Текст книги "Из глубины"

8

Говард Ашер сидел за столом в своем тесном кабинете на восьмом уровне и внимательно смотрел на компьютерный экран. Свет от плоского монитора окрашивал его седые волосы в странный, какой-то неземной голубой цвет.

Позади стоял металлический шкаф, битком набитый руководствами по эксплуатации и учебниками по океанографии и биологии моря, среди которых затесались несколько потрепанных поэтических сборников. Над шкафом висели в рамках гравюры – репродукции эскизов Пиранези[3]3
  Пиранези Джованни Баттиста (1720–1778) – итальянский археолог, архитектор и художник-график, мастер архитектурных пейзажей.


[Закрыть], взятых из «Видов Рима».

В другом шкафу, поменьше, со стеклянными дверцами, хранилось собрание морских редкостей: окаменелая латимерия, щербатый гандшпуг[4]4
  Гандшпуг – деревянный или железный рычаг, используемый при подъеме или передвижении тяжестей.


[Закрыть] со старого клипера, зуб плащеносной акулы, ведущей исключительно отшельнический образ жизни.

Ни крошечный размер кабинета, ни эклектичные коллекции никак не могли служить свидетельством того, что владелец занимал пост руководителя отдела научных исследований Национальной океанографической службы.

Сквозь закрытую дверь послышался тихий звук приближающихся шагов. В стеклянном окошечке двери появилось лицо. Обернувшись, Ашер узнал рыжие волосы и веснушчатые скулы Пола Истона, одного из морских геологов, занятых в проекте.

Ашер повернулся на стуле, потянулся и открыл дверь:

– Пол! Рад тебя видеть.

Истон вошел, закрыл за собой дверь.

– Надеюсь, что зашел к вам вовремя, сэр.

– Сколько говорить тебе, Пол? Меня зовут Говард. На станции мы все называем друг друга по именам. Только не передавай адмиралу Спартану, что я тебе это сказал! – рассмеялся Ашер.

Истон, однако, смеяться не стал.

Ашер внимательно посмотрел на него. Истон, обычно озорной парень, любитель розыгрышей и совершенно неприличных стишков, сегодня хмурился, выражение молодого лица было мрачным. Даже больше – встревоженным.

Ашер махнул рукой в сторону единственного свободного стула:

– Садись, Пол, и расскажи, что тебя беспокоит.

Истон тут же сел, но по-прежнему молчал. Вместо этого он поднял руку к шее и начал осторожно ее тереть.

– Что-то случилось, сынок? – спросил Ашер.

– Не знаю, – сказал Истон. – Наверное.

Он все еще потирал шею. Каждому, кто работал в секретной зоне станции, был вживлен микрочип. Целая система сканеров следила за передвижениями сотрудников и передавала информацию на центральный компьютер. Ашер знал, что у некоторых людей появляется легкая аллергия на имплантацию.

– Вулканизм, – вдруг сказал Истон.

– Вулканизм?

– На месте раскопок. Я работал с образцами базальта со дна, чтобы установить дату события.

Ашер кивнул, подбадривая его.

– Знаете, как это бывает. – Истон, похоже, начал нервничать, а может быть, приготовился защищаться. – Подводные течения в этой зоне очень сильные, и все осадки на дне смешаны в кучу.

– Это термин такой? – попытался пошутить Ашер.

Истон его шутки не заметил.

– Там нет отдельных слоев, стратификацию не сделаешь. Пробы, взятые из верхних отложений, совершенно бесполезны. Визуальное наблюдение тоже не помогает провести правильную датировку. Здесь не то что на поверхности земли – нет ни выветривания, ни эрозии. И я попытался определить возраст базальтовых образований путем перекрестного сравнения с образцами из нашей геологической базы данных. Но не мог найти подходящей пары. Тогда я решил определить возраст проб по следам радиоактивных изотопов в базальте.

– Продолжай.

– Ну… – Кажется, Истон нервничал все сильнее. – Вы знаете, как мы обычно делаем грубую оценку времени события. Дело в том, что… – Он запнулся и начал по-другому: – Для тестов я принял те же допущения. А перемагничивание не проверял.

