Текст книги "Помощь за открытой дверью. Психотерапия реальностью для тех, кто устал от «волшебных таблеток»"

Нарушенное самовосприятие

Утраченная, а то и вовсе не сформированная ценность себя, травмированность, отсутствие опыта признания и взаимности, долгое пребывание в созависимых конструкциях, где сам по себе человек мало что значит, разрыв контакта с собственными эмоциями и некоторые другие вещи.

При нарушенном самовосприятии человек даже может жить в счастье, но… мечтать о счастье, идеализировав его значение до необходимости вечно гнаться за ним, но никогда не испытывать.

Все его физические и эмоциональные силы уходят на эти изматывающие гонки, никогда не переходящие в возможность расслабиться, побыть в настоящем, порадоваться самому себе и тем доступным вещам, за которые не надо убиваться.

И выход здесь только один – через возвращение к себе, позабытому однажды на большом вокзале жизни, откуда все куда-то разъехались, а он остался…

Мне здорово помогают абсолютно честные, простые, пусть и не совсем утешительно звучащие правила, которые я сама когда-то вывела для себя, работая над выходом из выгорания, устойчивостью и способностью не ждать от кого бы то ни было соответствия моим ожиданиям.

Я тогда сказала себе так…

Понимаешь, не существует такого безопасного острова, где все думали бы одинаково и во всём соглашались бы друг с другом.

Нет такого острова, на котором ты понравилась бы каждому, где каждый поверил бы даже в самые светлые твои намерения и где одобряемое тобой было бы одобрено всеми без исключения.

Нет такого острова, где твои слова оказались бы поняты всеми правильно, где никто не отыскал бы в тебе никакого изъяна и где каждый твой шаг все без исключения сочли бы взвешенным и максимально верным.

Нет такого острова, на котором ты могла бы входить в любые двери, чтобы сказать о своём разочаровании, потребовать поступать так, как тебе нравится, и уж тем более оскорбить за отказ согласиться с тобой.

Нет такого острова, где всегда царили бы законы справедливости, которые никто и никогда не нарушал бы, и где у тебя была бы верная гарантия на то, что тебя обязательно примут, помогут тебе и позволят указывать, как надо.

А значит, самое бесполезное – это пытаться вести себя так, будто бы такой остров появится, если ты очень сильно этого захочешь.

А значит, придётся повзрослеть до мысли, что ты вполне можешь ошибаться даже там, где сейчас твоя убеждённость в собственной правоте зашкаливает.

А значит, тебе остаётся только та реальность, которая есть прямо сейчас…

Любовь тех, кто любит тебя добровольно и взаимно, а не потому что ты выпрашиваешь и осаждаешь со всех сторон…

Доверие тех, кто его испытывает…

И ты сама, не предающая себя даже там, где целый мир против.

Всё остальное не в эпицентре защитной ненависти, а на территории спокойного равнодушия ко всему, что чуждо.

У меня работает. Работает даже тогда, когда я выгораю от самой себя.

Такое тоже случается. Почему?

Вот почему.

Сложнее всего ужиться с собой.

Со своей подлинностью, со своим неотменяемым прошлым, со своими утратами, со своей неспособностью угодить собственным же представлениям о прекрасном, со своими ошибками, со своим стыдом, со своей болью, со своими разочарованиями, со своей поломанностью, со своими неисполняемыми мечтами, со своими больными эмоциями, со своим нарастающим возрастом…

Это адски трудно.

Вот отчего многие даже и не пытаются, сразу переходя на активные поиски других.

Тех, на кого можно переложить этот сумасшедший труд, а потом требовательно отслеживать его исполнение: «Эй, дружище, ты что-то плохо стараешься, давай поднажми и научись принимать во мне всё то, что я не принял, исцели все мои раны, покажи мне безусловную любовь, спаси меня от моих страхов, успокой насчёт моих загонов, выдержи все мои заскоки… иначе я разочаруюсь в тебе и всем расскажу, как мне опять не повезло».

