Текст книги "Трилогия «Лютевилль»"

Он перевел взгляд на брата, но тот лишь улыбался. Рассерженное выражение лица сменилось игривым. Он вызывающе ухмылялся, приподняв бровь. Порывистый ветер стал превращаться в свирепую бурю. Молодые люди, позабыв про красивую девушку, которую сбила с ног пролетающая корзина, вцепились друг в друга взглядами. Вокруг уже носились в воздухе сорванные крыши лавочек, красные ягоды градом обрушивались на людей, разрисовывая лица; стальные кружки и другая посуда били людей по головам, и те испуганно кричали, а песок из-под ног поднимался все выше и выше, закручиваясь в разрастающуюся воронку. С северной стороны пролетели какие-то коробки, а с южной, прямо над головами людей, неслись свежие морские рыбины, которые тоже засасывало в круговорот. Пахло влажной землёй, морем и свежим соком ягод.

Братья продолжали стоять у прилавка с рассыпанными персиками, не отрываясь глядя в глаза друг другу.

Жук скарабей и особый список

Мужчина средних лет стоял в ванной комнате почти раздетым. Толстые пальцы его бесформенной левой руки неуклюже держали зубную щётку; в правой руке была открытая коробочка с зубным порошком. Порошок и щётка никак не могли встретиться, чтобы поспособствовать надлежащему действию, потому что мужчина вот уже десять минут смотрел на своё отражение, не отрываясь, и с отвращением разглядывал каждую широкую складку розовой толстой кожи и отёчные мешки под чёрными глазами.

Возможно, это продолжилось бы ещё какое-то время – его зрачки уже начали системно сужаться и расширяться – но просвистевший на кухне жёлтый чайник вернул его мрачные мысли из путешествия по тёмному бездонному туннелю в бренный мир, в котором он снова мог что-нибудь съесть. Из его рта вырвался протяжный стон, словно отголосок только что просвистевшего чайника. Мужчина сжал зубную щётку с такой силой, что щетинки помялись и съехали в сторону. Устав стоять в одном положении, громадина перевалился с ноги на ногу. Воображение рисовало ему огромный бутерброд с куриной котлетой и помидорами. Слюноотделение усилилось… Ему казалось, что он чувствует запах котлеты из закрытого холодильника на кухне.

По гладкой поверхности туалетного столика, заставленного лекарственными тюбиками, медленно прополз большой жук скарабей, но мужчина, бросивший на него взгляд, вовсе не удивился. Чёрное матовое насекомое слегка блестело, а ножки со шпорами и тельце покрывали тёмно-коричневые пушистые волоски.

Человек вышел из ванной комнаты, оставив жука одного.

От яркого утреннего света, бившего в окна, жители Лютевилля неспешно просыпались. Это была среда.

Имя громадины, что стоял в ванной комнате, было Герман, но вот уже многие годы оно ни для кого не представляло никакой ценности. Каким-то чудом, Герману по-прежнему удавалось справляться со всем в одиночку, несмотря на внушительный вес, и даже ходить на работу. Но там, как и в других местах, люди сторонились его, заговаривая с ним лишь по острой необходимости, и вовсе не из-за грузного и дурно пахнущего тела, а из-за его пугающе-мрачного выражения лица. Его побаивались. Отвратительная гримаса не сходила с лица Германа из-за усталости, плохого самочувствия и ненависти к самому себе. Впрочем, другие люди ему тоже не доставляли радости. Единственным человеком, которого он когда-либо любил, была его покойная мать, научившая сына особому умению. Это умение было, пожалуй, единственным, что, помимо еды, доставляло ему удовлетворение и радость.

Мужчина положил в портфель чёрную тетрадь и несколько маленьких коробочек.

Не проходило и дня, чтобы Герман не услышал у себя за спиной шушуканье. Его называли «бегемотом», «вонючим бегемотом», «шаром», «чудовищем», и грубыми производными от слов, связанных с лишним весом. Со времён школы ничего не поменялось, и будто весь мир кружился, а Герман медленно полз, никак не подыхая, как какое-нибудь раненное животное.