Ашер понял, почему Истон так взволнован. Он сделал непозволительную для ученого ошибку – принял допущение и пропустил базовый тест, который должен был провести. Ашер немного успокоился. Неприятно, болезненно, но в настоящих условиях вряд ли эта промашка сильно испортит дело.

Время изобразить строгого отца семейства.

– Хорошо, что ты сказал мне, Пол. Всегда неприятно, когда мы понимаем, что нарушили научную методику. И чем глупее ошибка, тем хуже мы себя чувствуем. Хорошо, что никаких важных результатов ты не испортил. Что я тебе скажу? Это плохо, но не смертельно.

Но Истон был по-прежнему встревожен.

– Нет, доктор Ашер. Вы не поняли. Видите ли, сегодня я провел этот тест. Я положил пробы в размагничивающую катушку, замерил магнитное поле. Так вот, перемагничивания в образце не наблюдалось.

Ашер приподнялся на стуле. Потом медленно сел, стараясь не выдать своего удивления.

– Что ты сказал?

– Пробы. Перемагничивания не наблюдается.

Ашер облизал губы:

– Ты уверен, что образцы были положены правильно?

– Совершенно.

– И убедился, что не было аномалии, a пробы взяты качественные?

– Я проверил все. В каждом случае результаты были одинаковые.

– Но этого не может быть. Перемагничивание – безошибочный метод определения возраста минералов. – Ашер вздохнул. – Это должно означать, что катастрофа случилась даже раньше, чем мы думали. То есть было два перемагничивания вместо одного. Север на юг, а потом снова юг на север. Уверен, что изотопное исследование это подтвердит.

– Нет, сэр, – ответил Истон.

Ашер грозно посмотрел на него:

– Что значит «нет»?

– Я уже провел изотопный анализ. Распад почти не наблюдается.

– Невозможно, – ответил Ашер.

– Я провел четыре часа в радиографической лаборатории. Три раза тестировал. Вот результаты.

Истон достал из кармана лабораторного халата DVD-диск и положил его на стол перед Ашером.

Ашер бросил на него взгляд, но брать не стал.

– Значит, все наши выводы неверны. Получается, что катастрофа произошла в другое время и совсем не так давно, как мы думали. И какую дату ты можешь назвать, основываясь на своих тестах?

– Пока только приблизительную, сэр.

– И?

– Примерно шестьсот лет назад.

Ашер очень медленно прислонился к спинке кресла.

– Шестьсот лет…

И снова в крохотном кабинете воцарилось молчание.

– Надо будет взять один из роверов, – наконец сказал Ашер. – Поставить на него электронный магнитометр и несколько раз пройти участок. Сделаешь?

– Да, доктор Ашер.

– Очень хорошо.

Ашер наблюдал, как молодой геолог встает, кивает и поворачивается к двери.

– Пол… – тихо позвал он.

Молодой человек обернулся.

– Сделай это прямо сейчас. И никому не говори. Ни одной живой душе.

9

Крейн поднял голову от цифрового планшета, на котором делал заметки пластиковым пером.

– И все? – спросил он. – Просто болят ноги?

Мужчина на больничной койке кивнул. Даже одеяло не скрывало его тела – высокого, хорошо сложенного. Цвет кожи у него был нормальный, глаза смотрели ясно.

– По десятибалльной шкале – насколько сильная боль?

Пациент немного подумал:

– По-разному. Примерно шесть. Иногда сильнее.

«Нефибрильная миалгия» – записал Крейн на планшете. Казалось невозможным – нет, это и было невозможно, – что два дня назад этот человек перенес микроинсульт. Он был слишком молод, кроме того, ни одно исследование ничего не показало. Отмечались только начальные жалобы – частичный паралич, неразборчивая речь.

– Благодарю, – произнес Крейн, закрывая планшет. – Я навещу вас, если будут еще вопросы.

И он отошел от кровати.

Хотя медицинское отделение на станции именовалось «пунктом», однако оно могло похвастать оборудованием, какому позавидовал бы любой госпиталь средней руки. Кроме сектора первой помощи, хирургических операционных и двух десятков палат имелись многочисленные отсеки для специального оборудования – от рентгенологического до кардиологического. Был и отдельный комплекс, где размещались рабочие помещения персонала и комнаты для совещаний. Там Крейн и получил небольшой, но хорошо оборудованный кабинетик, к которому примыкала лаборатория.

