Текст книги "Тасино горе"

Глава IX
Неожиданная новость. – Отъезд

Доктор только что уехал. Из своего любимого уголка – небольшой беседки из дикого винограда, находившейся в дальнем конце цветника – Тася видела, как ему подали тройку, и мама проводила его до крыльца.

Вот уже три недели, как больна Лена. Серьезно больна. После её злополучного падения в пруд у неё сделалась нервная горячка, и она была на волоске от смерти. Тася все это время проводила одна. Все были заняты больной. Только по утрам Марья Васильевна давала уроки девочке и, окончив их, спешила в спальню – помогать Нине Владимировне ухаживать за больной.

Сегодня третий день, что Лене лучше. Она уже разумно отвечает на вопросы и вчера выпила целую чашку бульону. Няня сказала об этом Тасе и не удержалась, чтобы не прибавить:

– Вот, что ты наделала, сударыня, – и не стыдно тебе!

Тася показала язык няньке, в знак того, что ей не стыдно, и, подпрыгивая, побежала в сад.

Теперь, когда опасность миновала и Леночка через неделю-другую поправится и встанет с постели, Тася сразу успокоилась и даже как бы почувствовала себя обиженной всеми.

– Лена выздоровеет, – говорила мысленно девочка, – все прошло – и страхи, и волнения. Почему же все недовольны мной, не разговаривают со мной и почти не смотрят на меня? Ну, пусть эта гадкая Маришка (так называла Тася Марью Васильевну), пусть эта выжившая из ума нянька и задира Павлик, ну, a мама? Неужели же мама все еще сердится на Тасю? Или разлюбила Тасю? За что? Или Тасю никто никогда не любил, – продолжала размышлять девочка, – и если бы утонула Тася, никто бы не ухаживал за ней, никто бы не сидел у её постельки? И Тася умерла бы одна в своей комнате, позабытая всеми… Бедная Тася! Бедная Тася!

И Тася, упав на мягкий дерн, составлявший пол беседки, залилась горькими слезами. Она считала себя несчастной жертвой, обиженной всеми, совершенно забывая о том, как она постоянно мучила и обижала других.

Наплакавшись вволю, она медленно подняла отягощенную от слез голову – и вдруг легкий крик неожиданно вырвался из её груди. Около неё стоял высокий, очень худощавый господин в модном пальто и шляпе, опираясь на трость с дорогим набалдашником.

– Здравствуйте, милая барышня! – произнес незнакомец с любезной улыбкой.

– Зачем вы здесь и что вам надо? – вместо всякого ответа грубо отрезала девочка.

– О, мне надо весьма немногого! – так же любезно и ничуть, по-видимому, не обижаясь грубостью Таси, произнес высокий господин. – Я пришел познакомиться с одной маленькой барышней, Тасей Стогунцевой. Надеюсь, я не ошибся: Тася – это вы?

– Надеюсь, вы не ошиблись: Тася – это я! – передразнивая длинного господина произнесла девочка.

Ее уже начинало забавлять это новое знакомство и так и тянуло выкинуть одну из своих шаловливых выходок. Не отдавая себе отчета в том, хорошо она делает или нет, Тася быстро окинула бойкими, шаловливыми глазами фигуру незнакомца и спросила, едва удерживаясь от смеха:

– Отчего вы такой худой? Можно подумать, что вы привыкли обедать только по воскресеньям.

Высокий господин рассмеялся. Он хохотал так громко и притом так сгибал в три погибели свою сухую, длинную, как жердь, фигуру, что Тася начинала опасаться, как бы он не переломился пополам.

Наконец, незнакомец с трудом удержался от обуявшего его смеха и снова заговорил, обращаясь к девочке:

– Итак, вас зовут Тасей, a меня – Орликом. Господин Орлик – содержатель пансиона для благородных девиц. Моя кузина Marie писала мне по приказанию вашей мамаши, чтобы я приехал сюда за вами и увез вас в мой пансион.

– Как? Что такое?

Глаза у Таси расширились от изумления.

– Меня в пансион? Меня? Но вы ошиблись! Уверяю вас, вы не туда попали, – произнесла Тася дрожащим голосом, – уверяю вас!

– О, нет, милая барышня! Я не ошибся! Я уже успел побывать в доме, повидать вашу мамашу и кузину Marie, и они указали мне, где я могу найти вас, чтобы познакомиться с вами.

