Текст книги "Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ"

Седьмое сказание старой Барбалэ
Невеста водяного царя

Опять лето.

Опять спеет янтарный виноград на солнце.

Опять наливаются соком под тонкой эластичной, кожицей ягод пышные грозди на кустах. Опять багряно рдеют розы, и кровянисто-алые, как кровь и пурпур, и темно-красные, бархатистые, почти черные, и палевые, как топаз, и молочно-белые, и нежно-розовые как зори в мае.

В каштановой аллее, что спускается к реке уступами, тенисто и прохладно. Кругом зато душно от зноя. Сохнут губы, накаляется тело. Влагой обильно покрыты лица. Жарко.

– Ой, задохнусь, душенька-радость, – кричит Бэла и смеется, – сердце сердца моего, умру сейчас, черноглазая джан!

– Жива будешь! Ишь, избаловалась у себя в ауле. Небось, в жару не выглянешь за порог сакли, – вторит голосу молоденькой тетки звонкий Нинин голосок.

– На Койсу хожу по жаре купаться, райская пташка садов пророка! Студеная водица в Койсу. Ай, хорошо! – сверкая белыми зубами, восторженно лепечет татарочка.

– Неправда! Неправда! В ваших Койсу джайтан копыт не умоет по весне, да осенью вода только и есть в ваших Койсу, а летом в них хоть дыни сажай, так сухо! – хохочет княжна и звенит далеко серебряный колокольчик милого голоска Нины, – вашим Койсу далеко до Куры нашей. Гляди, воды сколько! На весь мир хватит! Пойдем купаться вниз!

– Бирюзовая Нина, а не страшно? – боязливо поглядывая в сторону хрустально-сонной, зеленовато-мутной реки, шепчет дочь Хаджи-Магомета.

– Вот выдумала тоже! Или боишься, что водяной джин тебе нос откусит, горная коза?

И хохочет юная грузиночка, так хохочет, что не только в предместье Гори, на самом городском базаре слышно.

– Эй, Барбалэ, неси простыни, мы с Бэлой-красоточкой идем купаться! – властно звучит минутой позже звонкий голосок. Повелительные в нем отцовские нотки. Нельзя ослушаться. Рассердится Нина-джан.

Выползает из-под навеса кухни старая Барбалэ с двумя простынями.

– Ишь, что выдумали горные серны! Обед время готовить, а они купаться. Вот еще!

– Ну, ну, не сердись, не ворчи, Барбалэ, не то состаришься рано, – кричит княжна и неудержимо заливается смехом. – Уж кажется старее Барбалэ и быть нельзя. Седой Эльбрус-великан разве ее старше да Казбек мохнатый там в небесах…

И Бэла смеется. Сверкают газельи глазки, блестят белые миндалины зубов. Обе девочки прыгают вниз по уступам, туда к берегу, к самой воде.

Пыхтя и отдуваясь, спешит за ними Барбалэ.

– Выдумщицы, проказницы, скажу батоно-князю, достанется ужо вам.

Вот и река. Журчит и ропщет. Чуть дышит от зноя мутновато-зеленая Кура в берегах изумрудных. Дальше горы. Благодать!

Сонно кругом. В жару ни души на берегу. Купальня князя ютится одиноко. В нее вбегают обе девочки. За ними Барбалэ. Хлопает дверь.

– Стой! Не входи в воду, княжна-радость, Нина-джан! Стой, не входи! – внезапно оживляясь, тревожно кричит старуха.

– Что ты, Барбалэ? Аль и ты водяных джинов боишься? – смеется Нина.

– Молчи! Молчи!

Быстро опускает руку в карман Барбалэ, вынимает оттуда блестящий камушек и, размахнувшись, бросает его в воду.

– Господь и Святая Нина, будьте милостивы к ним, – шепчут чуть слышно блёклые старческие губы.

– Что это значит, Барбалэ?

– В первый раз купаетесь нынче, надо умилостивить джинов воды, а не то случится с тобою то, что случилось с глупенькой девушкой Тамарой из Мцхета.

– А что с ней случилось? Что? – так и всколыхнулись обе девочки, и тетка и племянница, впиваясь загоревшимися глазами в лицо старой Барбалэ.

И про купанье забыли обе. Чуют занятное что-то. Новую не то сказку, не то быль.