Это именно так и звучало бы, если бы в моде была правда о себе, а не раздевающая других…

Но она не в моде.

И потому мучительнее всего от одиночества страдают не те люди, что просто в него попали, а те, что не ужились с собой.

А ужившиеся с собой могут, по сути, ужиться с кем угодно, если сами того захотят.

Нет, они не стали идеальными. Но они умеют всё то, что НЕужившиеся не мытьём, так катаньем пытаются выжать из других, убивая попутно всё, на чём и держится взаимный интерес.

Счастливые отношения не имеют дефицитов.

Их имеют несчастливые.

Всегда стоит помнить, что в конечном итоге каждому придётся справляться исключительно с собой, а не с чужим несогласием и чужой разностью, друзья мои…

Никогда не устану повторять, что все, несомненно, имеют право на свои мысли, чувства и эмоции, но при этом никому не стоит забывать про право не принимать и тем более не обслуживать чужие мысли, чувства и эмоции.

И это работает не в одну сторону.

Созависимость, которая почти впечатана, к сожалению, в нашу ментальность, многих по сей день держит в вязком заблуждении, убеждая в том, будто постоянный контроль и необходимость добиться от других непременного согласия с собой обеспечивает относительную устойчивость.

На самом деле это лучший вклад не в устойчивость, а, наоборот, в её полную потерю, хотя бы на уровне того, что любое несогласие в таком случае почти мгновенно вышибает почву из-под ног и подрывает хлипкий внутренний мир, который научился включаться в других быстрее, чем в себя.

И это тоже выгорание.

Каждый день я работаю с собственной устойчивостью, напоминая себе, что не могу превращать свои эмоции в противную манную кашу, которой буду пичкать каждого, кто отказывается её есть.

Каждый день я напоминаю себе, что могу абсолютно спокойно отказаться есть чужую противную манную кашу, но не могу доходить до истерики, упрекая нерадивого повара за то, что он мерзко готовит и что надо было вот так – «чтобы без комков».

Каждый день я, словно давление, измеряю свою способность к степени внешней активности и сама отвечаю за свои реакции.

Меня никто не может довести и вывести, если я не выбрала вовлечься в то, что меня доведёт или выведет.

Каждый день я убеждаюсь в том, что отнимают снаружи, а не внутри, и это значит, что свобода – не отсутствие решёток, угроз и кнутов… Это незамутнённый мозг, не утративший умения думать, создавать и трансформировать своё выгорание в новые возможности.

Запретить себе реакции, в которых ты себе не нравишься и после которых сложно восстанавливаешься, нельзя…

Можно откровенно игнорировать их.

Можно сепарироваться, убеждая себя в том, что они как-то сами, отдельно, а я вот просто понятия не имею, откуда они такие.

Можно признать, но не анализировать происхождение.

И можно перекрывать, имитируя несуществующие, более безопасные.

Но если важно идти в себя глубоко, то придётся остановиться и задать себе много вопросов…

Почему так?

Что меня наиболее раскачивает? что причиняет боль? что вызывает страх, что – ненависть, что – брезгливое желание отстраниться? что поддерживает, утешает, даёт надежду?..

Обретение внутренней свободы не состоится без признания собственной тени, друзья мои…

Тень – не доказательство того, что ты не всегда хороший.

Она – доказательство того, что ты честен с собой и честен с теми обстоятельствами, которым нельзя улыбаться…

Моя жизненная философия, основанная на опыте, глубинном осмыслении происходящего и постоянном наблюдении за судьбами самых разных людей, привела меня к тонкой мудрости не прийти к выгоранию и путём освобождения от любых собственнических претензий к кому бы то ни было и к чему бы то ни было…

Жизнь неизменно смеётся над человеческими потугами прогнуть её под себя, обозначить ей условия, манипулировать запросами и попытками получить у неё гарантии на свои планы.

