Текст книги "Смех сфинкса. Танец обсидиановой бабочки"

– О чем это вы так заинтересованно беседовали с Сашей?

– О времени, о физике.

– Ну да! Вы ведь оба физики. Я как-то забыл об этом.

– А ты вообще хотя бы помнишь, что я приехала к тебе из Парижа, что мы собирались вдвоем отлично отдохнуть? И потом, что из того, что мы побеседовали? Не все ж тебе беседовать с Лией!

Последние фразы она произнесла раздраженно, потому что по его милости доведена до такого состояния. Но Пьер, видимо, не замечал этого. Он давно уже не присматривался к ней – ему было не до того, поскольку и сам был примерно в таком же состоянии. Он сгорал от желания быть с Лией, но реализовать его не мог.

– Так не честно. О времени мы говорим втроем, – продолжил он разговор.

– Не переживай, я тебе расскажу после ужина.

После ужина, как и обещала, она вкратце передала содержание их беседы с Сашей. Пьер заметил, что она пытается поближе подобраться к физику, только не понимал, зачем ей это надо. Что произошло? Что заставило взглянуть на Сашу по-другому? Ведь раньше, до того вечера, когда они собрались в их сьюте и пытались понять, что такое время, она совсем не обращала на него внимания. Даже наоборот, уничижительно над ним подшучивала, осмеивая его ухаживания за Лией. В автобусе она была настолько увлечена беседой или только делала вид, что не замечала взглядов Пьера. А вот он видел, что ее взгляд выражал не столько заинтересованность беседой, сколько тем, кто в этой беседе участвовал. Это был взгляд женщины, желающей этого мужчину. Ну что ж, решил он, посмотрим, что из этого получится. У него не было даже намека на уколы ревности. Видно, он совсем остыл к ней, и они уже никогда не вернутся к прежним отношениям. Поэтому она вольна их строить с кем угодно. Но только вот почему Саша? Ему было просто любопытно.

* * *

Когда Саша вошёл в съют парижан, Орнелла встала ему навстречу:

– Я думала, ты уже не придёшь.

– Как можно?! Я же обещал. Я не знаю, как было в Греции, но это один и тот же культ. Ефремов его описывает очень красочно и точно, ибо это первый роман в советской литературе, в повествование которого вплетались научные знания. В описываемое время шла борьба между женскими и мужскими богами.

– Это та Таис, которая сожгла столицу Персии Персеполис, любовница Александра Македонского?

– Да, Орнелла, это та Таис, но она была не любовницей, а подругой. Гетера, гетайра – в переводе с греческого – подруга, товарищ. Афинские гетеры были выдающимися женщинами своего времени. Таис – реальная историческая личность. Она была высокообразованной женщиной, обладающей незаурядными способностями, потому и стала подругой выдающегося полководца. На равных могла вести беседы с представителями величайших умов и деятелями искусства того времени, – с жаром защищал Таис Саша.

– Ладно, ладно, я сдаюсь – «товарищ». Так что этот «товарищ» подсмотрел у зловещих и кровожадных жриц?

– Я читал, – включился в беседу Пьер, – что Лукиан Самосатский, выдающийся писатель древности, Вольтер античности, назвал гетер развратными блудницами. С его лёгкой руки так и пошло. Но они не торговали своим телом, они развлекали и обучали мужчин.

– Как Лия, – вдруг выпалила Орнелла.

Пьер в свои слова вложил столько уважения, что оно могло равняться только уважению, которое он проявляет к Лии. Когда он говорил, ей казалось, что он о ней думает. Она поняла, что получилось некрасиво, но слова уже вылетели. Наступила тяжёлая пауза. Наконец Пьер сказал:

– Как тебе такое могло прийти в голову?! То ты негодуешь, когда о ней вспоминают, то сама совершенно не к месту высказываешься.

– Ну, прости, прости. Поняла, что глупо, но мне показалось, что она могла бы обучать. Она очень умная.

