Текст книги "Игра"

В моей жизни было несколько снов, запомнившихся навсегда. Это сновидение – одно из них. Возможно, испытываемые в этих снах эмоции и ощущения и чувства дополняют реальную жизнь. Но чаще всего сны предупреждают о чем-то, о хорошем и о плохом. Главное, не пропустить важной информации, проходящей через сны, и уметь расшифровать, то есть разгадать значение сна. Почему я подумала, что привидевшийся мне незнакомец – сатана? Да потому, что искуситель умный, тонкий, изощренный, понимающий. И справедливый, умеющий проигрывать. В этом поединке не было проигравших! Это мне урок. Познание страсти преходящей и любви постоянной. Любовь – это не эмоции. Это опора в жизни. Даже если любовь безответная, потому что чувство настоящей любви – это прочная сильная надежная вещь, невидимая, неосязаемая, но если она есть, он уже никуда не денется. Она может ослабевать и снова становиться сильнее. Она мотивирует наши действия. Влюбленность – это временные чувства. Но сильные, зачастую мешающие нам жить, думать, творить. И даже дышать. Чувства, затмевающие разум. Любовь, наоборот, делает нас мудрее, дает нам силы и возможность претерпевать все невзгоды, а также дает уверенность.

Значения символов этого сна: фонтан – хороший знак. Необычный город, необычный замок – в вашей жизни будут происходить необычные поразительные вещи и события.

И вот они – это поразительные события. И сон мне во многом подсказка, как себя вести, кому довериться, кого и чего опасаться. И больше всего я должна бояться искушений.

Не знаю, какие перемены во мне почувствовал Красимир Банев, но его лицо зарделось румянцем после того, как я посмотрела на него, нет, не оценивающим, не сравнительным, но несколько иным взглядом. Чуткий, подумал я, словно читает мои мысли. И чтобы больше не смущать его, повернулась лицом к иллюминатору.

Уже был виден архипелаг, он остается влево от нас. Прижав лицо иллюминатору, я смотрела вниз на море, которое местами было малахитового цвета. А так – серо-бурое. Уже были различимы волны, на которых спичечные коробками выглядели морские суда, а вот уже и можно было разглядеть буи, крыши домиков смотрителей бакенов и маяков на отдельных островках. Светлым амфитеатром расстилалась вдоль берега моря столица наших северных соседей.

Щелкнул микрофон, и капитан самолета сообщил, что мы уже у цели. Пожелал еще минуту терпения и сообщил сводку погоды, обещав в Хельсинки обильный снегопад.

Глава 6. Вылет в Софию задерживался

В Хельсинки стояла пасмурная погода. Но обещанного снегопада не было, лишь одинокие мелкие снежинки парили за огромными стеклянными стенами аэропорта.

Мы стояли в очереди, в ожидании багажа Красимира, когда по радио объявили, что вылет в Софию задерживается из-за непогоды. Скорее всего, погодные условия не позволяли садиться самолетам в Софии. Красимир Банев развел руками, мол, ничего не поделаешь.

– Вас встретят там в любом случае, во сколько бы вы ни прилетели. Не беспокойтесь, – сказал он очень по-доброму.

В этом момент я испытывала к этому человеку чувство огромной симпатии и благодарности. Не знаю, почувствовал ли он это, но когда пришло время прощаться, он, приобняв меня за талию, притянул к себе так, что я невольно уткнулась носом в его ворсистый шарф, снова ощутив тонкий аромат его духов. Банев, наклонив надо мной голову, прошептал на ухо:

– Потом поглядишь. – Затем немного отстранившись, и внимательно вглядываясь в мое лицо, тихо сказал: – С богом!

И я увидела в его одновременно и сочувствующем и обеспокоенном взгляде неподдельную заботу. Я благодарно кивнула ему, хотя не поняла, что означало это его «потом», но мне понравилось его обращение ко мне на «ты», и я улыбнулась на прощание.