– Расскажи, светик жизни, солнце счастья, расскажи! – зашептали обе в раз, подбегая с двух сторон к старухе.

– Ума решились! А обед? А пилав кто будет варить нынче? А оладьи с персиковым сиропом кто спечет? Вы, что ли, разбойницы, непоседы?

Обеими руками открещивается старая Барбалэ. Да, видно, не в добрый час сорвалось у неё слово. Не отвертеться все равно. Не прослушав сказки, не пустят ее из купальни.

– Говори, персиковая, говори, медовая, виноградная, сладкая, говори!

Так и вьется вьюном, так и ластится княжна-красавица, так и сияет умильными глазками в лицо няньки-служанки.

Вздохнула Барбалэ. Поняла – нельзя отвертеться. Присела на приступочку у воды между двумя любимицами и начала ровным певучим голосом свое сказание.

* * *

Была у старого грузина Дато, что держал духан под горою, по проезжему тракту, дочка. Тамарой звали. Красоты неописуемой. Джигиты по ней с ума сходили. Таких очей, черных, как две бездны в горах, других не встретить на свете; таких губок – двух кизилевых ягод – не увидеть нигде. И щечек, похожих на спелые персики, тоже. А распустит Тамара черные косы свои, ну точь в точь черная туча в грозу-непогоду. Ресницы – что стрелы, брови – две темные змейки, а стан у неё так тонок и гибок, что готового пояса нельзя было во всей Грузии для красавицы сыскать. Уж больно тонка была Тамара.

Старый Дато души не чаял в дочери. Одна она у него была. Жена умерла давно, другими детьми не благословил Господь. Как не дорожить единственным детищем одинокому старику?

Многие женихи сватались за нее. Всем отказ, – больно горда и высокомерна была девушка.

Князья, уздени, беки, свои и горные, все не подходили. Последние и веру ради неё менять решались и коран свой нарушить и грузинскому христианскому Богу кланяться хотели – все из любви к красавице, а она и слышать о таких женихах не хотела.

– Не пойду ни за узденя, ни за бека, ни за князя, ни за дворянина, – гордо говорила красавица, – за царя выйду или ни за кого.

– За какого царя? – изумленно спрашивал дочку Дато.

– За земного, за горного, за водяного – все едино, лишь бы царская власть у него была! – шутливо отмахивалась она.

Шутила-то шутила Тамара, а в душе лелеяла тщеславную мечту: выйти замуж за такого человека, власть и могущество которого равнялись бы её красоте.

Отступились мало-по-малу женихи от девушки. Видят – недоступно для них сердце и рука красавицы, насилу милы не будут.

И перестали надоедать Дато-духанщику. Прекратили свои посещения. Опустел духан. Стали реже наведываться в него гости. Стали хуже идти дела. Рассердился на дочь старый Дато. Стал попрекать ее.

– Вот, мол, отвадила гордостью своей всех посетителей. Обеднели мы. Последний байгуш[28]28
  Нищий.


[Закрыть] теперь не посватается… Вот тебе и царица.

Обижалась на такие речи Тамара, уходила плакать на озеро, что лежало в горах, позади духана. Садилась на бережок и мечтала.

Я ли не красавица, я ли не завидная невеста, а вот нет-таки могущественного человека, который бы посватался за меня…

Сидит она, как-то раз, на бережку и тоскует. А день давно уже миновал. Вечер спустился над горами, заглянул в ущелья и в долины и замер над озером, такой нежный, тихий, прозрачный и голубой.

Тихо поднялся туман от озера и окутал берег.

И видит Тамара: выделяется из тумана что-то серое, в широкой хламиде, непонятно-расплывчатое, большое.

Мало-помалу обрисовываются неясные очертания, определеннее становятся формы видения. Теперь уже Тамара может разобрать что это такое.

Огромного роста, страшный и уродливый человек выходит из недр озера, одетый во все серое, точно облаком окутанный, с развевающимися по ветру зелеными кудрями. Зеленая борода до пояса. Огромные руки и ноги обвиты запястьями из стеблей водяных лилий и водорослей. А на зеленых кудрях – корона из белых цветов подводных. И синие глаза обращены прямо в лицо Тамары.

Испугалась девушка. Вскочила на ноги, хотела бежать от серого великана. Но синие глаза словно приковали ее к месту, словно заворожили ее.