– Что есть, то есть. Мне почему-то кажется, что в прошлой жизни она была жрицей, а они поболе знали, чем гетеры. Они изучали не только науки и искусство, но и мироустройство и законы Вселенной, и многое другое, – продолжал Саша.

– Ну вот, значит, мне не зря на язык пришло её имя, – пыталась оправдаться Орнелла.

– Хорошо, хорошо, – попытался примирить всех Саша, – но мы отвлеклись. Из рассказа Захи, я надеюсь, ты поняла, что вся духовная жизнь того времени вращалась вокруг искусства и поэзии. Философией увлекались меньше. В то время храмы имели огромное значение – это были и академии, и университеты, и театры со своими мистериями для обучения будущих жрецов и жриц. В одном из таких храмов и побывала Таис.

– И что, там прямо были кровавые жертвоприношения? Человеческие?

– Если ты не будешь меня перебивать и дашь возможность рассказывать, то всё узнаешь.

– Ещё только один раз. Если она не любила Македонского, тогда что двигало ею, как могла она пуститься в такое тяжёлое и опасное путешествие с войском?

– Война тогда и война теперь – не одно и то же. В древние времена, да даже и в прошлом веке за войском следовал обоз. Конечно, это было удобнее, чем верхом, но тоже небезопасно. Обозы тоже разбивал неприятель, – попытался изложить свою точку зрения Саша. – Чтобы понять, что ею двигало, надо прочитать книгу. Одним словом это не скажешь.

– Ну ты же читал. Скажи.

– Приедем в Париж, прочтёшь сама. Саша, рассказывай об оргиях жриц.

– Я всё-таки отвечу Орнелле. Меня поразила их первая встреча. Всему миру известно, что после того, как его мать Олимпиада избавилась от рабыни – первой любви Александра, женщины его не волновали. Таис оказалась первой женщиной, которая привлекла его внимание после долгого перерыва. Он не только увлёкся ею как женщиной, но и обнаружил в ней умного и мудрого товарища. Он назвал её «астрофаэс» – звёздносветной, той, которая несёт утешение, примирение со всеми превратностями жизни и вносит ясность. Таис, в свою очередь, с первых минут встречи по его осанке, чертам лица, мимике и жестам прочитала будущее величие знатного юноши, недосягаемого величия для простых смертных. И когда он объяснял, почему не возьмёт с собой, хотя очень хочет…

– Почему? – перебила Орнелла.

– Потому что она известная в Афинах гетера, что приравнивалось к славе великого полководца, а он всего-навсего сын разведенной жены царя, тогда Таис ему и сказала: «Ты будешь героем». Он ответил: «Что ж, если так будет, то я всегда буду тебе рад». Даже после одной этой встречи можно сделать вывод, что, несмотря на возникшее у них обоюдное влечение, оба сдерживали себя от близости, придав чувствам ореол величия.

– Скорее свечение ореола, – подсказал Пьер.

– Да. Свечение, – согласился Саша. – Каждый считал за честь оказаться рядом и быть полезным. Их чувства, их отношения с первых минут были возведены на высокий пьедестал Чистоты и Непорочности, недосягаемы для простых смертных.

Он говорил с таким запалом, так увлечённо и так искренне, словно сам переживал это. Глаза горели светом чистой любви, черты лица преобразились, стали благороднее, мрамором отсвечивал выпуклый высокий лоб, щёки покрылись лёгким румянцем смятенной юности, губы приобрели рисунок и свежесть отрочества. Мимика лица, до боли знакомая Орнелле по снам, поразила её. Это был Суйя. Теперь она понимала, почему за живое задели его чувства Таис и Александра, почему он захотел говорить об этом. Такое было у него с Юйей, и Орнелла мысленно перенеслась в те далёкие годы прошлой жизни, всколыхнувшие в ней воспоминания и чувства.

– Но ты ж с Юйей так больше и не встретился!

– Я? С какой Юйей? – недоумённо спросил Саша.

