Текст книги "Убийство девушку не красит"

16

Снова «No smoking!», «Fast bells!», спинки кресел в вертикальное положение… Аккуратное точное приземление и мягкий пробег по безупречной посадочной полосе.

Не нашедшие взаимопонимания, Катя и Поярков так и не разговаривали с обеда. В знак того, что оскорблена в лучших чувствах, Катя «делала лицо» и фырчала под нос. Доярков дышал, пыхтел и дулся.

Но как только приветливо сообщили о том, что полет подошел к концу и можно покидать насиженные за четырнадцать часов места, взаимные обиды рассеялись. Они синхронно облегченно вздохнули, заулыбались и начали собираться.

Поярков галантно вытащил из-под кресла Катину сумку, крякнул и заявил:

– Чувствую, что теперь это мой крест.

– Правильно чувствуете. – Катя благоразумно решила не отказываться от помощи, даже предложенной в такой двусмысленной форме. – Только предупреждаю сразу: уроните – оторву руки по самые ноги.

– Ой-ой, отрывать замучаешься! Там у тебя богемский хрусталь?

– В Африке, Доярков, богемское стекло не актуально. Там подарки семье.

На «Дояркова» он отреагировал вяло: хмыкнул и криво усмехнулся. Только и всего.

– Что, такая большая семья? Семеро по лавкам? Детишки малые?

– Вы клинья подбиваете? Спрашивайте тогда прямо: есть ли муж?

– Катерина, ты ко всему еще и старомодна. Как бабушкин зонтик, – облачаясь в восхитительную куртку, с удовольствием произнес Поярков. На Катин взгляд, мужчине в такой куртке был простителен даже легкий алкоголизм. Респектабельность сглаживала проблему. – В наше смутное время муж давно уже не является препятствием для чего-либо. Любая замужняя женщина прекрасно это знает. Да и я на тебе жениться пока не собираюсь…

Ого! У пьяницы и дебошира прорезалось гипертрофированное самомнение.

Катя рассмеялась:

– Доярков, попрошу без оскорблений. Жениться на мне, уж поверь, большая честь. Не каждому удается. А если все-таки интересно, то у меня есть Боб, и я его люблю.

Зачем сказала? Сама не поняла. Что хотела доказать?

– Барышня, любите хоть фасоль.

– Хам трамвайный!

– Ага, самолетный… Пьяница, нарушитель и хулиган.

– Бери сумку двумя руками, хулиган, и двинули на выход. Раньше выйдем – раньше покурим.

При вожделенном слове «покурим» Поярков оживился и бодро водрузил Катину сумку на плечо. Своего багажа у него не было. Катя шла следом и думала, что, если закрыть глаза на пьянство, то мужик он очень респектабельный. К его одежде подошли бы ключи от «майбаха» и билет в салон первого класса. Интересно, что же это он так надрался и в демократию играет? Нет, кто же он все-таки такой, ювелир из Петербурга?

Ювелир же из Петербурга впереди громко распевал:

 
Я маленькая лошадка,
Но стою очень много денег.
И я везу свою большую повозку
С того на этот берег…
 

Чертов пьяный мерин! Знает ведь, что петь…

А вслух произнесла тоном «мир хижинам, война дворцам»:

– Еще раз прошу без намеков. Я уже давно все поняла. Только будь скромнее, Доярков, уверяю, без куртки ты – обыкновенный российский пьяница.

Доярков растопырился посередине прохода, повернул к ней вытянутое от удивления лицо:

– Чего? При чем здесь моя куртка?

– Перевожу: человека встречают по одежке. Я в курсе стоимости твоей одежды.

Для верности Катя опустила глаза вниз, ему на ноги, уверенная, что обувь – явный показатель благосостояния человека. Странно было бы увидеть у него на ногах китайские кроссовки. Все верно, Холмс: супер, медленно переходящий в best.

– Я понимаю, что мне достался очень дорогой носильщик. Сделаю все, что смогу: буду присматривать за пьяным соотечественником до прилета на родную землю.

– За кем присматривать?

– Да за тобой!

– Кать, я выпил, не отрицаю. Но не настолько сильно, чтобы ничего не понять. А я ничего не понял.

– А что ты мне всякую дрянь поешь? – возмутилась Катя. Чувствовала, что ее понесло куда-то не туда, но упрямо не останавливалась.