– Так вот оно что! – произнесла злым голосом Тася и вдруг залилась громкими, неистовыми слезами.

В припадке неудержимого злого отчаяния она кинулась на пол, била ногами и руками землю и кричала громко и отчаянно на весь сад:

– Не хочу в пансион! Не хочу! Не хочу! Не хочу! Гадкий пансион! Гадкий! Гадкий! Гадкий! Я умру там, непременно умру от тоски и горя. Мамаша, милая мамаша, не отдавайте в пансион Тасю! Гадкий, мерзкий пансион! Я его ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Господин Орлик с терпением выслушивал все эти стоны и крики и только смотрел на бившуюся в припадке злого, капризного отчаяния маленькую девочку спокойным, проницательным взглядом. Видя, что никто не спешит из дома на её крики, Тася стала успокаиваться мало-помалу и вскоре окончательно притихла. Изредка всхлипывая и вздыхая, она уставилась в лицо господина Орлика злыми, враждебными глазами.

– Ну вот, и отлично. Покричали – и довольно. Пользы от криков мало! – спокойно произнес директор пансиона. – A теперь, как подобает умной барышне, собирайтесь-ка в путь-дорогу, так как мне сегодня же надо выехать обратно.

– Я не поеду! – упрямо говорила Тася.

– Ну, этого быть не может, – также спокойно возразил директор, – не было еще случая, чтобы господин Орлик исполнял то, что желают маленькие барышни, a всегда маленькие барышни делают то, чего пожелает господин Орлик.

И глаза его при этом смотрели с такой решительностью на Тасю, что она не могла сомневаться в истине его слов.

– Да неужели же мама хочет, чтобы я уехала? – с тоской воскликнула девочка.

– Ваша мамаша желает одного, чтобы вы исправились и стали милой, послушной барышней, a дома ваше исправление немыслимо. Вы не желаете никому повиноваться, как мне писала моя кузина Marie.

– Ваша Marie – лгунья! Я ее ненавижу, – вскричала запальчиво Тася и вдруг с новым порывом злости добавила: – a если так, и если они хотят от меня избавиться, то я не хочу оставаться с ними больше. Увезите меня, господин Орлик, увезите!

И она решительно зашагала к дому. На террасе ее встретила мама.

– Ты уже знаешь про твой отъезд, – проговорила она, строго глядя в глаза Таси недовольными глазами. – После обеда вы едете. Няня собирает твои вещи. Если желаешь проститься с Леночкой, можешь пойти к ней. Она теперь не спит.

– Я не хочу ни с кем прощаться, – процедила сквозь зубы Тася.

– Тем хуже для тебя, – сухо возразила мама, и попросила нянюшку поторопиться с обедом.

Обед прошел скучно и натянуто. Один только господин Орлик оживлял его немного своими рассказами о пансионе, удивляя всех присутствующих необычайно большим аппетитом. Господин Орлик ел ужасно много. Куски исчезали с поразительной быстротой во рту директора.

Тася не прикасалась ни к чему. Она сидела надутая, злая и недовольная всем и всеми.

«Не хотят меня – и не надо. И уеду, и уеду, и уеду!» – мысленно с ожесточением твердила девочка.

К концу обеда к крыльцу подали лошадей. Господин Орлик поблагодарил хозяйку и сказал, что пора ехать.

Няня принесла шляпу и пальто Тасе.

– Христос с тобой, матушка! Поживешь среди чужих-то, так и свое дороже покажется, – сказала она, крестя свою питомицу дрожащей старческой рукой. – Мамашу, смотри, радуй ученьем да поведеньем хорошим, да и меня, старуху, заодно!

Тася равнодушно подставила щеку няне и, кивнув мимоходом Марье Васильевне и Павлику, подошла к матери.

– Прощай, – произнесла мама, и Тасе показалось миг, что она слышит прежние мягкие и ласковые нотки в голосе матери, – прощай, моя девочка, – снова ласково проговорила Нина Владимировна, обнимая Тасю, – старайся вести себя хорошенько и хорошо учиться. Надеюсь, последний твой поступок послужит тебе хорошим уроком, и ты научишься, вдали от нас, быть послушным и милым ребенком, научишься ценить нас всех. Помни, я буду знать твой каждый шаг и лишь только узнаю, что ты стала чуточку лучше, я возьму тебя снова домой. Не думай, что я люблю тебя меньше, Тася, – нет! Я знаю, что тебя может исправить только чужая обстановка, и с болью в сердце поступаю так…

Голос мамы дрогнул. Она сняла с груди маленький эмалевый крестик и, перекрестив им Тасю, надела его на шею девочки. Потом крепко обняла ее и несколько раз поцеловала надутое, сердитое личико.

