Текст книги "Проект «Хроно». Право выбора"

Глава 7. Окно из серых будней

– Вот я и говорю, товарищ участковый, не стану я заявление на Степана писать и все тут! – Фрося Михайлова замотала головой, – он утром проспался, будто другой человек! Сидел молча, голову руками обхватил и что-то мычал. Я спужалась, поперву, можа головой заболел. Ан нет, вскочил, умылся и, не завтракая, ушел. Я думала опять пойдет к этой шалаве бухать, а он вечером вернулся трезвый, на работе, сказал, был. Никитке петушка на палочке из сельпо принес, а меня… ну… не буду в общем никакого заявления писать и все тут!

Сергей устало откинулся на стуле. Михайловские семейные дрязги изрядно бесили последнее время, да таких Михайловых на его территории, кроме Чернево, еще две деревни. Он снял фуражку, положил на стол и потер вспотевший лоб.

Хм… а если наш «фашист», правда, Степку Михайлова от водки заговорил, это здорово! Фроська, тоже на человека похожая пришла. Волосы расчесаны, на животе платье топорщится почти новое, стиранное. Ну, хорошо, если так!

Тут внимание Горохова привлек Михайловский пасынок, которого мамаша всюду таскала с собой, он увлеченно, приоткрыв рот, ковырялся в носу, и доставая из носа содержимое старался щелчком пальцев запулить куда-то в угол. Куда-то? Только сейчас милиционер понял, что мишенью мальчугана был висящий в углу шар – орб. Который явно реагировал на действия Никитки, двигаясь из стороны в сторону, не давая тому прицелиться и переливаясь, слабо набирая лиловый цвет.

После первого шока знакомства с невидимым миром, Сергей старался не обращать внимания на плазмоид, отчего то облюбовавший именно угол его кабинета в старом клубе. Хотя иногда гадал, кто это развоплотился тут, человек или какое иное существо. За несколько дней даже привык, а как-то поймал себя на мысли, что, выходя из кабинета и доставая из кармана бриджей ключи, сказал призрачному соседу: «Остаешься за старшего!» Сейчас, право, его поведение больше всего напоминало игривую собаку.

А ведь он его видит! Черт! Точно видит! Не зря говорят, что у кого с головой плохо, многое иное открывается. А у мальца, увы, наверное, только мать отказывалась это признать, по жизни прямая дорога в дебилы. Эх… бедолага! Как бы и этого ребенка, которого носит, Фроська не сделала дураком! Чертова пьянь!

Михайлова проследив взгляд милиционера, стремительно хлопнула сыну звонкий подзатыльник по стриженной голове, на который он отреагировал жалобным повизгиванием, а плазмоид, отлетев из своего угла закружился вокруг головы мамаши опять меняя цвет, но уже на молочно-белый.

– Так! А ну хватит! – прикрикнул участковый, хлопнув по столешнице ладонью, обращаясь сразу ко всем. И к Михайловым, и к орбу.

– Я тебе, засранец, дома ремня всыплю! Будешь у меня знать! – прошептала в миг замолчавшему сыну, опасливо косясь на Горохова, Фрося.

– Вот что, Фрося, не как милиционер с тобой хочу поговорить, а как сосед и одноклассник. – начал Сергей.

Женщина, тяжело вздохнула, сложив руки на животе, опустила глаза к полу, старательно изучая облупившуюся бурую краску и щели среди досок.

– В том, как живешь, одного Семку винить не нужно! Не стану ебать тебе мозги, перечисляя все косяки за последние годы! Смотрю на тебя, и узнать не могу девчонку, на которую половина школы засматривалась. Ты не знаешь, где она? Куда пропала? Молчишь? Правильно делаешь… Проблема твоя не в слабости на передок, таких куриц полно вокруг, а в дурной голове! И морали читать не хочу. Тоскливо… Но сейчас внимательно меня слушай! Очень надеюсь, что Семен с пьянством завяжет! Что вытаращилась? Да, может и удивит это всех, но что-то мне подсказывает, что после вчерашнего со мной разговора, он силы в себе нашел. А ты найдешь? Сможешь, из квашни, в которую превратилось за менее чем десять лет, стать нормальной бабой? Такой, чтобы мужика к тебе тянуло! Что б, когда с работы приходит, не к Люське у него желание было уйти, а тебя обнять. Ну сейчас понимаю, на сносях, да тебе, наверное, месяц остался если не меньше, а потом уж налаживай жизнь. Все от тебя зависеть будет!