Жизнь отменно наказывает за тщеславие, гордыню и громкие игры в свою исключительность, подразумевающую личный безлимит на пролом нравственных границ и мнимую неуязвимость от того, что ранит других.

Жизнь последовательно лишает гибкости и осознанной адаптации к неизбежным переменам именно тех, кто изо всех сил держится за что-то или за кого-то в надежде присвоить, оккупировать своим контролем, не допустить непрошенного и настоять на своём вопреки всему.

Она не жестока. Просто это её территория, а мы мелко плавали для того, чтобы отжать её себе, пусть иным и верится совершенно в иное…

Я поняла и приняла для себя, что жить, любить, творить и быть полноценным участником происходящего лучше с разжатыми ладонями, а не со стиснутыми кулаками.

Если хорошо подумать, то окажется, что на самом деле нам ничего тут не принадлежит.

И в самые разгромные противоречивые времена, когда проявляется горькая правда о том, что очень многим ничего не стоит вцепиться в глотку другим, становится очевидным, что они движимы именно собственническим заблуждением.

Отнять у одних, чтобы сделать своим.

Но отнять – не значит владеть.

Личный опыт тут нагляднее: наверное, все согласятся с тем, что на человеке, который не любит, можно висеть, как проигрывающий боксёр в последнем раунде, можно годами выдирать его из других отношений, можно воевать за него, можно знатно интриговать и предлагать себя… но любовь в нём от этого не появится даже при условии обладания им.

Вот почему иногда самые активные действия оказываются бесполезнее храбрости понять свою невозможность изменить хоть что-то и вкладываться только в доступное.

Да, не допустить запустения в собственном доме и беспризорности в своей семье намного эффективнее, чем впасть в иллюзию своей «всесоюзной значимости»…

Я разжимаю ладони. Я учусь свободе. Я не выбираю сгореть.

Мне так надо…

Но даже выходя из выгорания, можно довольно сложно воспринимать моменты острого осознания невозврата к привычному и разочарования в неизбежных переменах.

Когда такое случалось со мной, то мне всегда помогало тонкое ощущение той доступной свободы, которая никак не привязывала меня к прошлому и одновременно не диктовала какого-то обязательного сценария будущего…

Это свобода дать себе время побыть в настоящем на правах отстранённого наблюдателя и не пытаться ни к кому примкнуть, никуда особо не стремиться, ничего ни у кого не домогаться и никого из страха за собой не тащить.

И это право – исключительно самой определить новый смысл своей жизни, перестав думать о том, что ушедшее имеет надо мною власть и способно принудить до конца дней сожалеть о невозможном, опустошая тем самым мой потенциал к исцелению.

Контакт с жизнью мы устанавливаем исключительно самостоятельно.

Чужие механизмы подключают нас к тому, что важно им, а не нам.

Чужие ценности обесценивают наши.

Чужие смыслы заставляют нас служить чужой жизни, забросив свою собственную.

И потому для меня лучше замереть на какое-то время в капсуле небольших житейских шагов, пока нет никаких решений, равно как и сил на выбор и ответственность перед ним, чем суетливо подпрыгивать под любую убедительно звучащую, но всё равно чужую дудочку…

Моё выгорание – моё дело

Иногда человек выгорает, столкнувшись с так называемым «некрозом территории».

Иными словами, раскачивает и разрушает его то место, в котором он проводит большую часть своей жизни, не имея ему качественного противопоставления.

Отмирает территория принятия, взаимности, возможностей. Обостряется болезненное отторжение ежедневной данности пребывания.

Иссякают не восполняемые ничем ресурсы, тают силы, приходит нарастающее чувство безысходности, а воронка долгого стресса вот-вот сомкнёт над головой свой беспощадный клапан.

И здесь так важно вновь обратиться за помощью к своей истории отдельности, обособив свои чувства и эмоции и не допуская тотальной диффузии с отмирающей территорией.

Так важно создавать баланс с живым, притягательным, находящим искренний внутренний отклик. Суррогаты здесь не годятся.

