Текст книги "Магда Нахман. Художник в изгнании"

Взгляд, воспитанный Бакстом у своих учеников, отличался от взгляда громко заявлявшего о себе русского авангарда и в особенности от взгляда футуристов. Бакст восстает против склонности этих художников к epatement du bourgeois (эпатированию буржуазии); он называет это снобизмом. Он отрицает необходимость разрушительного и так ожидаемого многими катаклизма, который якобы должен очистить место для нового искусства. Он с уверенностью говорит, что ростки нового искусства уже появились и пойдут в рост, то есть хотя он и отрицает прямую преемственность между искусством вчерашнего дня и современностью, все-таки, в отличие от своих оппонентов, он предполагает некую эволюцию. И он не сбрасывает старых идолов «с парохода современности» – они не мешают появлению нового:

Повторяю, не вслед за катаклизмом, не из-под свежеразрушенного здания вдруг забьет живительный ключ здоровья; он давно незаметно пробивается среди густых зарослей, и только местами яркая окраска зелени выдает источник свежести, спрятанный в глубине[63]63
  Пути классицизма в искусстве. Аполлон. 1909. № 3 (часть 2). С. 51.


[Закрыть].

Для Бакста, всегда элегантно одетого, с прекрасными манерами, было неприемлемо вызывающе-вульгарное поведение футуристов как в искусстве, так и в жизни, – оно ярко выражено в высказывании Давида Бурлюка, поэта и художника: «Душа – кабак, а небо – рвань. / Поэзия – истрепанная девка, / а красота – кощунственная дрянь» (1912). До конца жизни Бакст будет спорить с футуристами, которые, по словам Маяковского, «мир обложили сплошным “долоем”»[64]64
  Маяковский В. Той стороне. 1918.


[Закрыть]. Бакст мог бы подписаться под словами своего друга и коллеги А. Н. Бенуа, который считал эксперименты левых художников «беспомощным дилетантизмом квазиноваторов»[65]65
  Возникновение «Мира искусства». Л.: Комитет популяризации Художественных изданий при Гос. Акад, истории материальной культуры, 1928. С. 21.


[Закрыть].

В 1914 году в журнале «Столица и усадьба» появляется статья Бакста «Об искусстве сегодняшнего дня», в которой он так описывает расстановку сил в современном искусстве:

Два течения господствуют в настоящую минуту в искусстве. Одно – раболепно ретроспективное; другое, враждебное ему, футуристическое, горизонты которого далеко впереди, в оценке потомства. Первое течение тянет нас назад к предкам, к искусству покойников, к освященным канонам; второе рушит все старое и готовит почву для будущего искусства, которое будет оценено нашими правнуками. Где же искусство наше, где же искусство современное, где сегодняшние радости и сегодняшнее наслаждение искусством, отражающим нашу, именно нашу, а не дедушкину и не правнуков жизнь?[66]66
  [Бакст 1914: 18–19].


[Закрыть]

В завершении статьи Бакст пишет: «Я, по крайней мере, не стыжусь сознаться, что прошлое меня интересует чрезвычайно мало, но, главным образом, я чихать хочу на будущее». И даже в 1924 году, по воспоминаниям Добужинского, при их последней встрече в Париже, Бакст «неистово ругал футуристов», имея в виду конструктивистов и супрематистов[67]67
  [Добужинский 1987: 297].


[Закрыть]. Такова была позиция Бакста, которую он привил и своим ученикам.

Бакст старался выработать коллективное понимание того, что есть живопись, и воспитать художников, которые создадут «сегодняшние радости и сегодняшнее наслаждение искусством». Молодые художники вняли призыву своего учителя; их художественные убеждения, усвоенные на его занятиях, остались с ними на всю жизнь[68]68
  В этом отношении очень интересны и показательны воспоминания о Николае Тырсе (1887–1942), одном из немногих выживших в Советском Союзе учеников Бакста. В них звучат убеждения, воспринятые учеником от учителя. Вот одно из воспоминаний С. И. Гроша: «…он <Тырса> научил нас, еще далеко не художников, постигать красоту изящной линии, видеть форму в ее пластичном движении, искать острую характеристику модели» (цит. по: Сурис Б. Николай Тырса. Жизнь и творчество. ГИПП «Искусство России», 1996. С. 206). В той же книге о художественном кругозоре Тырсы: «Н. А. интересовался живописью античности и древнего Египта, прекрасно знал и любил древнерусскую икону и особенно фреску, высоко ценил искусство Востока, в частности японскую гравюру и живопись средневекового Китая. Превосходно зная историю искусств, он оставался чуждым культу старых мастеров» (воспоминания В. Н. Петрова. С. 213–222). А вот высказывание самого Тырсы, в котором звучат слова Бакста: «Эпохи, когда о вкусах спорили, были неравнодушны к жизни, настаивали, убеждали и, сохраняя свободу индивидуальных различий, достигали тех сочетаний коллективного вкуса, которые приводили к гармоничному материальному выражению вкусов эпохи. <…> А ведь материальное выражение вкусов эпохи – это свидетельство жизни времени. Это стиль эпохи. <…> надо усвоить твердо: нельзя строить, не зная, что хочешь построить. Нельзя делать вещь, не зная твердо своих намерений». Две последние фразы, по свидетельству Юлии, часто повторялись Бакстом.