«Ну вот, – подумала я. – Еще один человек задействован в этой необычной истории». Моя коллекция, так сказать, «избранных» людей пополнилась еще одним так называемым «моим» человеком. «Мои» люди – это обретенные с годами в довольно острых и сложных ситуациях редкие, благородные, сильные и надежные личности, на которых всегда можно положиться. Мы общаемся не часто – в обыденной жизни у нас отсутствуют точки соприкосновения, встречаемся лишь в случаях, когда этого требуют обстоятельства. Глядя вслед удаляющемуся Красимиру Баневу, я была уверена, что этот для меня совершенно незнакомый человек тоже из тех. Мне было очень жаль, что невольно втянутый в эту историю он теперь будет чувствовать себя ответственным за происходящее. Ведь для всех было бы куда проще, если документы были бы доставлены обычной международной курьерской почтой. Что ж, он уже начинает мне нравиться. Возможно, причина во мне: это я веду себя как оробевшая девчонка. Такое же чувство, когда я 18-летней студенткой Ленинградского университета улетала в неизвестность. Но тогда все было по-другому. Я ехала работать в редакцию приполярной районной газеты. Тогда я впервые покидала дом, впервые летела на самолете. Сорокаместный Як-40 взмыл в небо, взяв курс на Север, и все замерло у меня внутри, особенно сердце, но не от страха перед полетом. Такое же замирание у меня было и сейчас. Но если тогда я стремилась на встречу с будущим, то теперь я с опаской думала о том, кого же я увижу? Кто этот человек из моего прошлого?

Сколько раз, глядя на себя в зеркало и видя перед собой состарившуюся оболочку, я говорю себе: веди себя соответственно. Но соответственно, то есть солидно, получается первые полчаса, а потом я опять забываюсь. И снова веду себя как обычно. Мало того, что я по-овенски размашиста в движениях и шаг мой не по росту широк и быстр, я всегда выделяюсь в толпе, хотя не страдаю желанием выделиться. Я и в чувствах порывиста. И вот и сейчас мне пришлось очень сдерживать себя, чтобы не обнять этого чужого человека и не затискать его в своих объятиях из чувства благодарности за не предусмотренные ничем чувства, которые он проявляет. Я всегда безмерно рада проявлениям любых чувств. Это означает, что человек неравнодушен. Глядя сзади на Красимира Банева, я обратила внимание, что этот невысокого роста, но гармонично сложенный, с широкими плечами, угловатость которых не смягчал даже мягкий покрой рукавов его модного пальто, производит впечатление высокого, даже крупного мужчины. Мне нравятся люди, производящие такое впечатление, – это за счет своего гармоничного телосложения и мощного энергетического поля, а также правильно подобранной одежды.

У регистрационной стойки я пропустила вперед напирающих сзади нетерпеливых пассажиров. Не люблю толкотню, да и зачем толкаться: ведь места есть у всех, да и самолет не улетит, пока все пассажиры не будут на борту. Я обычно стараюсь идти в последних рядах, без суеты, спокойно и свободно. Так и сейчас. Встав поодаль и по привычке сунув руки в карманы пальто, я наткнулась на что-то постороннее в моем правом кармане.

Я нащупала сложенный вдвое конверт. Значит, мне не показалось, рука Красимира Банева, действительно, задержалась у меня на боку дольше положенного. Вот и еще один сюрприз.

– Потом, – сказала я себе. – Не сейчас, – чувствуя, что это не для посторонних глаз, хотя мне очень хотелось узнать, что там. Но на всякий случай пощупала, нет ли опасного вложения.

– Вот он, стереотип мышления, – усмехнулась я собственным мыслям.

«Ловкость рук!» – подумала я о Красимире с восторгом. Вот почему он так внимательно смотрел в мои глаза. Он хотел выудить оттуда, почувствовала ли я что-нибудь. А я сделала вид, что ничего не почувствовала. Очень двусмысленно получилось с моей стороны.