«Бегемот» с трудом оделся. Пока он одевался, его тело вспотело, и он «закипел». Он часто злился и много ел; очень много ел.

Привычка злиться у Германа появилась с детства, с того момента, когда над ними начали смеяться из-за лишнего веса. Злоба разрушала его тело и душу. Но наступал новый день, и он снова и снова залезал в любимый холодильник с отломанной ручкой, чтобы получить удовлетворение одним из самых легких и доступных для него способов, заедая боль, злость и депрессии. Поев, он успокаивался, но лишь на время.

Как правило, «бегемот» начинал мечтать об окончании дня с самого утра. Под вечер его тело будто и вовсе ему не принадлежало, было лишним багажом – страшно ныло, болели суставы, мучили отёки, часто подступала тошнота. В особо жаркие дни он даже боролся с опрелостями, которые могли приводить к распространению инфекций. И это повторялось изо дня в день. И вес его только стремительно увеличивался. Больше всего на свете Герман боялся сокращения на работе и того, что он больше не сможет встать с кровати и самостоятельно себя обслуживать. Но все шло именно к этому – и к сокращению, и к лежачему образу жизни. Ходить ему становилось всё тяжелее, и он подумывал о деревянной клюке. Последний начальник – а они менялись подозрительно часто – делал ему множество замечаний и выговоров, предупреждая, что на него поступают жалобы из других отделов. Но Герману казалось, что все они лишь ищут повод, чтобы наконец-то выставить его вон. Чувство вины его никогда не мучало. Даже если он точно знал, что совершил ту или иную ошибку.

Плитка шоколада, лежащая на столе, манила его. Сладкое всегда поднимало ему настроение. Шоколад успел подтаять и приятно тянулся во рту; вкусовые рецепторы «бегемота» взорвали рот аплодисментами.

Иногда Герман плакал. Ему было очень себя жаль. Хромая под тяжестью своего сдавливающего веса, и превозмогая усталость, мужчина спустился по лестнице, тяжело дыша.

Душа, потертая о резак, скулила, и он подумал, что среда – самый подходящий день, чтобы внести кого-нибудь в свой «особый список». «Громадина» стиснул зубы, и, превозмогая невероятный дискомфорт, вытер сальные светлые волосы рукавом безразмерной белой рубашки, на которой уже расползлись отвратительные жёлтые пятна.

Вспомнив про «особый список», грузный человек странно затрясся. Это был смех.

Наконец-таки добравшись до работы, «розовощёкий» занял свое место юриста-договорника в углу общего кабинета отдела и затаился. У него было большое удобное кресло, которое позволяло ему нормально сидеть, не испытывая никаких неудобств.

В тот день «бегемот» особенно разозлился, получив очередной выговор от начальника. Открыв свой тяжёлый кожаный портфель, он достал маленькую коробочку, похожую на спичечный коробок, и вздохнул. Ему надоело что-то доказывать начальнику, надоело сопротивляться. Он устал.

В коробке что-то заскреблось. Герман посмотрел на коробок, и глаза его заблестели. Он включил свою настольную лампу, достал чёрную тетрадь, перо и чернила. И вывел старательным мелким почерком новое имя и инициалы, а затем обернулся по сторонам. Несколько человек в паре метров от него шуршали в папках, и даже не смотрели в его сторону. Хищно облизнувшись от нахлынувшей его несказанной радости, он открыл коробок и выпустил жука скарабея на тетрадь. Тот на мгновенье замер, а затем странно закружился на листке. На полях значилась отметка с номером страницы – «18». В коридоре кто-то испуганно закричал, но Герман сидел тихо, точно лишившись слуха. Жук покружился ещё немного, а крик в коридоре стал тем временем ещё истошнее. Звали на помощь. По звуку можно было определить, что кто-то упал без сознания на пол.

Скарабей качнулся и замер, а Герман беззаботно отломил от шоколадки ещё несколько кусочков и убрал жука в коробок.