Но Тасю не смягчила эта нежная ласка матери. Она по-прежнему считала себя правой и незаслуженно обиженной всеми. На прощальное приветствие m-lle Marie она умышленно не обратила внимания и поспешила сбежать с крыльца и усесться в коляску.

– Тася! Милая Тася! – послышался позади неё слабый, нежный голосок.

Девочка живо обернулась и увидела больную Леночку на руках няни, поддерживаемую Павликом. Личико больной было худо и бледно, до неузнаваемости, худенькие ручонки висели, как плети. Огромные глаза живо устремились вслед за сестрой.

– Ничего не поделаешь, матушка-барыня, – оправдывалась няня на замечание Нины Владимировны зачем вынесли больную. – «Хочу, говорит, видеть Тасю! Неси меня к ней!»

Что-то дрогнуло в озлобленном сердечке маленькой проказницы. Она быстро выскочила из экипажа и подбежала к сестре.

– Леночка! Прости, милая! Я не хотела тогда тебя… – прорыдала она, крепко обнимая больную.

По лицу старшей сестры текли крупные слезы.

– Тася, голубушка, милая! Я не сержусь на тебя! Право, не сержусь, родная. – И она протягивала к сестре свои исхудалые ручонки и большие кроткие глаза её сияли неизъяснимой любовью и лаской.

Няня поторопилась унести больную.

Тася тихо плакала. Теперь она не чувствовала ни озлобления, ни гнева. Вид исхудалой, измученной Леночки, которую она не видела после печального происшествия, теперь лучше всяких слов доказал ей, как она виновата. Но Тася была слишком избалована и горда, чтобы показать другим свое раскаяние. Она молча, хмуря брови и кусая губы, поцеловала руку матери, обняла наскоро брата и села в коляску, стараясь не обнаружить своего волнения.

Господин Орлик сел подле девочки. Лошади тронулись, и Тася Стогунцева выехала со двора родного дома.

Глава X
Новенькая

На больших столовых часах пробило половина второго – и девочки, воспитанницы пансиона господин Орлика, поднялись как по команде из-за стола, вокруг которого оканчивали свой завтрак.

Их было человек двенадцать, приблизительно возраста от восьми до четырнадцати лет. Старшая из девочек, Маргарита Вронская, прочла вслух послеобеденную молитву и высокая, худая дама в черном, довольно поношенном платье – m-lle Орлик, сестра и помощница господин Орлика – произнесла своим резким голосом:

– Даю вам полчаса отдыха. Скоро придет немецкий учитель, a пока можете поиграть в зале.

И отпустив величественным жестом детей, она незаметно исчезла из столовой.

– Ну, уж и скука! – произнесла высокая, тоненькая девочка, очень красивая блондинка с длинными, туго заплетенными косами. – Знала бы я, как живут в этом противном пансионе, ни за что не поступила бы сюда.

– Да, да, и я тоже!

– И потом, что за обед нам дают! Бобы, бобы и бобы. Каша, каша и каша! Или кисель… Что может быть противнее киселя? Графиня Стэлла нрава. Здесь жить решительно невозможно! – возмущалась толстенькая розовая девочка лет десяти.

– И почему так рано нам велели съехаться?

– Еще только десятое сентября, a y нас уже начались классы, – возмущалась черненькая, как жучок, толстушка.

– Девочки, кто взял мой мячик? Отдайте мне мой мячик! – кричала прелестная девчурка, которой на вид было лет шесть и которую все без исключения любили в пансионе и баловали напропалую.

– Кто взял мячик малютки? – повысив голос на всю залу закричала некрасивая, но бойкая девочка, Фимочка Ярош или Ярышка, как ее называли в пансионе.

– Хоть бы что-нибудь случилось, что ли! Хоть бы пожар или крыша свалилась! – тянула белокурая красавица недовольным голосом, – все-таки происшествие в нашей скучной жизни.