Среди новых пациентов, о которых говорила доктор Бишоп, только трое чувствовали себя настолько плохо, что их нужно было госпитализировать. Крейн уже побеседовал с двумя больными – сорокадвухлетним мужчиной, страдавшим рвотой и поносом, и вот этим, предполагаемой жертвой инсульта, и выяснилось, что ни один ни другой больше не нуждаются в стационарном лечении. Нет сомнения, доктор Бишоп просто держала их под наблюдением.

Крейн повернулся и кивнул Бишоп, стоявшей поодаль.

– Никаких признаков ишемического приступа, – сказал он, когда врачи вышли в коридор.

– Кроме начального состояния.

– Говорите, сами его наблюдали?

– Да. И все признаки ишемии были налицо.

Крейн помолчал. Пока он осматривал этих двоих пациентов, Бишоп говорила мало, но враждебность по-прежнему ощущалась. Ей бы не понравилось, если бы ее диагноз подвергли сомнению. Придется быть максимально тактичным.

– Самые разные состояния могут давать сходные симптомы… – начал он осторожно.

– Я проходила интернатуру в кардиологическом отделении и повидала немало больных с ишемией. Поэтому ни с чем ее не спутаю.

Крейн вздохнул. Недружелюбие Бишоп стало утомлять. Конечно, никому не понравится, когда вмешиваются в его работу, и, наверное, Мишель считает, что Крейн вторгся на ее территорию. Но дело в том, что медики на станции провели только самые поверхностные исследования, рассматривая каждую жалобу отдельно. Крейн был убежден, что если бы они копнули глубже, изучив проблему в комплексе, то смогли бы выявить нечто общее. И вопреки всему, что рассказала ему Бишоп, он по-прежнему считал, что все случаи так или иначе связаны с кессонной болезнью.

– Вы мне так и не ответили, – сказал он. – Здесь ведь есть гипербарическая камера?

Она кивнула.

– Я бы хотел поместить этого человека туда. Посмотрим, может быть, понижение давления и чистый кислород облегчат боли в конечностях.

– Но…

– Доктор Бишоп, Ашер сказал мне, что для обеспечения высокого давления здесь, на станции, используется секретная технология, пока не слишком опробованная в полевых условиях. Может быть, всему виной кессонка.

Бишоп не ответила. Она нахмурилась и отвернулась.

Крейн начал терять терпение.

– Поговорите с Ашером, если вам не нравится, – сказал он жестко. – Он пригласил меня, чтобы я высказал свое мнение. Этого больного надо определить в декомпрессионную камеру. – Он помолчал, давая ей время подумать над его словами. – А теперь навестим пациента номер три.

Самый интересный случай он приберег напоследок – под номером три значилась женщина, которая жаловалась на онемение и слабость мышц обеих рук и лица. Когда они вошли, она не спала. Ее кровать была окружена приборами контрольной аппаратуры самого последнего поколения, которые издавали негромкие сигналы. Крейн сразу почувствовал, что здесь атмосфера другая. Он заметил и отчаяние в светло-карих глазах, и напряженное от беспокойства, исхудавшее тело. Даже не прибегая к диагностике, он мог сказать, что случай серьезный.

Крейн открыл планшет, и жидкокристаллический экран ожил. Автоматически появилась анкета истории болезни. «Наверное, подключен к датчику ближней локации», – подумал Крейн.

Общие сведения были таковы:

Имя: Филипс, Мэри И.

Пол: Ж

Возраст: 36

Жалобы: Двусторонняя мышечная слабость /онемение рук и лица.

Подняв взгляд от планшета, Крейн увидел, что в комнате появился морской офицер. Высокий худой человек, светлые глаза которого были посажены слишком близко к носу, причем правый глаз немного косил. На рукаве моряка были нашивки коммандера, а золотая эмблема на левом уголке воротника указывала, что он принадлежит к службе разведки. Вытянув руки по бокам, мужчина прислонился к косяку двери и не смотрел ни на Бишоп, ни на Крейна.

Врач повернулся к больной, решив не обращать внимания на вновь прибывшего.

– Мэри Филипс? – спросил он, автоматически переходя на тот спокойный тон, каким давным-давно научился разговаривать с пациентами.

Женщина кивнула.