Орнелла, густо покраснев, потупила взгляд. Воспоминания прошлой жизни начали спонтанно врываться в явь, и она не может их контролировать. Так дальше не пойдёт! Она совсем не хочет, чтобы он знал, что было между ними в той жизни, в том далёком древнем Египте. Она поймала осуждающий взгляд Пьера и пожала плечами, мол, я не виновата, я не специально, получилось само собой. Не зная, что ответить, лихорадочно перебирала в голове разные формулировки.

– О чём ты, Орнелла? Кто такая Юйя?

– Моя сестра, – наконец нашлась взволнованная девушка. – У тебя с ней были похожие отношения.

– Я не знал никакой Юйи.

– Знал. Давно. Это было ещё в фараоновском Египте.

Саша оторопел. Потрясённый услышанным, молчал. Подумал о том, что не только ему снятся сны и приходят видения, из которых он узнаёт о своём прошлом. Он уже узнал, что был жрецом, что Лия – его дочь Тэра. Теперь – возлюбленная Юйя. Когда немного пришёл в себя, попросил:

– Расскажи.

– Мне снилось, что вы так же любили друг друга. Это был короткий сон. Потом расстались. И по сну – вы больше никогда не встречались.

Она не хотела рассказывать всё, что ей приснилось, ограничившись лишь этими короткими фразами, и сменила тему:

– Но, мы отвлеклись. Что же там вытворяли жрицы?

– Во-первых, их подбирали очень тщательно: по красоте, по пропорциям тела, по росту. Они производили неизгладимое впечатление, а главное, вызывали непреодолимое плотское желание. Жрицы Дня и жрицы Ночи отличались по цвету волос, сеток и ритуалу.

– Сеток? Каких сеток? – недоумевала Орнелла.

– Жрицы были затянуты в сетки из очень прочных ниток. На шее, талии и коленях сетки скреплялись металлическими поясами. Выходили из тёмной глубины святилища, что уже вызывало трепет. Быстро и бесшумно, с сосредоточенными, хмурыми и почти грозными лицами, выстраивались в две шеренги. Диким пламенем горели их блестящие и упорные глаза, проникающие в самые недра человеческого естества, вызывая низменные животные порывы. В тяжёлых узлах длинных волос жриц Ночи торчали золотые рукоятки кинжалов. Зловещая атмосфера святилища Кибелы вырывала человека из реальности дня и погружала в свой мистический мир служения Матери Богов, Матери Земли – Рее-Кибеле.

– Но, если это женский культ, почему там появлялись мужчины? Их там не должно было быть!

– Почему? Были. Таис сразу же встретили двое: главная жрица и жрец. Рядом со скульптурой Богини Матери стояло изваяние бога-мужчины с лопатообразной бородой.

– А почему сетки? Что за причудливое одеяние?

– Всё в соответствии с ритуалом. Сетки служили испытанием для того, кто возжелал любви жрицы. Сетка очень прочная, и предполагалось её разорвать руками. Такое под силу только очень сильному человеку, находящемуся во власти неистового желания. Особенно сильны в искусстве любви жрицы Ночи. Они могли дать мужчине выше всего, на что способна смертная женщина. Их искусство было вдохновлено Великой Матерью и укреплено её могучей силой. От их любви рождалось здоровое, плодовитое потомство.

– Подумать только! Сейчас борются с плодовитостью из-за перенаселения планеты! А зачем им вообще это нужно было?

– С каждым новым поколением в человеке убывают силы. Другими словами, человек хиреет, а Земле, на которой он живёт, нужны сильные люди и плодовитые. Тогда ещё не было перенаселения и планету надо было заселять.

– А если мужчина не мог разорвать сеть?

– Его оскопляли, и, если выживал, оставался рабом при храме. Это в случае пожелания любви со жрицей Дня. Жрица Ночи сама справлялась с неудачником, ведь у неё был кинжал.

– Как можно убить человека, который тебя любит? Какая жестокость! И какой же смысл был в этом?

