Текст книги "Луна предателя"

Глава 3. Призраки прошлого просыпаются

Тонкий полумесяц уже сиял в вечернем небе, когда Серегил вернулся домой. Солдаты Беки разбили лагерь на поляне и готовили ужин на кострах. Серегил огляделся, гадая, какую декурию она взяла с собой, и высматривая знакомые лица; к собственному удивлению, он почти никого не узнал.

– Ты ведь Никидес? – обратился он к высокому воину у одного из костров.

– Благородный Серегил! Как приятно снова тебя видеть! – воскликнул тот, пожимая руку ауренфэйе.

– Ты все еще служишь в декурии сержанта Рилина?

– Я здесь, господин! – окликнул его сержант, появившийся из небольшой палатки, разбитой на лужайке.

– Кто-нибудь может мне объяснить, что за заварушка затевается?

Рилин пожал плечами.

– Мы делаем то, что нам прикажут, господин. Я знаю только, что отсюда мы направимся снова на юг, к Цирне, где встретимся с остальной частью турмы. Капитан ждет тебя в доме. Позволь сказать тебе, что ей чертовски не терпится отправиться в путь.

– Так я и понял, сержант. Что ж, отдыхайте, пока есть такая возможность.

Алек сидел с Бекой и Микамом у двери. Не обращая внимания на вопросительный взгляд Беки, Серегил бросил Алеку ощипанного гуся и отправился мыть руки в бочке с дождевой водой.

– Ужин пахнет очень аппетитно, – заметил он, подмигивая Микаму и принюхиваясь к ароматам, долетающим из открытой двери. – Вам повезло: сегодня очередь Алека заниматься готовкой, а не моя.

– Вот мне и показалось, что ты отощал, – усмехнулся Микам, направляясь с остальными в дом.

– Не похоже на твою виллу на улице Колеса, верно? – сказала Бека, оглядывая единственную комнату. Алек улыбнулся девушке.

– Можешь считать это тренировкой в аскетизме. Прошлой зимой навалило столько снега, что нам пришлось прорубить дыру в крыше, чтобы выбраться из дому наружу. И все равно это жилище много лучше некоторых мест, где нам случалось жить.

Действительно, дом совсем не походил на уютные комнаты, которые Серегил и Алек занимали в «Петухе», или на элегантную виллу Серегила в аристократическом квартале Римини. Сколоченная из досок низкая кровать занимала почти четверть комнаты; рядом с ней стоял шаткий стол, а стульями служили ящики и скамейки. На полках, крючках и в кривобоком шкафу хранилось немногочисленное имущество. Два маленьких оконца во избежание сквозняков были затянуты промасленным пергаментом, а на крюке над углями в сложенном из нетесаного камня очаге посвистывал чайник.

– Я заглянул на улицу Колеса с месяц назад, – сказал Микам, когда все расселись вокруг стола. – Старый Рансер прихварывает, но все равно поддерживает все в таком же порядке, как было при тебе. Ему теперь помогает присматривать за домом внук.

Серегил недовольно поморщился, догадавшись, что Микам вложил в эти слова скрытый смысл. Вилла была последним его владением в Римини, больше ничто не связывало его со столицей. Как и Триис, старый Рансер хранил секреты своего хозяина и покрывал его чудачества, так что Серегил имел возможность появляться на улице Колеса или исчезать, не вызывая подозрений.

– И что же он говорит о том, где я был все это время?

– По его словам, ты в Айвиуэлле, помогаешь Алеку управлять поместьем и поставляешь лошадей для скаланской армии, – ответил Микам, подмигивая юноше. Айвиуэлл был вымышленным имением в Майсене, завещанным Алеку его столь же вымышленным отцом – провинциальным аристократом. Этот помещик будто бы поручил благородному Серегилу из Римини своего единственного сына. Все это придумали однажды вечером за бутылкой вина Серегил с Микамом, чтобы объяснить неожиданное появление Алека в столице. Поскольку и титул, и поместье были из самых мелких, никто ими не интересовался.

– А что говорят о Коте из Римини? – спросил Серегил.

Микам усмехнулся.

– Когда прошло с полгода без всяких происшествий, начали ходить слухи, что он, должно быть, умер. Ты, пожалуй, единственный ночной воришка, которого оплакивает аристократия. Как я понимаю, с твоим исчезновением интриганы лишились необходимого оружия.

