Текст книги "Год с пингвинами. Невероятная жизнь рядом с «императорами» Антарктиды"

– Я не могу их оставить, – сказал я себе. – Одна последняя попытка.

Уилл и Штефан смотрели на меня, думая, что в этой битве я обречен. Я снова переставил заднюю часть снегохода в правильное положение, но на этот раз пустил машину задним ходом, вскарабкался назад и сел на ручки руля. Я держался за них прямыми руками, а на акселератор вместо правого большого пальца поставил левый указательный. Я стал разворачиваться, уже заранее ожидая, что сейчас все развалится. Однако меня ожидал успех: сани держались. «Поездка может быть долгой, но мы доедем», – сказал я своим спутникам, которые смотрели на меня с недоверием. Сначала мы все засмеялись, не до конца представляя себе, как именно мы будем везти снегоход задним ходом шестнадцать километров по шельфовому леднику, но вскоре радости у нас поубавилось. Продвигались мы медленно, а палец, которым я жал на сцепление, быстро заболел. Я старался ехать как можно быстрее, но по сравнению с нормальным ходом двигался очень медленно. Уилл и Штефан проявляли огромное терпение.

Проезжать через небольшие снежные холмики было особенно сложно, и я быстро понял, что не могу управлять своим транспортным средством так же эффективно, как при нормальном движении вперед. Моя задница, которая ездила туда-сюда по рулю, быстро начала болеть, но мы все же продвигались. Усилившийся ветер начал гнать поземку по поверхности льда, видимость снизилась до нуля, однако мы все-таки добрались до станции. Механик стоял у открытого пандуса с пультом управления дверью в руках.

– Впечатляет, спасибо, – закричал он, когда я задним ходом въехал мимо него в закрытый гараж. Как ни странно, он, казалось, был скорее доволен, чем раздражен. Пусть я сломал свой первый снегоход, но сделал все от себя зависящее, чтобы он не остался в бурю на открытом льду. Тем самым я наладил важные и ценные отношения с человеком, который со временем мог бы его починить, а возможно, и еще с кем-нибудь.

Наступил март, признаков возвращения пингвинов все еще не было, а морской лед оставался столь же нестабильным и непредсказуемым, как и в начале января, когда он впервые пришел в движение. Меня начинала все больше удручать эта ситуация. Снимать было нечего, и я постоянно задавался вопросом, когда же можно будет начать нормально работать. Уилл проводил на станции больше времени, изучая записи, которые я делал, но на протяжении нескольких недель я не мог предоставить ему ничего особенно интересного.

Температуры начали заметно снижаться, погода тоже становилась все менее стабильной. В свои права явным образом вступала осень. Мне показали часть залива, куда императорские пингвины должны были вернуться на гнездовья, и с кромки шельфового ледника я постоянно вглядывался в куски пакового льда и рябь на воде. Я так привык смотреть на открытый океан, что уже не ожидал увидеть ничего другого. Я потерял счет красивым айсбергам, которые заплывали в залив; многие из них собирались именно там, куда должны были вернуться пингвины. Однако лед на поверхности океана не устанавливался, и течения относили айсберги обратно, часто за горизонт.

Однажды на горизонте показался единственный пингвин, который стоял на дрейфующей льдине, но мы ожидали около 10 тысяч птиц – одна погоды не делала.

Солнце стало задерживаться ниже горизонта еще на пятнадцать минут в день, а я отмечал резкое снижение температуры, особенно по ночам, когда наконец стала наступать темнота. На протяжении нескольких недель я не чувствовал от солнца никакого тепла, хотя по-прежнему легко обгорал. После ясной ночи холодным, спокойным утром залив стал покрываться очень тонким слоем льда. Наконец, словно после нескольких месяцев нерешительности, океан начал вновь замерзать. Каждый раз, когда мы приходили к кромке ледника, я проверял прочность океанского льда, бросая вниз со скалы небольшой снежок. Тихое бульканье, с которым он шел ко дну, пробив водянистый покров, означало, что лед еще не устоялся.