– Я не отниму у вас много времени, – сказал он улыбаясь. – Мы пришли, чтобы помочь вам скорей поправиться.

Пациентка тоже ответила улыбкой – едва заметным подергиванием губ.

– Вы по-прежнему ощущаете онемение лица и рук?

Мэри снова кивнула, моргнула и промокнула глаза салфеткой. Крейн увидел, что, когда она моргает, веки смыкаются не полностью.

– В какой момент вы впервые это почувствовали? – спросил он.

– Дней десять назад. – Женщина говорила с акцентом уроженки Среднего Запада. – Нет, недели две. Сначала ощущение было такое слабое, что я не обратила внимания.

– Вы были на работе или отдыхали, когда заметили это впервые?

– На работе.

Крейн взглянул на планшет:

– Здесь не указано, чем вы занимаетесь.

За нее ответил офицер у двери:

– Потому что, доктор, это не имеет большого значения.

Крейн повернулся к нему:

– Кто вы?

– Коммандер Королис. – У мужчины был низкий, тихий, какой-то вязкий голос.

– Так вот, коммандер, думаю, что место ее работы имеет большое значение.

– Почему? – спросил Королис.

Крейн посмотрел на пациентку. Она ответила ему тревожным взглядом. Доктор подумал, что не стоит больше беспокоить женщину. Он показал в сторону холла, жестом приглашая коммандера Королиса выйти.

– Мы проводим обследование, – произнес Крейн, когда они вышли и больная не могла их слышать. – Для точного диагноза важен каждый факт. Очень может быть, что на нее повлияли условия работы.

Королис покачал головой:

– Нет, не повлияли.

– Откуда вам знать?

– Вам придется мне поверить.

– Извините, мне это не нравится.

Крейн повернулся, чтобы уйти.

– Доктор Крейн, – тихо произнес Королис. – Мэри Филипс работает в закрытой зоне станции и занимается секретной работой. Вам не позволят задавать вопросы, так или иначе относящиеся к ее деятельности.

Крейн подскочил к нему.

– Вы не можете… – начал он.

И замолчал, с трудом подавляя гнев. Кем бы ни был этот Королис, он явно представляет власть. Или думает, что представляет. «К чему такая секретность, – подумал Крейн, – в научной экспедиции?»

Врач молчал, напоминая себе, что он здесь новичок и еще не знает всех правил – ни писаных, ни неписаных. Похоже, в этом бою ему не победить. Но он, черт возьми, еще поговорит об этом с Ашером.

Больше ничего не говоря, Крейн отвернулся от офицера и вошел в палату. Доктор Бишоп по-прежнему стояла у кровати, сохраняя нейтральное выражение лица.

– Извините, мисс Филипс, – сказал Крейн. – Давайте продолжим.

В течение четверти часа он провел подробный осмотр – и общего состояния, и неврологический. Постепенно доктор забыл о присутствии коммандера Королиса, потому что полностью сосредоточился на состоянии пациентки.

Случай оказался неординарный. Отмечалась двусторонняя слабость мускулов лица – как верхних, так и нижних. При проверке реакции на укол иглой выявлено значительное ухудшение тригеминальной проводимости. Сгибание шеи не ухудшилось, так же как и разгибание. Но он обратил внимание, что ощущение температуры сильно снижено и в районе шеи, и по всей верхней части тела. Также он с удивлением заметил значительную и, судя по всему, недавно начавшуюся дистрофию мускулов рук. Проверяя глубокие сухожильные рефлексы, а потом подошвенную реакцию, Крейн начал кое-что подозревать.

Каждый врач мечтает обнаружить какой-нибудь редкий или интересный прецедент – такой, о котором пишут в медицинской периодике. Но подобное случается редко. Однако, что касается Мэри Филипс, симптомы ее болезни как раз свидетельствовали о таком вот редком случае. И Крейн, который частенько засиживался допоздна, читая специальные журналы, подумал, что, может быть – всего лишь может быть, – ему посчастливилось обнаружить этот случай. «Может быть, я приехал сюда именно за этим».

Наклонившись, Крейн исследовал ее миндалины – заметно увеличенные, желтоватые, с явно выраженной дольчатостью. Очень интересно.

Поблагодарив женщину, он отошел, взял планшет и проверил анализ крови.

