Текст книги "Смех сфинкса. Танец обсидиановой бабочки"

– Не бойся, малыш, тебе это не грозит, но ты должен знать всё это. Ты должен знать, как жили эти люди, чтобы потом правильно выбрать дорогу жизни. Ты должен помнить это и эту память заложить в фундамент здания своей жизни.

И тут ужас пронёсся по улицам и увлёк всех за собой. Люди бежали по улице, прикрывая головы, прятались за заборы, за деревья, укрывались в домах, лавках. Но ужас настигал их и с криком «Бей жидов! Спасай Россию!» сносил им головы, вспарывал животы, отсекал конечности. Это было всего одно мгновение, потому что в следующее старый еврей толкнул его в погреб, где уже сидели женщины и дети, и сам спрыгнул туда. Пьер не видел их, но угадывал, угадывал по страху, который их окружал. Он катился вниз по бесконечным ступенькам, и страх, исходящий от сидящих внизу людей, подбирался к нему, овладевал им. Этот страх делал его одним из них, а он не хотел этого. Он не хотел так жить, он не хотел жить в страхе и мерзости. Всё его существо восстало против липкого страха, и он, собрав все силы, взмахнул руками и взлетел. Темнота расступилась, и он парил в голубом небе, всё ещё продолжая дрожать от пережитого. Он проснулся с той же дрожью во всём теле и долго не мог придти в себя от увиденного.

В его жизни часто явь совмещалась со снами. Ещё когда он не ходил в школу, они жили в пригороде Парижа, в двухэтажном доме на несколько семей. В цокольном этаже дома был гараж, в котором всегда было темно. Он боялся заходить в гараж, но решил победить свой страх и вошёл вглубь, в полнейшую его темноту. Ему казалось, что там он уже когда-то был и там очень страшно. Он не мог понять, почему так боялся этой гаражной, сулящей опасность темноты. Она несла в себе столько же мерзости и отвращения, сколько и эта, приснившаяся ему в «черте оседлости», и пугала его. Сделав несколько шагов, он ощутил, как ужас подползает к нему и норовит, как верёвками, спутать руки и ноги. Липкий и густой, он обволакивал их, и с каждым шагом ему становилось всё труднее идти. И он, не выдержав, с криком выскочил из гаража. Больше он не пытался заходить в него.

Сегодняшний сон заставил его вспомнить те, предыдущие. Казалось ему, что между ними есть какая-то связь, которую он должен непременно найти. Отец не любил рассказывать Пьеру о войне, о своих родителях. И то, что сегодня приснилось, не на шутку взволновало Пьера: неужели всё это действительно происходило в жизни, а не фантазии Морфея. Теперь понятно, почему эта тема была закрытой для отца и почему он не захотел возвращаться в свою страну. Такое в себе носить! Он любил часто сидеть у камина и курить, вглядываясь в язычки пламени. В такие минуты отец уходил в себя. Обращаться к нему было бесполезно: он никого не слышал и никого не видел. Таким он приснился ему и сегодня. Отец вглядывался вглубь камина, и взгляд его был наполнен ужасом. Пьер стоял поодаль и тоже смотрел в камин, и в волнении ожидал, что вот-вот этот ужас появится, выползет огнедышащим драконом. И, действительно, откуда-то далеко из камина, с трудом пробирающийся по каналам дымохода, донёсся глухой сиплый голос, словно перехваченное спазмами горло не давало говорить. По мере приближения голос крепчал, но он всё ещё был очень отдалённо похож на голос отца, и в нём вибрировала неизбывная боль и тоска. Что-то жуткое было в этом человеческом голосе… этот надрыв, леденящий ужасом душу. С первыми же звуками неприятная дрожь пробежала по телу Пьера.

