающему на грани жизни и смерти сознанию? Его, умирающего, прижимал к своему необычайно горячему, сильному телу один из стражей и, запрокинув ему голову, отпаивал изо рта в рот какой-то вязкой, с неприятным привкусом, дрянью. Языком он ощущал приятное покалывание от прикосновений чужого языка.

Возле кровати, в неверном свете одиноко горящей свечи, фосфором настороженно вспыхивали раскосые волчьи глаза. Волки. Их звериные тени бесшумно скользили вдоль стен. Запрыгнув на постель, звери разлеглись возле него, согревая своими телами. Тепло, исходящее от их густого серебристого меха, переливаясь в его собственное тело, постепенно сломало ледяную корку паралича. В обильной испарине и мелких конвульсиях он заснул, погрузившись в теплую, пушистую темноту. Проспав больше суток, проснулся бодрый, с уверенностью, что все пригрезившееся – не более чем плод бредового воображения.

Во дворце не держали волков, к тому же у стражей не было языков, как не было и средних пальцев на обеих руках, чтобы без помех пользоваться дагами. Он не знал, кто готовил их на роль убийц и не за право ли служить ему они позволили вырезать себе языки. Одно знал точно: преданность их была безгранична, да и подчинялись ассасины только ему.

Император перестал впиваться ногтями в резьбу подлокотников. Резким движением веера, прервав затянувшиеся дебаты, порывисто встал. Решение его было окончательным. Смотрины невест он приурочил к празднику Небесного Дракона. И покинул совет. Вишневого цвета тафта императорских одежд, отливая золотом, колыхалась в такт его решительным, быстрым шагам.

Поднявшись на последний этаж дворца, он вышел на балкон. Уперев руки в широкие перила, глянул вдаль. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралось завоеванное им царство. Его Царство. Император задумался. Есть ли предел его устремлениям? И что дальше? Что будет, когда он положит весь мир к своим ногам?

Потому что ничто не могло заполнить пустоту в его душе, поселившуюся там со смертью брата. Ни дружба генерала, ни любовь женщин, ни нежная привязанность сыновей – ничто не могло избавить его от внутреннего одиночества. И это холодное чудовище грызло его изнутри, раздирая сердце невозможностью вернуться в прошлое. Все изменить, все исправить.

«Почему ты позволил мне убить себя, Энджун, почему?!» Вопрос, который он поначалу так часто задавал себе, ища ответа на него у мертвых. Поступок брата не был трусостью побежденного – то было искупление. Понимание этого пришло не сразу, со временем. Но даже этой жертвы он не мог простить ему. Ты оставил меня одного! Совсем одного! И обида с годами становилась только сильней, а ненависть не проходила. Дворец Тан Джен, белый город своей судьбы, – он заставил перекрасить его в красный цвет. В цвет крови брата, навсегда оставшейся на его ладонях.

Раздавшиеся за спиной шаги принадлежали генералу. Разрешая страже пропустить советника, он даже не повернул головы. Генерал Лун Чжуа опустился на одно колено и склонился перед своим повелителем, целуя край его одежд.

В пятый день пятого лунного месяца праздничное утро началось с торжественного богослужения в главном дворцовом храме. Выход владыки Поднебесной был обставлен со всей пышностью. Согласно церемониалу. Первыми, напоминая идущее на выпас стадо, бряцая медными колокольцами, шли монахи. Следом, бросая ему под ноги цветы, не получившие пока никакого ранга юные джоуканы. Облаченный в тяжелую парчу, Император неторопливо шагал по усыпавшим его путь желтым хризантемам. Лицо скрывала белая маска божественной неприступности.

После богослужения состоятся смотрины невест. Двенадцать принцесс из самых влиятельных семей предстанут перед ним, и каждая втайне будет надеяться, что именно она станет избранницей повелителя. Потом не менее торжественный выход на дворцовую площадь, где соберутся приехавшие со всех провинций наместники и любой, кто в состоянии будет заплатить немалую дворцовую пошлину за возможность лицезреть живого бога. Затем подношение подарков от тех, кто рассчитывает на его милость и в будущем. Пышное застолье продлится до глубокого вечера, а долгий праздничный день, сопровождаемый красочными танцами драконов, закончится ярким фейерверком в ночном небе.