В самолете, прежде чем повесить свое пальто на вешалку, я еще раз убедилась, что конверт на месте. Какой был соблазн достать его и глянуть хотя бы одним глазом, но усевшаяся рядом со мной пожилая женщина и без того без стеснения рассматривала меня. Ей, видимо, хотелось пообщаться. Только не это: мне надо было собраться с мыслями и сосредоточиться на главном, удачно добраться до места и вести себя достойно при любых обстоятельствах.

Смутные ощущения будущих перемен усиливались по мере того, как я приближалась к неизведанному.

А ведь я видела, и не раз, в своих снах подаренный мне кем-то дом. Целой картины дома я не видела, но запомнила многие его детали. Много лет назад мы с мужем и мои родители строили планы на покупку дома и даже поехали в разведку по одному газетному объявлению, мы договорились: если дом будет чем-то похож на дом, увиденный мною во сне, значит – это судьба, явный знак, и мы должны будем сильно поднапрячься, чтоб собрать необходимые деньги и купить его. То, что мы увидели, было зловеще, пустынно, пугающе, мы быстро сбежали оттуда и, несмотря на жаркий день и отсутствие в машине кондиционера, ехали домой в очень радостном настроении, даже нигде не останавливаясь, чтобы перекусить. Домой! Это было единственным желанием. И дети, и мы, взрослые, от души хохотали, вспоминая нашу поездку, этот странный безветренный жаркий полдень, тянущиеся на много километров заросли выцветшего тростника, за которым даже не угадывалось море, выжженную солнцем огромную поляну и посреди нее одинокий домик. И не души. Ни кошки, ни собаки. Не говоря уже о хозяевах, продававших этот дом. Странно, при полном штиле во дворе на закрытой веранде неизвестно откуда взявшийся сквознячок зашевелил старинные, вязаные крючком тяжелые занавески. Заглянув вовнутрь сквозь запыленное стекло, мы увидели на деревянном столике потрепанную, с пожелтевшими краями страниц книгу – это был полевой определитель лекарственных растений, изданный в Санкт-Петербурге в 1887 году. И все, больше ничего. Столик и книга. Мы долго стучались в открытые двери. Больше часа ходили вокруг дома. И уже были обеспокоены доносившимся откуда-то из глубины дома зловонием и стали высказывать в шутливой форме страшные предположения. Но это воняла стухшая в жару рыба, которую обнаружили в пластмассовом ведерке возле пустой собачьей конуры. Здесь словно вымерло все. И ни один из предметов обихода, кроме этого ведерка, не давал возможности определить не то что год, а даже эпоху, в которой здесь остановилось время. С радостью покидали мы этот незабываемый сюрреалистический мир, а ведь сколько мук и терзаний было перед этой поездкой: мысленно ведь каждый из нас прощался со своим родным домом. И с нашей милой дачей, без продажи которой мы вряд ли осилили бы предстоявший в случае приобретения дома переезд на новое место жительства. Каким окажется дом в Болгарии?

В моих снах картинки дома повторялись. Это был старинный дом в неизвестной мне местности. Я запомнила залитый солнцем внутренний двор, распахнутую на одну створку тяжелую дверь, и рядом с ней на фоне выгоревшей от солнца когда-то белой стены одинокий куст не то жасмина, не то сирени, растущий прямо из щелей между каменными плитами, которыми был выложен двор. В последний раз сон про дом приснился мне за несколько дней до смерти моей матери. Возможно, он потому и запомнился так четко, что в неимоверном напряжении и страхе, в котором я была, осознавая, что конец самого родного мне человека близок, я придавала значение каждому знаку и всему искала объяснение. Больше всего боялась, что сон означал смерть. Я пролистала все сонники, чтобы убедиться, что это не так. Оказывается, если дом снится старому человеку, то это к его смерти. Но дом-то приснился мне. Как и то, как я лечу вместе со своей трехлетней внучкой в пассажирском «боинге» нашей национальной авиакомпании неизвестно куда, но настроение у нас солнечное. Внучка взглядом ищет в самолете свою маму (моя дочь в действительности работает стюардессой в этой авиакомпании). Я объясняю ей, что мама этим рейсом не летит. И в этот момент я чувствую чье-то легкое прикосновение к своей руке. Сидевший наискосок от меня пожилой, с шевелюрой седых волос, утонченной, аристократической внешности мужчина протянул мне ключи. Спинка кресла мешала мне видеть его, я успела рассмотреть только красивые кисти его рук, сухощавые тонкие пальцы. И рукав его пиджака из дорогой ткани синего цвета, из-под которого виднелась манжета белой рубашки с прекрасной прямоугольной формы серебряной запонкой.