– Как Афродите нужна Любовь, так Рее-Кибеле или Гее, как мы её называем, необходим пламень чувственной ярости.

– И в этом смысл их культа?

– Да. В служении Природе Земли вскормленных ею. В этом, считали они, состоит счастье и судьба. Таков путь, данный богами людям. Они должны делать то, для чего предназначены: рожать сильное потомство, способное обрабатывать Землю. Если же они оказываются непригодными, Великая мать забирает их обратно к себе, чтобы они родились более способными.

– Если у них это получится, – прокомментировал Пьер. – Но, как видно, не получалось. Сравните воинов Александра Македонского и современного мужчину.

– Сравнению не подлежит, – констатировал Саша. – Это, видимо, потому, что мужские боги победили, и женские культы отошли в небытие. Кто сейчас может похвастаться выносливостью и силой? Только бойцы спецназа, и то намного меньшей, чем обладали македонцы.

Беседа затянулась. Время приближалось к полночи и, попрощавшись, Саша ушёл.

Глава 4

Несмотря на то, что сообщение Орнеллы оказалось неожиданным, оно не противоречило тому, что сопровождало Сашу в жизни, и удивительным образом вписывалось в мировоззренческую парадигму. Не вспомнив эту Любовь сознательно, он исповедовал её в своей жизни – чистую, возвышенную, не запятнанную предательством и низкими помыслами. Она оставалась глубоко внутри, властвуя. Поселившись в подсознании, определяла его действия и поступки, направляла мысли и чувства. Поэтому он так тяжело сходился с женщинами и поневоле обижал их, разочаровывая своей холодностью. Он искал, теперь знает, вторую Юйю. Но её не было среди тех женщин, которых он встречал до сих пор. До боли ему захотелось узнать о ней больше и даже увидеть её. Может быть, она, как и он, сейчас в Египте и где-то поблизости, а может быть, далеко, на краю света. Но он согласен добраться и до края света, чтобы увидеть её, только бы она оказалась живой. Не это ли то, что он давно потерял и здесь найдёт. Если верить тому сну, то потеря находилась в Египте. Так тоскливо заныло сердце, так сжало его тисками, что он невольно потянулся рукой к тому месту, где оно источало боль, и стал массировать мышцу груди. Он понял, что эта боль никогда его не покинет, что она будет сопровождать его до тех пор, пока он не встретит свою любимую. Какая она? Он был уверен, что очень красивая и кроткая. Другую бы полюбить не смог. Этот идеал, сопровождавший его всю жизнь, видимо, и сформировался в те годы, в те дни или минуты, когда они были вместе. И вдруг он понял, что эта неизбывная боль всегда жила в его сердце, робко напоминая о себе, только была под спудом памяти и ей нелегко было выбраться наружу. Ну вот и выбралась! Орнелла помогла. В душе заворошилось сомнение: а не знает ли она больше, чем рассказала. Почувствовалось, что она что-то скрывала. Надо будет осторожно выведать тайну. Может быть, в ней будет намёк, где её искать.

Эта страна, экзотическая и далёкая, интересовала Сашу только как туриста. Он ехал посмотреть на пирамиды, бедуинов и мумии. И вдруг всё изменилось. Конечно, не за одну минуту, постепенно. Но с каждой минутой теплело его сердце и теплом простирались к нему дали. Он ощущал, как всё возрастающее тепло соединяет его с землёй фараонов, как какие-то нити, связывающие их, протягиваются к нему. А после того, как побывал в пустыне и понял, что в прошлом был жрецом, стал совершенно по-другому относиться к тому, что узнавал в Египте. И чужое, абстрактное учение вдруг стало близким и понятным, чем-то совершенно неотделимым от него, его сущностью и смыслом его жизни не только в том далеком прошлом, но и в настоящем, и в будущем.