Из Фросиных глаз текли слезы, она, не поднимая головы, только кивала и шмыгала носом. Было невыносимо жалко себя, свою бестолковую жизнь, сына придурка, накатывал страх за еще не рожденного ребенка, толкающегося в животе и собирающегося в скорости появиться на свет. Никитка, забыв давно обиду, гладил мать по руке и пытаясь заглянуть в низко опущенное ее лицо сам начал тихонько поскуливать. Орб в углу висел под самым потолком, сжавшись раза в полтора и став почти прозрачным.

– Ну все, все! Успокойся! Иди домой, но разговор наш помни накрепко! Тебе же тридцати лет нет, почитай впереди все! И вот еще что, как родишь, зови в крестные. Кто бы ни родился, парень ли, девка. Вы с Семеном мне все ж не чужие!

Женщина вскочила со стула, схватила сына за руку и не смотря на вес и беременность, живо метнулась к выходу. Уже у двери, Фрося обернулась, и всхлипывая сказала: «Спасибо, Серенька!»

Как только дверь за Михайловыми закрылась, Сергей налил противной, теплой воды из графина на подоконнике и выпил. На сердце было тошно. Не было покоя в душе, и уже давно. С того самого дня как приехал к Лопатину на заимку и встретил там незнакомца. Да… вся жизнь теперь делилась на две части. До того дня и после. Сергей задумался: «До… хорошо жил. Здоровьем бог не обидел, жена-красавица, служба ладилась. С детьми вот только… а теперь! А что теперь? Здоров по-прежнему, да еще и видеть могу то, что другим не дано! Надежда появилась у них с Ленкой родителями стать. Вот даже сам не знаю, но даже не надежда, а уверенность! Служба… вот тут что-то не то. Последние дни совсем тошно от нее. Неделю назад и мысли такой не было. А сейчас, как подумаю про местных алкашей, крадунов мелких и дебоширов, аж с души воротит. А хуже всего, мысли так и лезут в голову. Разные… Что и как было, что и как будет! А хуже всего, я понимаю, что просто так, спокойненько, все не закончится. И полетит все вверх тормашками и отцовство, и семейная жизнь, и служба. А ведь уже летит!»

Милиционер уперся лбом в сложенные кисти рук, расставив локти на столе. Ожидание неизбежного, вот что тяжелее всего! «Колька!» – крикнул он, не открывая рта. Отозвалось в голове гулкое эхо. Заколыхался в углу над тумбочкой орб-плазмоид. Вдруг подумалось, а Фроськин дурачок, тоже не упокоенных видит? Батюшку замученного, у церкви? Если да, то жалко мальца, язык за зубами не удержит и прямая ему дорога в областную дурку! Хм. а так рассудить, там, наверняка, много таких. Наших. Хм… Наших… Да и мне там, видимо, место уже припасено, если лишнего болтану.

Сбоку, со стороны стены потянуло холодом что-то сильно. Горохов поднял голову с рук и оглянулся. Побратим заявился не один. Со своей немецкой подружкой… Ну, Колька… Это кто б мог подумать, а хотя кто бы мог подумать вообще о чем-то таком, еще неделю назад?! Точно не он, старший лейтенант Сергей Горохов! Да он бы сам, из амбулатории, в районный психдиспансер звонил, бригаду вызывал. Если только кто ему о видениях таких рассказал. Милиционер откинулся на кресле и в который раз поймал себя на желании протянуть руку чуть мутноватой фигуре в флотской робе, здороваться. Рука уже пошла было вперед привычным жестом, но потом изменила путь, переложив с места на место, на столе планшетку.