Хотя лед еще не укрепился, движение льдин и айсбергов очевидным образом замедлилось. Залив явно становился более предсказуемым, но при первом ветерке, который шевелил воду, все вновь приходило в движение. Соленая вода замерзает не при нуле градусов Цельсия, как пресная, а примерно при минус двух в зависимости от солености. Конечно, температура была гораздо ниже, но для устойчивого ледостава нужно было, чтобы в заливе Атка установилось несколько дней стабильной погоды. А этого все еще не было.

После осеннего равноденствия восход на кромке шельфового ледника стал происходить в более приличное время. Закутываться и готовиться к температуре –20 градусов в 7 утра было не так сложно, как в 3 часа ночи. При съемках дикой природы начинать с раннего утра всегда тяжело, но в Антарктиде это было что-то особенное. Рано утром, как правило, стоял туман, который нависал над водой и покрывал все, с чем вступал в контакт, толстым слоем инея. Восходящее солнце хоть и не грело, но ежедневно рассеивало этот туман, оставляя теплиться полыньи открытой воды: из них вырывались струйки золотистого пара. Условия определенно менялись. Уже неделю я бросал снежки со скалы в море, чтобы проверить прочность морского льда, но они неизменно проваливались насквозь. Однако вечером 27 марта низкое золотистое солнце взошло над тонким ровным слоем льда, который выглядел совершенно по-другому. В нескольких сотнях метров от кромки шельфового ледника застыл огромный прямоугольный айсберг, который отражался от блестящей поверхности. На ней сформировалась тонкая эластичная корка льда – так называемый нилас. Нилас легко изгибается и выглядит как замерзшая рябь, так что ледовая поверхность имела волнистую форму. Поскольку поверхностный лед отклонялся течениями, края каждой льдины разрезали соседнюю, словно лезвие бритвы, так что мембрана разделялась на полоски, образовавшиеся над и под уже имеющимися слоями. Когда льдины разделялись, а не налезали друг на друга, лед выглядел размазанным, как будто его соскребли в воду. Через длиннофокусный объектив я видел, как по всей поверхности стали появляться маленькие точки: на тонкой пленке льда словно бы расцветали морозные следы. Я всмотрелся в даль, чтобы узнать, далеко ли простирается лед. Я заметил несколько крупных участков, которые еще не успели замерзнуть; из них вырывался и сразу же испарялся золотистый пар: это малые полосатики окончательно уходили на север. Должно быть, они предчувствовали, что зима близко и что полыньи, к которым они всплывали подышать, замерзали. Стаи крачек лихорадочно махали крыльями в воздухе, тоже направляясь на север: все замерзало, и корма для них больше не было. Пейзаж перед моими глазами наконец-то начинал изменяться. Все происходило в одночасье. Казалось, я целую вечность ждал, пока встанет лед, и теперь оставалось надеяться, что это надолго. Глядя на другую сторону залива туда, куда, как мы надеялись, вернутся пингвины, я искал глазами айсберги. Нам чрезвычайно не везло с ними. Но от центральной части залива Атка к востоку обнаружилось примерно двадцать – тридцать айсбергов. Хотя до них было несколько километров, жаловаться было не на что. Получалось, что мне нужно будет поехать для съемок куда-то еще, чтобы получить как можно более выгодный фон для императорских пингвинов и подчеркнуть красоту и величие их родных краев.

Следующая неделя была сложной, я отчаянно надеялся, что погодные условия не будут меняться. При первой же возможности я скачал из Интернета новые спутниковые фотографии, чтобы изучить, далеко ли продвинулся морской лед, и следил за прогнозами погоды, как никогда до того. Даже для таких отдаленных местностей, как наша, прогнозы были чрезвычайно точными. Меня интересовали главным образом сила ветра и облачность. Ясное небо гарантировало низкую температуру, а безветрие позволяло быть уверенным в том, что морские течения не разломают весь лед.