Поднял руку водяной дух и произнес голосом, похожим на стон озера в бурю:

– Добрый вечер, красавица, давно я заприметил тебя, как ты приходишь сюда после солнечного заката горевать и печалиться на судьбу свою. Не тоскуй, звезда очей моих, не горюй о том, что не нашлось тебе жениха по сердцу. Права ты во всем, Тамара. Такой красавице не бывать женой ничтожного грузинского князя или горца-бека. Самому царю такая жена пара. Слушай, девушка, что буду я тебе говорить… Давно я приметил тебя, я, водяной царь – могучий Вод, повелитель рек и озер нашей страны. И полюбилась ты мне, красавица… Захотел я отличить тебя, сделать супругой своей, сделать царицей подводной… Согласись полюбить меня, прекрасная… Я ли не могуч и не силен! У меня есть роскошный хрустальный дворец, увитый водорослями, есть тенистые сады из высоких тростников, есть целые полчища рыб, мне подвластных, есть прелестные рабыни, зеленоокие русалки, что пляшут день и ночь, забавляя меня… Сила и власть мои огромны в подводном царстве, и я разделю их с тобою, если ты полюбишь меня… А вот взгляни и на те одежды, которые должна ты будешь носить, как водяная царица.

И, сказав это, нырнул обратно в озеро повелитель водных джинов. Нырнул и выплыл снова. Теперь в руках у него была тончайшая пряжа, отливающая серебром в лунном свете, вся затканная жемчугами. А на огромной ладони лежала прелестная царская корона и хрустальные башмачки.

Тамаре, не носившей ничего, кроме заплатанного бешмета и дешевых шальвар, вся эта роскошь помрачила рассудок.

И старый Вод с зеленою бородою не казался ей больше таким страшным, как прежде.

А повелитель джинов протягивал ей драгоценное платье и нашептывал в это время:

– Согласись быть моей женой и водяной царицей, и я окружу тебя такой роскошью и властью, какая тебе и не снилась никогда… Падать ниц будут перед тобой мои джины и русалки и предупреждать каждое желание твое… На ложе из лилий будешь ты отдыхать, прекраснейшая из дев Востока, а есть станешь такие редкие яства, каких не пробовал даже сам турецкий султан… Лишь только взойдет луна на небе, ты станешь выплывать с русалками, будешь резвиться и заводить пляски на хрустальной поверхности и песнею своей тревожить сладко сердца смертных. А сама ты не умрешь никогда, но по прошествии десяти сотен лет расплывешься туманом над землею… Вся твоя жизнь будет один сплошной праздник, и я, старый царь, склонюсь перед тобою со всем моим водяным народом, прекраснейшая жемчужина мира…

При последних словах Вода вздрогнула всем телом Тамара. Всколыхнулось сердце тщеславной девушки, затрепетала она.

Гордо выпрямилась статная её фигурка.

– Из дочери духанщика-бедняка царицей стану! – прошептала она надменно и, бросив горделивый взгляд вокруг, смело протянула руку водяному духу.

Вспыхнули, как молнии, синие очи Вода. Схватил он в объятия красавицу и, прежде нежели успела крикнуть Тамара, исчез с нею под водою…

С тех пор немало лет уже прошло. Живет Тамара царицей в подводном хрустальном дворце, спит на мягком пушистом ложе из белых лилий, ест редкие яства с жемчужных раковин-тарелочек, одевается в ослепительной красоты ткани и носить корону из синих аквамаринов на черных кудрях.

Целые полчища рыбок даны ей в утеху, целые сотни зеленооких прислужниц-русалок окружают ее. Пляшут, тешат ее играми, забавляют всячески.

А она тоскует. Тоскует царица подводная, несмотря на всю эту роскошь, все богатство и власть…

Несносна, скучна вся её жизнь в хрустальном дворце. Скучает она по земле, по зеленым долинам, по высоким утесам, по голубому небу, по родному духану, даже по прежней нищенской жизни у отца. А больше всего по отце, по старом Дато, скучает Тамара.

Хочется ей на волю, домой. Всю свою царскую власть, все свое богатство отдала бы, всю свою долгую тысячелетнюю жизнь русалки, – лишь бы год, лишь бы месяц побывать дома, на земле, а там хоть и умереть.