Белые кровяные тельца (в мм) 3100

Гематокрит (%) 34,6

Тромбоциты (на мм) 104 000

Глюкоза (мг/дл) 79

Триглицериды (мг/дл) 119

СОЭ (мм/ч) 48,21

Крейн подошел к доктору Бишоп.

– Что вы думаете? – спросил он.

– Я надеялась услышать ваше мнение, – ответила она. – Вы ведь главный специалист.

– Я не главный специалист. В первую очередь я врач и ваш коллега и надеюсь на сотрудничество.

Бишоп молча посмотрела на него. Крейн почувствовал, что опять злится, и на этот раз сильнее – злится на всю эту непонятную секретность, на торчащего тут коммандера Королиса, а особенно на упрямую Бишоп, которая не хочет ему помочь. Ну он ей покажет!

Крейн резко закрыл планшет.

– Вы проводили исследования на антитела, доктор?

Она кивнула:

– На вирусный гепатит А и С, на иммуноглобулин. Результаты отрицательные.

– Моторная проводимость?

– Нормальная двусторонняя.

– Ревматоидный фактор?

– Положительный. Восемьдесят восемь единиц на миллилитр.

Крейн помолчал. Вообще-то, это были именно те исследования, которые он собирался провести.

– В анамнезе не выявлено ни артралгии, ни анорексии, ни виброболезни, – сообщила Бишоп.

Крейн с удивлением посмотрел на нее. Неужели она тоже пришла к тому же неожиданному выводу? Не может быть!

Он решил вызвать ее на откровенность.

– Начинающаяся атрофия мышц кисти позволяет предположить сирингомиелию. Так же, как и потеря чувствительности верхней части тела.

– Но признаки ригидности нижних конечностей отсутствуют, – тут же возразила она. – Тем более что медуллярная дисфункция выражена очень слабо. Это не сирингомиелия.

Крейн еще больше удивился ее глубоким познаниям. Но долго она не продержится.

«Пора выкладывать карты на стол», – подумал он.

– А сенсорные дефекты? Невропатия? Вы заметили, какие у нее миндалины?

Бишоп по-прежнему смотрела на него ничего не выражающим взглядом:

– Да, заметила. Увеличенные, окрашенные в желтоватый цвет.

Наступило молчание.

Наконец ее лицо медленно озарилось улыбкой.

– Доктор, – сказала она, – неужели вы подозреваете танжерскую болезнь?

Крейн замер. Медленно-медленно расслабился. И понял, что не может не улыбнуться в ответ.

– Вообще-то, да, – немного застенчиво признался он.

– Танжерская болезнь… Что же получается? Половина персонала у нас на станции поражена редкими генетическими заболеваниями?

Бишоп говорила мягко, без всякого упрека. Даже улыбка, подумал Крейн, похожа на настоящую.

И вдруг, перебивая классическую музыку, зазвучала сирена – громко, частыми гудками. В коридоре вспыхнул желтый свет.

Бишоп перестала улыбаться.

– Оранжевый код, – сказала она.

– Что?

– Медицинская тревога. Скорее!

Она уже бежала к двери.

10

Бишоп остановилась у стойки регистратора и взяла рацию.

– Позовите Корбетта! – крикнула она женщине за стойкой.

Бишоп выскочила из медицинской зоны и побежала по коридору в сторону Таймс-сквер, а Крейн поспешил за ней. На бегу Бишоп набрала код на рации, настроилась на нужную волну.

– Доктор Бишоп просит указать точку, оранжевый код.

Наступила недолгая пауза, и раздался ответный сигнал:

– Точка оранжевого кода – пятый уровень, ангар ремонта роверов.

– Пятый уровень, вас поняла, – ответила Бишоп.

У одного из кафе стоял лифт с открытыми дверями; они вбежали в кабину, и Бишоп нажала самую нижнюю кнопку на панели – с цифрой 7.

И снова заговорила в рацию:

– Запрашиваю тип чрезвычайной ситуации.

– Код происшествия пять – двадцать два, – ответили ей.

– И что это? – спросил Крейн.

Бишоп взглянула на него:

– Острый психоз.

Двери лифта открылись, и вслед за Мишель Бишоп Крейн вышел в ярко освещенный зал на пересечении коридоров. Они расходились в трех направлениях, и Бишоп побежала по тому, который лежал прямо перед ними.