– Не дрянь, а прикольная песня. Мне нравится. Между прочим, русский рок. Что ты заладила: песня, куртка… Что не так тебе?

– Ничего, Кузьмич, все в порядке. – Катя спешно сбавила обороты. И что, правда, привязалась к человеку? Но окончательно остановиться было так трудно! – Ты ведь сам знаешь, что это суперская и очень дорогая вещь. Я могу тебе даже про фирму рассказать, которая их шьет, по телевизору целая передача была. Это эксклюзив. Запредельно дорого. Для меня, во всяком случае, а я себя, знаешь, бедной не считаю…

– Опять ты о куртке! Ты хоть передачу смотрела, а я даже вопросом не владею. По мне, хорошая вещь, удобная, стильная. Но без подробностей. Мне ее отец подарил.

– Живут же люди!.. – с притворным восхищением заметила Катя. – И кто же у нас папенька-то? А ты что, папенькин сынок, что ли? Из этих, на которых природа отдыхает?

Ни с того ни с сего Поярков разозлился не на шутку, почти что закричал зло и упрямо:

– Папенька у нас пенсионер!

Они наглухо застряли у самого выхода из самолета. Сзади за ними молча и терпеливо толпились люди, любовались их «семейной сценой». Люди нервничали, но разборок не прерывали, ждали. Цивилизованные граждане, одним словом. На российской внутренней линии их обоих живо бы вытурили наружу суетные громкоголосые гражданки.

– Ну пенсионер так пенсионер… Пойдемте быстрее, мы с вами все движение загородили. Только, знаете что, мой пенсионер может на свою пенсию лишь кефира на месяц купить и колбасы вареной.

– Он так много ест? – по-прежнему злясь, осведомился Поярков.

– Нет, он так мало от государства нашего имеет. Ладно, давай хотя бы из-за родителей не будем ругаться, как молодые супруги. Тем более, что ты на мне и жениться не собираешься… Идем, народ задерживаем.

Молча вышли на терминал, молча приблизились к заветному пристанищу никотинозависимых.

– Три-четыре, курим! – Катя бодро раскрыла свою дамскую сумочку и выхватила сигарету из пачки. Поярков галантно дал ей прикурить, прикурил сам, затянулся, блаженно закрыл глаза и вдруг быстрым движением руки выудил из Катиной незакрытой сумочки какой-то предмет.

Серьезно и озабоченно спросил:

– Катя, ты что, клептоманка?

Катя задохнулась: мало того, что он позволяет себе бесцеремонно копаться в чужих сумках, так еще обвиняет ее в воровстве! Это очень плохая шутка, и на веселые чертики в его глазах ей решительно наплевать.

Только было раскрыла рот, чтобы жестко припечатать «зарвавшегося хулигана», да так и застыла, держа рот корытцем. Предмет при ближайшем рассмотрении оказался мобильным телефоном. Чужим. Катя испугалась: откуда это? Это была не ее «игрушка» – на его ладони лежала маленькая «раскладушка», VIP-модель, все мыслимые и немыслимые навороты.

– Не-е-е-т… – испуганно пискнула она. И внезапно догадалась: сама же и засунула телефон к себе в сумку, когда в спешке собирала с пола вещи, на ощупь приняла его за пудреницу.

Поярков громко, раскатисто смеялся, довольный произведенным эффектом. Отомстил!

– Катя, не пугайся же ты так! Ха-ха-ха! Я же видел, как ты все вещи на пол вывалила.

– Видел?! Как видел?… Ты же спал!

– Это тебе только кажется, что я спал. На самом деле я все видел, я же Доярков. Видел и слышал. Ха-ха-ха! Ты пыхтела, как паровоз, ругалась и все собирала!

– Почему же тогда не помог? Я стояла, как дебилка, с твоей дурацкой курткой на голове, от страха умирала, что все сейчас на воздух взлетит, я твои презервативы мерзкие руками по полу собирала, а ты смотрел и смеялся?!

Катя перешла уже с визга на шипение, но Доярков был совершенно безмятежен. И даже доволен.

– Просто ты мне сначала жутко не понравилась.

– А зачем… зачем ты мое место занял? – в запале взвизгнула Катерина.

– Кто первым встал, того и тапки.