– Вкусно. – подытожил Герман. В уголке рта красовалась шоколадная клякса.

Затем Герман снова улыбнулся, убрал чёрную тетрадь в портфель и встал с места. Нужно было положить конец этому затянувшемуся безобразию. При выходе из кабинета его задела плечом Анита. Он слышал, что недавно она получила кольцо от успешного банкира и последние несколько недель только и делала, что болтала с коллегами о выборе свадебного платья. Но сейчас, её красивое лицо испуганно скривилось…

Горящие кружева

Этот день с самого утра нельзя было назвать тихим и спокойным – жителей Лютевилля разбудил чёрный зловещий дым. Едкий запах чего-то палёного разлетелся по окрестностям.

Дым гордо заявлял о себе, поднимаясь высоко в облака в сопровождении рваного треска и щелчков. Точно миллиарды гигантских недовольных насекомых вышли на импровизированную войну и уже готовились к нападению, наступая на сухие ветки.

Как выяснилось позже, в этот раз догорало кружевное ателье «Шантильи» на улице Судорога, принадлежащее Леди Адорэбелле Крокус. И загорелось оно ещё в предрассветной темноте.

Оно располагалось в отдельном строении рядом с аптечной лавкой и булочной со свежей ароматной выпечкой.

Запоздавшие бригады пожарных и полиции уже осматривали место происшествия, но спасти здание ателье было уже нельзя.

Почти у самого каменного крыльца, уцелевшего, как и камин с фундаментом, стояла красивая темнокожая женщина, выглядевшая абсолютно потерянной. Смахивая потоком катящиеся по лицу слёзы, она наблюдала за последними оживающими искорками в оседающих угольных руинах, совсем не похожих на её прежние владения. Она будто не замечала зевак, остановившихся посмотреть на пожарище. Словно в ответ на её тихие слезы, внутри обгорающей постройки что-то рухнуло. Из покосившегося окна вылетел чёрный кружевной лоскут, и, мягко догорая в воздухе, рассыпался, не коснувшись земли. Это было прощание.

Сердце Адорэбеллы сжалось.

В это время за её спиной стояли, что-то нашёптывая друг другу, трое с виду обычных незнакомцев в поношенной одежде с взъерошенными волосами. Переговаривались они очень таинственно, приставив ладонь к уху собеседника и прикрыв себе рот, и каждый передавал сказанное следующему.

Тушить было уже нечего, но толпа по-прежнему суетилась: поодаль от сгоревшей постройки возбуждённо кричали маленькие дети; взрослые же стояли с застывшими от досады или удивления лицами, или же тяжело вздыхали и охали, бросая сочувственные взгляды на Леди Адорэбеллу… Но больше всего в толпе было старушек: им некуда было спешить, и они шумно причитали, видимо, считая, что именно так им надлежит выражать своё сочувствие. Ни их фоне очень выделялась молчаливая пожилая женщина. Она была одета не по годам элегантно, и была очень статной. На ней было длинное платье с кружевным бантом, в ушах сверкали серьги – канделябры, абсолютно белые волосы были зачёсаны назад, а губы усердно намазаны сиреневой помадой. Народу было так много, что шепчущихся людей никто не замечал.

Их еле слышные слова – «она или он здесь», или «был/была здесь», разобрать было невозможно, окончательно растворились в необузданном всплеске восхищённых возгласах людей.

Появившаяся из ниоткуда, чудовищно – гигантская тень, заслонившая толпу, погрузила в сумрак и без того отнюдь не солнечный день, заставив даже ребятишек оторваться от своих игр возле аптечной лавки, и запрокинуть голову вверх. По небу свободно плыл, рассекая серые облака, величественный дирижабль бледно-голубого цвета, переливающийся перламутровым блеском, объятый как глобус меридианами и параллелями золотисто-бронзового оттенка, как и вся нижняя часть воздушного судна, похожая на лодку. Накрывая город своей тенью, дирижабль двигался из Лютевилля в столицу.