– А медицинское оснащение? – спросил Крейн.

– На каждом уровне есть НПП, набор первой помощи. Если надо, мы его используем.

Крейн заметил, что этот уровень кажется более тесным, чем предыдущие, которые он уже видел. Коридоры оказались уже, отсеки – меньше. Люди, которых они встречали, были одеты либо в лабораторные халаты, либо в комбинезоны инженеров. Крейн вспомнил, что здесь помещаются лаборатории и компьютерный центр. Несмотря на работавшую вентиляцию, в воздухе стоял густой запах химических веществ, озона и нагретых электронных приборов.

Они добрались до следующего перекрестка коридоров, и Бишоп свернула направо. Крейн следовал за ней. Впереди он увидел нечто неожиданное: коридор резко расширялся и упирался в черную стену. Стена была ровной и гладкой, ее поверхность нарушал только тамбур-шлюз в центре. Люк охранялся четырьмя военными полицейскими с винтовками, а пятый находился рядом, в будке поста контроля. Большое табло вверху светилось красным.

– Что это? – спросил Крейн, инстинктивно замедляя ход.

– Барьер, – ответила Бишоп.

– Что?

– Вход на закрытые уровни.

При их приближении двое полицейских преградили путь к шлюзу, держа винтовки перед грудью.

– Пропуск, мадам? – спросил один из них.

Бишоп подошла к будке. Пятый полицейский вышел и провел сканером вдоль ее шеи. Раздался громкий сигнал.

Полицейский посмотрел на небольшой индикатор в верхней части сканера:

– У вас нет допуска.

– Я Мишель Бишоп, главный врач станции. У меня есть допуск на четвертую, пятую и шестую палубы. Проверьте еще раз.

Полицейский шагнул в будку и сверился с компьютером. Через некоторое время мужчина вернулся:

– Очень хорошо. Проходите. Эскорт будет ждать вас на той стороне.

Бишоп двинулась к шлюзу. Крейн хотел пойти за ней, но охрана не пустила его. Полицейский подошел к нему со сканером и провел им вдоль шеи Крейна.

– У мужчины нет чипа, – сказал он.

Бишоп обернулась:

– Это доктор, он здесь по временному контракту.

Полицейский повернулся к Крейну:

– Вам нельзя, сэр.

– Я с доктором Бишоп, – произнес Крейн.

– Извините, сэр, – сказал мужчина более сурово. – Вам нельзя, сэр.

– Послушайте, – начал Крейн. – Там несчастный случай и…

– Пожалуйста, отойдите от барьера. – Полицейский со сканером обменялся быстрым взглядом с другими.

– Я не могу этого сделать. Я доктор и собираюсь оказать помощь, нравится вам это или нет.

Крейн шагнул вперед.

Полицейские, охранявшие барьер, тут же подняли винтовки, а тот, у которого был сканер, снял с пояса шокер.

– Отставить, Феррара! – раздался мощный голос из темной будки. – Веджман, Прайс, отставить!

Так же быстро, как заняли боевую позицию, полицейские убрали оружие и отступили. Взглянув в сторону будки, Крейн понял, что это не крохотное сооружение, а вход в большее по размерам помещение, наверное пост управления барьером. На стенах размещался десяток небольших экранов, и в полумраке мерцали бесчисленные индикаторы. Неясное движение в темноте – и в полосе света показался крепкий широкоплечий мужчина в белой адмиральской форме. У него были русые волосы с проседью и карие глаза. Он посмотрел на Крейна, потом на Бишоп и снова на Крейна.

– Я – адмирал Спартан, – сказал мужчина.

– Адмирал Спартан, – начал Крейн. – Я…

– Я знаю, кто вы. Специалист, которого пригласил Говард Ашер.

Крейн не нашел что ответить и просто промолчал.

Спартан обратился к Бишоп:

– Случай на пятом?

– Да, сэр. Ангар ремонта роверов.

– Хорошо. – Адмирал повернулся к полицейскому, которого звали Феррара. – Дайте ему разовый пропуск. Обеспечьте вооруженный эскорт и выберите безопасный путь к месту. Вы лично отвечаете, Феррара.