– Здорово, брат! И вас, фройляйн, рад видеть! – разговаривать мысленно, не открывая рта, становилось уже привычным. С побратимом после памятного визита на пасеку к Лопатину, с которого все и закрутилось, Сергей виделся ежедневно, а то и не по одному разу. Привыкнуть к такому не привыкнешь сразу, а испарины холодной и дрожи в ногах при его появлении уже не было.

Лопатин младший перешел-пролетел от стены и устроился на краю стола, а неупокоенная подруга его разместилась напротив, где до того сопела и пускала слезу бывшая одноклассница.

– Что, брат, тревожно? – без долгих проволочек поинтересовался Николай, для него, теперешнего, воспринимать чувства близкого человека, стало, как с листа читать.

– Так… вот только сегодня утром уехали они, а мне уже и места нет. Немец-то ваш, наверное, как угорь вывернется, чтобы то ни было, больше всего за сеструху твою боязно. Ну да и вообще… Это же, как кончик у клубка, только ухвати, потянется и нам с Андреичем крышка. Вы там ничего узнать не можете?

Голос немки в голове милиционера, звучал как будто он слышал его ушами, очень женственный, с приятным, низким тембром, не был он ни немецким, ни русским, Горохов просто понимал ее.

– Мы не чувствуем прямой угрозы ни им, ни тебе, живой. Трудно все объяснить о нашем мире, но не можем мы отсюда уйти. Кого-то держит крепче цепей, то как мы умерли, а Николая наследие его рода, он остается членом семьи, только отдален от них не преодолимым обычным людям барьером. Иначе давно бы нашли мы покой в этом мире и раскрыли для себя чертоги посмертья, переступив наконец грань, на которой застряли.

– Да, Серега, она права. Не могу я вот так просто оказаться в Смоленске и узнать, как там у наших дела. Одно скажу точно. Они живы и здоровы, уж если бы что-то случилось, мы бы узнали.

– Добро, хоть это знать и то лучше, чем в неведении маяться, – милиционер встал, одернул форму и взял со стола фуражку, – я со старым Головкиным сговорился встретиться, он место указать должен, где в войну убитых немцев со старостой схоронили. И знаете, только сейчас подумал, что мог бы и у вас это узнать. И как раньше в голову то не пришло…

– Конечно, можем! А старик-то не простой, а Серега? – Николай поднялся со стола, колыхнувшись дымкой, его спутница зябко поежилась при упоминании захоронения и плотнее запахнула шинель, – Ты, знаешь, он ведь нас чувствовать может. Не как ты, послабее намного, но приходит туда часто, сидит на большом камне и разговаривает с дедом Прокопом. Чувствует, что тот его слышит. Вот ведь как бывает…

– Вы со мной? – спросил Горохов, – к деду все же давайте зайдем, еще позавчера обещался я прийти, он ждать будет.

– Ну так ты иди к деду, мы тебя там и будем ждать, на месте, – Николай лукаво улыбнулся, – а то если с тобой, то люди подумают ты идешь и сам с собой разговариваешь. Скажут, милиционер-то наш совсем головой прихворнул.

– Погодите-ка, – упоминание о больном на голову, вернуло Горохова к старым мыслям, – вот объясните мне, сегодня Фроськин дурачок малолетний, у меня тут сидел. И вроде как этот бублик, что в углу висит, видел и даже забавлялся с ним. Это возможно?

Марта, не касаясь пола, скользнула облаком к углу и протянула руку к плазмоиду, который медленно поплыв вокруг ее руки, начав пульсировать ярким белым светом и, увеличившись размером, стал почти с футбольный мяч.

– В нем нет зла, сознания почти тоже, это… это не родившийся ребенок. У вас был голод… задолго до войны, лет за десять. Отчего он тут у тебя, мне не ведомо. Да и не так важно, причин может быть тысячи. – она наконец коснулась орба. Ничего особенного не произошло, только в том месте, до которого она дотронулось пошла рябь, как если бы она коснулась пальцем воды.

– А парнишка тот, вполне может его видеть. Да и не только его, если боги что-то у человека забирают, то чем-то и одаряют, всегда так было. Но они не могут толком с нами взаимодействовать. Оно, наверное, и к лучшему. – вторил ей Николай.