Я продолжал регулярно приходить к кромке шельфового ледника, чтобы лично проверить положение дел. Хотя поверхностный слой льда давал трещины, он не таял и не смещался. Оставшиеся полыньи с водой постепенно уменьшались. Когда я смотрел на морской лед сверху вниз, мне казалось, что это вид какого-то города из космоса: льдины соединялись бороздами, как города – дорогами.

Я размышлял над тем, где сейчас пингвины и как вообще они узнают, что их обиталище уже готово. Сколько времени пройдет, прежде чем лед сможет выдержать хотя бы одного пингвина, а не то что целую колонию, и будут ли они проверять лед еще до этого? Иногда я начинал сомневаться в том, что они вообще собираются возвращаться. Прежде императорские пингвины всегда возвращались выводить потомство в залив Атка, но я все равно порой начинал подозревать, что именно в этом году они передумают. Судя по спутниковым фотографиям, не так далеко вдоль берега были другие – похожие, а то и лучшие места для гнездовий, и я беспокоился, что пингвины на сей раз отдадут предпочтение им. Я думал, что огромный айсберг, остановившийся на входе в залив, может помешать им вернуться. Сейчас все это кажется довольно безумным, но возможно было все.

Ориентируясь на предыдущие годы, я должен был ожидать их возвращения со дня на день. Я уже предвкушал его. Но в глубине души я никак не мог избавиться от сомнений.

Одним тихим утром мы со Штефаном оделись и отправились на кромку шельфа, чтобы проверить, не стали ли возвращаться пингвины. Казалось, был обычный день.

Предыдущей ночью шел сильный снег, но утром плотные темные тучи стали исчезать; когда низкое утреннее солнце стало восходить, горизонт залил какой-то лавандовый свет. Первым делом, как и в любое утро, я тщательно осмотрел весь горизонт в бинокль. Это был мой ежеутренний ритуал. Переводя взгляд справа налево, я ничего особенного не обнаружил. Те же айсберги были на своих местах, в небо вздымался розовый ледяной шпиль, зыбкий в подернутом дымкой воздухе. Айсберги на горизонте казались еще выше, чем раньше: в холодном воздухе висел мираж – их перевернутое изображение. Я обернулся в сторону станции. Ее сваи словно бы стали втрое длиннее; хотя она находилась от меня почти в восьми километрах, я словно бы смотрел на свой дом из дальнего конца сада. Атмосфера, однако, была какой-то странной – не такой, как обычно.

В отдалении на горизонте показались какие-то странные черные пятнышки. Они выделялись на фоне безупречно белого пейзажа. Я посмотрел в бинокль, и стало ясно: императорские пингвины наконец-то начали возвращаться. Они появлялись откуда-то из-за горизонта и направлялись прямо в мою сторону.

Рядом со мной был Штефан, но мне не терпелось поделиться этим уникальным случаем еще и с Уиллом, а он остался работать на станции. Я схватил рацию.

– Уилл, – сказал я, – ты должен сюда приехать. Это просто волшебство.

Через какое-то время на снегоходах вместе с доктором Тимом приехал Уилл, и в течение получаса на морской лед под тем местом, где стояли мы, стали прибывать первые пингвины. Хотя на свежем льду уже намело снежный покров, еще оставались полыньи с открытой водой. По периметру основания нашей скалы, там, где приливные течения между замерзшим океаном и ледяным шельфом не давали морозу вступить в свои права, образовалась полоска свободно плавающего льда.

Я уже читал бесчисленные рассказы о том, как императорские пингвины проходят огромные расстояния на пути к своим гнездовьям, порой преодолевая более сотни километров по только что замерзшему океану, а иногда подплывают к своим любимым местам на огромных айсбергах. Так поступили и многие птицы, что были сейчас передо мною, хотя я и не мог точно сказать, какой именно путь они проделали. Возвращение пингвинов облегчалось тем, что морской лед был довольно свежим; вместо старого пакового льда с высокими бороздами и торосами, которые нужно было бы обходить, вода покрылась чистым новым слоем льда. В результате им досталась почти девственная ровная поверхность, по которой даже такие неуклюжие птицы могли шествовать легко и быстро.