– Сынок, всё, что ты сейчас услышишь, – это правда, хотя и покажется тебе невероятным бредом. Я помню Горки. Мне было семь лет. Моя мать часто бывала в доме Ульянова-Ленина, и каждый раз, когда приходила оттуда, светилась счастьем, словно в ней горело маленькое солнышко. Она мне рассказывала, что это был необыкновенный человек. Во всём его облике сквозило что-то неземное, а в глазах светился свет любви ко всем и ко всему на Земле и не только. И во сне, как на экране, замелькали события, соответствующие рассказу отца. Ленин заметил, что молодая женщина украдкой посматривает на него, с интересом прислушивается к тому, что он говорит, буквально ловит каждое его слово, и при её появлении начинал рассуждать вслух. Не всё понятно было молодой женщине в его рассуждениях, но чего она не понимала умом, добирала сердцем. Его слова, как благодатный свет, вливались в душу и переполняли её. Она жила осиянная этим светом не только в те дни… всю жизнь. Любила небо, которое голубело за окном, любила ветер, озорничавший в ветках деревьев, отчего они клонились в разные стороны, любила прозрачные занавески на окне, собранные красивыми складками, которые горничная называла незнакомым словом «ламбрекены». Она любила этого человека, сидящего в кресле-качалке, укутанного толстым шерстяным пледом. Ленин, или, как она его называла, Ильич, болел. В него стреляла отравленными пулями террористка Каплан. Так говорили, но перед глазами Пьера промелькнул силуэт стреляющего мужчины. Все плакали, жалея Ленина, и очень беспокоились за его здоровье. Страна была потрясена такой невиданной дерзостью. Когда его привезли в Горки, увидев его бледного и жалкого, Соня (его мать) убежала в сад, чтобы её никто не видел, и дала волю слезам. Кто эта Каплан? Как она посмела стрелять в такого доброго и светлого человека? Это оттого, что она совсем его не знала. Если бы она провела возле него хотя бы час и увидела, какой это человек! Она бы никогда так не поступила. Ей, наверное, наговорили, что он плохой, оболгали его. Неужели он умрёт? Все говорили, что пули были начинены индейским ядом кураре. Соня не знала, что такое кураре, но по виду, с каким произносили это слово, понимала, что смерть неминуема. Она уже не таила свои слёзы от окружающих, потому что и окружающие ходили со слезами на глазах. Все были уверены в его скорой смерти. Но Ильич не умирал. Здоровье его улучшалось с каждым часом. Врачи были шокированы. Однажды Соня подслушала их разговор.

– Странно, весьма странно, – произнёс медленно, как бы обдумывая, пожилой доктор с бородкой «ложечкой», начинавшей уже седеть, и с такими же бакенбардами, – весьма странно. Нескольких капель такого яда достаточно, чтобы обездвижить человека и превратить его в столб, после чего наступила бы неминуемая смерть… но этого не произошло. И это факт.

– Да, факт налицо, – подхватил тот, что помоложе, с телосложением спортсмена.

– А что из этого факта следует? – не дал ему договорить «бородка-ложечкой». – Что у него был иммунитет на этот яд. Известны же медицине такие случаи, когда обнаруживается, что у людей есть иммунитеты на те или другие яды от природы. Известны случаи, когда человек, чтобы обезопасить себя, принимал каждый день яд очень маленькими дозами. Например, так делали короли Франции. Вот и у товарища Ленина, наверное, иммунитет.

– Известны ещё и другие случаи. В Индии йоги достигали такого иммунитета духовными практиками.. Никакой яд не причинял им вреда.

– Да, – возразил собеседник, – но ведь товарищ Ленин не йог, он никогда не был в Индии и не увлекался этими тренировками. А ведь такая способность о которой вы, уважаемый коллега, упомянули, достигается годами упорных физических упражнений и медитаций.

– А я не уверен, что он не обладает такой техникой.

«Бородка-ложечкой» удивлённо посмотрел на молодого доктора с таким выражением, которое можно было перевести как: «Ох, эта мне самоуверенность молодости!»

– Вы когда-нибудь его видели за такими упражнениями?