– А как его убрать отсюда? Не то чтобы мешал, но как-то неуютно что ли… – спросил побратим.

Неупокоенные переглянулись. Николай Лопатин переместился к своей подруге в угол кабинета и тоже внимательно осмотрел орб, только касаться не стал.

– А знаешь, Серега, мне кажется, в твоих силах будет помочь ему развоплотиться. Тут ведь какое дело… когда человек умирает, то его душа освобождается от тела и по идее должна отправиться в посмертный путь. Суть на самом деле очень проста – душа должна изменить некоторые свои «качества», чтобы отвязаться от мира живых и привязаться к миру мертвых.

Неупокоенный побратим опять вернулся к столу и вновь уселся на него, положив бесплотные руки на колени. Сергей вспомнил, так любил сидеть Колька Лопатин тогда, давно, увлеченно рассказывая друзьям какую-то занятную историю. Марта стала за ним сзади, положив руку на плечи в синей матросской робе, а второй вороша коротко стриженые волосы. Если бы не их призрачное состояние, ни дать, ни взять, искренне любящая друг друга пара. Эх, Колька, Колька… с горечью подумал Горохов.

– Но в реальности у подавляющего большинства, Серега, есть привязки, мирские зависимости, незаконченные дела, дорогие люди и букет прочих причин, которые достаточно плотненько, держат душу в мире живых, – продолжил рассказ Лопатин младший, – то есть не дают ей в достаточной степени оставить груз, чтобы порвать с этим миром. Но к счастью, почти все, кто дня за три, реже дней за девять, от прежних своих мирских привязок освобождаются и уходят. Наш вот случай особый, мы не смогли… Время идет, силы тратятся, а уйти не выходит. Так и залипает отягощенная привязками душа здесь, не в силах преодолеть рамок отведенной мирской реальности. Наш-то случай, как я сказал непростой, тут ты не поможешь, а вот эти – малые сущности, да те, кто за давностью лет совсем уже слабо в мире держится, тех можешь окончательно развоплотить, помочь покинуть этот мир.

– Это как это? – заинтересовался Сергей.

– Да ничего сложного, если ты можешь, то можешь, тут правда главное помочь сущности покинуть мир, втянув в себя его видимую оболочку, а оставшуюся чистую энергию, саму суть, тогда унесет из явного мира. Но есть опасность, что сущность прицепится к тебе, как банный лист к заднице, и станет тянуть из тебя энергию и питаться твоими эмоциями. Но ты не особо пугайся. Ты сильный! Им ведь главное, чтобы хватило оставшихся сил за человека зацепиться, потому что восполнить их просто неоткуда. Нет такой возможности. А оставшихся капель хватит далеко не на каждого – нужен кто-то слабее этой души. Так что эта твоя неприкаянная гостья в углу, душа эта, без проблем тебе по силам. Тебе достаточно только коснуться его и мысленно представить, что ты пьешь что-то, вот хоть воду, именно пьешь, а не вдыхаешь… Остатки материального ты втягиваешь в себя в виде энергии, а душа освобождается и исчезает из мира живых окончательно. Кстати, поверь, этого они сами желают. Так что дело благое. К тому же для тебя это тоже как подзарядка энергией скажется… Ну в общем я тебе хоть и косноязычно, но как мог рассказал. Это так сказать, изнутри взгляд, ты еще с князем поговори, когда он из Смоленска вернется, он тебе об этом со своей колокольни расскажет. Может, хочешь прямо сейчас попробовать?

– Нет. Может, в другой раз как-нибудь, – несмотря на свой интерес, услышанное милиционера, озадачило, – пора уже к Головкину идти, и так до вечера, наверное, там пробудем, Ленка ворчать будет.

– Ей ли на тебя ворчать! – улыбнулся Николай, постепенно растворяясь и обдавая побратима привычным уже холодом от соприкосновения миров, – папашей ведь скоро станешь, попомни мои слова. Она сама тебе на днях это скажет! Почувствует!