Я заметил спокойный участок открытой воды, окруженный чистым белым снегом и льдом, и удивился, что она не замерзла. Но пока я раздумывал над этим, из воды, как косатки месяц назад, вынырнули пингвины. Некоторые группы пингвинов предпочли не идти, а плыть к своим местам гнездовья, выныривая на поверхность и вдыхая при первой возможности. Плыть казалось действительно куда более разумно и эффективно, чем идти. Это было вполне осмысленно, но мне все равно казалось, что тут есть какое-то жульничество. Птицы показывались на поверхности воды из темных подледных глубин; с их удивительно водоотталкивающих перьев стекала вода. Перед тем как выгнуть спину и нырнуть обратно, каждая птица широко открывала клюв и делала глубокий вдох. Я никогда не видел раньше, как у птиц кончается воздух, но, когда они раскрывали свои острые челюсти, мне было слышно, как жадно они глотают воздух. Я присел и стал всматриваться вдаль: на горизонте продолжали показываться темные силуэты. Каждая птица в конце лета ежедневно съедала до шести килограммов рыбы и головоногих моллюсков, готовясь к размножению. И вот наконец они возвращались.

– Где они были? – спросил я своих соседей, уже успокоившись.

На протяжении следующих недель длинные шеренги пингвинов продолжали шествовать по унылому пейзажу к местам размножения – всего в нескольких сотнях метров от кромки шельфа. К этому времени там находились уже тысячи птиц, и пингвины продолжали прибывать. Я был вне себя от счастья: мне сказочно повезло увидеть такое знаменитое природное явление. Но вместе с тем нарастало и беспокойство. Несколько месяцев я был прикован к вершине ледовой скалы, нависавшей над заливом, и отчаянно хотел подобраться поближе. Но лед был слишком новым, так что отправиться в глубь океана было все еще слишком опасно. Императорские пингвины весили в среднем от 23 до 25 килограммов, но во мне-то было семьдесят, а камера вместе со вспомогательным оборудованием весила еще двадцать. Нет, слишком рискованно. Сначала я думал, что после возвращения пингвинов мне больше нечего ждать, но вместо этого пришлось снова задержаться в ожидании, пока лед не окрепнет достаточно, чтобы выдержать мой вес.

Мне пришлось смотреть на колонию издалека – и это было настоящей пыткой. В какие-то дни было идеальное освещение, идеальный ветер и, похоже, идеальный снег, на котором они стояли, но мне оставалось только стоять и смотреть. Много раз я думал слезть со скалы и отправиться вперед по льду, но в глубине души понимал, что не стоит этого делать. Как бы сильно я ни хотел оказаться среди них с камерой, игра не стоила свеч.

Оставалось всего семнадцать дней до того, как солнце исчезнет за горизонтом более чем на два месяца, и давление стало невыносимым. Время шло, а я так и не решился ступить на океанский лед. Мы с Уиллом и Штефаном повторили все уроки обращения с веревками, которые прошли за год до того, чтобы вспомнить все о случаях возможного падения под лед. Уилл провел дополнительные исследования и списался по электронной почте с учеными из Арктики, которые как раз занимались проблемой хождения по новому морскому льду. Мы отчаянно стремились получить хоть какой-то совет по поводу того, что делать дальше.