Как только величественное судно потерялось из виду и последняя, уже невидимая для глаз, искра из последних сил наполнилась огненным светом и потухла, из толпы выскользнула девушка в большой шляпе, почти закрывающей лицо, и в платье с длинным блестящим шлейфом, а за ней скрылся и господин Уилбер Силверсмит, известный владелец фабрик и мануфактур, но, дойдя до угла, они разошлись, и Уилбер направился в сторону пруда, небрежно размахивая перекинутым через руку плащом тёмно-охристого цвета, как огромным парашютом, сливающимся с первыми желтеющими листьями. Девушка же точно растворилась в остатках летящего дыма.

Через несколько минут мимо сгоревшей постройки проковылял толстяк Герман, бросив нарочито небрежный взгляд на Аниту, облачённую в женственный костюм земляничной расцветки и красную кокетливую шляпку с цветочком. Она занимала высокий пост в управлении компании, где он работал. Не встречаясь с ней взглядом и не здороваясь, он перекатился в булочную, непривычно пропитанную запахом гари. Анита, как и пожилая леди с фиолетовой губной помадой по имени Белинда Скотт, блондинка, которую все в городе знали под прозвищем Кукла – и многие другие – была клиентами «Шантильи». Кружево в Лютевилле было дорогим и очень модным; оно было востребовано среди невест, изысканных леди разных возрастов, и даже среди джентльменов. Многие лютевилльцы любили использовать в своей одежде элементы викторианского стиля, находя в этом особый шарм.

Кому же понадобилось поджигать единственное в городе кружевное ателье, так много значившее для его жителей?

Может, это была нелепая случайность, а может, и преднамеренный поджог. Но кто мог на такое пойти?

Этим вопросом задавались все присутствующие, в том числе и прибывший на место происшествия детектив Вилкинс. Он значительно покручивал усы и суетливо вертел тростью, всматриваясь в унылые лица полицейских. Многие из них недолюбливали его, нелестно называя занозой в заднице. Вилки и в этот раз никто не звал, и он прибыл исключительно из собственного интереса: он мечтал раскрыть какое-нибудь особо запутанное дело, и видел такую возможность в каждом происшествии. Уж очень ему надоело следить за неверными супругами и искать пропавших домашних животных.

***

Двумя днями ранее.

Напряжённая женская рука фарфорового оттенка с красным маникюром вальяжно отбросила белую атласную перчатку, похожу на свадебную, от себя в сторону.

Позолоченные солнцем светлые локоны Куклы – обладательницы перчатки – слегка приподнимались от сквозняка и мягко опускались на плечи.

Привыкшая очаровывать всех своей исключительной красотой и одурманивать магнетическим запахом с летучими феромонами, девушка была слегка чем-то озадачена, и даже нахмурила брови. Прикрыв глаза, она наслаждалась лёгкой прохладой, а в голове у неё крутилась навязчивая мысль.

Просидев ещё несколько минут в тишине, девушка надела своё любимое платье, и подошла к камину. Она распустила пальцы веером и провела ладонью над огнём. Огонь потух. Посмотрев на часы, девушка обулась и вышла из дома.

С каждым днём становилось все прохладнее. Лето, оставив пожар в душе, тихо ускользало.

Настоящее имя девушки, которую в Лютевилле называли – Кукла, было Кенна.

Она была актрисой, но мало кто знал о ней до тех пор, пока она не сыграла главную роль в звуковом фильме «Несуществующая пропасть», который и закрепил за ней это прозвище. А ради эпизода, где она долго смотрит на телефон, кряхтящий глухой звон которого заполняет гостиную, и наконец снимает трубку, говорит – «Да, это я, твоя кукла,» и звонко смеётся, люди снова и снова шли в кинозалы.

***

С недавних пор все мысли Кенны были лишь об одном из известнейших в городе людей – Уилбере Силверсмите. Точнее, о том, что он ей сказал.

Девушка открыла дверь и вышла на улицу.