Стоя у подножия золотого трона, к которому вели шесть ступеней благоденствия, распорядитель торжеств зачитывал свиток, представляя своему повелителю восьмую по счету принцессу. И никто не замечал, как под белой маской царственного безразличия все сильнее мрачнеет лицо императора. Завернутые в вороха парадного шелка, одинаково (согласно этикету) накрашенные и робко прячущие глаза, издалека все девушки показались ему на одно лицо.

Вот и следующая принцесса, согласно предписанным дворцовым правилам, в сопровождении опекуна склонилась в глубоком поклоне, остановившись от его священной особы на расстоянии полета копья.

Он с силой сжал веер. Похрустывая, изящная вещица уже грозила развалиться на части в его пальцах.

«Не препятствуют ли таким образом убеленные сединами мужи Его императорскому волеизъявлению?!» – гневно потемнели глаза владыки Поднебесной. Неожиданно для себя оставив трон, прервав церемонию на середине, император покинул Зал Четырех Драконов – главный зал дворца Тан Джен – среди испуганного молчания окружающих.

Шелестя парчой и обмахиваясь веером, ходил он из угла в угол, нервными шагами меряя свои покои. Император злился. Вошедшие к нему советники, ощутив наэлектризованность обстановки, тут же преклонили колени, пряча за невозмутимым спокойствием своих лиц свою тревогу и недоумение.

Задержавшись взглядом на нефритовой фигурке дракона, подаренной ему генералом и отчего-то вызывавшей у него смутную неприязнь, Император повернулся к советникам.

– И как, по-вашему, Я… должен выбирать себе невесту? По расцветке ее платья? Или, может, по комплекции ее родителя? Чем он толще, тем краше невеста?! – обратился он к их спинам. – Отвечайте!

С гневом отшвырнул веер в сторону, и тот, вспорхнув, упал на пол оторванным крылом бабочки. В воздухе повисло напряженное молчание. Советники не понимали его недовольства. Разве пышная церемония проходила не согласно церемониалу? Каждому подумалось, что поведение их господина сродни капризам слишком избалованного и ни разу не наказанного ребенка. А император, не особенно дороживший своей жизнью, чтобы ценить чужие, пребывал сейчас в таком гневе, что еще немного, и с плеч полетят головы. В буквальном смысле.

Генерал Лун Чжуа усмехнулся в аккуратно подстриженные усы, лишь он один понимал, что же так разозлило его повелителя. Вмешательство советника спасло остальных от вероятности вернуться домой завернутыми в рогожу, в тележке собирателя падали. Решено было устроить новые – приватные – смотрины, только для владыки Поднебесной.

Императора проводили в потайную комнату. Отодвинув небольшую перегородку и оставаясь в тени, теперь он мог без помех наблюдать за стайкой гуляющих по саду, предназначенных ему в жены и ничего не подозревающих девушек. Первой понравилась та, что кормила золотых рыбок в пруду, затем другая, с милыми ямочками на щеках – она весело смеялась, играя в мяч. Он задумался, какую же из девушек предпочесть. И тут увидел ее. Драгоценную жемчужину среди речной гальки.

Стройная, тоненькая, чем-то напоминавшая пугливую лань, девушка в одиночестве сидела под цветущей глицинией, и нежно-лиловые гроздья соцветий колыхались над ее головой. Его лицо зарумянилось желанием, глаза заблестели. Интерес к остальным претенденткам сразу же пропал. Он спросил имя девушки у дворцового распорядителя торжеств. Старик, тряся козлиной бородкой, медленно развернул свиток и велеречиво доложил:

– Та, на которую пал Ваш взор, владыка – принцесса из рода Са. Это хороший род. Властители Поднебесной с охотой женились на принцессах из этого Дома. Сосуд плодоносящий – их чрево!

Улыбнувшись путанице в словах старика, уже решив для себя, что будет звать ее Жемчужиной, Император порывисто встал и быстро покинул тайную комнату. Смотрины закончились. Генерал немного задержался, внимательно разглядывая выбор своего господина. И во взгляде его не было ничего доброго.

В сопровождении свиты и личной стражи, в расшитом серебряными драконами фиолетовом лун-пао Император шел на женскую половину дворца. У него было хорошее настроение, и он собирался осчастливить своим посещением жен и детей. Провести вечер в кругу семьи.