Не всегда можно выйти сразу, но почти всегда есть шанс обрести спасительный противовес.

И важно не храбриться, если есть ощущение, что одному уже не справиться.

Помимо некроза территории бывают некрозы функционала, когда заканчиваются силы заниматься чем-то конкретным; некрозы коллектива – и тут не нужно слов; некрозы отношений – в них распадается всё лучшее, что возможно между людьми, и реанимации это не подлежит.

Выгорание с психологическим некрозом требует самых кардинальных и быстрых мер, потому что, по сути, это пограничное состояние, за которым некуда отступать…

Когда говорят, что надо быть выше обстоятельств и травмирующих историй, приводящих к выгоранию, то я всегда отвечаю, что мы живые, но бескрылые…

Не получится выше. Это красивые слова.

Но что поделать с этой красотой, добравшись до правды о том, что бежать некуда… ни от себя самого, ни с этой планеты?

Вот поэтому антивыгорание возможно только через взаимодействие с реальностью.

И ещё через способность понять, что она такова, какова есть именно сейчас, а не такова, какой ты привык её воспринимать или мечтал бы видеть.

Побег от реальности побег и есть… побегаешь и вернёшься. Или она сама тебя настигнет.

Нельзя быть выше, если тебе больно и если ты не справляешься.

И не надо.

Надо научиться смотреть в глаза своей жизни, не маскируясь от тех чувств и реакций, что пугают тебя или заставляют быть таким, каким никто из нас быть не любит.

Нам нравится быть хорошими, красивыми, вызывающими всеобщее одобрение и восхищение.

Это прекрасно, но вот парадокс: в самые тяжёлые эмоциональные состояния нас заводит именно огромное стремление удержать эту свою показательную хорошесть.

Почему?

Потому что психика не выдала нам одну эмоцию на всё про всё… у неё их миллион с тележкой. И все нужны. Ни одной лишней. И если мы настаиваем, что возьмём только радость, она отправит оставшиеся с вечерней лошадью… как приедут – оповестят: например, депрессией…

Счастье – это фрагменты. Призовые за контакт с реальностью.

Превращать в смысл жизни марафон за этими фрагментами, игнорируя территорию маршрута, – значит быстро увязнуть в ближайшем болоте, друзья мои…

Взлететь не получится.

Влюбитесь в реальность так, как влюбляются друг в друга взрослые люди: они не ищут тех, с кем красиво показаться на людях, или тех, кто порешает за них все проблемы. Они выбирают тех, с кем не страшно быть собой, не стыдно стареть и не жаль ни одного дня поделённой пополам жизни.

А летают пусть птицы… или метафоры в сентиментальной лирике.

И последнее здесь.

Для того чтобы перестать выгорать, стоит вычеркнуть из своих мыслей иллюзию о собственной бесконечности.

То самое memento mori (помни о смерти), о котором говорили мудрые, было придумано вовсе не для того, чтобы люди ждали смерти и потому панически боялись её.

Помнить о смерти важно для того, чтобы успеть пожить, не обесценивая даже тех обыденных и кажущихся рутинными вещей, из-за которых мы тоже выгораем просто потому, что не считаем по-настоящему важными.

А они важны.

Иногда мне кажется, что самое счастливое, а главное, синхронное с осознанием того, что это счастье и есть, начинается с момента отчётливого понимания ускользающей от тебя жизни…

Не в смысле «перед смертью не надышишься»… Там скорее об ужасе ухода, чем о спокойном принятии конечности абсолютно любой человеческой истории.

Факт ускользания – тонкий момент перехода от восторженного предвкушения разлинованного на долгие годы будущего с обязательными галочками в нужных пунктах к аутентичной капсуле одного дня с иногда абсолютно отдельной историей внутри него.

Из тебя последовательно начинает уходить вчерашний «хозяин», незамедлительно присваивающий себе всё – от судьбы ребёнка до материального – и больше контролирующий, чем успевающий бережно отнестись и к первому, и ко второму.