[Закрыть]. Они отвергли чрезмерный эстетизм стиля модерн и отвернулись от экспериментов футуристов, в которых видели произвол и бледную имитацию западных моделей, в отличие от их собственных серьезных поисков органического искусства. Уже в 1919 году, в письме к Юлии, Магда наказывала: «Имажинистов пороть нещадно – вот мой завет. Чем-то они гаже футуристов – и какая суета!»[69]69
  17 июня 1919 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 45. Л. 129–130]. Русские имажинисты заимствовали свое название от Эзры Паунда и группы поэтов – его единомышленников, хотя они не имели ничего общего с английским имажизмом. Имажинизм был последним, недолго просуществовавшим движением русского авангарда в литературе и в искусстве. Он появился как реакция на футуризм в 1919 году и исчез около 1925-го.


[Закрыть].

После своего отъезда в 1910 году Бакст больше никогда не будет жить в России. В 1912-м он вернулся в Санкт-Петербург, но был изгнан властями как еврей, который не имел вида на жительство. Ему было приказано покинуть город в течение сорока восьми часов, и только обращение его друзей к царю позволило ему остаться на две недели[70]70
  В последний раз Бакст побывал в Петербурге в феврале 1914 года, намереваясь вернуться осенью. Но начало войны помешало его планам.


[Закрыть]. В течение этих двух недель он нашел время навестить своих учеников в школе Званцевой и заверить их, что их новый учитель, Кузьма Петров-Водкин, ведет их в правильном направлении. Бакст рекомендовал этого художника как своего преемника. Его интересовал подход Петрова-Водкина к цвету и преподаванию. Отношения учеников с новым учителем складывались неровно. Тем не менее те, кто остался в школе, многому у него научились. Формальный подход к цвету и открытую перспективу – характерные черты творчества Петрова-Водкина – можно увидеть на картине Магды «Крестьянка» (рис. 23 цв. вкл.). Это одна из немногих ее картин, выполненных в России, местонахождение которой известно[71]71
  Картина «Крестьянка» находится в Государственном музее изобразительных искусств республики Татарстан в Казани, где она была выставлена в 1920 году.


[Закрыть].

Рис. 23. Магда Нахман. «Крестьянка», около 1916 (Музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань)

Глава 4
«Leo созвездие»

Учеников Бакста, которых в честь учителя Юлия назвала «Leo созвездие»[72]72
  Из письма Магде от 9 июля 1909 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 45. Д. 7. Л. 5–6].


[Закрыть], связывала замечательная дружба. Группа близких друзей запечатлена на одной из сохранившихся фотографий (рис. 24).

Юлия вспоминала:

Как работали вместе, так вместе и выходили из школы. Отправлялись бродить по городу в поисках интересных вывесок или кустарных игрушек, к которым влекла нас их примитивность. Уже при выходе нас поджидала конка, возившая в Таврический Дворец членов Государственной Думы. Она вечно была пустой, и потому кондуктор задерживал отправку до нашего приближения. С шумом заполняя верх и низ мы под дирижерством Зилоти выполняли перед Государственной Думой «Боже, Царя храни» в минорном тоне, звучавшее необыкновенно зловеще[73]73
  [Оболенская 2011: 232]. Александр Зилоти (1887–1950) – художник, фотограф, теоретик искусства. Учился в школе Званцевой. Его мать и жена Бакста были сестрами, дочерями основателя художественной галереи Павла Третьякова. Со стороны отца, выдающегося дирижера А. И. Зилоти, он был связан с Сергеем Рахманиновым.


[Закрыть]. Ездили вместе за город, все время ища живописных впечатлений. Однажды, любуясь друг на друга в странном освещении белой ночи на островах, мы открыли <нрзб> какие-то откровения в области портрета. Следили за выставками, симфоническими концертами, театральными постановками, докладами, вечерами поэтов и разговаривали цитатами из «Балаганчика» или «Сетей»[74]74
  «Балаганчик» – пьеса А. Блока (1906). «Сети» – первая книга стихов Михаила Кузмина (1908).


[Закрыть].

О запомнившейся поездке на острова Юлия писала Магде, уже уехавшей из города на летние каникулы:

…В Питере последние дни мы провели большею частью вместе.

Поездка состоялась уже после отъезда А. Ал. <3илоти>, кот<о-рый> по этому поводу был у меня раза 3. Наконец написал письмо и всё-таки не попал. Он напечатал мне все снимки: меня, Н<адежды> В<ладимировны Лермонтовой>, и в тот же день я была у В<еры> И<вановны Жуковой>, которая просит тебя ей написать. Я дала ей твой адрес, кажется, не переврала. Ездили мы в количестве Николая Андреевича <Тырсы>, Козлова, Надежды Владимировны и меня, а «Вареньку» <Климович-Топер> знакомые не пустили. Вернулись белой ночью, все

меня провожали. На пароходе Над. Вл. начала зябнуть, я предложила перевестись в закрытое отделение и принялась ее отогревать: она держала меня за талию, а я хотела провести руку сзади, за её шеей и ненароком обняла какого-то nature-mort’a, который очень оскорбился.

Новость: Бакст намерен весной 910 г. устроить из нас салон и сам выставлять. Сплетни: сей же муж одобрял твои успехи перед посторонней публикой, именно – Маней Пец.

Кажется, обстоятельно изложено всё, что можно о Leo созвездии, а что не можно, того не надо. Низко кланяюсь тебе, моя милая.