– Графине Стэлле скучно, потому что ей нечего делать! – выскочила вперед смуглая черноволосая девочка, похожая на цыганку, с большим горбом за плечами. – Графиня Стэлла – лентяйка!

– Молчи! Как смеешь ты говорить дерзости мне! – произнесла красавица с белокурыми косами.

– А, ваша светлость, простите великодушно! Я хотела только сказать, что ваша светлость не находит подходящего для своего графского достоинства дела! – кривлялась и дурачилась горбунья.

– Молчать! – еще раз прикрикнула та, которую звали графиней Стэллой, хотя она была вовсе не графиней, a простой Степанидой Ивановой, a прозвали ее так в насмешку – за её чванство и гордый нрав.

Неизвестно чем бы кончилась эта ссора, если бы в комнату не влетела надзирательница, которую звали Настасьей Аполлоновной и которую пансионерки прозвали Совой – за её огромные выпученные круглые глаза, очень похожие на глаза этой птицы.

– Дети, не шумите! Директор приехал! – прокричала она испуганным голосом.

– Сова – хищная птица! – раздалось в одном углу залы бойкий, веселым выкриком.

– Она не спит по ночам, – вторил другой голос из другого угла комнаты.

– И ест всякую падаль, – подвизгивал чей-то тоненький детский голосок.

– В роде пансионерского жаркого! – выкрикнула новая шалунья.

И все одиннадцать пансионерок разразились громким смехом.

– Что такое? Что такое? – недоумевала надзирательница, не знавшая, что все эти злые выходки относились к ней.

– Настасья Аполлоновна, – подскочила к ней Ярышка, глядя прямо в глаза своей наставнице, – a вы любите сов? – и тотчас же добавила залпом: – a я их терпеть не могу: глупая и безобразная птица.

– И я! – вторила ей горбунья.

– И я! И я! – кричали со всех сторон девочки.

– Тише! – стараясь заглушить голоса детей прикрикнула Настасья Аполлоновна, – сию минуту тише! Или я пожалуюсь господину Орлику.

Это была не шуточная угроза. Господина Орлика боялись даже самые бесстрашные из пансионерок. Всегда изысканно вежливый, он никогда не бранил девочек, но зато относительно наказаний был неумолимо строг и наказывал вверенных ему воспитанниц за малейший проступок.

Девочки, после этой угрозы, сразу присмирели и вовремя, потому что в эту минуту дверь распахнулась и в зал вошел знакомый уже читателю высокий, худой господин, ведя за руку маленькую девочку, в которой не трудно было узнать проказницу Тасю.

Пансионерки сделали низкий реверанс директору и во все глаза смотрели на новенькую.

– Барышни! – произнес господин Орлик, – я привел вам новую товарку, m-lle Татьяну Стогунцеву. Прошу любить и жаловать. Маргарита Вронская, вы, как самая старшая из девочек, возьмите новенькую под свое покровительство. Надеюсь, вы поможете приучить ее к нашим требованиям и порядкам. A теперь я пойду уснуть с дороги, a вы познакомьтесь с вашей новой подругой, барышни, и расскажите ей все, что требуется от вас в пансионе.

Едва только успел окончить эту небольшую, но весьма внушительную речь директор, как позади толпы девочек послышался звонкий голос, выкрикнувший особенно задорно:

– Спокойной ночи!

Господин Орлик с минуту оглядывал весь круг девочек, перебегая взглядом с одного лица на другое, и вдруг поднял руку, указывая ею на одну из пансионерок.

– М-lle Васильева, – произнес он со своим обычным спокойствием, – вы пожелали мне спокойной ночи в два часа дня при полном блеске солнца. Так как вы не в меру любезны сегодня и несвоевременно высказываете ваши пожелания, то уж будьте любезны до конца и потрудитесь покараулить меня у дверей моей комнаты и проследить, чтобы эти девицы не шумели и дали мне хорошенько отдохнуть с дороги!

Произнеся эго, господин Орлик удалился, мягко ступая по паркету своими бесшумными подошвами.

Васильева или «Котошка», как ее называли подруги, даже в лице изменилась от слов господин Орлика. Она знала, что директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре пробыть на часах у его дверей. Это было нелегкое наказание – стоять на часах, когда другие девочки бегали и играли в зале.