– За такими нет, а вот то, что он умеет расслабляться до такой степени, что позволяет ему за несколько минут снимать усталость и вновь восстанавливать силы, в этом я уверен. И эти несколько минут ему полностью заменяют здоровый ночной сон. Это происходило прямо на заседаниях. Он пользовался этим, чтобы снять напряжение и с новой силой подключиться к работе. Я это видел сам и тогда ещё задумался над этой его способностью. И если она являлась не годами упорных тренировок, то что?..

– Что?

– Значит, она у него уже была, он просто её имел.

– «Просто»! Как у вас всё просто! А почему она не дана мне или вам, или ещё кому-нибудь?

– Потому что мы не Ленины, потому что мы не сделали революцию, потому что мы не обладаем таким гениальным умом. В конце концов, потому что в прошлых жизнях мы не были ни Пророками, ни Учителями, а простыми земскими докторишками.

На этих словах Соню позвали, и она не знает, о чём ещё говорили доктора, но то, что она услышала, очень поразило её и утешило. Значит, Ильич не умрёт. Она больше не плакала. А то, что Ильич был не простым человеком, она чувствовала и радовалась оттого, что её предчувствие подтвердилось. Какой молодец этот молодой доктор. О таких в народе говорили «молодой, да ранний». Теперь всё спорилось в руках у Сони, и она постоянно тихонечко напевала какую-нибудь весёлую мелодию. О том, что происходило в стране, Соня знала по рассказам, а вот домашняя жизнь лежала перед ней как на ладони. Домашние обожали Ленина – вождя пролетариата и непритязательного в быту человека. В нём столько было доброты и человечности, и ещё чего-то возвышенного и неземного, что не любить его просто было нельзя.

Пьер, слушая рассказ отца, ощущал эту всеобъемлющую любовь, она заливала его благодатным светом и вдруг хлынула таким ярким потоком, что он зажмурился и проснулся. Оказывается – это Орнелла отдёрнула штору, впустив солнечное сияние в комнату.

– Пора вставать. Захи нас ждать не будет.

Пьер вскочил и понёсся в ванную. За утренним туалетом он проводил не много времени, потому что его движения были отточены до автоматизма. Буквально через десять минут он стоял умытый, выбритый, одетый – вполне готовый к новому экскурсионному дню. После завтрака, пока ожидали автобус, он приблизился к Лии.

– Как в вашей стране относятся к Ленину?

– По-разному: одни его считают Посвящённым, другие авантюристом, но последнее мнение появилось недавно, после распада СССР, а раньше на него молились, как на икону.

– Все годы после революции вплоть до распада?

– Да, ведь для нас он был вождём пролетариата, светочем, озаряющим путь к светлому будущему. Он был символом времени и общества. Меня с детства сопровождал его образ, образ человека незаурядного, подарившего нам счастливую жизнь, возможность бесплатно учиться. Человека, который наметил путь к тому будущему, в котором не будет ни богатых, ни бедных, ни угнетаемых, ни угнетённых, и не будет ни рабства, ни унижения. Я каждый вечер вспоминала его с благодарностью, включая электрический свет, при котором я могла читать до поздней ночи. Его слова часто нам повторяли в школе, как завещание Ленина нам, детям: «Учиться, учиться и ещё раз учиться». А для меня они стали девизом, которому я следовала всю жизнь.

–И все верили в светлое будущее?

– Все поголовно, а если кто-то и не верил, то молчал. Принцип: кто не с нами, тот против нас – работал железно. Врагом народа никто не хотел быть.

– Лия, а ты верила?

– Верила и сейчас верю в светлое будущее человечества. Если бы ты знал, какие благие намерения предопределяет эта вера. Если бы не верили, не было бы ни поражающих воображение своей мощностью строек, ни ударников труда, перевыполняющих нормы в несколько раз, ни неповторимых по своей феноменальности взлётов творческой фантазии. Международные «знатоки» определили, что Советская страна после такой разрушительной войны восстановится только через 25 лет, а мы восстановились за семь. Я счастлива, что жила в эту эпоху, как бы её не называли, как бы её не хаяли, не старались умалить её достоинства.