– Возьмите, это вам, – сказал он и положил связку ключей мне на ладонь, сверху прикрыв ее своей ладонью.

– Пользуйтесь… В последний раз я был там сорок лет назад, – в его голосе слышались и сожаление, и обреченность. Я поняла, что это ключи от какого-то дома, в который этот человек уже никогда не вернется. И мне стало очень грустно. Когда мы прибыли на место и все остальные пассажиры радовались, что прекрасно устроились в модных SPA-гостиницах с бирюзовыми чашами бассейнов, пальмами и выстроенными в ряд лежаками, что мне никогда не нравилось, мы с внучкой каким-то образом сразу оказались перед входом в предоставленный в наше распоряжение старинный дом, поразивший нас своей классической простотой. Нам понравилось все: и двустворчатая дверь, и истершаяся низкая мраморная ступенька перед входом, и дверная ручка, и податливый замок. Я так и не выпускала из рук полученную от незнакомца массивную связку старинных ключей ручной работы, сделанных из тяжелого металла, напоминающего серебро. Первый же выбранный ключ оказался правильным, дверь открылась неожиданно легко, без скрежета и скрипа. Мы зашли в большой многоярусный холл с интересными переходами с одного уровня на другой, и если с улицы дом казался одноэтажным, то тут мы, к собственному удивлению, обнаружили ведущую на второй этаж красивую винтовую лестницу. В доме было тихо, пусто, и все покрывал слой пыли. Дом, от которого я получила ключи, был старинным, безвременным, добротным, в нем были застланные старинными персидскими коврами полы из ценных пород дерева, правда, пыль скрывала красоту этой неброской на вид богатой роскоши. Пыль зависала в падающем наискосок сквозь щели в ставнях солнечном луче. С прорезными узорами ставни из красного дерева пахли пылью и нагретой солнцем древесиной. Белый мраморный пол у входа местами стерся. Здесь действительно накопилась пыль десятилетий. Но она легко поддавалась уборке. С подоконника я пыль просто сдула. Нам не потребовалось много времени, чтобы привести в порядок нижний этаж. Мы сидели с внучкой на покрытых ковровой дорожкой ступеньках и наслаждались удивительной атмосферой спокойствия и тишины, царившей здесь.

Порывшись в сонниках, я нашла увиденным символам следующие объяснения. Найти во сне ключ – знак того, что вас ждут великие дела. Скорее всего, вы сильно продвинетесь по служебной лестнице (как я могу продвинуться по служебной лестнице, если я не хожу на службу, а если бы и ходила, то род моих занятий таков, что переводчик и писатель не может занимать никакого места на служебной лестнице. Здесь может быть только два критерия – уровень твоего профессионализма и степень одаренности, талантливости.) И это продвижение обеспечит безбедное существование своей семье.

Открывать во сне ключом дверь – свидетельство того, что в будущем будут сделаны великие открытия во всех областях знаний. Какое-то из них каким-то образом коснется сновидца.