До дома Головкиных, участковый добрался только минут через сорок. По дороге, когда шел мимо правления, какой-то черт дернул встретить у стенда с газетой «Правда» стоявшего у крыльца агронома Маргулиса. Его после памятного происшествия в Правлении уже никто Маргулисом на селе и не звал. Ну, если только официально, да в лицо, а так не иначе как Дрищ, да еще некоторые Дрищ Пархатый.

– Аааа… Здгавствуйте, здгавстуйте, Сергей Иванович. Все собираюсь зайти, узнать, как там заявление мое на этого хулигана Лопатина! – агроном явно обрадовался, увидев милиционера.

– Добрый день, товарищ Маргулис. – в отличии от Дрища, Горохову их встреча радости не доставляла. Он по приезду сегодня в райцентр отнес материал по заявлению агронома к начальнику отдела милиции майору Фролову. С его, Горохова, подачи, начальник ГОМ, не стал передавать материал с протоколом в суд, а своей властью выписал штраф – пять рублей, за мелкое хулиганство и отправил материал по месту работы Лопатина для принятия мер общественного воздействия. Участковый тактично опустил в объяснениях наличие при случившемся у правонарушителя Лопатина оружия, что и позволило не доводить все до уголовного дела. И ведь как знал, что Маргулис не успокоится.

– Решили в районе Лопатина оштрафовать! И материал в товарищеский суд по месту работы передать. – объявил свой вердикт Сергей!

– Постойте, постойте! – взвизгнул Дрищ, – то есть как это – штраф? Таки там же явный состав пгеступления!

– Вы, товарищ Моргулис, смотрите шире! – решил бить заумного агронома его же оружием Сергей, – хулиганский проступок Василию Лопатину с рук не сойдет. Кроме штрафа в пять рублей, его подвергнут на товарищеском суде, у нас в клубе, самому строгому осуждению. И кроме того, премии за квартал как ушей своих Лопатину не видать! А что касается остального, председатель, товарищ Бойцов, решил, что для колхоза, пасечник на пасеке лучше, чем пасечник на нарах. Не вы же поедете в лес, мед у пчел собирать, а на меду колхоз тоже заготовки сдает.

Для сельчан не было секретом, что Дрищ будучи большим любителем сладкого, и меда в особенности, дико боялся пчел, которые по какой-то причине жутко не любили Маргулиса и каждое лето, он не единожды страдал от пчелиных укусов.

Не дожидаясь ответа агронома, Сергей взял под козырек и бодро зашагал в сторону дома деда Архипа.

Глава 8. Охотники

Оставив Дубровина спать в управлении и проследив, чтобы старик разместился с возможном при тех обстоятельствах комфортом, Николай поехал домой. Жена, чувствуя последние дни его нервозность, с расспросами не лезла. Генерал был благодарен ей за это. За долгую совместную жизнь, они установили правило – дома о работе не говорят. Он принял душ и улегся в постель, где проигнорировал не особо настойчивые поползновения супруги к интиму. Отвернулся к стенке и сделал вид, что спит. Но мысли, которыми была забита голова, гнали сон прочь. За пару дней, случилось слишком много необычного. И за годы, да что там, за всю жизнь столько не было. По старой привычке он, закрыв глаза, пытался мысленно разложить все по полочкам, но чувствовал, что полочки эти слишком малы чтобы вместить последние новости. Но зато почувствовал, что засыпает и, наверное, даже уснул крепко, но в полудреме его накрыл дикий, свирепый кошмар, от которого он вскрикнул, разбудив жену, и сел в постели. Приснилось, что он приехал ночью на автозаправку, ту самую. А перед ним открылась дверь, почему-то дверь его квартиры, красиво обитая перетянутым крест на крест, темно бардовым югославским кожзаменителем. На пороге стоял и тянул к генералу Кожевникову руки здоровый полуразложившийся негр с белыми, мутными глазами навыкате. И надо же, блядь, такому присниться!

Николай Иванович накинул халат и ушел на кухню. Там почти полтора часа усиленно наполнял стеклянную пепельницу окурками, стараясь очистить мозги от всех воспоминаний последних дней. Затем открыл дверку холодильника и достал с дверцы ледяную початую бутылку «Посольской». Налил грамм сто в чайную кружку и махнул залпом ледяную жидкость, которая разлилась в желудке теплом. Завтра, завтра будет день для всего этого, сейчас нужен отдых. Как и следовало предполагать, он дико не выспался.