Твоя Ю. Оболенская[75]75
  Все названные лица – ученики Бакста в школе Званцевой, кроме Мани Пец (Мария Робертовна Пец-Блазнова, 1883–1971, Хельсинки). 1 июня 1909 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 7. Л. 5–6].


[Закрыть]

Рис. 24. Группа друзей. Сидят слева направо: Мария Петц, Варя Климович-Топер, Надежда Лермонтова, Юлия Оболенская, Магда Нахман. Стоят слева направо: Николай Тырса, Александр Зилоти, Наталья Грекова, не позже 1910 (РГАЛИ, фотография из «Альбома с фотоснимками учеников школы Званцевой». Ф. 2080. Оп. 1. Д. 109)

Рис. 25. Магда и ее друзья на конке на пути к Таврическому дворцу, не позже 1910 (РГАЛИ. Фотография из «Альбома с фотоснимками учеников школы Званцевой». Ф. 2080. Оп. 1. Д. 109)

А вот как о той же поездке на пароходе писала Юлии Надежда Лермонтова: «Ах, скорее бы увидеть Ваше живое лицо (хотя я его и так вижу), милое, круглое, и горячие глаза, которые Магд очка не могла нарисовать. Да ведь она же не видела Вас на стрелке в безумную по красоте ночь!»[76]76
  Письмо Н. В. Лермонтовой [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 40. Л. 9-10].


[Закрыть]

Софья Дымшиц-Толстая писала о своих соучениках, что они «выносили из школы не только теоретические знания, но и большую культуру в широком понимании этого слова»[77]77
  Софья Дымшиц-Толстая [РМ. Ф. 100. Д. 249].


[Закрыть]. А культурное богатство Петербурга им было доступно. На Александра Зилоти, чей отец был выдающимся русским пианистом и дирижером, полагались как на надежного поставщика билетов и контрамарок на самые востребованные концерты и выступления. Вот его записка к Юлии, с которой он посылает пригласительные билеты на выступление Айседоры Дункан. Ему удалось выманить их у самой танцовщицы:

Многоуважаемая Юлия Леонидовна!

Во-первых, извиняюсь, что пишу карандашом – правда чернильным. Мне нездоровится, поэтому я не был вчера «в классе», и поэтому же не могу идти сегодня вечером. Не желая однако, чтобы вся моя беготня и красноречие перед Дункан в пользу ее поклонниц пропали даром и чтобы ее высшая любезность, т. е. что она мне собственноручно из своего бокового кармана подарила ложу, остались без результата, – я присылаю ее, т. е. пять талонов, и прошу Вас пригласить еще Наталью Петровну <Грекову> или Надежду Владимировну <Лермонтову>, может быть пойдет Николай Андреевич <Тырса> или Варвара Петровна <Топер> – во всяком случае, если идете Вы, Магда Максимилиановна и Козлов, то есть еще 2 места. <…> Но я, так же как в разговоре, не могу остановиться. Да здравствует воздержание XX века и школа Бакста![78]78
  13 апреля 1909 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 28. Л. 4–5].


[Закрыть]

Зилоти часто заканчивал свои письма, как и на этот раз: «Да здравствует школа Бакста!»

Два дня спустя он отправил Юлии пять билетов на концерт Баха и Равеля: «Вероятно, захотят идти и Магда Максимилиановна, и Наталья Петровна <Грекова>. Потом спросите Лермонтову и Козлова»[79]79
  14 апреля 1909 года. Там же.


[Закрыть]. Когда в Петербург приехал Пабло Казальс, именно Зилоти встретил его на вокзале и, конечно, снабдил своих друзей билетами на его концерт: «Утром еду встречать Казальса. Поклон Магде Максимилиановне – скажите, что после этого так о себе стану много думать, что Вам с ней будет со мной еще труднее справляться»[80]80
  4 января 1910 года. Там же.


[Закрыть].

Но молодые художники думали не только о билетах на концерты и о походах в театр. В своей переписке друзья обсуждали эстетику Ницше, Рёскина и Оскара Уайльда; русскую, немецкую, французскую и английскую литературу, которую они часто читали в оригинале – Шекспира, Монтеня, Гёте, Стефана Георге, Флобера, Жорж Санд, Метерлинка. Они читали греческих философов (Платона, Аристотеля), неоплатонического философа Плотина, переводы Рабиндраната Тагора на русский язык и русскую символическую поэзию (Вяч. Иванова, Блока, Кузмина). Студенты Бакста также изучали книги Гастона Масперо по истории, религии, искусству и археологии Египта[81]81
  Гастон Камил Чарльз Масперо (1846–1916) – французский египтолог.


[Закрыть]. Интерес их учителей к этим предметам был заразительным. В письме к Юлии Зилоти спрашивает:

Как поживает «Ваш» Maspero? Я перечел свои конспекты и начинаю Сеннахериба[82]82
  Ассирийский царь, 705–681 до н. э.


[Закрыть], кончивши его и всю книгу, прочту две книги его же Les contes populaires de l’Egypte ancienne [1906] и Causeries d’Egypte [1907][83]83
  Народные сказки древнего Египта… Египетские беседы (франц.).


[Закрыть], а потом перечту еще раз первое, т. к. если хорошо знать это, то это в главном уже основание. Это две книги не очень большие (те же, что себе купила Магда Максимилиановна…)[84]84
  5 июля 1909 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 28. Л. 15–16 об.].