«Нет. Это совсем не для меня», – подумала я тогда, потому что и мысли не допускала о том, что меня что-то может связывать с людьми науки и научными открытиями. Но увиденный минувшим летом в теленовостях Санкт-Петербурга эпизод встречи президента страны с международной группой ученых-физиков убедил меня, что эта часть сна сбылась. Меня, как сновидца, коснулось не научное открытие, а двое мужчин из группы ученых, участвовавших в научных разработках. Это были люди из поры моей студенческой юности. Я искренне обрадовалась их громадному успеху и тому, что они столько лет трудятся рядом и, получая награду от президента страны, улыбаются как мальчишки. Хорошо, что, несмотря на молодость и неопытность, я сумела тогда понять, что создаю им треугольник, сама никак не вписываясь в него.

Еще одно значение сна: связка ключей – в не столь отдаленном будущем вам представится возможность совершить удивительное путешествие во множество стран и не только хорошо провести время, но и узнать много нового и интересного. Это такое общее, для этого и ключей не надо видеть во сне. Были бы деньги.

И снова сердце сжимается в предчувствии грядущих перемен, уже более серьезных, чем те, что произошли этим летом. То, что случилось в конце июня, – это был лишь один большой, длиной в пару недель, счастливый миг, озаривший все многогранностью радостных эмоций, миг творческих устремлений и маленьких трудовых подвигов, давший мне толчок устремиться в будущее. У меня появились новые мечты, планы, цели, усилилось желание реализовать себя помимо всего также и в литературном творчестве. А нынешнее же предчувствие надвигающихся перемен вызывало и радость, и опасения.

Несмотря на внешнюю флегматичность, рассеянность, внутренне я очень собранный человек. Моя внешность обманчива. На самом деле я никогда не отключаю свой внутренний механизм наблюдения. На этом попадаются воры-карманники, которых я чувствую спиной и, не оборачиваясь, хватаю за руку, стоит лишь им прикоснуться к моей сумке. Но то, что случилось с Красимиром, это, скажем так, я допустила, потому что не предполагала телесного контакта. А вообще, я чувствую происходящее рядом. Каким-то боковым зрением запоминаю мельчайшие детали. За это меня часто хвалили в школе частных детективов. Мне казалось, что это качество я развила в себе еще с детства, когда, возвращаясь с занятий из спортивной школы, я в долгом ожидании рейсового автобуса придумала себе развлечение. Изучая людей, я пыталась почувствовать их состояние, определить их характер. Мне никогда не было скучно в дороге. Я научилась улавливать в поведении людей их спрятанные истинные чувства. Я пыталась заглянуть во внутренний мир чужих людей, представить, какие они дома, кто их любит, кого любят они. И чаще всего я испытывала к ним чувство сострадания. Позднее я поняла, что мне не надо видеть, я чувствую, что происходит с человеком. Я думала, что это моя особенность и моя заслуга. Но я ошибалась. Оказывается, это эмпатия. А я – эмпат. И это или есть, или нет. Дается свыше, это дар божий, не облегчающий жизнь, наоборот, усложняющий.