Ночами в своих снах он роднился с землёй, познавал её. Стоял под потоками долгожданных дождевых ливней, приходящих каждый год во время летнего равноденствия из Абиссинии; любовался водами Нила, меняющими окраску и принимающими оттенок крови. Принимал, как милость Божью, прибывающие воды, которые затапливали всё вокруг до осеннего равноденствия. С каждым днём вода поднимала свой уровень и заливала прибрежные территории, покрывая их плодородным илом. Нил разливался до самого горизонта, и только храмы, высеченные из гранита и восстающие из своих мощных каменных фундаментов, величественные гробницы, пирамиды и сфинкс, облитые ярким солнцем, отражались в водах реки, превратившейся в море. В этих храмах, пирамидах и подземельях развивалось великое Учение о Слове-Свете, о божественном Глаголе, которое посвященные несли по всему миру. И он вдруг осознал, почувствовал, ощутил (как-то все это слилось вместе), что он тоже имеет отношение ко всему этому. И то, что сейчас происходит с ним здесь, это всего лишь первые классы школы. Разве не так?! Разве не учили его в школе читать для того, чтобы он научился познавать то, что накопило человечество до его рождения?! Познавать и приобщаться к тому богатству опыта и мудрости, которое приобрело человечество путем ошибок и проб, набивая шишки, но делая определенные выводы, подаренные последующим поколениям. Он – это последующее поколение, современное поколение, которое стоит на пороге последнего времени. И он осознал, что если в древние времена человека надо было научить высекать огонь, потом – изобрести колесо, позже – получать электричество, еще позже – беспроводную мобильную связь, то сейчас надо научить его изменить свое сознание. Именно сознание, это то, что поможет выжить человечеству.

Из того прошлого, в котором он побывал, отправившись в пустыню, к нему пришло убеждение, что и в те времена, и до них, Египет был истинной крепостью священных знаний, школой для пророков, вместилищем самых благородных преданий человечества.

И таким духовным центром человечества являются Фивы. В храмах Осириса, в античных Фивах, которые посвященные называли городом Солнца или солнечным ковчегом, сохранялся синтез божественной мудрости и все тайны посвящения. И это он понял не только из картинок сна. Это знание пришло помимо сюжета сновидения. Оно нахлынуло сверху, снизу, с боков. Отовсюду. Обволокло его, как коконом. Вещи, на которые он раньше совсем не обращал внимания, которые ускользали от его взора, вдруг так ёмко и выпукло обозначились, заявили о своей важности, будто они дремали и прятались до поры до времени, чтобы восстать из забвения в нужный момент. И такой момент, по-видимому, пришел, догадывался Саша. И он понял, что Истина неизменна сама по себе, но она меняет и обители, и формы. Настают времена, когда ее откровения бывают сокрытыми. Тогда Свет Осириса, освещающий для посвященных глубины мироздания, меркнет. Но сплывают столетия, и приходят те, кому предопределено поднять ее Свет высоко над тьмой, следуя по древнему пути египетского посвящения. И она вновь сияет в своей первозданности, вновь наполняются Светом ее лучи. Перед его мысленным взором встают картины такие же древние, как и очертания континентов. Его далекие предки, представители древней цивилизации встретились с красной рекой, с колоссальным сфинксом – зверем, за спиной которого простиралась горная Ливийская цепь, а у лап плескались волны моря, символом природы – бесстрастной и страшной в своей неразгаданности. Голова человека, тело могучего быка с когтями льва и орлиными крыльями, сложенными по бокам – это сама Природа, в которой слито все воедино. Красная раса оставила после себя Великую Задачу о Человеке, предлагая человечеству ее решить.

Сейчас все это известно благодаря многочисленным раскопкам и научным работам древних и современных ученых. Он понимал, что многие иероглифы прочитаны, многие рукописи на камне прочитаны, но… человечеству еще предстоит проникнуть в глубину святилища его мысли. И этим святилищем является учение жрецов, то оккультное учение, в которое он был посвящен, пребывая в одной из своих жизней. Но почему он не продолжал посвящать в него других в следующих своих жизнях? Почему он ничего не может вспомнить в этой жизни? Может быть, с ним произошло то, что и с другими душами в видении Гермеса. Он читал об этом несколько лет назад и удивился, узнав, что души могут умирать. Неужели и его душа, пытаясь подняться в лунную сферу среди роя душ, была смещена сильным ветром и упала на Землю? Неужели она не выдержала напора бури?