Она шла так легко, что казалось, будто она вовсе не касается земли, медленно и уверенно с поднятой головой, придерживая шлейф платья в руке.

Завидев её, мужчины склонялись, как цветы, и снимали головные уборы в знак приветствия. Появившись на улице, Кенна не могла оставаться незамеченной.

По пути Кенне повстречался человек с загадочной улыбкой. Он был очень высок – метра два, не меньше. Человек стоял, прислонившись к фонарю, будто ожидая кого-то. Он привлекал внимание не только cвоим ростом, но и красивым клетчатым костюмом. В руках мужчина держал газету.

Оторвавшись от чтения, мужчина открыл портсигар, и, закурив, восхищенно посмотрел на проходящую мимо Кенну. Кукла улыбнулась ему, и он отправил ей вслед облачко сигаретного дыма. Неожиданно из неприметного серого громкоговорителя на соседнем столбе зазвучала музыка. Пространство заволокло звуками джаза и стука каблуков, бодро отбивающих степ. Высокий мужчина глубоко вздохнул, и снова расправил газету.

Проходя мимо книжного магазина, Кенна заметила, как какие-то мальчишки в буквальном смысле прилипли к окну, восторженно рассматривая детали ее блестящего платья. Её это немного позабавило. Улыбаясь сама себе, она свернула на соседнюю улицу, где её ждал автомобиль. Мистер Уилбер – а это был именно он – проворно выпрыгнул из своего форда, озираясь по сторонам, и помог даме элегантно усесться на пассажирском сиденье. Чёрная глянцевая машина громко затарахтела, Уил что-то крикнул девушке, она расхохоталась, и они уехали, продолжая громко и весело переговариваться.

Дети в книжном магазине весело вертелись, ожидая, когда его хозяйка мисс Бамбл начнёт им читать. Они уже забыли, что всего несколько мгновений назад что-то высматривали на улице, приникнув к оконному стеклу.

Стоявший чуть поодаль высокий мужчина в клетчатом костюме озадаченно докуривал, разглядывая соседний столб, пока громкий спор проходящих мимо него молодых людей не заставил его встрепенуться.

Мямля

Это было давно…

В тот день, когда он появился в Лютевилле, как бельмо на глазу стареющего человека, средь бела дня, тёмное серое небо, обсыпанное пеплом и приправленное рваными кучевыми облаками, судорожно заплакало. Но не дождём.

Странный человек шёл, прихрамывая, по обнажённым улицам, еле переставляя ноги, пока по его шее, плечам, макушке вдруг не застучал ледяной град. Но вместо того, чтобы спрятаться от стихии, остановиться, он, точно феникс, воскресший из пламени, начал безумно кружиться, ощутив себя по-настоящему свободным. Град усиливался, а его радость, необузданная и яростная, не знала пределов.

– Мямля дома! – тихо и невнятно пролепетал мокрый человек с белоснежными волосами, бровями и ресницами. Его бледно-голубые, почти бесцветные глаза c красными прожилками, наполнились слезами… Слезами счастья.

– Мямля дома! – уже вызывающе, со скрипучим надрывом произнёс молодой человек по имени Олби (что значит – «белый»). Да, он был молод – но из-за его специфической внешности очень трудно было определить его настоящий возраст.

В серой дождливой массе, где-то вдали, возник силуэт. Но голодный, разбитый альбинос с множественными ссадинами на неестественно белой коже по всему телу, присел на колени и вознёс руки к небу. Он счел редкое природное явление знаком, которого так долго ждал от мира, от жизни, от вселенной… Развернув ладони, «мямля» поймал в ладони крупные градины, а затем долго и внимательно рассматривал их удивительные узоры, пока они не исчезли навсегда, не стекли по его пальцам, превратившись в воду. Его сухие, потрескавшиеся губы расплылись в улыбке; на нижней губе показалась маленькая струйка крови. Он выглядел как живой мертвец, как восставший из могилы зомби.

Зомби обессиленно опустил голову и согнулся, словно отдавая благодарный поклон.