Прошло больше двух недель с того момента, как птицы стали возвращаться, и еще больше с той поры, как началось образование нового ледяного покрова, но, поскольку мы все еще не имели никакого опыта в обращении с морским льдом, мы не решались на ответственный шаг. В ходе конференц-звонков с немецкими специалистами те продолжали советовать нам подождать. Нам приходилось делать то, что говорили эксперты, то есть проявлять терпение – а это всегда получалось у меня плохо. Я начал паниковать. Что я пропускаю? Я знал, что время на нашей стороне, ведь мы будем в Антарктиде еще почти год, но я понимал также, что особенности поведения меняются. У императорских пингвинов уже было две недели на то, чтобы найти партнера и начать ухаживания, а поскольку все птицы уже добрались, то я стал подозревать, что все уже нашли себе пару. Мысль о том, что я пропустил эти ключевые моменты брачного поведения пингвинов, не могла не устрашать.

С каждым днем солнце находилось над горизонтом все меньше времени. При ясном небе удлинялись тени, погодные условия и температура стали существенно ухудшаться. Сильные ветра стали намного чаще донимать станцию Ноймайер, усилились и бури. В какой-то момент я обнаружил, что каждый вечер вписываю в дневник одну и ту же фразу: «День на станции – буря».

Чтобы скоротать время в такие дни на станции, я взял с собой из дома несколько проектов, которые собирался доделать: например, я хотел отредактировать короткий фильм из материала, который отснял во время медового месяца с Бекки. На жестком диске у меня было полно клипов, которые я снимал, пока мы катались на велосипедах, ныряли с аквалангом, стояли на вершине водопадов и в корзине воздушного шара. Все это я привез в Антарктиду, чтобы собрать из них что-то осмысленное. С медового месяца прошло уже более девяти месяцев, и хотя я как-то обещал ей, что сделаю фильм на основе наших впечатлений, но твердо о своих намерениях не говорил. Фильм послужил бы отличным подарком к первой годовщине нашей свадьбы в июле, так что каждый вечер я просиживал за горой отснятого материала. С момента съемок я не видел этих клипов, и теперь они пробудили во мне множество теплых воспоминаний. Бекки меж тем оставалось меньше месяца для родов, и хотя мы разговаривали каждый вечер, но когда я видел наши совместные записи, то еще больше понимал, как хорошо нам было вместе, как сильно я ее люблю и по ней скучаю. Я не видел ее уже почти четыре месяца, и просмотр наших видеозаписей отлично отвлекал от антарктических бурь и боязни пропустить ключевые для фильма о пингвинах события.

3. Начало династии

Несколько недель я наблюдал за колонией с расстояния больше полукилометра: я был прикован к верхушке ледяной скалы и расстраивался из-за того, что не могу подобраться ближе и понять, что императорские пингвины собираются делать дальше. К этому времени пингвины уже больше месяца как вернулись, и каждый день шум, который доносился из их колонии, доказывал: у них происходит что-то важное. Хотя морской лед установился еще до того, как пришли пингвины, все еще существовал значительный риск того, что моего веса он не выдержит. Падение в ледяные воды стало бы катастрофой, которую мы никак не могли допустить. Я очень хотел подобраться поближе, но просто не мог. Я сердился и возмущался: зачем мы выбрали такую колонию, которая значительную часть года попросту недоступна? Я понимал, что нам просто не повезло с ледовыми условиями, но не мог перестать задаваться вопросами в расстройстве из-за того, что уникальные и необычные съемки были близки к срыву.

– Зачем мы поехали на другой конец Земли и пошли на такие жертвы, чтобы теперь смотреть на пингвинов с такого большого расстояния? – раздраженно спрашивал я Уилла, как будто это он решил снимать колонию пингвинов именно в заливе Атка.

Все обучение, многомесячные медицинские освидетельствования и напряженная подготовка, казалось, пошли насмарку. Я писал Майлсу жизнеутверждающие электронные письма, подчеркивая, насколько я терпелив и что беспокоиться не о чем, но в глубине души мне казалось, что ситуация близка к отчаянию. Майлс постоянно отвечал: «Ты можешь делать только то, что можешь». Он понимал положение дел и, уверен, нервничал не меньше меня, но не давал своему состоянию прорваться наружу. Мы почти не продвинулись в работе над фильмом, сделав лишь несколько кадров птиц, двигавшихся где-то в отдалении по новому льду, и я был в ужасе от того, что пропускаю важные ритуалы пингвинов, с которых вообще-то хотел начать фильм.