И вдруг его взору небо предстало совершенно другим, чем он его видел до этого. Не просто причудливые облака на голубом фоне, а целые миры роились в вышине. Миры, которые живут непонятным для земного человека образом – безграничное пространство, вращающееся в своем таинственном и священном ритме, непостижимо земному уму. Он скорее угадывал, чем видел, знаки, числа, знамения, подсказывающие, как отыскать ключи ко всему сущему – ибо всё управляется одними и теми же основными законами. Саша вдруг осознал, что если он чаще и вдумчивее будет наблюдать небеса, то ему откроются и другие тайны. И с каждым разом границы познанного будут раздвигаться.

Только теперь он понял, что под видимым идолопоклонством внешнего многобожия жрецы сохраняли чистые и высокие учения и теории, составляющие эзотерическую доктрину древнего мира. Одна династия за другой восседала на трон, приливы Нила накрывали целые города наносной землей, завоеватели попирали его землю, а Египет продолжал оставаться убежищем и святилищем оккультного учения его жрецов. Это учение, научно обработанное в храмах, скрытое под мистериями, оставалось центром, отправной точкой, вокруг которой вращалась религиозная идея человечества. Египет сохранял непоколебимую основу оккультной теологии и жреческой организации. Ни одна царская власть не смогла подчинить себе жрецов Египта. Наоборот, жреческая власть дисциплинировала царскую и оказывала на неё огромное влияние. Жрецы изгоняли деспотов и самодуров, направляли в нужное русло действия и мысли фараонов. И влияние это было определено умственным превосходством и глубокой мудростью.

С той высоты, на которую он поднялся во время медитации на руинах святилища Тота, он увидел духовные потоки, исходящие из Египта и омывающие весь земной шар. Он вдруг понял, что это начало его пути, идя по которому, он будет приобщаться к тайнам богов. Ему стало даже немножко страшно: а достоин ли он этого? Он начинал обозревать внутреннюю суть мира благодаря таинственной цепи причин. А не это ли он делал, изучая тонкие тела и полевую материю? Но там эта суть виделась по-другому, как бы с другого ракурса. А знали ли жрецы физику так, как знает её он? Получается, что знали, и даже лучше. Но они её знали как-то по-другому. Их знания исходили или вытекали из других концепций. Он совсем запутался в своих рассуждениях. Мысли кружились густым роем, ускользали. Он никак не мог поймать нужную. Но вдруг сквозь этот жужжащий рой стали пробиваться отблески Света. Что-то прорывалось из его прошлой памяти. И это что-то казалось ему зарей небесного воспоминания.

В его представлении вставал новый Египет, которого он не знал в этой жизни и с которым только начинал знакомиться. Его душа с радостью принимала новое старое. Оно сулило душе познание таких тайн, которые поднимут ее в недосягаемые ранее высоты. Гермес! Греки, ученики египтян, звали его Гермесом-Трисмегистом или трижды великим. Они видели в нём царя, законодателя и жреца. Это Саша знал из книг. Но он чувствовал, что это не всё, а маленькая, бесконечно маленькая толика существующего. За этим именем стоит что-то намного большее и значимее, чем выражают строчки книг. Ему даже казалось, что он все это знал, только забыл. Эти воспоминания мерцали яркими вспышками в густой пыльной пелене прошедших веков. Но вспышка не давала полного представления о предмете или событии, а только тревожила мучительным желанием докопаться, развеять пыль времен, разгрести всё наносное и высвободить это сияние.