[Закрыть].

Как видно из писем этого времени, Магда собирала библиотеку. (Позже, в пору бедствий и голода во время Гражданской войны, она распродавала свои книги, чтобы удержаться на плаву.) Вот, например, ее записка, посланная Юлии:

Милая Юлия, в понедельник мне предлагают место в ложе на Хованщину, а так как мой абонем. тоже в понедельник, то я предлагаю тебе поменяться со мной. Твой абонемент, кажется, во вторник? Если согласна на мое предложение, напиши. – У Вольфа продаются книги [Stefan] George (Das Yahr der Seele, Der siebente Ring[85]85
  Стефан Георге, «Год души», «Седьмое кольцо» (нем.).


[Закрыть]) – вчера я спрашивала[86]86
  [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 45. Л. 134, 134 об.]. Письмо датируется по постановке «Хованщины» в Петербурге: 20 ноября 1912 года опера была поставлена в Мариинском театре.


[Закрыть].

Вспоминая своих друзей в 1926 году, Юлия отмечала, что ей не приходит на память ни единой ссоры или недоразумения, кроме разве каких-то забавных принципиальных разногласий в Эрмитаже между Тырсой и Зилоти. Не было никакой зависти к успехам того или другого товарища, достижение одного было праздником для всей школы. Оно незаметно ложилось в основу дальнейшей работы, преломляясь у каждого по-своему[87]87
  [Оболенская 2011:231].


[Закрыть].

Лермонтова, немного старше остальных, была признана самым талантливым и опытным художником среди них.

Они так сильно были вовлечены в жизнь друг друга, что пропустить даже несколько дней в школе было трудно, а расставание на лето становилось горькой печалью. Однажды весной простуженная Грекова написала Юлии записку из дома: «Что-то вы все теперь? Право не знаю, как я буду без вас летом». А потом, летом, уже из своего поместья: «Очень мне не хватает вашего общества, друзья мои! Я часто чувствую себя одиноко. Да, я думаю, и работалось бы лучше вместе»[88]88
  16 апреля 1912 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 24. Л. 5–6 (из Павловска)] и цитата из письма от 1 июля 1912 года [Там же. Л. 9-12 (Мишкина пристань)].


[Закрыть].

Однако Петербург – неприветливый город для художников. Лето короткое и дождливое. Влажные зимы наступают рано, а в зимнее солнцестояние дневной свет длится лишь шесть часов под облачным небом, так что очень часто даже в дневное время город окутывают сумерки. Лучше всех об этом сказал Гоголь в «Невском проспекте»: «Не правда ли, странное явление! Художник петербургский! художник в земле снегов, художник в стране финнов, где все мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно»[89]89
  Гоголь Н. Полное собрание сочинений: в 6 т. 1952. Т. I. С. 14.


[Закрыть].

Магда жаловалась на долгую петербургскую зиму: «горюю о ненормальности нашей художественной жизни – 8 месяцев сидеть в комнатах!»[90]90
  18 августа 1915 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 45. Л. 90–91].


[Закрыть] Она мечтала о лете, когда можно будет сбежать из города и рисовать на открытом воздухе. В 1912 году, с нетерпением ожидая отъезда из Петербурга, она рисует и посылает подруге, которая уже покинула город, открытку и подписывает ее: «Вид из моего окна в дождливый петербургский день». На открытке изображен монохромный, туманный городской пейзаж, контрастирующий с южным пейзажем, полным цвета и солнечного света (рис. 26 цв. вкл.)[91]91
  22 мая 1912 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 45. Л. 59].


[Закрыть].

Рис. 26. Магда Нахман. Открытка Оболенской с акварельным рисунком автора. «Вид из окна в дождливый петербургский день», 1912 (РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 45. Л. 59)

В мае, когда школа закрывалась на каникулы, друзья разъезжались на дачи в Финляндию, Крым, на Кавказ или отправлялись к родственникам и друзьям в усадьбы в Пермской, Саратовской, Владимирской и Нижегородской губерниях, как свидетельствуют адреса на конвертах их писем. Разбросанные по разным уголкам империи, члены «Leo созвездия» продолжали зимние беседы в своих письмах, сообщая о работе, обсуждая то, что они читают, делясь новостями и сплетнями о друзьях, а также тоской по своему учителю и привычному ритму школы. Зоркий глаз Бакста не давал им покоя даже летом.

После первого года обучения у Бакста, 1907–1908, Магда провела лето в Финляндии. Она жила там сначала у подруги, а потом в популярном финском курортном городе Оллила[92]92
  В 1948 году поселок Оллила был переименован в Солнечное и в настоящее время снова входит в состав России.


[Закрыть]с семьей своей старшей сестры Элеоноры, которая была замужем за Джемсом Шмидтом, ученым-искусствоведом, хранителем Отделения картин Эрмитажа. В ее обязанности входили занятия с племянницей, маленькой Магдой. В своем письме того лета, первом в череде многих других последовавшей длительной переписки, Магда затрагивает характерные темы – задания Бакста, круг чтения, природа:

Дорогая Юлия Леонидовна,

Немного больше недели прошло с последнего дня, проведенного в мастерской, а мне кажется, что я по крайней мере уже месяца два не занимаюсь. Должно быть, в этом виновата перемена обстановки: я теперь в Финляндии у подруги, почти ничего не делаю, написала всего три этюда.