Полицейский четко отдал честь:

– Есть, сэр!

Спартан на секунду задержал взгляд на Крейне, потом кивнул Бишоп, повернулся и скрылся в комнате поста управления.

Феррара вошел в будку и набрал на контрольной панели какие-то команды. Красный световой сигнал над входом сменился зеленым. Лязг отпираемых тяжелых замков, свист нагнетаемого воздуха – и вот шлюз открылся. Феррара что-то сказал в микрофон у себя на пульте и махнул рукой Бишоп и Крейну – можно входить.

За дверью оказалось помещение площадью примерно двенадцать квадратных футов. Там, стоя по стойке смирно, их ожидали двое полицейских. Стены неопределенного цвета были абсолютно голыми, а из оборудования имелась только небольшая панель рядом с одним из охранников. Крейн заметил, что на панели установлен лишь сканер, считывающий отпечаток ладони, да покрытая мягким пластиком ручка.

Дверь шлюза закрылась за ними с глухим звуком. Полицейский прижал одну ладонь к сканеру, а другую положил на рукоятку. Сканер засветился красным. Полицейский повернул рычаг по часовой стрелке. У Крейна свело живот – они начали движение вниз. Помещение оказалось лифтом.

Мысли Крейна вернулись к адмиралу Спартану. За время своей службы он повидал достаточно высших офицеров, и все они вели себя одинаково, зная, что их приказы выполняются немедленно и обсуждению не подлежат. Но даже во время их недолгой встречи Крейн понял, что адмирал Спартан отличается от прочих. В нем чувствовалась бездна хладнокровия, необычная даже для адмирала. Крейн подумал о том, почему адмирал так на него посмотрел. Было нечто непроницаемое во взгляде темных глаз, что не давало предсказать следующий шаг Спартана.

Лифт плавно остановился. Дожидаясь, когда откроются двери, Крейн взглянул на часы. «Есть у них НПП или нет, но помоги нам, Боже, если там сердечный приступ», – подумал он. Все эти меры безопасности, минуты, потраченные на сканирования и проверки, могут стоить человеку жизни.

Опять раздался глухой шум, лязг отпираемых запоров. Шлюз открыли снаружи – там их встречала еще одна группа вооруженных военных полицейских.

– Доктор Бишоп? – спросил один из них. – Доктор Крейн?

– Да, это мы.

– Мы проводим вас в ремонтный ангар. Прошу следовать за мной.

Они быстро зашагали – двое солдат впереди и двое за ними. Феррара, приставленный адмиралом Спартаном, шел далеко позади. В обычных условиях Крейна разозлило бы такое обращение, но сейчас он был чуть ли не рад. «Острый психоз», – сказала Бишоп. Это означает, что человек полностью дезориентирован, может быть, в бреду, даже агрессивен. В таких обстоятельствах стараешься быть спокойным и уверенным, стремишься установить контакт. Но если пациент вышел из-под контроля, то самая важная задача – показать численное преимущество.

Они прошли несколько коридоров. Лаборатории и исследовательские отделения, мелькая, сменяли друг друга; так называемая зона ограниченного доступа на первый взгляд почти не отличалась от верхних уровней станции. По дороге им попадались люди; они группами по двое-трое бежали навстречу. И впереди Крейн уже услышал звуки, от которых во рту у него пересохло, а в жилах застыла кровь: где-то громко кричал человек.

Они нырнули в люк, и внезапно Крейн оказался в огромном помещении, чем-то напоминавшем пещеру. Он глупо заморгал, уже отвыкнув от больших пространств. Это была техническая станция и ремонтная зона подводных роботов, роверов, как назвала их Бишоп.

Здесь крики были гораздо громче – прерывистые, завывающие. Неподалеку группками стояли рабочие с побледневшими лицами, их оттесняла военная полиция. Дальше дорогу загораживали моряки и еще одна группа военных полицейских. Несколько человек говорили по рациям, другие смотрели вперед, в отсек с оборудованием у дальней стены. Оттуда и раздавались крики.

Вперед шагнула Бишоп, за которой следовали Крейн и четверо полицейских. Увидев, что они подходят, один из моряков пошел им навстречу.

– Доктор Бишоп, – произнес он в паузах между криками. – Я лейтенант Трэверс. Старший по званию офицер на месте происшествия.