Если он был одним из них, умным и мудрым жрецом, приверженцем религиозной мысли, как же стал атеистом, ученым-физиком? Что случилось в его судьбе? На каком этапе прервался путь его духовного восхождения? Он поймал себя на том, что этот вопрос за последние дни задавал себе дважды. Первый раз, вспоминая странный сон. Это было перед самой поездкой в Египет. Ему снилось, что он нашел то, к чему должен вернуться, чтобы продолжать жизнь дальше. Во сне он знал, что это такое, а проснувшись, не мог объяснить. Сохранился лишь зрительный образ. Это нашедшееся было чем-то абстрактным. Каким-то овальным объемным телом наподобие камня, покрытого лепниной и иероглифической резьбой. Может, это была и не лепнина, а вырезано на камне. Но что изображало это вырезанное, он не мог сказать. То ли головы людей, то ли животных, то ли вообще какие-то предметы. Абстракция его не удовлетворяла. Он хотел конкретики. Но, как не напрягался, он никак не мог вспомнить, что содержит в себе этот предмет. Намучившись, засыпал, а когда просыпался, понимал, что опять видел тот же самый сон. И так было несколько раз за ночь. Он просыпался, опять засыпал, а сон вновь повторялся. Утром он был твердо уверен, что он должен найти то, чего даже не представлял. Он попытался рассуждать: «Если оно нашедшееся, значит, я когда-то его потерял, а до этого имел. Имея, я не мог не знать, что это такое. Значит, надо вернуться туда, где ЭТО было моим». Но он не знал, куда ему возвращаться и было ли то, чем он обладал, а потом потерял, вещью, предметом, знаниями или состоянием души. Сон не забывался, присутствуя на заднем плане повседневных событий. Он не наглел, но о себе напоминал. Поэтому в голове все время стоял вопрос: «Что это такое и где я его должен найти?» После медитации он был почти уверен, что он потерял и знание, и состояние души. Но как их найти? Куда надо вернуться, чтобы отыскать их вновь, стать тем, кем он был в одной из своих прошлых жизней?

* * *

Услышав сообщение о мавзолее Ленина у храма Хатшепсут, Пьер слушал Захи уже в пол-уха. Он думал, что не зря ему тут снятся новые и вспоминаются старые эти странные сны, вызывающие смятение и удивление. Может быть, действительно, в этом есть какой-то смысл и какая-то связь.

Не один раз повторялся этот странный сон. Первый раз он приснился ему давно, когда Пьер пошёл в первый класс, и даже напугал. Вокруг него ходил, потирая руки, старый еврей, который называл себя Авелем, и радостно восклицал: «Потомки Авеля будут жить за чертой оседлости! Потомки Авеля будут жить за чертой оседлости!» Искорки-бесенята так и сыпались вокруг из его маслянистых чёрных глаз. Это были не просто слова. Это был какой-то гимн-ликование. Предполагалось, что он француз Пьер и есть тот самый его потомок, о котором так заботился этот старый еврей. Этот сон снился всегда, когда в его жизни происходили какие-нибудь важные события. Слова старика звучали как подтверждение того, что Пьер не только живёт за этой чертой благодаря ему, но ещё и имеет возможность реализовать свой талант. Получалось, что всё, чего он добивался в жизни, – было предопределено заботами старика. «Если это всё так, – думал, проснувшись, Пьер, – то почему же я не благодарен этому старику? Почему я стою испуганный и с недоверием воспринимаю его восторги?» Утром он спросил у мамы:

– В нашем роду был дедушка-еврей Авель?

– Нет. Евреев в нашем роду не было. А почему ты спрашиваешь?

– Мне приснился сон.

И он рассказал маме всё, что ему приснилось.

– Не надо так беспокоиться. Сон – это как сказка. А об Авеле у христиан есть притча.