– А чем же я тебе так не понравилась? – Вот еще! Не понравилась она ему! Подумаешь, персона какая, пьяница последний.

– Пришла, разбудила, смотрела, как на врага… Я терпеть не могу таких вот молодых, самоуверенных, слишком самостоятельных. Не должна барышня одна на другой конец земли мотаться. Летают по миру, словно в ближайшую булочную за хлебом ходят. Весь мир, что ли, осмотрен, на край земли потянуло? Шоппинг-боулинг-лифтинг-фитнесс-клуб…

Какое право имел этот надутый дурак критиковать ее с таким трудом выстроенную жизнь? Тем более, что на боулинг, лифтинг и фитнесс-клуб и времени-то никогда не было.

– А твое какое дело, папенькин сынок? Ну нет у меня такого папочки. Не-ту! Мне работать приходится. И на краю света в том числе. Где платят, там и работаю. И родителей своих, кстати, кормлю, я у них одна. – Катя аж захлебнулась от гнева. – А ты, ты просто идиот набитый, индюк! Отдай мои вещи и катись отсюда вместе со своими взглядами!..

Катя рывком выбросила сигарету, подскочила на полметра от пола, сорвала с плеча Пояркова, который был выше ее почти что на голову, свою сумку и фурией унеслась прочь, не попрощавшись и совершенно наплевав на судьбу соотечественника.

17

Никто мне не нужен, я буду все и всегда решать сама. Сдались мне какие-то дураки, которые вести себя не умеют в общественных местах. Сначала пьют, а потом разглагольствуют. Между прочим, никто их мнения не спрашивает и никому оно не интересно. Тоже мне, истина в последней инстанции! Никто, никто мне не нужен. Никто мне не сдался. И Ты сиди, не высовывайся лучше. А то размахался там внутри руками, разворочался. Свернись немедленно клубком и спи в своей норке под сердцем. Прижмись себе к перикарду и спи, а то и Тебе достанется!..

Катерина пролетела немалое расстояние в неизвестном направлении, пока не пришла немного в себя. Наконец остановилась и отдышалась. Сумка вновь нестерпимо врезалась в плечо.

Дотащившись до первого попавшегося кафе, Катерина взяла кофе и штрудель, густо обсыпанный корицей и сахарной пудрой, развернула перед собой предусмотрительно прихваченную из самолета схему аэропорта. Выяснилось, что все это время она бежала не в ту сторону и теперь нужно возвращаться.

Допив кофе, Катя двинулась в обратный путь, к терминалу на Петербург.

Шла себе, разглядывала витрины, никого не трогала и много ведь уже прошла, как вдруг прямо перед собой увидела Пояркова. О, ужас! Он спал, развалясь на диване, полусъехав с него на пол. Сам с зеленцой в тон обивке. Из кармана небрежно распахнутой куртки торчали наружу документы и бумажник, на полу стояла жестянка с пивом.

Пассажиры, глядя на него, отчего-то умилялись, пересмеивались между собой, а местный полицейский наблюдал за ним из угла.

Катька начала жестоко корить себя за то, что бросила Кузьмича одного, недосмотрела за ним, и вот… Его же сейчас точно заберут в какой-нибудь аэропортовый вытрезвитель!

Катя решительно подошла, поставила сумку, присела над Поярковым и яростно затрясла его за плечо:

– Устин Акимыч, миленький, где ж ты так нализалси? – Эта фраза из старого культового фильма Кате очень нравилась.

Из его кармана прямо под ноги выпал пухлый кожаный бумажник, а Поярков еще больше съехал с дивана, вытянув вперед длинные ноги в светлых брюках, уляпанных разномастными пятнами.

Катя подобрала бумажник, с ним в руках принялась снова трясти Пояркова, попыталась подтянуть его повыше на диван.

Ничего не получалось.

– Кузьмич, милый… Кузькин ты сын, что же тебя на минуту одного оставить нельзя! Как ребенок!.. Доярков, да проснись ты наконец, позорище мое! Мудило грешное, просыпайся…

Поярков зашевелился, подавая признаки жизни. Уперся согнутыми в коленях ногами в пол и подтянул себя кверху. Открыл мутные глаза, долго вглядывался в пространство и, узнав Катю, широко расплылся в улыбке.