Но нельзя этого никак сделать. Не возвращает Вод земле своей жертвы. И тоскует, и мечется царица у себя, в подводных палатах из голубого хрусталя.

Стонет и плачет Тамара, сверкает молниями глаз на своих прислужниц, и тогда закипает обычно спокойная поверхность озера, поднимается ветер, и перекатываются с грохотом от берега к берегу белые кипучие седые валы.

– Буря на озере! – говорят тогда в духане, а старый Дато тихо вздыхает при этом, вспоминая утонувшую дочь…

* * *

Барбалэ кончила сказку.

А Нина-джан и козочка Бэла все еще сидят, приумолкшие, и робко поглядывают в мутные воды Куры.

И мнится обеим: вот – вот выглянет из темной поверхности реки черная голова в аквамариновой короне и взглянут на них печально и жалобно большие страдальческие очи водяной царицы…

И жалостью полны сердца девочек – и смелой красоточки Нины, и молоденькой Бэлы-горянки – и думают обе о глупой Тамаре, променявшей вольную жизнь на холодный водяной чертог…

Восьмое сказание старой Барбалэ
Веселый джин

Короткая, мокрая ветряная зима, с метелями в горах, с бурями в долинах, миновала.

Веселою весеннею дымкой заволоклась природа. Голубоватый фимиам поднялся из хрустальной кадильницы и окутал горы. Звонко запели ручьи, загремели по скатам, побежали в низины. Запело свои нежные песни пернатое царство, зашумела молодая листва каштанов, весело-весело засверкало вечное солнце на бирюзовом пологе небес.

Опять весна, радость, песни, веселые всплески, аромат цветов и золотые потоки солнца.

Нынче не праздник, но как празднично выглядит природа. И горы, и небо, и земля…

– Седлай Шалого, Абрек! Поскачу в ущелье!

Княжна Нина, нарядная и розовая, как бабочка, как райская птичка, влетает в конюшню.

– Была на Куре! Ах, славно! И в нижних виноградниках была у старого Илико – еще лучше! А сейчас в горы! В горы! Скорее седлай мне Шалого, Абрек!

Говорит и смеется. Звенит сотнями звонков юный голос, а сама, как царевна из сказки.

Голубые шальвары, белый бешмет, папаха с алым донышком. Серебряные газыри на груди так и сверкают на солнце, черные кудри рассыпались по плечам.

Абрек смотрит и не налюбуется маленькой госпожой.

Только вдруг сдвигаются растерянно черные густые Нинины бровки. Хватается за пояс…

– Где мой пояс?

Сейчас только надевала его перед зеркалом, золоченый пояс – позументик, разукрашенный зеленоватой кавказской бирюзой.

– Куда он девался? Только что сама в руках держала, надевал а и вдруг исчез. Куда он мог деваться?

Мчится в дом княжна по чинаровой аллее, вбегает стрелою в кухню.

Там, в клубах пара, орудует Барбалэ.

– Барбалэ, милая моя, старая Барбалэ, где мой пояс?

– Пять минут тому назад держала в руках, говоришь, моя радость? – пытливо осведомляётся старуха у княжны.

– Пять минут.

А никуда но спрятала? А?

– Ну вот еще! Будто я не помню!

Подумала-подумала Барбалэ и наконец сказала:

– Стало быть веселый джин унес, не иначе.

– Кто?

Глаза у княжны разом вспыхивают от изумления и любопытства. Два черные горящие факела так и впились в лицо Барбалэ.

– Ну да, чему удивляешься, сердце мое? Унес весенний веселый джин, маленький весенний джин. О, он любит такие шутки!.. Давно что-то про него не было ничего слышно. А теперь, очевидно, опять появился, проказник. Всю зиму спал веселый джин под снежным сугробом неподвижно. Ударили первые лучи солнца, растопили снег, разбудили красавчика-джина с голубыми глазами. Проснулся джин и принялся за свои шутки… Ну, да мы сыщем твой пояс, не горюй, моя райская пташка.

Княжна слушает и недоумевает. Какой-такой веселый джин? Никогда она про него ничего не слышала!