– Ты так увлечённо и убедительно об этом говоришь, что я тоже способен поверить, хотя много плохого слышал о вашем строе и о ваших вождях. Кто-то Ленина представлял как олицетворение мирового зла, кто-то как величайшего теоретика и практика революции. Я часто задумывался над тем, искренне ли он пытался найти путь к светлому будущему человечества или был просто ловким политиком, преследовавшим свои, скрытые от всех, цели. Например, месть. Часто в литературе проскакивало, что он поклялся отомстить царскому режиму за казнь брата Александра. Многие считают, что он был самой противоречивой фигурой русской истории 19-го – начала 20-го веков. Так каким же он был на твой взгляд?

– Я его видела на документальной плёнке. Он выступал перед молодёжью на комсомольском съезде. Я обратила внимание на то, что, обращаясь к ним в своей речи, он почему-то не смотрел им открыто в глаза и прятал свои. Так прячет глаза человек тогда, когда чувствует за собой вину, когда он что-то скрывает. За что было стыдно Ленину? За то, что они обманывают молодёжь? За то, что он не смог сделать то, что было им задумано? За то, что он вынужден был против своей воли выступать на съезде и говорить то, во что сам не верил? Много вопросов напрашивается.

– А как же ты всё-таки ответишь на мой вопрос?

– Уверена, что он не был иконой, в которую его пытался превратить Сталин, но он не был и монстром, которым его пытаются представить сейчас. Всё это мало соотносится с реальным историческим персонажем. Настоящий Ленин – что-то среднее между двумя этими крайними образами. Но здесь широкое поле поисков, и, думаю, отыскать настоящего Ленина вряд ли теперь удастся, ведь многое потеряно или всё ещё скрыто в архивах под грифом «секретно». Он человек, гениальный человек со всеми человеческими слабостями, заслуживающий поклонения, хотя бы только за то, что подарил миру и нашему многонациональному народу мечту о коммунизме, о свободе, равенстве и братстве, о духовном совершенстве человечества. Не знаю, был ли он Пророком, но авантюристом точно не был. Даже если считать, что коммунизм иллюзия, как многие говорят, то революцию авантюрой не назовёшь. Авантюрист – игрок, азартный игрок, а у Ленина был точный расчёт. Он точно определил день революции, и поэтому она состоялась, чего бы не произошло, ошибись он в сроке хотя бы на день.

– Я читал о том, что он назначил единственно верный день восстания, несмотря на то, что его соратники были с ним не согласны. Они медлили и чего-то выжидали. Я согласен с тобой, что он не обычный человек. Обычному человеку не под силу было бы организовать такое массовое революционное движение, какой бы силой убеждения он не обладал. Здесь должно быть веление Свыше. Я интересовался Лениным, читал о нём, читал его работы. Они поразили меня его способом мышления и глыбой тех вопросов, которые он поднимал в них.

– Я никогда не задумывалась над тем, что думают о Ленине за границей. Вообще-то, предполагала, что думают, и каждый по-разному. Но впервые встречаю конкретного человека, который бы читал работы Ленина по собственному желанию. Нас читать их заставляли в институте, и не только читать, но и конспектировать. Была же, наверное, какая-то причина у тебя для этого?

– Да. Однажды он мне приснился, и не таким, каким его рисуют. Он был молод, здоров, радостен. Всё его существо излучало свет радости. Оно светилось радостью. Свет, который струился из него, улыбался. Я не могу тебе объяснить, как это, но я ощущал этот свет улыбающимся. Такое возможно только во сне. Я думаю, что у тебя тоже такое бывало, когда во сне всё ясно и понятно, а просыпаешься, и не можешь объяснить это словами. Не хватает земных слов, а других мы не знаем. Значит, существуют ещё какие-то слова, которыми всё это объясняется. Может, тебе это всё не понятно, но я ощущал в этом излучении улыбку, а не просто видел её, как видим мы на губах друг друга. Эта улыбка была насыщена неземной всеобъемлющей и всепроникающей любовью. Улыбался и сам Ленин, а голос, исходящий из него (я говорю «исходящий», потому что губы его не шевелились), был ласковый, мягкий. Он проникал в мою душу, касался моего сердца: «Ты мой лучик, осколочек мой, возьми в ладонь свет, согрей им душу и сердце». Я сложил ладони лодочкой и на дне увидел маленький светлячок, от которого потянулся лучик к моему сердцу. И я проснулся с огромным желанием больше узнать о Ленине.