– М-м-м… – Голова его упала набок, и он снова заснул.

У Кати за спиной раздались четкие шаги, и строгий голос поинтересовался:

– Служба безопасности аэропорта. Скажите, леди, вам знаком этот мужчина?

Катя выпрямилась и увидела перед собой того самого полицейского, что бдительно караулил Пояркова. Блюститель порядка красноречиво взирал на Катины руки с зажатым в них чужим бумажником.

«Боже мой, он принимает меня за воровку! Сейчас я сама оттянусь по полной в местной кутузке».

Катя принялась сбивчиво объяснять, что мужчина ей знаком, под неодобрительным взглядом выудила из поярковского кармана паспорт и билет и предложила проверить, что знает, кто он и куда летит… Показывала свои документы, подтверждала, что летят они вместе, просто Катя не уследила за ним, а он ну оч-чень больной человек. Брала на себя всю ответственность и даже для пущей важности назвалась женой.

Когда полицейский ушел, удовлетворившись объяснениями и тщательно проверив документы, Катя повалилась на диван рядом с Поярковым, от души негромко выругалась:

– Кузькин сын… Чтоб тебя разорвало!.. Да он же теперь до самого отлета глаз с нас не сведет, чемодан ты без ручки. И нести тяжело, и бросить жалко.

До Кати вдруг дошел тайный смысл невзначай брошенных слов: сдвинуть с места и Пояркова, и вещи не было никакой возможности.

Она подняла недопитую Поярковым, банку пива, рукой обтерла краешек и отхлебнула.

– Черт меня попутал назваться твоей женой. Вот уж правда – только под страхом тюрьмы.

Поярков снова заворочался, открыл глаза, сориентировался уже быстрее и забормотал:

– Катя… мы с тобой… ты и я…

Видно, мысли его на этом окончательно заблудились в алкогольном тумане. Что же именно они должны были сделать вместе, Катя так и не узнала. Он в очередной раз уронил голову на грудь и отключился. Но Катя все равно поспешила успокоить:

– Конечно, мы. Конечно, ты и я. Все будет хорошо. Все будет хорошо, и мы поженимся. В крайнем случае, созвонимся. Ты спи, спи… У нас еще есть время. А пиво я тебе не отдам.

Она снова отхлебнула и похлопала его по руке. Кузьмич поудобнее устроился на диване, притулился к Кате немелкой тушей и положил голову ей на плечо.

– Ну да, долг платежом красен, – невесело усмехнулась Катя. – Я на тебе спала? Спала. Теперь твоя очередь.

Стараясь не дергать плечом, она убрала в сумку его документы, билет и бумажник. На всякий случай заискивающе улыбнулась полицейскому, по-прежнему наблюдавшему за ними со стороны. Тот улыбнулся в ответ, поднял руки с растопыренными пальцами, обозначив, что все в порядке, и скрылся.

«Ну чего же ему не хватает? – размышляла Катя о Дояркове. – Ведь ничегошный вроде бы мужик. Из себя видный, фирма своя, одет хорошо, со вкусом, говорит грамотно. Все это вместе – уже само по себе редкость. Всегда так: если все при всем, так обязательно должен быть и недостаток. Какие к такому набору идут недостатки? Правильно: или импотент, или хронический алкоголик. Нет, хронический алкоголик должен под забором валяться, а этот вроде бы про работу рассказывал, про фирму свою… Впрочем, этот-то как раз и валяется, благо, что не под забором. Но сути не меняет. Может, ювелир не должен быть алкоголиком? Руки ведь будут трястись. Значит, импотент. Жаль… Так бы подобрать его, отмыть, подкормить, подлечить немного, и жила бы себе припеваючи за широкой спиной. Ну и ладно, что импотент. У него, может быть, душа добрая. Может, он бы меня любил и понимал, и заботился бы. А я бы дома сидела, раз ему так нравится. Никуда бы не летала, готовила бы ему обеды. Вечерами клали бы друг другу голову на плечо у телевизора, и было бы это большое человеческое счастье… Пустяки, что импотент…»

Катя скосила глаза на удобно устроившегося Пояркова. Волосы у него были темно-русые, короткие и заметно поредевшие на макушке, в висках – обильная проседь.