Наутро болела голова, и в ванной из зеркала смотрел на генерала, коротко стриженный почти седой пожилой мужчина, да что уж там, – старик, с мешками под покрасневшими глазами на морщинистом лице. Жена суетилась на кухне, доносился запах настоящего молотого кофе, который привезли недавно друзья из Никарагуа. Слышалось шипение на сковороде яичницы. Жена ничего не спрашивала, знала, что все расспросы и разговоры ничего кроме раздражения у Николая не вызовут. Но все равно, не выдержала и когда он уже обувался в коридоре, завела разговор о пенсии, о том, что хватит уже, послужил мол… Кожевников, пока она говорил, кивал, ничего не отвечая, потом поцеловал ее в щеку дежурным, ничего не выражающим поцелуем и хлопнул дверью. Уже спускаясь по лестнице, подумал, что жена, возможно, и права на счет пенсии. К тому же заслуживает много лучшего чем, его молчаливая, ровная холодность последние годы. Он попытался вспомнить, когда у них был последний раз секс, полгода назад… нет, наверное, больше. Раньше он находил отдохновение с Леной. Со своим секретарем и другом, он еще чувствовал себя мужчиной, ценил ее искреннюю страсть к нему, но также не смог вспомнить, когда целовал ее податливые губы и ласкал крепкую еще, красивую грудь. Вот она старость, это когда некогда любимые женщины перестают вызывать учащение сердцебиения. Зато, каждый поход в туалет, стал схож с настоящим, затяжным боем.

Как всегда, ждавшая у подъезда «Волга», быстро довезла до здания управления, пройтись пешочком, как еще недавно, никакого желания не было. Вчера они с Дубровиным договорились, что на утреннем совещании он представит оперативному штабу полковника, как куратора из Москвы и они немного приоткроют карты на тему, кого все ищут. Невозможно было и дальше искать «того, не знаю кого», пора, хоть и запоздало, задать поискам конкретику. Это отчасти снимало груз, которым Кожевником мучился все последние дни, общаясь со своими заместителями и другими офицерами Управления. Выслушав в фойе доклад оперативного дежурного о том, что вверенное управление работает в усиленном режиме» и о некоторых незначительных мелочах, генерал дал команду собрать замов у него в кабинете через полчаса и стал подниматься по лестнице.

Уже подходя к кабинету, Николай Иванович услышал раскатистый смех Дубровина и голос своего секретаря. Его гость, а теперь и руководитель всей операции, по всей видимости, заночевав в казенном доме, с утра был бодр и весел в отличии он него самого. В приемной он столкнулся с выходящей из кабинета с подносом в руках Леной, раскрасневшейся, постанывающей и утирающей с глаз слезы. Неизвестно, что рассказывал ей старик, но развеселило ее это до слез, чего Кожевников, отродясь не помнил. Все это до того не соответствовало его дурному настроению, что он даже не поздоровался с женщиной, а что-то невнятно буркнул, окинул ее крайне недобрым взглядом и прошел к себе.

Павел Петрович стоял к нему спиной и, смотря в открытое окно, звучно покряхтывая прихлебывал горячий чай из стакана с серебряным подстаканником, из его, Кожевникова стакана, нужно признать. Мельком глянув на смурное, одутловатое лицо генерал-майора, не переставая пить обжигающий напиток, Дубровин обратился к нему:

– Что, Коля, плохо спал?! Вид у тебя такой, что от него молоко скиснет, ей, ей….

Николай не нашел, что сказать, только махнул рукой, что, по-видимому, старый чекист понял, как подтверждение своих слов. Он сел на стул сбоку от стола и, ослабив узел галстука, нервно закачал ногой.

– А должен я тебе сказать, Николай, – начал Дубровин, наконец отвернувшись от окна, будто продолжая неоконченный разговор, – дурак ты полный!

– С чего бы? – ошеломленно спросил генерал, не понимая о чем речь.