– Расскажите, в чем дело, лейтенант, – попросил Крейн.

Трэверс посмотрел на него и перевел взгляд на Бишоп. Она едва заметно кивнула.

– Это Конрад Уайт, – сказал офицер. – Механик первого класса.

– А что с ним случилось? – спросил Крейн.

– Никто точно не знает. Говорят, последние два дня Уайт был какой-то мрачный, унылый, не похожий на себя. А потом, почти перед самым окончанием смены, он вдруг сорвался.

– Сорвался, – повторила Бишоп.

– Стал выкрикивать какие-то безумные слова.

Крейн взглянул за полицейское оцепление – туда, откуда раздавались вопли.

– Он агрессивен? Бредит?

– Да, бредит. Но не агрессивен. Кажется, он скорее… скорее в отчаянии, вот что. Говорит, что хочет умереть.

– Продолжайте, – попросил Крейн.

– Люди подошли к нему. Попытались его успокоить, помочь. И тогда он схватил одного их них.

Брови Крейна взлетели вверх. «Черт. Это плохо».

Девяносто девять процентов попыток самоубийства предпринимается, чтобы привлечь к себе внимание, в надежде, что кто-то поможет. Люди наносят себе травмы только для того, чтобы произвести впечатление на окружающих. Но когда появляется заложник, ситуация в корне меняется.

– Это не все, – тихо продолжал Трэверс. – Он взял брикет взрывчатки и детонатор.

– Что?

Офицер мрачно кивнул.

Рация лейтенанта пискнула, и он поднес ее к губам.

– Трэверс, – ответил он и выслушал, что говорят ему. – Хорошо. Ждите моего сигнала.

– О чем это вы? – спросила Бишоп.

Трэверс кивнул в сторону боковой стены, откуда на ангар смотрело затемненное окно поста управления.

– Там у нас снайпер, он пытается поймать цель.

– Нет! – вскрикнул Крейн и набрал в грудь воздуха. – Нет. Сначала я хочу с ним поговорить.

Трэверс нахмурился.

– Зачем вы пригласили нас сюда? – спросил Крейн. – Разве не для того, чтобы решить все мирным путем?

– После того как мы вас вызвали, он пришел в еще большее возбуждение. Когда мы объявляли тревогу, то еще не знали о взрывчатке.

– Ваш снайпер наготове? – настаивал Крейн.

Офицер ответил после паузы:

– Нет еще.

– Тогда у вас вообще нет повода не пускать меня.

Трэверс все еще колебался.

– Хорошо. Но если он станет угрожать жизни заложника или попытается взвести детонатор, придется его нейтрализовать.

Крейн кивнул Бишоп и медленно подошел к оцеплению. Аккуратно прошел через него. И остановился.

Футах в двадцати, в тени перегородки отсека, стоял мужчина в оранжевом комбинезоне механика. Его покрасневшие глаза слезились, по подбородку текла слюна и кровь. Комбинезон был в пятнах рвоты. «Отравление?» – как-то отстраненно подумал Крейн. Но человек не выказывал ни признаков боли в животе, ни паралича, ни других типичных симптомов.

Перед собой механик держал женщину лет тридцати, небольшого роста, со спутанными светлыми волосами, одетую в такой же комбинезон. Мужчина обхватил рукой ее шею, и подбородок женщины, прижатый локтем Уайта, был задран кверху под неестественным углом. Женщина плотно сжимала губы и смотрела широко раскрытыми от ужаса глазами. В ее шейную вену упиралась длинная тонкая отвертка.

В другой руке Уайт держал брикет пластиковой взрывчатки и невзведенный детонатор.

Крик здесь звучал особенно громко, прерываясь только тогда, когда Уайт делал резкий булькающий вдох. Крейн понял, что в таком шуме сосредоточиться тяжело.

«Уговаривайте его, – гласили правила. – Успокойте его, потом лишите возможности двигаться». Легко сказать. Крейн однажды говорил с прыгуном-самоубийцей, стоя на растяжке моста Джорджа Вашингтона. Разговаривал с людьми, приставившими пистолет к своему виску или засунувшими ствол ружья себе в рот. Но беседовать с человеком, у которого в руках заряд пластита на десять гранат, ему еще не доводилось.