Крупный град продолжал быть его по спине. Но пришелец уже ничего не чувствовал. Пройдя бесконечное количество дней пешком, останавливаясь лишь на короткий отдых и питаясь ягодами и растениями, белоснежный юноша потерял сознание в умиротворённом бессилии.

***

После града, «мямля» обнаружил себя лежащим на кровати в большом шатре. Где-то снаружи играла весёлая музыка и яркие лучи, проникавшие осторожно вовнутрь, освещали его лицо и рваные заношенные носки. В шатре было много необычных, таинственных вещей: гигантские пчелиные крылья, головные уборы с перьями, яркие костюмы, барабанные палочки, ещё какие-то приспособления… Альбинос повернул голову направо и заметил кота, который наблюдал за ним своими голубыми глазами и не шевелился, словно статуя. На носу у него красовалось пятно, похожее на большую рыжую веснушку. «Мямля» потянулся и очень тяжело встал с кровати. Ломило все тело. Желудок, казалось, начал поедать себя изнутри.

Выйдя из шатра, парень вздрогнул от неожиданного яркого солнца и закрыл лицо руками; несколько мгновений спустя, попривыкнув, осторожно отнял ладони – и не поверил своим глазам. Он был в настоящем цирке – а цирк он до этого видел всего лишь раз в своей жизни. Веселую музыку заглушали крики, брань и смех циркачей, рычание и писк животных, разгуливающих по территории или скрывающихся в клетках других шатров и вагонов.

Радуясь нахлынувшим воспоминаниям детства, он снова растянул в улыбке сухие губы, и даже стонущий от боли желудок не мог помешать его счастью.

Навстречу Мямле летели огромные мыльные пузыри. Он был в восторге.

***

В тот день, случайно забредший в Лютевилль заплутавший путник Олби по кличке Мямля внезапно понял, что «нашёлся», что какая-то неведомая сила утешает его. Под стуки падающих из густой чёрной тучи льдинок града он в одночасье обрёл дом, в котором никогда ранее не был, точно на шею ему повесили невидимый ключ на шнурке.

Каким-то непостижимым образом он понимал, что здесь ему не придется прятаться, что впервые в жизни он совершенно свободен, и может, наконец-то, выбрать себе занятие по душе. Никогда прежде он и мечтать о таком не смел. Там, где он вырос, над ним смеялись с детства – не проходило и дня, чтобы кто-то не задел его в школе или на улице. Кто-то сторонился его, кто-то толкал. Часто случалось Мямле попасть под чью-то горячую руку и получить незаслуженные тумаки.

Мямля перебивался случайными заработками. Никто не хотел иметь дело с альбиносом, который всё время что-то шептал или напевал себе под нос. Его родители и сёстры с братьями внезапно исчезли однажды накануне рождества, которое он встретил наедине со снегом, покрывшим все еще ярко-зелёную сочную траву, а к новому году пустой дом занял мясник Ангус, который только посмеялся над уверениями мальчика, что родные вернутся за ним. «Они продали мне дом, а заодно и тебя! Я дорого заплатил, а потому ты будешь работать у меня как шёлковый!» Олби ничего не оставалось делать. Издревле с замученными до смерти альбиносами совершались страшные ритуалы. Поверья были сильны даже теперь; на альбиносов охотились, а Ангус все же не давал мальчика в обиду, хотя и бил сам. Так прошло много лет. Олби удалось выжить и превратиться в худощавого добродушного юношу. Работать у мясника он ненавидел, но верил, что сможет найти счастье вдали от родных мест.

Набравшись смелости, он ушел в никуда. Так началась история его странствий. Он брался за любое дело, работал даже за крышу над головой, еду и поношенную одежду. Слабое зрение мешало ему найти дело по душе и обрести радость, которая никуда не денется. Да, именно этого он ждал от своей новой жизни. Он мечтал быть счастливым каждый день.