А старая Барбалэ в это время с серьезным, сосредоточенным видом сняла алую ленточку с кудрей княжны, вышла на крыльцо с нею, спустилась со ступенек его к ближней чинаре, повесила ленточку на ветку её, украшенную молодой, только что нарядившейся листвой, и громко произнесла:

– Веселый джин! Веселый джин! Красавчик с голубыми глазами! Возьми ленточку на память, верни пояс Нине-княжне!

– Вот увидишь, золотая княжна моя, скоро пояс тебе вернет веселый джин, – прибавила Барбалэ, обращаясь к Нине.

– Неужели вернет? – замирая от любопытства, осведомилась княжна.

– Ну, понятно, зоренька восточная!

– Да кто он таков, этот веселый джин? – спросила Нина. – Расскажи мне о нем, о веселом джине!

– Подожди, Ниночка, после расскажу. Надо сперва работу окончить.

– Нет! Нет! Сейчас! Сейчас расскажи!

Ярко вспыхивают глазки Нины. Шумно прыгает на шею старой няньке.

– Расскажи, сердце мое, расскажи!

Можно ли отказать, когда просит Нина?

И покачивая седою головою, начинает рассказывать старая Барбалэ.

* * *

Каждую весну, как только зазеленеют внизу долины, зацветут первые персиковые деревья, зашумит старый орешник, – из чащи выбегает хорошенький юный веселый мальчик-крошка.

Ростом в вершок, не больше, а такой красавчик, какого не сыщешь ни на земле, ни на небе среди ангелов Божиих.

Кудри – золото, очи – бирюза, губы – лепестки роз, а сам весь смеющийся, звенящий.

Так и хохочет, так и заливается на всю рощу.

Личико все так и сияет.

А только не всем дано его видеть, не все способны слышать его смех. Иным кажется – просто кузнечик где-то поет или бабочка.

Этот мальчик и есть веселый джин, веселый дух кавказских гор.

Проказник он большой. Чего только не выдумает, чего только не делает, чтобы подразнить людей, да посмеяться над людьми.

Что ни день – то новая у него проказа, что ни час – то новая шалость.

Шла старая Като за водой к источнику, шла глупая, старая Като. Несла в руках кувшин, а веселый джин как свистнет ей в самое ухо, как гикнет изо всей мочи, – она на землю даже присела от страха, да как закричит, а кувшин то и выронила из рук. Упал кувшин и разбился на мелкие кусочки, на черепки.

Думает Като – ветер у неё из рук кувшин выхватил, а на самом деле джин это был, веселый джин…

В другой раз вышел веселый джин прогуляться по низине, глядит – убирают работники виноградник.

Подошел он, подкрался незаметно, бросил горсть песку в глаза одному, другому, третьему. А они как забранятся, как накинутся друг на друга, как начнут ссориться на весь сад.

– Ага! Ты так то, Вано, подожди у меня! Песком бросаться? Что выдумал, баран туполобый! – кричит один рабочий.

– Сам ты, Михако, бросаешься, я это видел, чекалка ты лукавая из горных лесов, – отвечает другой.

– Нет, это Нико черномазый, а не Михако! Клянусь святой Ниной! – возражает третий.

Слово за словом, и пошла перепалка.

А веселый джин стоить, да тешится, весело смеется…

– А ну-ка еще! А ну-ка еще! Подбавьте! – кричит он…

И так постоянно. Без всякой цели, просто, чтобы напроказить, придумывает свои шалости веселый джин.

Узнал как-то джин, что красавица Маро любила юношу Дато. Ждали, ждали обручения, не могли дождаться.

Наступил день великий, наконец, для Маро и для Дато. Повели молодых в церковь.

Идут по дороге. Зурна играет. Девушки все в ярких платьях, джигиты стреляют из винтовок. Маро так и сияет. Еще бы! Первый красавец из аула в мужья ей достался.

Ну, и не вытерпел шалун-джин. Взял, да и свистнул в ухо Дато.

Тот от неожиданности как шарахнется, да прямо Маро головою в лоб. Даже затрещало у неё в голове что-то, и в тот же миг шишка на лбу выскочила.

Маро как рассердится, как закричит на всю улицу от боли и досады;

– Что ты, Дато, дурачиться вздумал в такой торжественный час! Что ты, Дато!

А веселый джин уже успел ему свистнуть в другое ухо и шарахнулся Дато в другую сторону, прямо на будущую тещу.