 
– Он мне знамение, мой гость!
Возьму его с любовью в горсть.
Им буду в полночь душу греть
И им в святилище гореть.
 

– В этих строчках так точно описано моё состояние. Потрясающе. Ты тоже испытывала такое?

– Нет. Это плод моего воображения. Однажды я зашла на минутку с улицы в дом, чтобы что-то взять, и была поражена увиденным. Пучок солнечных лучей, пробиваясь меж ветвей, сквозь окно проникал в комнату. И у меня в голове сразу возникли слова.

 
Опять закатный солнца луч
(Уже не ярок и не жгуч),
Полоской узкою играя
По кромке огненного края,
Вжёг иероглиф на ковёр.
Луч так же туп, как и остёр,
Холоден так же, как горяч.
Он как стрела, кинжал и мяч.
Значений много нахожу,
Но вывод делать погожу.
Пусть будет он необъясним
И смысл его неуловим…
 

А дальше ты уже слышал. Я не просто так спросила у тебя о причине или толчке. В каббале, которая объясняет происхождение Вселенной, утверждается, что Творец – Источник Света создал Сосуд – человека для поглощения этого Света. И вот, если Творец излучает вишенку, вам тут же хочется её попробовать, если он излучает какой-то вопрос, у вас появляется жгучее желание найти на него ответ. А Творец ничего не делает просто так. Значит, ты каким-то образом связан с Лениным или с его идеями всеобщего братства и установления высокодуховного общества на планете… может быть, вы с ним даже кровные родственники или состояли в одной цепи реинкарнаций.

Пьер молчал. Он не знал, что сказать. В нём боролись два совершенно противоположных чувства – страх и радость, и он не знал, которому из них отдать предпочтение. Страх оттого, что Лия уже почти догадывается, что он как-то связан с Лениным, что кто-то ещё об этом узнал, а он сам ещё не уверен полностью, да и поверить, признаться, в это очень сложно. Он решил перевести разговор на другую тему.

– Я тогда всё думал, почему этот светлячок не остался лежать в лодочке ладоней, а лучиком прямиком направился мне в сердце?

– Потому что та же Каббала сообщает нам, что желание человека называется его сердцем. Не все люди ощущают духовную точку в своём сердце. Когда человек на длинном пути своих превращений почувствует это, в нём проснётся жажда знаний. Ему станет необходимо знать: кто он и откуда? Каков мир был до него и как был устроен? Каков мир сейчас и как сейчас он устроен? А самое главное, где его место в этом мире? И вот это стремление постичь самого себя, постичь своё происхождение, и есть стремление к Творцу.

– Так вот почему во сне я ощущал себя каким-то пустым, а когда лучик коснулся сердца, оно и весь я наполнились чем-то значимым и благодатным, и мне так захотелось всё это умножать и умножать.

– Такое даётся свыше. Пьер, тебе предназначена особая миссия.

Он рассмеялся. Его смех поразил Лию упоительной искренностью.

– Пьер, у тебя необыкновенный смех. Так смеются маленькие дети, отдаваясь веселью всем своим существом. Такой смех просто обезоруживает собеседника, и, по-моему, в такие минуты ты можешь расположить к себе кого угодно, даже того, кто раньше тебя недолюбливал. Я ни у кого не встречала такого смеха.

Лия не смогла сдержаться, чтобы не высказать Пьеру восхищения по поводу его смеха, настолько он был по-детски искренним и заразительным.