И теперь, оказавшись в ярком цирке, в незнакомом городе, с «невидимым ключом» на шее, он захотел остаться в нём навсегда…

Так и случилось. Мямля сразу полюбился жителям города, став одним из клоунов труппы. Олби сам придумывал себе номера и не боялся казаться смешным; смех людей доставлял ему радость. Обидное детское прозвище Мямля превратилось в озорной сценический псевдоним. Да он и сам не помнил, кто именно впервые назвал его так, и почему – наверное, из-за той самой привычки бормотать и напевать себе под нос…

***

В тот день снова пошёл град. Уже темнело, и жёлтые осенние листья шуршали на ветру где-то вдали. Белёсый Мямля, точно светясь в сумерках, сидел в красивом бирюзовом костюме, еще в гриме, на детской карусели вместе с другом, который много лет назад случайно нашёл его на улице без сознания, и принёс в цирковой шатёр на своих плечах. Они курили, почти не разговаривая. Самокрутки плохо раскуривались из-за сырости, но мужчины не спешили уходить. Лампочки на каруселях горели, звучала тихая мелодия, но лошадки и слоники стояли на месте… На мгновение стало необыкновенно тихо, и вдруг, с неба, вместе с комками мелкого града, им под ноги громким шлепком упала абсолютно белая ворона.

Олби слез с карусели и подошел к птице. Друг последовал за ним, но остановился немного поодаль. Мямля присел на корточки и наклонился над птицей. Она была мертва, клюв открыт, глаз, обращённый к ним – словно каменный. Вздохнув, он поднял белую ворону на руки, и, качая, словно младенца, тихо запел:

Он смотрит за нами, из кустов, за шатром,

Он повсюду, он знает, зачем мы живём….

– и вдруг уверенным движением подбросил мёртвую белую ворону вверх. Птица встрепенулась; во взгляде сверкнуло отражение лампочек, и словно под музыку детской карусели ворона полетела в просвет между деревьями, вольно махая крыльями.

Ни града, ни дождя уже не было, несмело показывались звёзды и Луна.

Олби радостно улыбался.

Его друг смотрел на него, дрожа то ли от холода, то ли от страха, с открытым ртом и смешно приклеившейся к нижней губе потухшей самокруткой.

Всему своё время

Красивая пожилая женщина по имени Белинда Скотт взбила подушки на заправленной кровати, распорядилась о подачи завтрака к назначенному времени, и, завершив свой утренний туалет, принялась гладить рабочую форму мужа – благородно синюю, местами отливающую небесной пылью, с золотыми нашивками. У неё было много помощников по дому, но этим всегда занималась она сама – и с огромной любовью. Пока они завтракали варёными яйцами, обжаренными в панировочных сухарях с фаршем, тостами и ароматным кофе, время от времени поглядывая на маленькие струйки дождя, сползающие по оконному стеклу, мистер Грег Скотт – пилот пассажирского дирижабля, приводящего в восторг многих, рассказывал жене о своём недавнем полёте в Париж, о необычных и интересных пассажирах, а потом, как бы невзначай, заговорил о пропаже его коллеги – Петра, с которым он работал бок о бок в течение нескольких лет.

– Мне казалось, у него прекрасная семья, чудесный дом, и он не планировал покидать Лютевилль…

– Может быть, что-то случилось? – предположила Белинда, и сочувственно вздохнула.

Жители Лютевилля слышали много необычных историй о своём городе, и сами замечали необъяснимые вещи, ставшие, как и сверхъестественные способности многих из жителей, довольно привычным явлением. Только вот причин их возникновения не знал никто.

Одной из таких странностей было некое возмездие. Сам город или кто-то в нём мог отомстить жителю, который, не найдя для себя место или занятие, стремился его покинуть. Уехать навсегда. Случалось, что такие люди теряли свою силу – или попросту исчезали… А бывало, в городе появлялись новые пришельцы, которые, несмотря на возраст и происхождение, обретали способности, коими не обладали до своего переезда в Лютевилль.

В этом необычном городе, где случались как чудесные, так и совершенно лютые вещи, часто остававшиеся без ответа, можно было заподозрить любого, и испортить отношения со всеми. Но этого не происходило – любые недоразумения чаще всего разрешались каким-то непостижимым образом, как будто сами собой.