Бекки приняла на себя удар моего возмущения в телефонном разговоре, хотя в тот момент ей оставалось всего две недели до предполагаемой даты родов и это было последнее, что она хотела бы услышать.

– То есть на самом деле ты мог бы быть сейчас со мной? – спросила она.

Сейчас я понимаю, что дела обстояли не настолько ужасно, как я ей описывал, но я слишком дал волю своему разочарованию из-за того, что боялся не справиться с задачей еще до начала ее выполнения. Напряжение продолжало нарастать; ради этого путешествия я все поставил на карту и готов был на все, чтобы добиться успеха, но пока не получалось.

Хотя немецкие власти все еще не давали нам разрешения спуститься на лед и попытаться по океану добраться до колонии пингвинов, Уилл, Штефан и я начали готовиться к тому, чтобы сразу же предпринять эту попытку, как только получим добро.

Среди обязательного оборудования, которое мы по требованиям безопасности всегда возили с собой, был большой зеленый алюминиевый ящик, привинченный к задней части деревянных саней, которые мы везли на буксире. На всех его гранях большими белыми буквами было написано предназначение его содержимого: СПАСЕНИЕ В ГОРАХ. Он был укреплен четырьмя алюминиевыми прутьями, двумя деревянными планками и четырьмя тяжелыми стальными болтами. Летом мы брали оттуда канаты и крепления, когда вели съемки у самой кромки ледового утеса, но после этого, к счастью, у нас не было повода заглядывать в ящик. Внутри были еще ледобуры, кошки, спасательный канат, лавинный зонд (стержень наподобие опорной стойки палатки для поиска полостей в снегу) и толстые одеяла в пластиковых пакетах. Все, что могло понадобиться для спасения, было под рукой. В одном ящике было достаточно оборудования для нас троих, и хотя я был уверен, что нам никогда не пригодятся эти вещи, их наличие просто успокаивало.

Оставалась всего пара недель до наступления полярной ночи, и я чувствовал, что за это время нужно было успеть сделать кучу работы. Пингвины уже давно вернулись, чтобы начать свой сезон размножения, и я очень беспокоился, что пропускаю их ключевые ритуалы ухаживания из-за того, что не могу приблизиться. С большого расстояния я не мог точно сказать, чем они занимаются, и не понимал, на какой стадии процесса они находятся. Полоска океана между морским льдом и подножием нашей ледяной скалы замерзла последней, но температуры уже давно упали ниже минус 20 градусов, так что лед уже должен был окрепнуть. Хотя новый лед у подножия утеса занесло мягким снегом, мы решили попытаться спуститься вниз, чтобы оказаться на одном уровне с пингвинами. Нам не разрешили пытаться пройти по морю, но ничего не говорилось о запрете на спуск к подножию скалы, тем более со страховочными тросами. Так я не подбирался ближе к птицам, но по крайней мере получал новый угол обзора, поэтому это был шаг в нужном направлении.

Мы позаимствовали в гараже длинную двухсекционную алюминиевую лестницу и надежно привязали к крышке спасательного ящика. У кромки ледяной скалы с видом на колонию пингвинов я продел ноги в огромных оранжевых снеговых ботинках в стропы своей обвязки и тщательно закрепил. Один конец веревки был надежно привязан к двум снегоходам, припаркованным рядом. Уилл и Штефан помогли мне спуститься. Ледяная скала рядом с пингвинами была всего метров пять в высоту, в то время как скала на Северном пирсе имела в высоту от двадцати до тридцати метров. В некоторых местах, где волны за лето разбили основание утеса, можно было спуститься не по вертикальной стене, а по пологому пандусу.