Бедная Котошка не посмела ослушаться своего начальника и молча последовала за ним, низко наклонив свою повинную голову.

Лишь только шаги господина Орлика затихли в отдалении, вся толпа девочек разом засуетилась, зашумела и со всех сторон обступила Тасю.

– Вы издалека приехали? – кричала одна.

– A вы не сирота? – вторила ей другая.

– У вас есть мама? – перекрикивала четвертая.

– A братья?

– A сестры?

– A вы пшенную кашу с тыквой любите?

– У нас без неё дня прожить не могут, без этой глупой каши.

– Что ж вы молчите?

– Или вы немая?.. Она немая, господа, – громче всех кричала Ярош, влезая на стул подле Таси и в одну минуту срывая шляпу с головы новенькой.

Тася, смутившаяся было в первую минуту от присутствия стольких девочек, теперь разом пришла в себя, рассерженная этой внезапной выходкой Фимочки.

– И совсем я не немая! – сердито бросила она, зло поблескивая на девочек своими черными глазками. – Оставь мою шляпу! – окончательно рассердившись прикрикнула она на Фимочку.

– На, возьми! Разве я тебе мешаю, – со смехом проговорила та и поднесла шляпу к самому лицу Таси.

Но лишь только девочка собралась взять ее, как шляпа моментально исчезла и очутилась на голове Ярышки. Некоторые из пансионерок залились веселым смехом и шумно одобряли ловкость Ярош.

Тася вскипела и, не долго думая, подскочила кверху, стараясь уцепиться рукой за шляпу. Она была вся красная от злости. Глаза её блестели, как у дикого волчонка.

– Отдай шляпу! – кричала она вне себя, стараясь стащить Ярош со стула.

И вдруг ей удалось дотянуться до шляпы, и она изо всех сил рванула ее с головы шалуньи. Шляпа очутилась в руках Таси, но заодно с ней очутился и целый клок волос с головы Ярышки, нечаянно захваченный вместе со шляпой. Ярош вскрикнула от боли и обиды.

– Злючка! Злючка! – кричала она вся багровая от волнения.

– Злючка! Злючка! – вторили ей остальные девочки.

– Драчунья! Она драчунья, не правда ли, девочки? – стонала Ярош.

– Да! Разумеется, драчунья! Злюка! Злюка! Драчунья! – подхватили все.

– Вот, подожди, мы проучим тебя! – кричала Ярош, грозя Тасе пальцем.

Вместо ответа Тася сердито тряхнула головой и, прежде чем кто-либо из девочек мог предвидеть это, изо всей силы толкнула стул, на котором стояла Ярош.

Стул зашатался и упал, a с ним вместе полетела на пол и злополучная Ярышка.

– Ах! так вот ты какая! Таки вот она какая, девочки! – кричали взбешенные пансионерки.

– Нет, нет, этого нельзя так оставить! Вон бедняжка Ярышечка плачет от боли… Зовите сюда директора, господина Орлика, зовите! Пусть он построже накажет эту зверюшку! – надрывалась смугленькая горбунья, и черные глаза её горели гневом.

Но господин Орлика звать не пришлось. Он сам вышел на шум из своей спальни и, не найдя надзирательницы в зале, обратился к Маргарите, как к самой старшей, прося ее объяснить в чем дело.

– Так вот оно что, – произнес он строго, выслушав юную пансионерку. – Я ошибся, думая, что одним переселением из родительского дома в пансион мог уже повлиять на дурной характер Стогунцевой. Оказывается, барышне нужны более крутые меры. Извольте, сударыня, следовать за мной, – своим обычным вежливым тоном обратился он к Тасе.

Сердечко Таси екнуло. Она не осмелилась, однако, ослушаться строгого директора и покорно последовала за ним. Пройдя несколько комнат Василий Андреевич (так звали господин Орлика) толкнул какую-то дверцу, и Тася очутилась в маленькой, полутемной каморке с одним крошечным окошечком без стекла, выходящим в коридор. В ту же минуту господин Орлик вышел, не говоря ни слова: задвижка щелкнула, и Тася осталась одна-одинешенька в своей темной каморке.