Когда я в первый раз собралась писать, оказалось, что я позабыла белила; я чуть не расплакалась от досады. Знаете, Бакст задал мне очень трудную задачу, отношения приводят меня прямо в отчаяние. Я заклинаю дух Бакста, но он не является.

Читаю я также немного; скучаю над Рёскиным. Читала «Короля на площади» и «Незнакомку». К[ороль] н[а] пл[ощади] нравится мне больше Незнакомки, но в нём есть какие-то отголоски современности, которые мешают.

Чуть не забыла главного: «Intentions»[93]93
  Замыслы (англ.).


[Закрыть] О. Уайльда произвели на меня огромное впечатление, там затронуто так много вопросов о которых я давно уже думала. Уайльд много мне выяснил из моих собственных мыслей. Например, воззрения Уайльда на отношение природы к искусству прямо поразили меня. Хотелось бы мне поговорить с Вами об этой книге, как Вы к ней относитесь?

Сегодня я совсем не могла работать, т. к. шёл снег. Странно было видеть зелень деревьев, проглядывающую сквозь белизну снега: получается какое-то болезненное впечатление.

Жду весточки от Вас

Ваша Магда Нахман[94]94
  24 мая 1908 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 45. Л. 9-10 об.]. Даты в письмах до 1918 года даны по старому стилю.
  Начиная с 1900 года переводы сочинений Оскара Уайльда появлялись регулярно. Книга «Замыслы» вышла в переводе А. Минцловой: СПб.: Гриф, 1906. Между 1905 и 1908 годами в издательстве В. М. Саблина вышло восьмитомное собрание сочинений Уайльда. Однако многие из этих переводов оставляли желать лучшего. Магда читала Уайльда в оригинале.


[Закрыть].

В письмах просматриваются характеры обеих сочинительниц: мечтательный и философский взгляд Магды, обаяние и общительность Юлии:

Дорогая моя Магда Максимильяновна,

Вчера получила Ваше письмо и очень обрадовалась. Живу я легкомысленно – вот всё, что могу сказать. Да и нельзя мне иначе, когда вечно точит один препротивный червяк. Чтобы не быть докучной – смотришь на вещи легче, чем может быть следовало бы. Писать начала только третьего дня, есть 3 неудачных этюда, Бакст меня отравил. Стало трудно работать, критическое чутьё развилось до болезненности, хотя начинаю снова надеяться, что рано или поздно справлюсь с неудачами. Не нынче, конечно, так школы хоть после. Только бы он помог.

Относительно школы – ничего не знаю. Близ. Ник.[95]95
  Елизавета Николаевна Званцева.


[Закрыть] сдала перед отъездом свою квартиру, а Кузю выселили к Вячеславу Иванычу[96]96
  Имеются в виду поэты-символисты Михаил Кузмин и Вячеслав Иванов.


[Закрыть]. Искать будут осенью и Ел<изавета> Ник<олаевна> надеется найти, а Ел. Ив.[97]97
  Елена Ивановна Кармин – подруга Званцевой и ее помощница по руководству школой.


[Закрыть] мрачна и ни на что не надеется. Кто прав, покажет зима. Что касается меня, то я думаю, что ученикам нечего и думать о самостоятельном открытии мастерской, имея перед глазами плачевный пример Вознесенских (Лысой горы)[98]98
  Вознесенские (Лысая гора) – так Магда и ее подруги называли «Новую школу», организованную группой молодых художников, в которую ранее входили и они. См. [Оболенская 2011: 216]: «Кончилось тем, что новая школа сочла возможным отпустить меня, Грекову и Нахман, оставив у себя Мец и Рейн. С этого дня отношения между молодежью обеих школ установились несколько воинственные: они называли нас Олимпом, мы их – Лысой горой».


[Закрыть], у которых ещё было преимущество – Голостенов[99]99
  Голостенов упоминается Оболенской в «В школе Званцовой» как один из организаторов и членов «Новой школы» в 1907 году.


[Закрыть]. У нас же нет никого, кто бы имел столько времени, охоты и денег; к тому же главный вопрос о квартире останется всё равно нерешённым, а ведь Елиз. Ник-у может задержать только это.

Что это Вы хвораете, мой друг? За лето надо бы поправиться. Плохо, я вижу, Вы себя ведёте, сразу видно, что меня нет. Да, вот Вы ехали на извозчике и смеялись, что больше меня не увидите, а за садом была заря и газовые фонари в ней тускнели и еле светили. Все это было точно настоящее и вот его больше нет. «Куда ж эти дни улетели, и годы, часы и недели не те ли? Те ли?»[100]100
  Стихи Михаила Кузмина.


[Закрыть]

Ах, не браните Кузю, душа моя, он мудрее мудрых, и даже с «набожностью» я примирилась, только вот: «одна нога на облаке, другая – на другом» меня смешит. А что за «стиль Блока» в «Сетях»? Я не вполне просмотрела их и не знаю, о чем Вы говорите так. В общем они меня опьянили. Всего Вам доброго, кончаю, ибо иду на вокзал, пусть письмо уйдёт с поездом. Ваша Ю. Оболенская[101]101
  14 июля 1908 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 7. Л. 1–2 об.].


[Закрыть].

В ответ Магда пишет:

Милая Юлия Леонидовна, что Вы это пишете «плачевный пример Вознесенских»? Разве у них дела так уж плохи? Я этого совсем не знала. Жаль их.