…На столе было много всякой вкуснятины. Оторвавшись от мыслей о пропавшем Петре, Грег подумал, что хотел бы съесть как можно больше, но опасался, что, переев, будет плохо чувствовать себя в полёте. После завтрака Грег поцеловал жену и бравой походкой поспешил на работу. Когда Белинда вышла в сад немного проводить мужа, было раннее утро, но в саду уже вовсю орудовал Ленокс, обаятельный садовник с седой бородой и вечно смеющимися глазами. С самого утра он проверял свои посаженные накануне кусты, выросшие за ночь на рекордную высоту, а они благодарно гладили его руки своими листьями и тянулись вверх новыми побегами. Глядя на него, Белинда грустно улыбнулась. Ленокс же, никогда не искавший чьей бы то ни было похвалы или расположения, тихо напевал какую-то мелодию себе под нос и выглядел абсолютно довольным.

Растения, деревья, цветы были смыслом его жизни. Садовник обладал уникальным даром: он понимал их, и они ему доверчиво подчинялись.

Женщина вернулась в гостиную, немного полистала утренние газеты, выпила ещё кофе, а затем накрасила губы своей любимой фиолетовой помадой, поправила белоснежные волосы, зачёсанные назад, и вышла из дома в скромном твидовом платье. Дойдя до алого почтового ящика, она устремила на него свой гипнотический взгляд, и ящик с лёгкостью открылся. Оттуда вылетел тонкий конверт, который плавно приземлился в её открытые ладони. Прочитав по дороге содержимое письма, озадаченная Белинда села в автомобиль и направилась к старине Киту – на железнодорожную станцию. Беседа с мужем и письмо сильно озадачили её. Женщина задумчиво покрутила головой; ей казалось, что недовольный голос внутри нее причитает – «Всему своё время, всему своё время», как будто что-то случилось или должно было вот-вот произойти.

Забрав на почте лёгкую посылку, завёрнутую в шуршащую бумагу с рельефным золотым штампом, она снова села за руль и начала движение, часто поглядывая на сверток, лежащий на пассажирском сиденье, точно опасаясь, что он может самостоятельно выпрыгнуть на дорогу.

Приближался праздник – день города. Этот день, конечно же, был непохож на другие дни в году. Именно тринадцатого октября жители Лютевилля всегда ощущали невероятное единство и силу, а их способности проявлялись необычным образом, когда все они собирались на торжества.

Ветер поднимался и успокаивался, а на главной площади проходили последние приготовления. Тем временем, худенькая девушка с черными косичками, тащившая на спине, словно улитка – дом, виолончель в стареньком футляре, начала переходить дорогу. Она, как и многие другие музыканты готовилась к выступлению на празднике. И очень устала тащить свой инструмент на себе. Поэтому она решила сократить путь.

Солнце, резко выскочив из облаков после непродолжительного дождя, ярко слепило глаза не только переходящей дорогу девушке, но и Белинде, и всем немногим обладателям автомобилей, которые ехали по дороге в то утро. С Белиндой поравнялся Ролс Ройс, попыхивая изо всех сил, словно готовый развалится на части прямо на дороге. За рулем в кожаных перчатках сидел Якоб, владелец небольшой фермы. Он искал своего сына – подростка Оскара, который не вернулся с прогулки на выходных, и ни о чём другом не мог думать. В какой-то момент вспышка солнца заставила мужчину закрыть руками лицо, а затем, он резко ускорил ход, не рассмотрев девушку на дороге. Белинда, застывшая в ужасе, снова услышала голос, шептавший ей – «Всему своё время», и подняла брови. Машина Якоба дала задний ход, а испуганная виолончелистка вернулась на тротуар. А когда Якоб убрал руки от лица, солнце уже спряталось за тучу, девушка снова пыталась перейти дорогу, но теперь Якоб остановился, и тронулся вновь, лишь, когда она была на другой стороне улицы.