И она стала рассказывать. Бог создал землю и поселил на ней животных, в моря пустил рыбу, в воздухе летали птицы. Чтобы было, где укрыться животным, Господь покрыл сушу красивой растительностью: деревьями, кустами, разноцветными цветами. Некоторые деревья могли не только цвести, но и приносить плоды. Всё было на земле, не было только человека. И тогда сказал Бог: «Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему!» Так Бог создал человека, вдохнул в него жизнь и назвал Адамом. Всё было у Адама: и вода, и пища, но скучно ему было одному. Тогда Бог решил создать для него женщину. Когда Адам спал, он вынул у него ребро, и из ребра сделал прекрасную женщину, которую назвал Евой. Через некоторое время у Адама и Евы родился сын Каин, а через несколько лет появился на свет Авель. Шло время, Они выросли. Каин работал в поле, а Авель пас овец. Спорилась у них работа. Каин получал хорошие урожаи, а у Авеля был большой приплод маленьких овечек. В благодарность Богу, они решили ему принести жертву. Построил каждый из них свой жертвенник, и положил Каин плоды земли, а Авель – барашка. Под жертвенниками, как положено, развели огонь. Бог принял жертву Авеля, а Каинову – не принял, потому что Каин не любил Бога, и жертва эта была не от чистого сердца. Бог сказал ему, что если он будет делать добрые дела, то он примет его жертву. Рассердился Каин на Бога и брата своего младшего невзлюбил. А потом и вовсе убил. Он вырос, женился, у него появились дети, которые также не любили Бога.

– И что, больше не было людей, которые любили Бога?

– Были. У Адама и Евы потом родился Сиф. Он, как и его брат Авель, служил Богу и любил его. Вот от него и пошли дети, и дети их детей, и все люди, которые любили Бога. Поэтому на земле есть люди, которые любят Бога – они от Сифа, и которые не любят – они от Каина.

Тогда в первый раз он только испугался этого непонятного сна. Позже он захотел узнать, что это за черта оседлости, в которой ни в каком случае не должны были жить потомки Авеля. Как только он этим заинтересовался, ему приснился сон, приоткрывающий ещё одну завесу. Он шёл по незнакомой местности. Сколько видел глаз, простирались поля с редкими перелесками. Сочная упругая трава, расцвеченная диковинными цветами, словно мягкий пушистый ковёр, обнимала его босые ступни. День был пасмурный или это были сумерки, но дальние очертания таяли в сероватой дымке. Несмотря на окружающую его красоту, ему не было радостно. В пути его сопровождало чувство тревоги. Оно предупреждало об опасности. Там, впереди, что-то непредсказуемое и пагубное вынырнет из дымки и заявит о себе. Несмотря на тревогу, он продолжал свой путь, потому что знал: ему надо через это пройти, у него хватит смелости встретиться с опасностью лицом к лицу, у него хватит сил пережить это. И там, за этой опасностью, он узнает что-то очень важное для себя. Поэтому ему так необходимо туда попасть. Дымка всё приближалась, а волнение увеличивалось, постепенно перерастая в страх. Когда он подошёл к ней вплотную, эта не сулящая ничего хорошего дымка оказалась туманом. Серая, влажная, липкая, выделяющая из себя ужас кисея, словно занавеси на окне, раздвинулась, и он вошёл в поселение. Русская глубинка – пограничные западные просторы Малороссии. Здесь теснились еврейские поселения, поселения изгоев, где ненависть, злоба, непримиримость и месть накапливались из поколения в поколение. Они висели в воздухе, выглядывали из-за углов ветхих лачуг, висели на плечах прохожих. Эти мерзкие твари не прятались, они были на виду. Пьер ощущал их на своём теле.

Липкие, противные чудовища через поры в коже старались пролезть к нему вовнутрь, просочиться в душу. Его трясло от страха и от брезгливости. Вокруг витали ложь и мошенничество, жажда к наживе, отвращение к месту, где они жили, и стремление вырваться из этих мест. Постоянная неуверенность в завтрашнем дне, в своей судьбе, боязнь за детей отравляли их жизнь. Мимо него бесконечной чередой проходили сборщики податей с отвратительными рожами и огромными сумками, куда все бросали свои гроши. Им настолько жалко было расставаться с деньгами, что это чувство, затмевая все остальные, расползалось по округе. Старый еврей подошёл к нему.