Что касается стиля Блока у Кузмина:

 
«С тех пор всегда я не один,
Мои шаги всегда двойные,
И знаки милости простые
Даёт мне вождь и Господин.
 С тех пор всегда я не один».
 

Или:

 
Я цветы собираю пестрые
И плету, плету венок., и т. д.
 

[конец I][102]102
  Обмен поэтическими новостями – постоянная тема писем. Например, Юлия пишет: «Вообще же корреспонденция идет успешнее живописи: писем 7 (не считая “мирских”), а этюдов 6 1/4, причем письма такие всё хорошие, а этюды скверные. Да, еще книгу Максимовна прислала: “Остров” с акафистами Кузмина; но я не того от него ждала. Пиит же Вяч. Иванов написал такую торжественную оду, что, право, затрудняюсь привести выдержки. Тема современная: осада Трои, кажется. Впрочем, ручаться трудно». 15 июня 1909 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 7. Л. 3–4 об.].


[Закрыть]

Не знаю, как Вам, мне эти стихотворения напоминают стиль Блока; но из этого, конечно, не следует, что я нахожу большое сходство. Вы не знаете, вышел последний сборник стихотворений Блока или нет? Я уж заранее мечтаю о нем. Что Вам рассказать о моей жизни? Я считаю проходящие часы, дни и радуюсь, что осень близка, меньше, чем полтора месяца до сентября! Вы приедете к первому? Мастерская мне снится каждую ночь, а недавно даже снилось, что я сдаю у Сомова[103]103
  Андрей Иванович Сомов (1830–1909), искусствовед и хранитель эрмитажных коллекций, отец художника Константина Сомова.


[Закрыть] экзамен по истории искусства.

Вообще я люблю свои сны: просыпаюсь и так страшно жаль, что все виденное только сон, что эти скучные дни и скучные заборы – действительность. Некуда как-то деться: дети шумят, брат играет на скрипке. Я теперь совсем не рисую; пробовала и напугалась – ровно ничего не выходит. Я не понимаю, что это значит – и это тоже причина, почему я мечтаю об осени.

Вы правы, нужно жить более легкой, более поверхностной жизнью, не мучая себя. Самоистязания ни к чему не приводят, только всё больней и трудней становится жить.

Прощайте, милая Юлия Леонидовна, пишите мне.

Скоро увидимся!

Ваша М. Нахман Писала Вам Евгения Максимовна?[104]104
  Евгения Максимовна Каплан – соученица Магды и Юлии по школе Званцевой.


[Закрыть] Меня она, кажется, совсем забыла; счастливый она человек, я ужасно завидую ее характеру[105]105
  17 июля 1908 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 45. Л. 1–2 об.].


[Закрыть].

Из лета в лето Бакст присутствует незримо, и обязанность беспрекословно выполнять его задания вызывает серьезное беспокойство. Так, например, Магда пишет Юлии уже следующим летом:

Когда я вспоминаю слова Бакста, они кажутся мне насмешкой. «Серия портретов», когда и одного не придется написать. Всякое комарьё и мошкара меня также порядочно изводят, хожу я вся с головы до ног измазанная красками, да и все каким-то непонятным образом ухитряются измазаться и обвиняют в этом меня, приписывают мне все пятна на своих платьях, что довольно досадно[106]106
  8 июня 1909 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 45. Л. 18–19 об.].


[Закрыть].

На что Юлия отвечает: «Портрет тебе очевидно придется опять с меня писать, а что насчёт пятен, то я с твоими домашними согласна и готова даже свои здешние приписывать тебе»[107]107
  15 июня 1909 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 7. Л. 3–4 об.].


[Закрыть]. В письме к Юлии обеим художницам доверительно вторит Зилоти:

Финляндия в этом году меня менее возмущает, так как мне «задано» писать «плейеры», и я буду заставлять сидеть сестер по очереди. Вот Вы бы тут написали воздух, ярко и тонко по отношениям, очень трудно. Практически же нас художников обидела судьба – пианисты могут зубрить в комнате, только открыть рояль, – тут извольте мараться, мыть кисти, вытирать палитру и отмахиваться от комаров только из принципа, т. к. все равно вся физиономия распухла от укусов[108]108
  19 мая 1909 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 28].


[Закрыть].

Уже во втором письме того лета из Оллилы Магда начала тосковать по зиме и регулярности занятий (подруги все еще обращаются друг к другу на «Вы»):

Если бы Вы знали, как часто я вспоминаю милую зиму, работу и разговоры и всё и всех. И я считаю дни, которые проходят, а они так медленно проходят, длинные, и светлые, и кажется, они будут проходить так без конца, ровные, светлые, скучные, и осень никогда не придет. Вот я уже вторую неделю в Оллиле. По вечерам фальшивит скрипка и гнусавит граммофон, дачники кричат, плачут дети. Что ещё достопримечательного?

Пыльные, серые дороги и заборы без конца, тоненькие тоскливые деревья – такое уродство, что я буквально плачу от обиды. Пишу очень мало. Как Вы теперь, не попробовали снова написать что-нибудь?

Бакст меня повесит осенью[109]109
  8 мая 1908 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп 1. Д. 45. Л. 3–8].


[Закрыть].