Слегка нагнула голову и увидела сеточку морщин на лице, две резкие складки в уголках рта, дубленую кожу щеки. После долгого перелета пробивалась ровная, мощная щетина, оттеняя лицо серым, выделяя скулы.

Определенно, очень даже ничего мужчина.

Если бы не запах… Перегарный дух был не в состоянии заглушить даже «Фаренгейт».

«Фаренгейт». Его аромат Боб в свое время предпочитал всем остальным.

Боб. Бобка. Борис. Боренька.

Как ты там сейчас? Кто бы мог подумать, раньше я думала о тебе каждую минуту, с готовностью ловила любое твое желание, считала за счастье дышать с тобой одним воздухом, просыпаться в одной постели, а сейчас я сижу в чужой стране, с чужим мужиком под боком и рассуждаю о том, не отмыть ли мне его для личного пользования?

А ведь, поди, у ювелира таких как я, сладких, не одна будет. Вдобавок еще и молоденьких… Ты, Катерина, уже в тираж выходишь. Так, на сезонной распродаже, со скидкой тридцать процентов еще покатишь…

А вдруг он верный семьянин? По выходным с семьей на дачу ездит, в гамаке газеты читает, детей песочит?…

Катя пыталась представить себе Пояркова в обычной жизни. В офисе. В мастерской. Дома на кухне, в старых джинсах и майке. В автомобиле. С тележкой в магазине.

Образ получался достойный, притягательный.

Внезапно до нее дошло, что это не Пояркова, это Его она пытается представить себе, закрыв глаза. Ведь Ему сейчас примерно столько же лет и внешне похож. Только глаза другие и голос. Да лишнего веса килограмм двадцать.

18

В конце пятого курса Катя вышла замуж. Окунулась в семейную жизнь и отбросила в сторону ерунду с мечтаниями о несбыточном. Его видела очень редко и почти не вспоминала. Институт был закончен, их пути окончательно разошлись. Катя даже не знала, куда Он распределился на работу. Никто из знакомых, вспоминая однокурсников, никогда о Нем не говорил. Еще бы, Он не был живой легендой курса, ничем выдающимся не отличался.

За прошедшие годы Катя видела Его три раза, абсолютно случайно, мельком. В первый раз – сразу после развода. Она уезжала в Москву и из окна медленно ползущего вдоль перрона вагона увидела Его. Он шел сердитый, как обычно, какой-то неухоженный, привычно сутулился и держал руки глубоко в карманах куртки. Внезапно поднял голову, словно на зов, встретился с Катей взглядом, изменился в лице, вспыхнул какой-то беззащитной детской улыбкой, изумленно собрал в складки высокий лоб… Неумолимый тепловоз вез Катю в столицу, резко и решительно оборвав возможную встречу.

Второй раз она видела Его перед Новым годом, в толчее шумной улицы. Он большими шагами быстро шел по другой стороне. Плечи подняты, руки в карманах, подбородок зарылся в исландский шарф. Их разделял сумрак декабрьского пасмурного дня, плотный поток медленно движущихся грязных машин, разбрасывающих вокруг себя шматы грязного мокрого снега. Катя даже не была уверена, что это Он, но первым желанием все равно было броситься к Нему, растормошить, заглянуть в глаза снизу вверх…

Только не побежала, рассеянно посмотрела, как человек нырнул под арку и исчез в темноте двора.

В третий раз Катя, можно сказать, рисковала из-за Него жизнью, встретив на заправке, за рулем хорошего автомобиля, в компании шикарной дивы. Он, разумеется, не заметил Катю, но от глупой яростной ревности, проснувшейся вдруг спустя столько лет, Катя вдавила резко педаль газа и вылетела с заправки на проспект, еле-еле встроившись перед мчавшимся джипом.

Резко перестраиваясь из ряда в ряд, используя любую щель, старалась побыстрее убраться подальше, чтобы, не дай Бог, снова Его не увидеть рядом с молодой лучезарной красоткой.

Только дома поняла, что вполне могла не рассчитать свои силы, так и остаться на дороге покореженным памятником безвозвратно ушедшей юности. Оттого долго и взахлеб рыдала в подушку, проклинала вечную неустроенность мира.