Спускаясь, я потерял из виду своих приятелей сразу, как только моя голова исчезла за языком шельфа. Прямо подо мной громоздились огромные куски льда, которые как будто сгрузили вниз с самосвала: они были настолько прямоугольными, что это казалось противоестественным. Приливы и отливы, которые прежде мешали замерзнуть морю у подножия скалы, обкатали здешние глыбы льда до размера небольших столов.

– Я внизу! – закричал я остальным. Мои ботинки провалились в снег толщиной несколько дюймов, и подошвы приземлились на неровный, но твердый лед. Я немного ослабил веревку и начал карабкаться по огромным глыбам, чтобы выйти на морской лед, который выглядел более ровным. Темная масса колонии пингвинов передо мной теперь казалась куда более близкой и шумной, и хотя я не продвинулся дальше, но внезапно стало казаться, что до нее рукой подать. Уилл и Штефан спустили мне лестницу, я установил ее в снегу и влез на нее, предварительно закрепив ножки ледобуром. Хотя у меня и был страховочный трос, по сути я впервые в жизни стоял на морском льду. Он казался надежным, и я больше всего на свете хотел отстегнуть страховку и отправиться далее. Параллельно шельфу шла трещина метровой ширины, но внутри нее, похоже, тоже был лед, а не вода. Температура была настолько низкой, что все, казалось, уже заморозилось. Я приблизился к птицам всего метров на десять, но чувствовал, что достиг настоящего прогресса: это имело большое психологическое значение.

Хотя никто из нас прежде не имел дела с только что замерзшим океаном, я успел многое узнать о проблемах и рисках после нескольких месяцев съемок на шельфе. На вечернем совещании с доктором Тимом, начальником станции, мы размышляли о том, что нужно добиться официального разрешения на выход на морской лед. Я считал, что можно достаточно безопасно при помощи лестницы добираться до нового, более низкого наблюдательного пункта.

Мы пришли к совместному решению: в ожидании формального разрешения, которое должно было исходить от немецких властей, я мог спускаться вниз и снимать от подножия ледяной скалы, будучи привязанным к шельфу. Вторым условием было то, что я должен был спускаться в одиночку.

Сам я совершенно не боялся провалиться под лед. В конце концов, он легко выдерживал многотонную колонию императорских пингвинов. Хотя летом я видел залив свободным ото льда, сейчас вся вода скрылась и я утратил чувство потенциальной опасности. Как будто бы океан перестал быть собой: с глаз долой – из сердца вон. Я совершенно не боялся.

Меня беспокоило лишь то, что делают пингвины. Я знал, что у меня только одна возможность заснять ритуалы брачного ухаживания, и каждый потраченный впустую день делал мои шансы все ниже и ниже.

Каждый следующий день я обвязывался веревкой и спускался по лестнице, проходя все дальше и дальше по морскому льду. Веревка имела 50 метров в длину, и, хотя я все еще не имел официального разрешения на выход на морской лед, эта система работала, ведь меня страховали снегоходы, стоявшие на куда более стабильном шельфе.

15 апреля началось рано. В 6 утра я проснулся от громкого стука в дверь. Солнце должно было взойти еще только через пару часов, и я решил было, что стук мне снится, но у двери стоял Уилл. Он был полуодет и все еще щурился из-за неожиданно включившегося в темноте яркого света. Бекки не сумела дозвониться мне и позвонила Уиллу, чтобы он до меня дошел. Вместо того чтобы воткнуть кабель в телефон в моей комнате, что позволило бы Бекки мне дозвониться, я весьма некстати вставил его в ноутбук, чтобы за ночь скачать по сети следующую серию сериала BBC «Дорожная полиция» (Traffi c Cops) и посмотреть ее во время следующей бури. Рожать она должна была еще через четыре дня, и я понятия не имел, как быстро может измениться ситуация. Я совершенно не ожидал звонка с информацией о том, что начались схватки. Когда Уилл протянул мне телефон, мы с Бекки поговорили и остановились на том, что мне лучше не менять планы. Я все равно ничего не мог сделать, кроме как нервно ждать нового звонка.