– А с того, что не уделяешь должного внимания такой женщине! – старик кивнул в сторону двери в приемную, не понижая голос и не заботясь, слышно его там или нет, – ты уж поверь мне, старику, стоит она того, чтобы ты, мудозвон, приголубил ее.

– Ты уже знаешь – он понизил голос и из него исчезли нарочито игривые нотки, – я в людях понимаю, мне нескольких минут рядом с ней хватило, чтобы понять, что сохнет она по тебе. Не делай такие брови, и не морщись, я уже понял, что у вас с ней… Все нормально! Ты мужик и мужское здоровье, напрямую на все остальное влияет. Будешь ей ноги раздвигать почаще и глядишь спать лучше станешь, да и жене дома тоже перепадет. Я ж вижу… проблемы у тебя с этим. И давно?

– Да, наверное, с год уже… – неожиданно сам для себя выдавил тихо Кожевников, не спуская глаз с двери. Потом встрепенулся, встал и смущенно стал поправлять воротник, сам не веря своей откровенности.

– Ну… беде этой помочь не сложно, – Павел Петрович неторопливо обошел стол и, приблизившись к сидевшему генералу, как-то нарочито спокойно и неторопливо протянул руку к его груди, а потом вдруг неожиданно и резко ткнул его кулаком в пах, под пряжку брючного ремня.

Кожевников от неожиданности сдавленно ойкнул и уже хотел крепко обматерить разыгравшегося не к месту старика. Но тут же прикрыл рот, прислушиваясь в странному ощущению горячего шара где-то в низу живота, медленно сходившему на нет и оставляющему приятную теплоту.

Полковник тем временем, оказавшийся во главе стола, уже оставил в стороне опустевший стакан и совершенно серьезным голосом сказал:

– Ну, пошалили и за дело!

Вторя ему, зазвонил на столе сигнал селектора прямой связи. Генерал подхватил трубку, выслушал голос секретаря и произнес в ответ:

– Пусть заходят!

В полголоса переговариваясь, из приемной стали заходить офицеры. Шестеро, зам по оперативной работе, со своим заместителем, заместитель по политической работе, вчерашний пограничник Мельгузов в той же, немного не уместной парадной форме, но свежий, будто и не пил накануне, зам по службе, тыловик и связист. Дальше информацию выпускать не стоило. Все расселись на привычные уже места. Только сам Кожевников оказался не в привычном кресле во главе, а сбоку. Да и пограничник явно не был обычным участником совещаний в Смоленском КГБ. На месте начальника Управления, оказался незнакомый пришедшим чекистам, среднего роста, худощавый, лысый пожилой мужчина с морщинистым лицом. Он был в немного мятом дорогом костюме и в рубахе без галстука. Все шестеро, перешептываясь, не спускали с незнакомца глаз.

– Товарищи! Позвольте представить вам полковника Дубровина Павла Петровича. С сегодняшнего дня руководство операцией Москвой возложено на него. С его санкции я уполномочен довести до вас в установленных пределах задачи. – начал Кожевников.

Присутствующие офицеры, сами в званиях полковников и подполковников госбезопасности и уже опытные во внутренних интригах своего управления, смекнули, что раз генералом из Москвы прислали командовать полковника, позиции Кожевникова теперь весьма шаткие. Кто-то быстро взглянул ему в лицо сочувственно, а в других, он чутко уловил хорошо скрытое злорадство.

Дубровин жестом остановил хотевшего было продолжать генерала.

– Позволь, Николай Иванович, дальше мне. – полковник выдержал паузу, неторопливо оглядывая присутствующих. Вчера он бегло просмотрел их дела и уже представлял, кто есть, кто.

– Все вы, товарищи офицеры, уже знаете, что несколько дней назад из Москвы генерал Кожевников получил документы особой важности и самого высокого уровня секретности. До настоящего времени его действия вполне соответствовали поставленной задаче. Но сейчас обстоятельства вышли на новый, более серьезный уровень, что и послужило причиной моего тут появления. Сразу скажу, что информацию к моему великому сожалению, я вам предоставлю дозировано, в рамках ваших допусков.