– У одного человека, по крайней мере, он был.

– У кого же?

– Однажды мне приснился сон. Берег моря. Голубая, настолько прозрачная вода, что чётко просматривается песок на дне. Её спокойная, словно зеркало, поверхность сияет яркими вспышками. Всё пространство от неба до воды залито солнечным светом. Мужчина, наклонившись из лодки, ловит руками рыбу с детским азартом. И вот она трепещет у него в руках, поблёскивая чешуёй, а он смеётся. Смеётся так заразительно и долго, что у него выступают слёзы на глазах, и все вокруг тоже начинают смеяться. Он поворачивается лицом ко мне, и я вижу лицо Ленина. Смеюсь и я, и просыпаюсь, всё ещё смеясь. И вдруг я обнаруживаю, что мой смех похож на его смех, что я смеюсь точно так, как смеётся этот человек с лицом Ленина. И вспоминаю свою привычку разражаться таким же искренним смехом, когда получаю от чего-нибудь удовольствие. Кто же всё-таки застрелил Ленина? Я во сне видел силуэт мужчины, стреляющего в него.

– Разное теперь пишут, но доказательств ведь нет. Всё время все считали, что эсэрка Каплан. Но теперь пишут, что она была настолько слепа, что в слона не могла попасть на таком расстоянии, на котором, как предполагалось, был произведен выстрел, а не то что в человека. Я читала, что её расстреляли без суда и следствия, спрятав труп в бочке. Просто она, несчастная, оказалась не в том месте и не в то время. А врагов у Ленина было много. Найти истинного убийцу сложно, а реакция должна была последовать незамедлительно. В вождя стреляли! Вот и нашли козу отпущения.

В это время подошёл автобус, и все спешно, подталкивая друг друга, стали усаживаться на свои места. Он сел рядом с Орнеллой, совершенно не ощущая ее присутствия. Смотрел на соблазнительные изгибы тела Лии и ловил себя на том, что любит в ней тело той девочки, которая приходит к нему по ночам, слегка лишь только тронутое печатью едва намечающейся женственности. Картины сна вновь встали перед глазами. Его охватила дрожь, которую он не в силах был сдержать при созерцании ее девственного лона, такого нежного, такого робкого и стеснительного, но уже сладостно-мучительно жаждущего его вторжения. Хрупкое тело, едва тронутое женственным наливом, ожидало волнующих прикосновений и наслаждения. Оно каждый раз вздрагивало, когда он прикасался к нему ладонями, нежно поглаживая, или пальцами, совершающими экскурсию по выпуклостям и впадинкам; когда он целовал его губами или слизывал языком девственную сладость ее кожи. Он замирал, когда она неуверенно, стыдясь своего чувственного порыва, разводила совсем еще девчоночьи бедра, тонкие и стройные, не тронутые тяжестью женщины; когда на две половинки разделялась плоть, открывая вожделенное. От ощущения этого невероятного смешения, смешения в одном человеке ребенка и женщины, а вернее женщины в ребенке, у него захватывало дух. Эти ощущения нельзя было сравнить ни с чем другим на свете. Такого просто не бывает больше в жизни. Это сродни нетерпению, с которым срывают только что начавший распускаться цветок, не дав ему налиться до конца соками и насладиться жизнью, ее всеми прелестями, считая себя вместилищем всех этих прелестей, которые ты первый способен ей преподнести. Это сродни чувству первопроходца, отыскавшего среди джунглей жемчужину и сраженного ее заманчивым свечением. Невозможно пересилить себя и отказаться от желания взять ее в руки, даже если бы ты знал, что за этим последует смерть. Загадочное, таинственное мерцание жемчужины наделено силой, которая сильнее разума мужчины. С ней бесполезно спорить самой значительной силе воли. Ненасытная жажда обладания, так настойчиво вдруг заявившая о себе, сметает все доводы разума. Да они просто парализуются ею! Вспоминая свои ощущения, Пьер думал о педофилах. Их осуждают за извращение, за преступление, но никто никогда не задумывался над тем, что только ради ощущения, этого краткого мига ощущения женщины в ребенке и обладания ею, он готов принять смерть. Эта мысль пугала его, и он опасался, не заражен ли он этой опасной манией. Но шли годы, и она никак не проявлялась в его дневной жизни. Ему никогда не хотелось сжать в объятиях какого-нибудь ребенка, и он успокаивался. А вот когда к нему во сне приходила эта таинственная девочка, он неистовствовал. Но интересно то, что он всякий раз сомневался в себе и у него проскальзывали робкие сомнения по поводу себя, по поводу миссии первопроходца. Быть первым и заманчиво, и страшно. Да, он получит то, чего желает, но сможет ли он дать этой девочке несказанное наслаждение, первое в ее жизни, такое яркое и такое неповторимое, которое она будет вспоминать потом всю жизнь. Ведь с нею он тоже впервые проникал в женское лоно. Никто из девчонок до сих пор ему не предлагал это, да и он не настаивал. Никто из девчонок его окружения не волновал его и не вызывал чувств, способных настаивать на сближении. Его считали странным мальчиком: он не хватал девчонок за груди, не пытался шлепнуть по мягкой попке, в то время как его сверстники проделывали это то ли с искусной грацией, то ли с наигранной пошлостью, в зависимости от обстоятельств и от отношения к той, которая носила эти груди и эту попку. Он был далек от всего этого, от этих сиюминутных шалостей, как будто бы его проведение хранило от этих банальностей для свежести ощущений. Ему суждено было быть первым именно для этой таинственной незнакомки – это он понял позже. А тогда, в тот первый раз, ощущение было настолько острым, что ему казалось, что перевернулся весь белый свет. В нем выплеснулась нерастраченная острота новизны, и он захлебнулся в ее всепоглощающей волне.