На протяжении всего полета я не забывала о данном себе обещании внимательно следить за всем происходящим вокруг меня. А заодно по совету Банева вспомнить все, что связывало меня с Болгарией, и в частности о моей сорвавшейся поездке на лечение в Реабилитационный центр для гимнасток. Он прав, просто так ничего не бывает. Что я помню о том случае? Совсем немного. Перекресток в Таллинне на углу Дома торговли и Художественного института. Господин Спас Манолов – в прошлом спортивный врач, позднее фотограф, председатель секции фотокорреспондентов Союза журналистов Болгарии. Возвращаясь с работы домой, я, уставшая от ходьбы, опираясь на свою изящную трость, в длинном до пят зимнем пальто и в шапке а-ля Коллонтай, хотя в редакции меня любя называли Розой Люксембург, стояла у большого перекрестка и внимательно следила за огнями светофора, чтобы перейти дорогу. Очевидно, я бросалась в глаза своей необычной внешностью. Пытаясь скрывать хромоту, я всю тяжесть тела переносила на руку, опиравшуюся на трость, держа спину прямо и стараясь ступать так легко, насколько мне позволяла моя спортивная выправка, пряча от окружающих свои неимоверные усилия и боль. И удавалось, поскольку у меня не раз спрашивали, почему я хожу с тростью, или удивлялись, когда в сильный гололед я вдруг обращалась к прохожим с просьбой помочь мне спуститься по обледеневшим ступенькам в тоннель: думали, что трость – это дань какому-нибудь новому модному тренду. Я ждала, когда же, наконец, загорится зеленая лампочка, как вдруг рядом кто-то кашлянул, не очень громко, но настоятельно требуя этим внимания. Повернув голову, я увидела интеллигентного мужчину лет пятидесяти. Он, вежливо наклонив голову, представился. И предупредил, что не «клеит» меня, а просто ему, как бывшему спортивному врачу, хотелось бы мне помочь. Деликатно указав взглядом на левую ногу, он спросил: – Это катастрофа или болезнь? Вот так просто и спросил, сразу определив реальное положение дел. Он говорил по-русски очень правильно, но едва заметный акцент выдавал в нем иностранца. Не помог и чисто русский жаргон. Возможно, потому я и заговорила с ним, что мне понравилось это его «не клею». И откуда у иностранца такой словарный запас?

– Катастрофа, – ответила я понятным иностранцу термином.

– Вы были в прошлом гимнасткой? Занимались художественной гимнастикой? К этому времени зажегся зеленый свет, и мы перешли дорогу.

– Да, – я с досадой смотрела вслед отъезжавшему от остановки автобусу.

– Травма коленного сустава одна из самых распространенных среди гимнасток. Я мог бы вам помочь, – сказал он с большой уверенностью. И, уловив в моем молчании интерес, стал быстро рассказывать о возможностях болгарской спортивной медицины, уже долгие годы занимающейся разработками эффективных способов реабилитации спортсменок после травм и операций, произведенных на коленный сустав. У них в этом деле и опыт, и большие успехи. Ведь художественная гимнастика – один из главнейших в Болгарии видов спорта, приносящей стране славу и признание. Я внимательно слушала его и поняла, что он пьян, поэтому недоверчиво взяла из его рук визитную карточку. В обмен он попросил мою, и мне пришлось дописать на ней свой почтовый адрес, на который Спас Манолов обещал прислать мне приглашение в Реабилитационный центр факультета физкультуры и спортивной медицины. Я уже и забыла, при Софийском ли университете или каком другом, но сам Центр находился, кажется, где-то на юге страны, если мне не изменила память. Тут его окликнули заждавшиеся на другой стороне улицы коллеги. Спас Манолов крепко пожал мне на прощание руку и как бы невзначай бросил уже на ходу:

– Завтра я выступаю в Доме печати с докладом. Мы открываем выставку, приходите. В Доме печати, в котором я в то время работала в одной из редакций газет переводчиком, действительно полным ходом шла подготовка к открытию фотовыставки. И о докладе Манолов сказал не для красного словца. Но когда утром следующего дня я как обычно по пути в свой кабинет проходила мимо актового зала и, увидев его, махнула ему рукой в знак приветствия, тот сделав вид, что не заметил меня, быстро ретировался в подсобное помещение. Он не мог не узнать меня, тем более что моя трость – эта такая редкая и особенная примета для молодой женщины. Да и трость-то особенная, конца девятнадцатого века, изготовлена из мраморного, или, как еще его называют, железного дуба, с рукояткой из моржового бивня, держащаяся на резьбе; место соединения рукоятки с тростью закрывает широкий ободок из белой меди, украшенный великолепным выпуклым орнаментом. Шикарнейшая вещь, не зря оперировавший меня хирург, повертев ее в руках и попробовав с ней ступать, забывшись, сказал: «С такой тростью можно хоть до конца жизни ходить». Медсестра, ассистировавшая при перевязке, сделала страшные глаза. Но я не придала значения словам «до конца жизни», поскольку поняла, что доктор искренне восхищался тростью, а не прогнозировал состояние моего здоровья. Скорее всего, Спасу Манолову было неловко за свое поведение. Чтобы не смущать его, я решила не попадаться ему больше на глаза. И очень кстати в этот день меня просто завалили работой. Да еще из соседней редакции пришли с просьбой выручить их коллегу, детскую писательницу с красивым именем Оливия. Узнав, в чем дело, я, тут же отложив менее срочные переводы и не тратя времени на возмущение по поводу того, что нехорошо все оставлять на последнюю минуту и что рассказы, особенно детские, второпях переводить нельзя, это не газетные статьи-однодневки, села за работу. Поглядывая на часы, я с нескрываемым удовольствием и азартом переводила прекрасно написанный рассказ для детей, с которым писательнице предстояло уже на следующий день выступать на семинаре детских писателей в Минске. Я работала до позднего вечера. После меня в редакции оставались только корректоры, игравшие в коридоре в корону в ожидании газетных полос из типографии, и куривший сигарету за сигаретой главный редактор, который ждал пробного оттиска, чтобы подписать номер. Утром в галерее с фотоработами опять толпилась публика, я обходила и увертывалась от фотографов: мне не нравится попадать в кадр. С Маноловым я больше не встречалась. И я не вспоминала о нем до тех пор, пока мне домой по почте заказным письмом не пришли анкеты из Института спортивной медицины и список документов, необходимых для того, чтобы меня приняли в Реабилитационный центр для дальнейших обследований и восстановления. Все анкеты были на русском языке, ничего переводить не надо было и поэтому с помощью лечащих меня хирургов, обрадовавшихся открывающейся передо мной возможностью, мне удалось быстро собрать все нужные медицинские справки. Я быстро оформила все необходимое для поездки в Болгарию.

Но поездка не состоялась. Почему-то через нашего редактора, моего непосредственного начальника, мне сообщили, что мне отказано в выезде из страны. О причине отказа не говорилось. Но, по мнению редактора, причина отказа крылась в том, что моя мать в годы сталинских репрессий была вместе с моей бабушкой сослана в Сибирь. Мне не верилось, что из-за этого, ведь моих родных реабилитировали, и уже столько лет прошло, и при чем тут я? Позднее выяснилось, что даже в перестроечный период, в годы так называемой гласности и поющей революции, из Эстонии не разрешали выезд на концертные турне одному довольному известному эстонскому музыканту, имевшему несчастье родиться в Сибири в семье ссыльных эстонцев.

Если честно, то я недолго горевала из-за сорвавшейся поездки, потому как выяснилось, что реабилитация уже неактуальна, поскольку мне предстояла новая операция на коленном суставе. Я сообщила об этом в Институт. Там мне посочувствовали и пожелали удачи. Почему я решила позвонить также и Манолову, не знаю. Это было ошибкой с моей стороны. Услышав в трубке звонкий высокий девичий голос, я подумала, дочь или внучка, и, не зная, как спросить по-болгарски «родители дома», растерялась и спросила: – Папа дома? – Ха-ха-ха, – послышался из трубки довольный голос, но он уже звучал по-другому: – Мой папа умер еще в русско-турецкую войну. Конечно же, это была шутка. Но бабушка Спаса Манолова, если это, конечно, была бабушка, а не ревнивая женщина, на чисто русском языке сообщила, что я не первая, кто по телефону принимает ее за девчонку. Я попросила передать Спасу, что я очень благодарна ему за содействие, но, к сожалению, моя попытка не удалась… Этим наше общение и ограничилось. Думаю, что тогда у светофора состояние Спаса было таково, что при виде молодой женщины с характерной для гимнастки травмой он включился как врач и его просто душил приступ альтруизма. Я долго хранила его визитную карточку с дописанными от руки координатами факультета спортивной медицины Софийского университета, куда я и должна была отправиться для реабилитации после очередной операции. Вот и все, что я вспомнила о своей несостоявшейся поездке в Болгарию. Да и какое отношение это могло иметь к настоящему? Но Банев где-то ведь отрыл, что меня не выпустили из страны. Мне официально никто не говорил, что я невыездная.