Тебе становится важнее разжимать руки, наблюдать с любовью, сопровождать без натиска, помогать по запросу и отпускать, когда приходит время.

Ты теряешь желание пристрастно всматриваться в свои и чужие несовершенства.

Понимаешь вдруг, что всё решает созвучие, а не отражение в зеркале, не высочайший интеллект и не мешок неоспоримых достоинств.

У тебя заканчиваются претензии к недолюбившим, недодавшим, недооценившим, потому что нет таких на самом деле: есть пределы возможного и пределы желаемого.

Тебе не хочется больше покорять, доказывать, вызывать зависть, отслеживать реакции на себя и с дрожью ждать оценки.

Тебе хочется жить своей жизнью, пропитываясь её легкостью, как весенним ливнем.

Хочется выбирать на свой вкус.

Хочется завершить, наконец, все убогие НЕДОдружбы и НЕДОлюбови.

И не только хочется. Ты делаешь всё это без стыда и сожаления.

И вот ещё парадокс: чем качественнее прошло твоё взросление, тем прекраснее твой внутренний ребёнок.

Он радуется моменту и благодарен за самый скромный подарок, тогда как досадная пожизненная инфантильность держится на вечных капризах, обидах и хроническом вымогательстве желаемого у каждого встречного.

Жизнь истекает… и это грустно.

Но эта грусть несопоставима с той откровенной трагедией, когда она истекает при полном банкротстве счастья, которое долго стояло на пороге, но ему так и не открыли дверь.

Возможность: выгорание – итог долгих разрушительных процессов, которые упорно игнорировались.

Почти у каждого их них есть доступное разрешение, если остановиться и честно признать обстоятельства.

Реальность третья
Любовью не болеют. Любовью исцеляются

Перестань наконец называть любовью безнадёжные истории страдания. Ими оплакивают её отсутствие. Любовь всегда про другое.

Из разговора с мамой

Посети меня В одиночестве моём…

Мацуо Басё

Ты меня слушаешь? Я не спрашиваю, слышишь ли ты меня, но ты меня слушаешь?

Франсуаза Саган

Мы соприкасаемся лишь миллионом атомов друг друга из миллиарда возможных…

Слышим сонм слов, но по-настоящему понимаем лишь малую часть их.

Видим многооттеночные полотна жизни, но смотрим на них разными глазами.

Чувствуем тонко и глубоко, но в пределах исключительно своей тонкости и глубины.

Знаем правду, но это правда только о себе, о других – лишь то, что мы назвали ею, или то, что нам ею представили.

Верим, будто бы знаем, как лучше, но имеем потом пострадавших от того «лучшего», что причинили им против их воли.

Но… мы неизбежны друг для друга. И мы продолжаем мечтать о любви. Всегда.

Ибо хрупкость, помноженная на два, превращается в тепло утешения, в близость принятия, в способность преодоления и в то, не имеющее названия, что прячется под слишком уж изъезженными словами, которыми многие просто жонглируют, пытаясь выменять на них решение своих проблем чужими руками.

И мне часто думается о том, что долгие истории живут там, где ни у кого не возникает той высокомерной скуки, когда кажется, что другого знаешь как облупленного, а значит, и узнавать больше нечего…

А ещё там, где разность уважают вместо того, чтобы соревноваться «кто кого быстрее завербует» – исключительно под свои взгляды, ценности, потребности и цели.

История счастливой совместности состоит из двух равных добровольцев, а не из иерархии победившего и побеждённого.

Нас настолько долго учили воспринимать страдание и боль в качестве самых естественных и почётных спутников любви, что многие с трудом впускают в себя иную информацию на этот счёт…

И потому за любовь часто принимают невроз, созависимость, инфантильные поиски родителей-спасителей – решателей проблем, итоги затяжного страха одиночества…что угодно, кроме осознанных чувств к конкретному человеку, получивших взаимный отклик и позволяющих совместно войти в подлинную близость.