А что будет теперь, если они окажутся в постели? Он не уверен, что надо подменять воспоминания тех ощущений новыми. Они, конечно же, окажутся другими. И где гарантия, что новые ощущения не испортят старые, и девочка все еще будет приходить к нему по ночам. Его так тянуло к Лии, и так не хотелось распрощаться со своим сладостно-мучительным прошлым. Что же ему делать, как поступить, как найти согласие для своих противоречивых мыслей, как примирить их? Эти мучительные рассуждения доводили его порой до изнеможения, но он всегда останавливал себя фразой: «Она не приглашала тебя еще в свою постель, так что остынь пока, и, может быть, никогда и не пригласит…» Этот довод его отрезвлял на некоторое время, но стоило ему увидеть Лию, ее соблазнительные формы созревшей женщины, и он опять начинал мечтать о ночи, проведенной наедине.

Автобус подошел к гостинице. Поднялась суета. Каждый хотел выйти первым, поэтому все толпились в проходе, намереваясь протиснуться к выходу. Пьер бросал последние взгляды на Лию. Сейчас она выйдет из автобуса, уйдет к себе в номер, и потянутся томительные минуты ожидания до ужина, где он снова увидит ее на короткое время и, может быть, даже удастся поговорить. Когда последний выходящий поравнялся с Пьером, он встал. Подходя к Лии, жестом предложил ей пристроиться к веренице. Не мог же он не пропустить даму. В то же время, оказавшись сзади, не подаст ей руку. А неизменный Саша уже стоял у ступенек, галантно протягивая руку. Он уже пристраивался сопровождать ее, но Лия обернулась:

– Пьер, наш разговор оборвался на твоей миссии?

– Да. Ты что-то говорила об ее особенности.

В это время Лия повернулась к Саше спиной и, обращаясь к Пьеру, продолжала:

– Я бы хотела это начертить, – и стала искать то, чем начертить, совершенно в противоположной стороне от той, где стоял Саша. Поискав глазами, пошла в том же направлении. Пьер, не понимая, почему разговор принял такой оборот и что она хочет начертить, все же последовал за ней. Когда они несколько удалились от туристической братии, она повернулась:

– Я не хотела, чтобы наш разговор подслушивали. – Но все-таки взяла сухой прутик и начертила на песке большое солнце, его лучи и маленьких человечиков, держащихся за руки.