Я не спала, хотя в какой-то миг нашла дрема. Я тут же отогнала сон и заняла себя мыслями о Красимире Баневе. Это было куда приятнее. Сегодня он произвел на меня совсем другое впечатление. Он был заботлив, сдержан, сух, и в то же время в его сдержанной улыбке, рукопожатии, в плохо скрываемой обеспокоенности было много непонятного. Его обеспокоенность усиливала мое беспокойство. Я помнила о том, что должна быть бдительной. И я была очень внимательна, пока мы не приземлились в Софии.

В новом терминале я так была поглощена поисками встречающего меня молодого человека, что совсем забыла о том, что кроме него там мог быть еще кто-то, кто мог наблюдать за мной. Напрасно я пыталась поймать чей-то приглядывающийся ко мне взгляд, сравнивающий данное Красимиром Баневым описание с моим внешним видом. Моя личность никому интереса не представляла. Я встала ближе к воротам, где пока еще на электронном табло значился прибывшим наш самолет, чтобы меня было легче найти. Наш рейс немного задержался. А если меня никто не встретит? Чувство кинутости охватило меня. Но я тут же успокоила себя: у меня есть обратный билет. Деньги на проживание тоже имеются. Устроюсь в гостинице. Может, оно и к лучшему? Рядом со мной молодой мужчина в морской форме тоже ждал кого-то, со счастливым видом он озирался по сторонам и время от времени поглядывал на экран своего мобильника, видимо, в ожидании звонка. Я тоже решила включить свой телефон и тут вспомнила про конверт. Но только моя ладонь дотронулась до шероховатой поверхности бумаги, как звонкий девичий голос окликнул меня по имени.

– Ой, это вы?! – вытаращив на меня глаза, спросила юная особа, когда я обернулась на оклик и кивнула.

– Простите, пожалуйста, тут у нас с машиной заминка получилась, – скороговоркой продолжила девушка и повела меня за собой к выходу. Она эффектно выглядела в своем белом одеянии, особенно в такой пасмурный день. Стеганая куртка, джинсы, ботиночки, сумка – все было белого цвета. Кроме ее длинных волос. Черные, кажется некрашеные, блестящие волосы были собраны в длинный конский хвост, настолько длинный, что был переброшен со спины на грудь и доставал почти до пояса. Ровный четкий срез подчеркивал густоту волос. «Красиво», – отметила я про себя. А где молодой человек? Банев сказал, что меня встретит молодой человек, которому сообщили мои приметы и который мне все покажет и объяснит. Проходя мимо барной стойки, я на секунду остановилась, втягивая ноздрями запах кофе.

– У нас есть время попить кофе? – спросила я.

– Ой, простите, я совсем забыла, вы ведь с дороги! Вы, наверное, проголодались?

Нет, есть я не хотела, нас покормили во время полета. Но растворимый кофе, который дают в самолетах, я не пью. И потому я с удовольствием выпила большую чашку черного кофе без сливок, а чтобы моя спутница не скучала, купила ей мороженое, по ее выбору. Наташа, так звали ее, юрист по образованию, оказалась работником адвокатской конторы, через которую и оформлялась сделка с домом. Ее прекрасное знание русского языка объяснялось тем, что она была родом из России, ее родители переехали в Болгарию сразу же после распада СССР. И надо отдать должное ее родителям за то, что, хотя Наташа закончила школу и юридический факультет на болгарском языке, она очень правильно говорила по-русски, правда, быстро очень и с непривычной для меня интонацией. Но услышав позднее, как говорят между собой болгары, я поняла, в чем дело: болгарская речь быстрая. А я-то подумала, что девушка – тараторка!