Меня очень печалят частые ситуации в моём кабинете, когда основным запросом в отношениях становится не запрос на создание близости, не желание учиться взаимообмену, не возможность понимания, принятия и диалога, а чисто манипулятивные инструменты: как заставить делать то, что я хочу… как управлять человеком… как внушить ему важное для меня… как заменить его ценности моими…

И при этом абсолютно никто не желает точно такого же обращения с собой. Все желают исключительного внимания, безоговорочной любви, уважения и понимания.

Вот отсюда растут ноги у всех несчастных историй, про которые говорят, что это истории несчастной любви, хотя любовь в них даже не заходила: у неё все истории счастливые.

Несчастны истории самообмана, истории нарушения равенства, в которых кто-то один назначает себя более ценным, чем другой, истории эмоционального вымогательства, истории попыток превратить отношения в «эффективный менеджмент», истории затяжных соревнований, истории использования.

А в живой жизни столько счастливых простых историй… я их вижу везде.

Вот статный кареглазый мужчина ищет в дорогом обувном магазине туфли для любимой женщины… Я не знаю его, но невольно и с удовольствием подслушиваю разговор с консультантом:

– Главное, чтобы ножке было уютно… она ведь не скажет сама, но мне надо убедиться, что это так. Супинатор удобный? Нет, каблук, пожалуй, неустойчив… вот здесь узковато, у Ани косточка… всё должно быть очень красиво… размер 44… почему вы улыбаетесь? – голос становится строгим, и неосторожно хихикнувшая девушка виновато извиняется.

В мужском отделе пара. Выбирают рубашки. Полноватый мужчина смущённо прячется в примерочной, а его спутница продолжает выбор, с нежностью уточняя продавцу:

– Чуть побольше… животик.

Нежность достигает и меня…

Я иду к эскалатору и вспоминаю Марину. Мы прожили вместе четыре химии.

Она лежала в своей узкой коечке, похожая на хрупкого ушастого сорванца с голубоватой лысиной.

Каждый вечер к ней приходил её парень и приносил ошеломительные банданы с самопальными надписями вроде «Мой нос чует твоё возвращение» и кепки с медвежатами.

Он держал её пальцы в своих ладонях и ржал, как конь, рассказывая весёлые истории и цитируя Терри Пратчетта… а потом я выходила проводить его до лестницы, и он безнадёжно плакал на моём плече.

Димка… У его Кати всегда был в сумочке привязанный к переносному ледяному генератору инсулиновый шприц, потому что Димка забывал о нём.

Евгений Николаевич, ушедший в безвременье мой пациент. После Афгана раны не давали ему спать, ПТСР – жить полноценно. Его ослепительной красоты жена, к которой настойчиво, но безуспешно лезли питерские царьки, каждый вечер пела с ним под гитару и целовала его шрамы… Он был обыкновенным школьным учителем.

Елена Прекрасная… Ленка… врач-рентгенолог, называвшая себя двухтонной лабораторией и шившая на заказ свои белоснежные кокетливые халаты.

Её муж – длинный, как жердь, мастер спорта по плаванию, был моложе на одиннадцать лет и таял, словно ванильное мороженое, обнимая загребущими руками столько Ленки, сколько мог…

Память услужлива… и я то смеюсь, то плачу.

Это моя реакция на Любовь. Её ведь, как и нежность, ни с чем не спутаешь, права Ахматова.

И пусть она так же тиха и ненавязчива, но ещё ни один задиристый цинизм не заглушил её чистый голос.

Ни одна грязь не пристала к её светлым одеждам.

И ни один потребитель, гоняющийся лишь за тем, что можно показать, не оказался счастливее того, кто научился чувствовать любовь и принимать другого человека как самого себя…

Хотя к чему винить кого-то? Возможно, циники и потребители стали таковыми, потому что столкнулись с неудачей встретить НЕ СВОИХ людей…

В моём любимом у Алексея Балабанова фильме «Мне не больно» герой Маковецкого произносит потрясающую фразу: «Главное – это найти своих и успокоиться».