Глава XI
В карцере

Горькие слезы хлынули из глаз девочки. Она бросилась на пол с громким рыданием, звала маму, няню, Павлика, как будто они могли услышать ее за несколько десятков верст. Разумеется, никто не приходил и никто не откликался на её крики. Тогда Тася вскочила на ноги и, подбежав к плотно запертой двери, изо всей силы стала колотить в нее ногами, крича во все горло:

– Выпустите меня, или я умру здесь! Умру! Умру! Умру! Гадкие! Противные! Мучители!

Но никто не откликается – прежняя тишина царит вокруг девочки, точно весь пансион вымер и там нет ни души.

Тогда, видя всю бесполезность криков и угроз, утомленная и измученная Тася как сноп повалилась на стоявшую в углу каморки постель и, уткнувшись лицом в подушку, тихо заплакала.

Это уже не были слезы злости, исступления. В душе Таси впервые промелькнуло раскаяние во всех её прежних выходках и капризах. Ее неудержимо потянуло домой – к доброй мамаше, к сестрице и брату, которых она столько раз огорчала. Ей припомнились все мамины заботы и ласки, припомнились и последние события, день маминого рождения, – решающий Тасину судьбу день.

Мама увидела, что ничто не может исправить её девочку, и пригласила господина Орлика приехать за ней. О, этот господин Орлик, как он был вежлив с ней, Тасей, в дороге, пока они ехали на станцию, и несколько часов, проведенных в вагоне поезда, доставившего её сюда! Даже в те минуты, когда Тасю охватывало желание капризничать, он старался очень вежливо обходиться с ней. Но эта самая вежливость пугала девочку больше всяких криков и угроз. Под вежливым обращением Орлика чувствовалась железная рука, которая могла направить ее в какую угодно сторону. Тася почувствовала это и сразу возненавидела своего директора. Злость на него, на «злых девчонок», как она называла пансионерок, наполняла теперь до краев её маленькое сердечко.

– Мама, мама, зачем ты отправила меня сюда? Здесь только мучают бедную Тасю! – всхлипывая говорила девочка, совершенно забывая о том, что она сама и была главной причиной всех своих несчастий.

И вдруг внезапный порыв злобы снова охватил ее.

– A если так, – вскричала она, – то я знаю, что мне надо делать! Вы думаете, что этот гадкий пансион исправит меня и сделает хорошей? A я стану назло вам еще хуже, еще злее в этом гадком пансионе, – вот увидите, увидите, увидите!

И она злорадно улыбнулась, представив себе, как господин Орлик отправит eё домой, бессильный исправить её, и мама скажет Марье Васильевне:

– Напрасно, Marie, вы советовали мне отдать Тасю из дома. Это не помогает.

И y Marie будет кислое лицо, кислое, точно она выпила уксус. A Тася скажет на это маме:

– Я исправлюсь, мамочка, дома, a в пансионе я всегда бы дурно вела себя, потому что я не хочу быть в пансионе.

И тогда мама поцелует Тасю и скажет:

– Я тебя прощаю, только старайся исправиться поскорее.

А Marie она выгонит из дома.

– Да, да, выгонит, выгонит! Непременно! – злорадствовала Тася.

Она так углубилась в свои мысли, что не заметила, как сгустились сумерки, и в каморке наступила полная темнота.

– Меня, кажется, совсем позабыли, – с горечью подумала девочка, и, чтобы напомнить о себе, громко закричала: – Господин Орлик! Господин Орлик!

Но по-прежнему никто не отзывался на её зов.

Тасе становилось жутко. К тому же она начинала ощущать голод, так как не ела с самого отъезда из дома. Правда, Василий Андреевич предлагал ей чаю и бутербродов на вокзале, но она гордо заявила на это, что не станет есть всякую гадость. Теперь же желание чего-нибудь покушать все сильнее и сильнее охватывало ее. К довершению всего в каморке стало совсем темно, a Тася не любила и боялась темноты.

И вот она сидела, подавленная и притихшая, в углу на постели и смотрела в темноту широко раскрытыми испуганными глазами.

Неожиданный шорох в углу заставил вздрогнуть девочку.

И в туже минуту две ярко горящие точки привлекли её внимание.

Точки приближались, блестя в темноте, как два маленьких фонарика, и направлялись прямо к Тасе. Какое-то странное фырканье послышалось в том же углу. Потом светящиеся точки приблизились окончательно и что-то мягко и бесшумно прыгнуло на колени Таси.

– Ах! – вскричала девочка и в ужасе закрыла глаза.