– Это ты к чему? К моей миссии?

– И к твоей тоже. Это к тому, что никто не может быть счастлив сам по себе, каждый в отдельности, пока не будут решены проблемы всего человечества. Мы вовлечены в процесс решения этих проблем.

Люди связаны между собой, объединены в единое целое этим символическим рукопожатием. Если плохо одному, то плохо всем в большей или меньшей мере. Зачастую мы не знаем, откуда приходят беды. А вот оттуда, из общей копилки. А почему беды больше в мире, чем счастья? Потому что мы неправильно употребляем имеющиеся у нас энергии, не знаем, куда их направлять и с какой целью. Если человек чувствует себя удрученным и несчастным, значит он неправильно живет. Срочно надо менять образ мыслей, образ жизни и, может быть, даже место проживания. Виновато в этом окружение. В таких случаях оно бывает уже слишком ограниченным. Надо выйти из него, вырваться, расширить круг общения. Как только человек начинает что-то делать, чтобы улучшить свое состояние, проявляет активность в этом направлении, к нему сразу же притягиваются высшие силы. Они поощряют тех, кто стремится расширить свое сознание, заглядывая за горизонт в неизведанные дали бесконечности. С их помощью стремящемуся удается охватить своим сознанием не только солнечную систему, вселенную, но и приблизиться к Создателю. Такой человек не будет чувствовать себя ничтожным, жалким и покинутым. Он ощутит себя полезным для человечества, и высшие существа будут привлекать его на совет. Они очень ценят тех, кто работает на благо человечества, отдавая этой работе все силы души и сердца. В этом, собственно, и состоит цель нашей жизни. Она бесполезна, пока мы не работаем сознательно, всеми доступными методами ради великой цели спасения человечества, ради всеобщей Гармонии.

– А сколько в мире людей, живущих только ради удовлетворения своих вожделений и инстинктов? И, знаешь, у них на лице это написано. Я видел такие лица, но только сейчас понял, почему они такие. На них оттеснена печать обреченности, даже если они богаты и успешны. Я не мог объяснить, но отмечал, что выражение их лиц далеко от счастья, и часто думал, чего им не хватает. Собственно, деньги позволяют выполнить любые желания. Пожалуйста, только загадывай их.

– Видимо, они не то загадывают. Принимаются Наверху только те желания, которые дарят счастье не только желающему, но и другим. Возьмем твои фотоработы. Они приносят людям счастье созерцания и эстетического наслаждения. Это счастье отражается и на тебя, делая тебя счастливым. И ты это чувствуешь на фотовыставках. Свет, который ты несешь людям своими работами, освещает и тебя, чистота, которую ты желаешь другим, очищает и тебя. А знаешь, почему эти лица, которые ты видел, удрученные?

– Почему? Потому что не получают счастья от осуществления желания?

– Да. Счастье приносят только неосуществимые желания. А они осуществили желание. И все. Пыл прошел, огонь погас. А его можно поддерживать только той мечтой, которая маячит впереди. Человек в своих мыслях и желаниях обладает беспредельными возможностями. В мире души и духа для него не существует границ. Очень немногие способны лелеять неосуществимые мечты.

– Это потому, что в мире столько искушающих, вертящихся под руками, сверкающих перед глазами соблазнов, изобилующих обманчивыми обещаниями. Лелеять далекую мечту непросто, непросто подчинять ей всю свою жизнь, отвергая сиюминутные преходящие удовольствия. Непросто довольствоваться лишь тем, что только твой внутренний мир, никем невидимый, станет лучше и чище. Я все это знал, но как-то разрозненно, не систематизируя, не приводя к общему знаменателю. Только сейчас увидел, что система, обобщение дает возможность высветиться смыслу, засверкать во всю красу, как огранка бриллианту.