Кто-то из присутствующих заерзал на стуле, иные встревоженно переглядывались, на их памяти, такого не было.

– Итак, товарищи, перейду к самому главному! Имеются все основания полагать, что на территории области, а если быть точнее на юго-западе, на границе с Белорусской ССР, потерпел крушение летательный аппарат вероятного противника. Не простой, самолет, а экспериментальный, который нам не удалось засечь при пересечении государственной границы. Уже одно это позволяет вам судить о экстраординарной ситуации. Вероятный противник, соответственно, делает хорошую мину при плохой игре, считая, что данный самолет, назовем для простоты его так, разбился, а мы ничего не сможем доказать. Но по имеющейся информации это была аварийная посадка, экипаж остался цел, пилотам удалось полностью уничтожить свой аппарат. Вот этих пилотов или пилота, мы, товарищи, должны поймать!

Ценность их, как источника технической информации и политическое значение, надеюсь, всем присутствующим понятна. Нами обнаружено место аварии в ходе проведенной операции, и было установлено, что пилоты уцелели. Говорю пилоты, но не исключаю, что пилотировал самолет противника один человек. Известно, что это не профессиональный разведчик, а скорее всего, просто летун, что упрощает нам задачу. Но для более привычного восприятия, станем называть объект – диверсантом, хотя явно организация диверсий не является его задачей. Место аварии случайное, в лесу на краю болота. Диверсант на незнакомой территории, вряд ли владеет русским языком, у него отсутствует гражданская одежда, деньги, продукты. Казалось бы, что проще? Поимка такого диверсанта, а по сути дела – белой вороны, представлялась делом пары дней… Кроме всего прочего, авария самолета в лесу, скорее всего, подразумевает получение серьезных травм экипажем. Вообще удивительно, что кто-то выжил, да и еще смог принять меры к столь серьезной рубке хвостов, как уничтожение своего летательного аппарата… – Дубровин сделал пару больших глотков из стоящего перед ним стакана с водой.

Отодвинув в сторону опустевший наполовину стакан, полковник продолжил:

– Но до сих пор, несмотря на выставленные блокпосты и задержание всех подозрительных лиц на территории операции, обнаружить диверсанта не представляется возможным. По информации из Центрального управления, в настоящее время, вся агентурная сеть США и НАТО в западной части страны, буквально стоит на ушах. Расконсервируются «спящие» агенты, переданные им еще немцами после войны, все с одной целью, опередить нас с поисками. Уже начались серьезные трения на дипломатическом уровне, хотя наш вероятный противник, сами понимаете, не признает своего участия в инциденте. Такова задача в самых общих словах!

Видя, что Павел Петрович закончил докладывать обстановку и, перехватив его взгляд, Кожевников сказал:

– Думаю, товарищи, все ясно! Какие будут соображения?

Полковник Абрамов, занимавшийся оперативной работой, не удержался первым:

– Товарищи! А почему сразу было не прочесать местность? Привлекли бы милицию, воинские части, наших людей, на пару районов. Это же проще чем перекрывать дороги блокпостами.

– Иван Андреевич, ты, конечно, все верно, говоришь, – Дубровин уже заочно познакомившийся с участниками совещания, ответил, – только не считай себя умнее других, а особенно своего непосредственного руководителя! Да, так было проще, не спорю. Но приоритет у нас и был и сейчас сохраняется – максимальная секретность операции. Политбюро не нужно, чтобы все в мире узнали, что над территорией Советского Союза, можно летать незамеченными, добираясь аж Смоленской области! Почти до центральных районов страны. Поэтому необходимо все силы бросить на вычисление и поимку диверсанта без привлечения к этому внимания, не то что руководство НАТО или наших союзников по Варшавскому Договору, а даже местных колхозников. Деваться ему некуда. Транспортные коммуникации, вокзалы, аэропорт, перекрыты. Пешком он далеко не уйдет, кроме всего прочего, имеется информация, что он не на запад подастся через Белоруссию, а куда-то в нашу сторону. Почему? Не спрашивайте! Напоминаю, что всю информацию, которую я имею, довести не имею права, так что вам придется верить мне на слово.