Чем больше живу, тем больше убеждаюсь в её правоте и абсолютной честности.

Нет времени пытаться всем нравиться, никого не разочаровывать, оправдывать ожидания каждого. Равно как и смысла во всём этом тоже нет.

Нет смысла дожидаться чьей-то взаимности, если видишь только спину.

Нет смысла перевоспитывать и обтачивать взрослых людей под своё видение любимых, в которое они не попадают, и нет смысла самому становиться чьим-то «педагогическим экспериментом».

Нет времени стоять в очереди за теми, кому нормально её иметь.

Нет времени верить в то, что однажды наступивший на твою душу ботинком не захочет этого повторить… или хотя бы переобуется.

Нет времени ждать медалек от тех, кто ими спекулирует.

И нет времени сочинять мифы о появлении личных спасителей, которые примчатся и унесут тебя в счастливую жизнь.

Но есть смысл воспринимать людей такими, какие они есть, оставляя за собой право на сближение или НЕсближение.

Есть смысл не назначать врагами всех несозвучных, а учиться взаимодействовать с разностью или просто уходить за невозможностью сделать это.

Есть смысл решаться на прозрачность, чтобы не обманывать никого своими вымышленными образами и чтобы самому не обманываться в чужих масках.

Есть смысл ни перед кем не отчитываться за свой выбор.

И есть смысл никогда ни на кого не перекладывать ответственность за свои решения, чтобы не окопаться потом прочно в роли созависимой жертвы.

Найти своих – это не только про поиск…

Это ещё и про способность быть своим для того, с кем у тебя не стена, а мост.

Не бывает так, что ничего не надо.

Но бывает так, что подлинно близким людям удаётся создать тот собственный мир, перед которым бессильно всё то, чем его пытаются разрушить снаружи.

А бывают, например, Неисцелимые Любовью…

Свою первую кошку я спасла когда-то от пинков, равнодушия и откровенного голода.

Это единственное, что она узнала за несколько месяцев своей жизни от тех, у кого жила беспризорником на грязном дворе.

Принесла домой в коробке из-под туфель, наскоро бросив их в пакет с книгами.

Кошка шуршала и пряталась. Мы назвали её Шуркой.

Она сразу попала в большую любовь, заботу, ласку, уход… вкусная еда всегда была в свободном доступе, но Шурка всё равно пыталась незаметно и цепко ухватить самое лакомое и утащить туда, где никто его не отыщет и не отберёт. Часто забывала о своих тайниках.

Мы по запаху отыскивали потом – там и тут, эти стыренные вкусности, которые она не успевала съесть.

Сейчас ей семнадцать. Это величественная дама с остатками былой активности… но куски прячет до сих пор.

Простите, друзья мои, за длинное вступление-отступление, но оно важно, хотя писать я буду о людях.

О людях, чья детская поломанность так и не восстановилась с годами до способности поверить в то, что уже можно доверять, что уже можно не заслуживать каждую кроху внимания и ласки, что уже можно не ждать пинков и грубых окриков, что уже можно оказаться в зоне видимости и быть принятыми, не осмеянными, не вечно обделёнными – ПРОСТО ТАК, а не вывернувшись наизнанку, доказывая свою нужность…

Их много… очень много.

Тех, что снаружи изо всех сил пытаются казаться уверенными, раскрепощёнными, успешными. Но внутри они всё те же угловатые и готовые сжаться до тугого эмбриона девочки и мальчики.

Иногда – почти волчата, научившиеся огрызаться на тех, кого не уважают и не боятся.

Иногда – инстинктивно живущие, как кошки, что ждут своего кусочка, который они спрячут ото всех.

Иногда совсем пассивные, живущие в мечтах о том, что кто-то их отыщет и спасёт.

Иногда чрезмерно активные, дошедшие до одинокой мысли о том, будто своё надо вырвать зубами и присвоить любой ценой – от унижения до продажи себя.

Они во всём ищут подвоха.