19

Катя осторожно достала из сумочки зеркальце, пытливо вгляделась в свое отражение и ужаснулась. Долгий перелет с урывками сна положил под глаза резкие серые тени. Глаза казались запавшими, тусклыми и безжизненными. Кожа лица стала желтоватой, с пергаментным налетом от сухого кондиционированного воздуха. По лицу разбегалось множество тонких морщинок, знакомых до мельчайших подробностей и в лучшие дни почти не заметных. На виске предательски выбивался толстый седой волос.

Все-таки хорошо, что это не Он. Дояркову на мои морщины плюнуть и растереть, а Он бы сразу заметил, как я постарела, со вздохом подумала Катя, но злосчастный волос все же решительно выдернула.

От пессимистических мыслей ее отвлек появившийся снова знакомый полицейский. Он подошел, ведя за собой высокую блеклую немку в медицинской униформе. Оказалось, она пришла, чтобы оказать посильную помощь больному русскому. Ловко и профессионально она растолкала спящего Пояркова, заставила выпить принесенную с собой в стаканчике мутную бурую жидкость. В ответ на его скорчившееся в гримасе лицо она весело прощебетала, что сейчас станет намного легче, сосчитала пульс, одобрительно похлопала по руке и предложила помощь Кате.

Катя категорически не хотела микстуры, от которой у Дояркова чуть глаза на лоб не вылезли. Пришлось со слащавой улыбкой уверять, что она-то себя чувствует просто отлично… Только что ж тут может быть отличного, когда при одном взгляде на тебя сразу микстурки попить предлагают?

Пояркову медицинская помощь пришлась кстати. То ли микстура действительно была термоядерная, то ли он просто выспался, но, посидев минут пять, уставившись в одну точку, он потряс головой, проморгался и вполне сносно заговорил:

– Кать, как у нас со временем?

– Поспать больше не успеешь, а в остальном должно хватить, – успокоила Катя. – Сам идти сможешь?…

– Обижаешь, гражданин начальник, посижу чуть-чуть и побегу. Сумку твою понесу, а тебя, прости, не смогу.

– Ничего, Кузьмич, не печалься, у нас с тобой все впереди.

Он посмотрел на нее внимательно и протяжно, так, что Катя смутилась и по привычке залилась краской:

– То есть я хотела сказать, что нам еще лететь и вообще… Да, как ты считаешь, ты – форс-мажор?

– Что???

– Ну можно ли тебя причислить к форс-мажорным обстоятельствам? Как землетрясение или цунами?

– Катя, ну прости! Я буду вести себя примерно. Что-то я и вправду перебрал… Со мной такого почти никогда не бывает… Хочешь, буду скромен и целомудрен. Целомудренен. Давай, я тебе за форс-мажор убытки возмещу. Пойдем с тобой сейчас в магазин, выберешь все, что захочешь…

– Доярков, ты что, вправду больной? Не нужно мне ничего. Я не корысти ради, мне за державу обидно. Да, я на всякий случай у тебя документы и ценности изъяла, так что ты пока неплатежеспособный. Имей это, пожалуйста, в виду. Так сказать, полковник Кудасов нищий, господа.

Поярков двумя руками охлопал грудь, проверяя карманы.

– Как это ты вытащила?

– Я известная клептоманка, сам знаешь, но по чужим карманам не лазаю. Оно само выпало, а я подобрала. Будешь себя хорошо вести – куплю мороженое. Остальное верну в Питере, по прилету на родную землю. А то ты опять начнешь шалить и куролесить. Вот домой вернешься, там хоть упейся, но без меня. И, пожалуйста, не спорь.

От напряжения мысли и резких движений голове его, вероятно, снова стало хуже. Он досадливо поморщился, держась руками за виски.

– Хочешь, кофе тебе принесу? Или водички холодной?

– Что, готова выступить сестрой милосердия? Погоди, Катя, я схожу умоюсь, а потом кофе.

Он встал, стал поправлять на себе одежду и вытащил из бокового кармана небольшой сверток в белом полиэтиленовом пакете. Протянул его Кате и попросил:

– Спрячь, пожалуйста. Это очень ценная вещь. Ценней денег и документов. Я никак не должен его потерять. Не имею права.

– Не контрабанда. случайно? Меня уже один раз из-за тебя чуть не арестовали. Ладно, давай сюда свой пакет и ступай мыться. Я тебя здесь ждать буду. Как Пенелопа.