Неудовлетворенная опубликованными переводами Уайльда, Магда частично переводит, частично пересказывает его по-русски для Юлии, которая не знала английского. Самое большое впечатление на нее произвели идеи Уайльда из статьи «Упадок искусства лжи», которые были созвучны ее собственным мыслям об отношениях между искусством и природой. С доверием и энтузиазмом она соглашается с Уайльдом, с его защитой «искусства лжи». По словам Уайльда (в пересказе Магды), «эстетика – как искусственный подбор – делает жизнь прекрасной и полной чудес, наполняет ее новыми формами, поощряет прогресс, разнообразие, перемену»[110]110
  Там же. Очевидно, что обсуждение теорий Оскара Уайльда на этом не кончилось. Например, следующим летом Надежда Лермонтова пишет Юлии: «Скажите, как же делали дедушки наши, итальянские маэстры? А я вам отвечу: врали, лгали, сочиняли без малейшего колебания и выходило божественно! <…> Надо найти гармонию, т. е. вдохновенно солгать». Письмо от 29 мая 1909 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп. 1. Д. 40. Л. 1 об.].


[Закрыть].

Письма Магды выходят за рамки жажды новостей, сплетен или обмена идеями. В них – поиск себя и своего места в мире, поиск идеалов, отрицание общепринятого. С максимализмом юности «все или ничего», она смотрит на оллильских отдыхающих и отвергает их ничтожные заботы, банальность их разговоров, пошлость их любительских театральных представлений. Ее романтический взгляд, противостоящий буржуазной банальности повседневной жизни, – всего лишь защита, необходимая любому юному созданию для определения своих целей и ценностей. Идеи, которые Магда обдумывала, которыми делилась с Юлией, – это вечные вопросы о смысле жизни, о призвании, об одиночестве и человеческих отношениях. Постоянная тема размышлений Магды – природа времени:

Хочу верить в свою надежду, всё лето жила ею, всё лето непрестанно мечтала о зиме, не могу себе даже представить, что всё прахом пойдёт. Мои планы будущего рушатся каждый год, и каждый год я строю новые.

Не следует думать о будущем, надо жить настоящим, каждой минутой, каждым мгновением, чтоб было одно вечное настоящее без прошедшего и без будущего, знаете, найти вечное настоящее индийских мудрецов, которые знали, что времени нет, а нам никогда не отделаться от обмана вечной перемены, и потому мы ничего не понимаем, не знаем ценна или ничтожна жизнь.

Простите, странные мысли мне теперь в голову приходят. Уйти от времени, от человеческой жизни и чувствовать вечную живую тишину, всегда, не только проблесками. Только так можно найти тайное вечное царство. Я, кажется, начинаю заговариваться, потому перестаю писать, о моей жизни писать нечего; начинает чувствоваться осень приближающаяся. Дачная жизнь идёт по-прежнему. Представьте себе, была в дачном театре, понятно, до конца не осталась, слишком безмерна пошлость. Увы, видела произведения наших патронов на строительной выставке, рыженький наш не отличился, Доб<ужинский> лучше[111]111
  «Весной 1908 года по инициативе Общества гражданских инженеров в Санкт-Петербурге впервые состоялась Международная строительно-художественная выставка. В художественном оформлении комплекса принимали участие такие яркие художники, как А. Н. Бенуа, Л. С. Бакст, И. Я. Билибин, М. В. Добужинский, Е. Е. Лансере, известные скульпторы А. Т. Матвеев, М. Агулянский и другие», https://humus.livejournal.com/3483586.html. Рыженький – Л. С. Бакст.


[Закрыть].

Прощайте, напишите Ваш адрес в Ярославле, я много думаю о Вас.

Пишите, Ваша М. Нахман[112]112
  29 июня 1908 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп 1. Д. 45. Л. 13, 14].


[Закрыть].

И в ответ на возражения Юлии (письмо утеряно) Магда продолжает:

Милая Юлия Леонидовна,

Вот Вы говорите, что надо бросить грезы, но разве возможно не грезить о будущем, не бредить о невозможном? Так хочется забыть все тяжелые переживания настоящего и прошедшего, скуку жизни и длинную вереницу безрадостных дней – и если с каждым днём и с каждым часом всё ближе подвигаешься к концу – что из этого? Не верю я в бездонную пустоту. Смерть – таинство, через которое надо пройти, посвящение в мистерию вечной жизни; последняя ступень отрешения от времени. Известны ли Вам эти таинственные слова:

 
Wem Zeit ist wie die Ewigkeit
Und Ewigkeit wie diese Zeit
Der ist befreit von allem Streit[113]113
  Яков Бёме (1575–1624) – немецкий мистик. «Для кого время как вечность, / А вечность как настоящее время, / Тот свободен от всех волнений».


[Закрыть].
 

В них есть загадка смерти, никем почти не разгаданная. И так думаю о смерти и брежу осенью – прошедшей осенью, нежным золотом тонких берёз, склонившихся над глубоким оврагом, пряным благоуханием разлагающейся листвы, далью потемневших полей, покрытых последними пятнами светлолиловых цветов, милым горьким запахом полыни – и гляжу на заборы, на бесконечные заборы, на кошмарные дачи. Горько ужасно, что всё лето пропало даром. Ничего не сделала, много жизни с болезнью ушло.