В то же утро я снова вышел на морской лед, стараясь не думать о том, что происходило дома. Я оглянулся и заметил, что страховочный трос, прикрепленный к моей обвязке, дотянулся до предела. Я завязал его так, чтобы дойти как можно дальше. Одной рукой я держал камеру, а другой – маленькую треногу, с которой можно было снимать очень близко к поверхности льда.

Рядом с большой новой трещиной, образовавшейся на определенном расстоянии от меня, сладко спал огромный серый пятнистый тюлень Уэдделла. Это был единственный вид животных, кроме пингвинов, которых Штефан видел в свой прошлый приезд; он был уверен, что и в этот раз тюлени непременно попадутся.

Размножение тюленей Уэдделла происходит южнее, чем у всех остальных млекопитающих. Как и пингвины, они способны выносить самые ужасные погодные условия. Однако своими зубами они постоянно подгрызают края открытых участков воды, чтобы те не замерзли. Весь год они проводят на льду, и существует вполне реальная возможность попасть в ледовую ловушку – как в воде, так и сверху. Они питаются рыбой и морскими ракообразными, а пингвинам не угрожают. Я отчаянно хотел подобраться к какому-нибудь тюленю. Они издавали слабые звуки, не похожие ни на что из того, что я слышал ранее. Больше всего это напоминало электронные звуки подключения старого модема к Интернету по телефонной линии. Поскольку они общаются таким образом под водой, а не на воздухе, сначала мне было трудно что-то расслышать. У тюленя уголки рта были подняты вверх; казалось, что он улыбается. Он высоко высунул голову из снега, усы подергивались на ветру. Иногда он прекращал издавать свои странные, якобы компьютерные звуки и начинал чесать свое покрытое толстым мехом тело коготками, которые располагаются у тюленей на ластах.

Тюлень был гигантский – больше трех метров в длину, по сравнению с ним я казался маленьким и уязвимым, но он едва ли вообще когда-то видел человека и потому не встревожился из-за моего присутствия.

За тюленем я заметил небольшую группу пингвинов, которые отбились от основной колонии, а теперь им преградила путь трещина. Мы уже видели, как они радостно съезжают вниз по гладкому льду на животах, используя крылья для удержания равновесия, а ноги – как мотор. Теперь на их пути встали ледяные торосы – должно быть, это стало для них шоком. Птицы быстро вскочили на ноги, опираясь на острые клювы, чтобы скорее обрести вертикальное положение. Они отошли от трещины, одновременно оценивая ее надежность. Мне было очевидно, что они понимали возможную опасность, их реакция и некоторая паника меня насмешили. Все птицы ходили взад-вперед вдоль разлома, прикидывая, как бы через него перебраться; тем временем с заинтересованным видом подходили и другие пингвины. Меж тем тюлень Уэдделла даже не пошевелился при виде множества птиц, расхаживающих всего в нескольких метрах.

Внезапно один пингвин заметил удачный маршрут. Он наклонился вперед над разломом и, опираясь на острые когти и мощные ноги, перепрыгнул через него, неуклюже приземлившись на живот. Немедленно он устремился прочь от трещины и, соответственно, от опасности. Без заминки за ним последовали и другие пингвины. Образовав плотную очередь, они нетерпеливо ждали своего часа, чтобы перепрыгнуть трещины. Одному за другим это удавалось. Мне казалось, что трещина совершенно безопасна. Она была значительной, но выглядела вполне надежной: помимо льда, ее покрывал слой снега. Из-за холодов в трещине была не вода, а ровная ледяная платформа, схватившаяся по всей длине. Однако пингвины явно считали иначе, и их разумность меня поразила. Так или иначе, они принимали серьезные меры предосторожности, и я задумался, зачем они это делали. Летом в тех местах, где императорские пингвины ныряли в воду за едой – и в полыньях, и у кромки шельфа, – поджидали морские леопарды, готовые поживиться. Возможно, именно из-за этого пингвины так беспокоились, а вовсе не боялись провалиться под лед.