Они усложняют самые простые вещи:

– Лиля, а как сказать ему, что я хочу встретиться в воскресенье?

– Так и скажи: хочу встретиться в воскресенье…

– Нет, так нельзя. Надо, чтобы он не понял, что я это предлагаю…

Они хитрят даже там, где это не требуется.

Они часто входят в отношения не на равных, а как сказочные персонажи-помощники: «Я тебе пригожусь, Иван-царевич!» И всё служат, служат, служат… До созависимой жертвы служат, которая однажды взрывается в них и обрушивается на того, кому они сами всучивали свою заботу и подмогу.

Они просачиваются в жизнь людей и начинают контролировать её вместо того, чтобы радоваться взаимодействию.

И они так мучительно хотят заполучить их, что, конечно же, теряют… Люди устают от напора, подозрительности, постоянного торга и подсчёта сделанного.

Люди хотят любви и готовы дарить в ответ свою, но трагедия травмы неприкаянности заключается в том, что именно на любовь не оказываются способными её носители. Такой вот парадокс.

Она не исцеляет их, потому что они воспринимают её как трофей, который надо украсть и спрятать… как кошка прячет свой кажущийся ей отвоёванным кусок про запас.

Если хорошо понять это, то шанс на освобождение есть. Он всегда есть у тех, кто перестаёт думать, будто бы всё, что заложено в них родителями, не сумевшими ни себе, ни своим детям дать счастливого опыта, необратимо.

Ещё как обратимо. Это ведь кошки живут только инстинктами… у нас спектр шире.

Правда, иногда даже принесшая исцеление любовь может заболеть – настолько сильно, что уйти кому-то захочется намного больше, чем остаться…

Когда мы ощутимо теряем друг друга, но хотим остановить набирающее силу падение, или когда близость только просится пойти дальше и глубже, но уже имеет свои сложности, то при всём множестве вариантов многое, если не почти всё, держится на способности каждого видеть общий для двоих результат…

Что я имею в виду?

Годы парной и семейной терапии, которые я наблюдала в своём кабинете, показали мне главное заблуждение, способное привести к нежизнеспособности дальнейшей совместной истории…

Оно заключается в том, что, как правило, только кто-то один проявляет активность к реанимации, но проявляет её в крайне настойчивой убеждённости, будто бы всё сразу станет замечательно, как только другой человек начнёт делать то, чего он от него хочет, изменится в указанном направлении и безоговорочно признает его всегда правым…

И всё это, как правило, происходит при полном отказе пересматривать свои линии поведения, свои притязания и свою, часто иллюзорную, правоту.

Он словно ждёт вознаграждения за то, что один тут пытается всё спасти…

Другой, соответственно, или уходит в глухую защиту, или плотно окапывается в роли жертвы, или вообще ведёт себя как человек с частичной амнезией, понятия не имеющий, зачем его сюда доставили и с чего решили, будто у него в отношениях не всё в порядке.

Он, в свою очередь, ждёт, чтобы его поскорее «вернули на место» и оставили в покое и чтобы всё или пошло как было: так, как он уже привык… ну, или всё закончилось, если уж по-другому никак.

Так возникают две отдельности, где каждая больше озабочена тем, как настоять на своём, чем возможностью выйти на новый уровень отношений, в которых не за власть бьются, а учатся выдерживать разность друг друга и понимать, что взрослым людям для того, чтобы быть счастливыми в паре, вовсе не нужно быть идентичными, насаждать свою власть, перевоспитывать «отстающего», контролировать каждый шаг или требовать компромиссов от более податливого и слабого.

Да, каждая история, несомненно, уникальна, но есть вещи, которые ни в одних отношениях не способны утратить своей ценности…

Это понимание того, что даже взаимная любовь не поставляет нам в распоряжение согласного на любые условия человека, которого можно гнуть в любую сторону, перевоспитывать, хозяйничать в его личном пространстве и постоянно требовать от него быть таким, как нам хочется.