Вернулся Поярков посвежевший, со влажными от воды волосами, но все равно угрюмый. Кряхтя, водрузил на плечо сумку и повел Катю в ближайшее кафе. Или она его повела.

Катя взяла себе к кофе еще кусок штруделя. Поярков же только пил кофе, на пирог смотрел с отвращением. Зато тоскливо косил взглядом на стойку с алкоголем. Но мужественно молчал. И правильно делал.

– Катя, а что ты делала в Йоханнесбурге? – вдруг задумчиво поинтересовался он.

– Ничего не делала, проездом оказалась. Вернее, пролетом. В Иоханессбурге я пролетала, как фанера над Парижем. Я в Кейптаун работать летала.

– Катя, кем ты работаешь?

– Врачом, – просто ответила Катя.

– Что, симпозиум какой-нибудь?

– Да нет, просто работала, – долго было объяснять и настроения не было.

– В Кейптауне своих врачей не хватает? – не отставал Доярков.

– Я, Кузьмич, не простой врач. Я, скорее, даже вообще не врач. Я – специалист по судовым системам. В Кейптауне пароход стоял, который мне нужно было посмотреть.

– Что-то я не понял… По пароходам и судовым системам обычно бывает механик, я так понимаю. Ты какой врач?

– Санитарный.

– Это СЭС, что ли?

– В некотором роде. Раньше работала в СЭС, только это давно по-другому называется. Теперь работаю сама по себе. У меня большой опыт.

– И пользуется спросом опыт?

– Пользуется. Смотри, допустим, ты решил купить себе автомобиль. Подержанный. Покупал?

– И не раз. Каких только не было.

– Сам покупал? Или просил кого-нибудь прежде посмотреть?

Поярков рассмеялся:

– Знаешь, первый раз покупал сам. Так потом намучался, что с тех пор больше самодеятельностью не занимался. Нанимал людей, которые подбирали. Я же не специалист.

– А я как раз специалист. Только я помогаю покупать не автомобили, а пароходы. Я смотрю, даю заключение, а ты уже потом торгуешься.

– А что, на такое дело мужиков уже не осталось?

– Я, Кузьмич, лучше мужика. Я водку не пью, похмельем утром не мучаюсь, за бабами не волочусь и не продаюсь другой стороне. Приезжаю, быстро работаю и быстро уезжаю, потому что не в моих правилах по два дня успехи обмывать. А правила, Кузьмич, они единые. Выучить их может любой, независимо от пола. Я, между прочим, эту нишу первая заняла, а, как ты справедливо выражаешься, кто первым встал, того и тапки. Я не говорю, что я лучшая, но и не хуже других.

– Но при этом ты врач? Дела… А почему именно в Кейптауне?

– Где продают, там и смотрю. Хоть в Кейптауне, хоть в Мурманске, хоть в Костроме.

– Разве Кострома тоже порт?

– Порт, только речной. На Волге. А в Кейптауне я впервые была…

Их разговор перешел на ЮАР. Тут можно было вволю обмениваться впечатлениями:

– А видела…

– А ездил…

– А помнишь…

За этим увлекательным занятием добрались до своего терминала и обнаружили, что по метеоусловиям Питера их рейс откладывается предположительно на два часа. Теперь уже Катя почувствовала усталость, безумно потянуло в сон и разболелась голова.

Поярков засуетился, бесцеремонно занял целый диван в уголке зала и разместил на нем Катю, несмотря на ее вялые протесты. Катю он затолкал на диван с ногами, прижал к своей теплой груди, а сверху накрыл снятой курткой. В зале было холодно, и Кате нравилось чувствовать сквозь свитер тепло его тела, слушать ухом четкий ритм сердца, ощущать тяжелое и крепкое кольцо его рук.

Подремала немного, а, проснувшись, еще некоторое время с удовольствием полежала в его объятиях. Время оставалось, и они все же решили зайти в «Duty Free», где Катя разыскала нечто, напоминающее собой то ли большую пепельницу, то ли маленькую мисочку с голубой росписью на охотничьи темы.

– Зачем она тебе? – удивился Поярков.

– Это моему любимому. Он охоту очень уважает, – пояснила Катя, не вдаваясь в подробности.

Подробности были абсолютно ни к чему.