– Что ты, дурачиться вздумал, Дато? – закричала и теща.

А джин опять свистнул жениху в ухо – и стал он вдруг плясать и прыгать.

Смеются джигиты, смеются девушки. Вот так жених! В такую торжественную минуту – и вдруг дурачится!

Посмотрела Маро на жениха, а тот не унимается, все прыгает, пляшет.

– Не пойду я за такого дурака замуж! – крикнула Маро.

И расстроилась свадьба Маро и Дато.

Вот что наделал проказник джин.

И много-много еще разных шалостей придумывал веселый джин. И все такие злые.

Но чаще всего смеется джин над рассеянными людьми. Чуть только рассеянный оставит какую-нибудь вещь не на месте – джин тут как тут, либо подменит вещь, либо испортит, либо унесет ее далеко-далеко, где никто и искать не догадается.

Собрался Сумбат однажды на охоту, да не посмотрел, в порядке ли его винтовка. С трудом добрался до верхушки горы и нацелил винтовку на дикую козу, – выстрелил, а вместо пули из винтовки песок полетел.

Спустилась Зафара из аула вниз к ручью за водой, да не доглядела, что кувшин чужой захватила. Джин уже тут, в кувшине дырку просверлил, и Зафара без воды в аул вернулась.

И так каждый день, каждый час…

Прослышали старики про проказы веселого джина.

– Так вот кто так зло шутить рад нами! Не бывать же этому больше! Поймаем веселого джина и придумаем для него наказание.

В назначенный день собрались все старики на площади аула, уселись в кружок, все важные, угрюмые на вид. По бокам их стала молодежь.

На кровли саклей высыпали женщины, девушки, дети.

– Глядите, добрые люди, сейчас начнется суд над проказником-джином! – слышались их возбужденные голоса.

А веселый джин стоит, как ни в чем не бывало. Точно и не его вовсе судить собираются.

– Раньше, нежели решить, какое наказание назначить джину, надо его самого поймать, – замечает вдруг старик с длинной седой бородой.

– Нет, раньше придумаем наказание, а потом уже решим, как его поймать, – говорит другой, помоложе.

Кто принял сторону старика, кто молодого, и начался спор.

А веселый джин порхает тут же невидимкой и то одному шепнет на ухо, то к другому отлетает и твердит тихим шепотком – одному:

– «Нет, словить разбойника-джина сперва нужно, а потом уже судить его», – другому же: «Нет, сперва наказание придумать надо, а потом словить проказника!»

А голубые глазенки джина сверкают лукаво, и златокудрая головка хитро-прехитро нагибается к спорящим.

Старики послушно следуют совету и все сильнее и сильнее становится спор между ними, закипел уж во всю. Один даже за кинжал было схватился. Еще минута – и началась бы драка.

Вспорхнул в это время веселый джин во весь свой рост, вытянулся и закричал громко:

– Эх, вы, недогадливые головы, обо мне заспорили, да не заметили, что я тут, среди вас. Поймайте-ка меня!

И на один миг веселый джин перестал быть невидимкой, на глазах всех замахал крылышками и в тот же миг скрылся из виду.

С широко раскрытыми ртами глядели люди вслед улетавшему джину, одурачившему их всех; еще сильнее заспорили – кто из них виноват, что джин улетел безнаказанно…

А от джина-проказника только рваный пояс на земле остался, который он бросил, нарочно, улетая…

И продолжает веселый джин совершать над людьми свои странные шутки и проделки, и никто не может поймать его, никто не знает, где он: сегодня здесь, а завтра там… Но старые люди говорят, что можно его умилостивить подарками. Вот и я, – закончила Барбалэ, – повесила твою ленточку, княжна, на дерево и просила его вернуть твой пояс. Ведь джин вероятно и унес его, заметив, что ты его бросила…

* * *

Замолкла Барбалэ и уставила в чащу каштанов свои старые глаза.

Туда же глядела и княжна Нина.

И казалось ей: мелькает среди зелени деревьев златокудрый мальчик-крошка с голубыми глазами и заливчато смеется над ней и старой нянькой, ласково, добродушно смеется. И от этого смеха еще веселее пробуждается дружная весна Востока, зеленее становятся деревья, ярче и роскошнее сияет солнце, слаще дышат первые весенние цветы…