Вы должны понять, почему я думаю Бог знает о чём, о возможном и невозможном, не осуждайте за такое времяпровождение. Отчего Вы думаете, что я землю не люблю, я люблю её, только иначе, чем Вы. Я даже чувствую иногда, что ближе к ней, чем к человеческому; с тех пор, как помню себя, помню это чувство единства с вещей жизнью земного и небесного, с жизнью деревьев и камней и колеблющегося воздуха. Иногда просыпается такое яркое, мгновенное сознание и понимание этой жизни. Удивительное чувство, которого нельзя высказать и объяснить. Больше всего похоже на какую-то огромную радость.

Всё ближе и ближе приближается срок моего переезда в город; я уж скоро начну считать часы. Скоро всех увижу, начнётся зима, это так хорошо, что почти непостижимо. Писала мне Евгения Максимовна <Каплан>; Николай Андр. <Тырса> упорно молчит. Не знаю, что с ним приключалось. О Зилоти и говорить нечего. Очень бы мне хотелось позлить его. Евг. Макс, он тоже ничего не прислал; уж осенью он не уйдет наказания.

К сожалению, его адреса не знаю. Ник. Андр. написал мне: Зилоти, Финляндия, но по такому адресу письмо едва ли дойдёт. Прощайте, милая Юлия Леонидовна, рада, что скоро Вас увижу.

Ваша М. Нахман[114]114
  10 августа 1908 года [РГАЛИ. Ф. 2080. Оп 1. Д. 45. Л. 15–17].


[Закрыть].

Жалоба Магды – «Мои планы будущего рушатся каждый год, и каждый год я строю новые» – станет лейтмотивом через несколько лет, когда будущее выйдет из-под ее контроля в результате революций и войн. А пока, к концу лета 1908 года, все опять съехались в Петербург и началась привычная и любимая студийская жизнь.

После студенческой выставки весной 1910 года группа званцевцев (Николай Тырса, Надежда Лермонтова и с ними Мария Пец) уехала с художником Александром Блазновым в город Овруч Житомирской области расписывать восстановленную старинную церковь. Надежда Лермонтова писала Юлии оттуда, что они работают по семь часов в день, на лесах и в крайне неудобных позах. Тем не менее работа всех вдохновляла, а результаты вышли великолепными[115]115
  Интереснейшие письма своей сестре о работе в Овруче писал Николай Тырса. См.: Сурис Б. Николай Андреевич Тырса. Жизнь и творчество. СПб.: Искусство России, 1996.


[Закрыть].

В Овруч вскоре ненадолго приехал Кузьма Петров-Водкин: он направлялся в Петербург, чтобы подменить Бакста, который должен был провести осень в Париже. В то время еще никто из студентов не знал, что Бакст не вернется в Россию осенью и что Петров-Водкин станет их постоянным учителем. В октябре, когда Петров-Водкин принял художественное руководство школой, по словам Юлии, «произошёл временный раскол дружной группы, сопровождавшийся обменом резких писем. Часть продолжала работать с Водкиным, часть осталась верна Баксту и возмущалась “изменниками”».

Лермонтова, Тырса, Зилоти покинули школу. Члены «Квартета» – Магда Нахман, Юлия Оболенская, Наталья Грекова и Варя Климович-Топер – остались и сблизились еще сильнее. Вскоре между двумя группами было установлено перемирие, и дружба продолжалась. Тем не менее потеря сплачивающего влияния Бакста ощущалась всеми и сказалась на их развитии как художников. Петров-Водкин увел своих учеников в сторону монументального стиля. Оценку перемен Юлия дала многими годами позже:

Действительно, подход к цвету остался основанным на споре контрастных красок, но спор этот перешел в окончательно непримиримую вражду: строго выдерживалась абстрактная обособленность каждого цвета. Сам цвет сделался отвлеченным: мы только «называли цветом» вещь, не заботясь о разнообразии реальных оттенков, которые П.-В. называл «физиологией» и требовал «аскетизма». Живые оттенки и полутона сменились разбелами одной и той же краски. Интерес к живому цвету сменился интересом к пластическим возможностям отдельных красок. <…> Коренная ломка произошла в области формы и рисунка. Место характерного силуэта заняла характерная объёмная форма. Тщательно изучалась конструкция вещей, переходы частей формы из одной в другую и монументальное общее. Воздвигались огромные монументальные фигуры: ультрамаринные, краплачные, киноварные. Живопись представлялась существующей независимо от подчинения натуре, архитектуре, размерам холста – самодовлеющим явлением, как «луна», например[116]116
  [Оболенская 2011: 239].


[Закрыть].

Сравнение ученических работ до и после появления Петрова-Водкина могло бы наглядно продемонстрировать разницу в подходе к живописи двух учителей. К сожалению, почти все работы более раннего времени утеряны. Картина Магды «Крестьянка» (1916; рис. 23 цв. вкл.) явно написана под влиянием Петрова-Водкина.

Дружеская переписка званцевцев отражает их рост от юных подмастерьев до уверенных в себе и преданных своему делу художников, а позже, в трудные времена революций и Гражданской войны, их письма показывают, как мужественно они пытаются выжить и остаться художниками в то время, когда просто физическое выживание давалось нелегко[117]117
  Значительная часть этой переписки с 1916 по 1919 год между Нахман, Оболенской и Грековой опубликована в журнале «Наше наследие» № 121 и № 122 (2017). С. 61–77, 2-27. Вступительная статья, составление и комментарии Лины Бернштейн и Елены Неклюдовой.


[Закрыть].