– Ты бы лучше ему водки купила, – грубовато подсказал Поярков, – приедет с охоты, хлобыснет за твое здоровье!

– Он не любит водку.

– Случается… Бедолага… – Катя не была точно уверена, но, похоже, он издевался.

– Вот это уж точно не твоего ума дело!

Поярков все-таки подтащил ее к ювелирной витрине и, пытаясь загладить вину, настоятельно предлагал купить огромный безвкусный перстень.

– Тебе нравится? – с сомнением в голосе спросила Катя. – Мне бы такой носить на пальце не хотелось. По-моему, пошло и претенциозно. Ты тоже такие делаешь?

Он начал объяснять ей что-то о вкусах, направлениях, тенденциях на сезон и тому подобное, но уговорить не смог. Катя решительно отказалась и от перстня, и от всего остального. Согласилась на букет цветов по прилету домой.

Они еще немного побродили и вышли из магазина с одинаковыми цветными пакетами. Все как обычно: спиртное, сигареты, конфеты в металлических бонбоньерках.

Усадив Катю среди горы пакетов, с сумкой возле ног, Поярков извинился и через мгновение скрылся в неизвестном направлении.

Катя ждала довольно долго, начала нервничать. Но уж лучше бы он не возвращался. Потому что, когда Катя увидела его, нетвердо приближающегося шаткой походкой с початой бутылкой виски в одной руке и огромным букетом роз в другой, она крепко закрыла глаза ладонью, сильно выдохнула и выругалась под нос.

На лице ювелира блуждала наглая вызывающая улыбка, а руки, занятые цветами и спиртным, были разведены в стороны, словно он нес перед собой оконное стекло.

Поярков приблизился вплотную и с высоты своего роста с грохотом бухнулся на колени, протягивая Кате цветы. Розы были чудесные, свежие, бледно розовые, с восковым налетом и мельчайшими водяными капельками, обрамленные темными узорчатыми листьями, травинками и затейливыми стружками, в клетчатой упаковке, перетянутой лентой в тон цветков.

Катерина набрала в легкие побольше воздуха, расправила плечи, но Доярков опередил, пресекая попытку выговориться на корню:

– И-только-не-надо-сцен! Не забывай, что ты мне пока не жена. И думаю, что твой Боб тебе таких не дарит. Бери.

Катя медленно протянула руку и взяла букет, почти упирающийся ей в лицо. Не глядя, положила рядом с собой на кучку пакетов и, стараясь держать себя в руках, прошипела:

– Ты прав, Боб мне цветов не дарит. Но это совершенно не твое дело. И ты второй раз прав: ты мне не муж. Ты мне вообще никто. Поэтому сделай милость: скройся с глаз, чтобы я тебя больше не видела!.. Лютики можешь прихватить с собой.

Она достала из сумки его документы и деньги, решительно протянула:

– Долетишь самостоятельно. Индюк и папенькин сынок! Ишь, нашел себе няньку…

– А-а-а! Вот та-ак! То-то ты мне сразу не понравилась. Такие, как ты, они нас, мужиков, ненавидят. Ненавидят, потому что понимают, что сами во всем виноваты. И все рветесь, рветесь, юбки теряя, не в свое дело: во власть, в бизнес… А простую жизнь свою устроить не умеете… И ничего-то ты не понимаешь…

Пьяные сентенции лились через пень-колоду, пробуксовывая через слово, но с большим чувством. Поярков оседлал любимого конька.

Катя решила долго не слушать:

– Да пошел ты к черту, урод закомплексованный! У самого ведь проблема на проблеме, невооруженным глазом видно. Это тебя, красавца такого, бабы не любят. Не за что, наверно. И это твои личные трудности. Сам виноват, сноб. А у меня, будет тебе известно, со взаимоотношением полов все в порядке. Уматывай отсюда подобру-поздорову!

Она не кричала, не шипела, произнесла свои слова тихо и устало, только встала с кресла и резко ткнула ему в грудь бумажником. Кузьмич не удержался на ногах и боком плюхнулся в низкое кресло.

Катя скоро собрала свои пакеты, для верности заглянув в каждый, в первый попавшийся пакет запихнула документы и приготовилась ретироваться, как вдруг Доярков демонстративно открутил пробку и громко хлебнул из горлышка, всем своим видом показывая, что задерживать ее не собирается.