Что ж, вот и еще одно основание не возвращаться. Тайные занятия Серегила в качестве Кота из Римини давали ему заработок, работа на Нисандера в качестве наблюдателя была целью жизни, а роль шалопая– аристократа служила хорошим прикрытием и той, и другой деятельности. Теперь же осталась только она, и это все более тяготило Серегила.

– Наверное, нужно было бы продать виллу, но мне не хватит духа лишить пристанища Рансера. Это ведь скорее его дом, чем мой. Напишу-ка я дарственную в пользу твоей Элсбет: пусть живет там, когда окончит обучение в храме. Она Рансера не выгонит.

Микам похлопал Серегила по руке.

– Ты добрый человек, но не понадобится ли вскоре вилла тебе самому?

Серегил опустил глаза на большую веснушчатую руку, в которой утонула его собственная, и покачал головой.

– Ты же знаешь, что этого никогда не будет.

– Как поживают все в Уотермиде? – спросил Алек. Микам откинулся на скамье и засунул руку за пояс.

– Хорошо, за исключением того, что нам не хватает вас.

– Я тоже скучаю по ним, – признался Серегил. Уотермид был для него вторым домом, а Кари и ее три дочери – второй семьей. Да и Алека все считали своим с первого же дня, как только он там появился.

– Элсбет все еще в Римини. Она подхватила заразу, когда прошлой зимой началась эпидемия, но выкарабкалась, – продолжал Микам. – Ей нравится жизнь в храме, она подумывает о посвящении. Кари нелегко ухаживать за двумя малышами, но Иллия теперь уже достаточно большая, чтобы помогать матери. И это очень кстати: как только Герин научился ходить, он стал во всем подражать сводному брату, а Лутас – озорник, каких поискать. Кари однажды поймала их на полпути к реке.

Серегил усмехнулся.

– Ну, то ли еще будет – с таким-то отцом.

Разговор продолжался, гости и хозяева обменивались новостями, словно ничего необычного в этом визите не было. Вскоре, однако, Серегил повернулся к Беке.

– Думаю, тебе стоит рассказать мне побольше. Ты говорила, что возглавляет посольство Клиа?

– Да. Турма Ургажи – ее почетный эскорт.

– Но почему Клиа? – спросил Алек. – Она ведь самая младшая.

– Будь я циником, я сказал бы, что ее поэтому не так жалко, как других,

– заметил Микам.

– Я бы в любом случае выбрал на эту роль ее или Коратана, – задумчиво сказал Серегил. – Они самые сообразительные в семействе, они показали себя в бою и держатся властно. Наверное, и Торсин включен в посольство вместе с парочкой магов?

– Благородный Торсин уже находится в Ауренене. Что же касается магов, их теперь так же не хватает в армии, как и полководцев, поэтому с Клиа едет только Теро, – ответила Бека, и Серегил заметил, что она внимательно смотрит на него – какова будет реакция?

«И не без оснований», – подумал он. Теро стал учеником Нисандера вместо Серегила, когда тот обнаружил свою непригодность к занятиям магией. Они терпеть друг друга не могли и многие годы соперничали, как ревнивые братья. И все же Теро и Серегил оказались друг у друга в долгу, когда Мардус похитил Алека и Теро: во время кошмарного путешествия пленники остались в живых только благодаря взаимной поддержке; без Теро Алеку не удалось бы бежать до того, как началась последняя битва на пустынном пленимарском берегу. Смерть Нисандера положила конец соперничеству Серегила и Теро, но все равно каждый оставался живым напоминанием другому о понесенных потерях.

Серегил с надеждой взглянул на Микама.

– Ты тоже едешь, да?

Микам пристально разглядывал гвоздь в стене.

– Меня не пригласили. Я явился сюда, только чтобы уговорить тебя отправиться с посольством. На этот раз тебе придется удовольствоваться Бекой.

– Понятно. – Серегил отодвинул тарелку. – Что ж, я дам ответ утром. Ну а теперь кто хочет сыграть в «меч и монету»? С Алеком играть неинтересно: он знает все мои уловки.

На какое-то время Серегилу удалось целиком отдаться простому удовольствию игры – удовольствию тем более драгоценному, что он понимал: это мирное мгновение быстро пролетит.

Серегил наслаждался их с Алеком долгим отшельничеством. Ему часто казалось, что он вступил в мир, в котором Алек жил до их встречи, – простой мир охоты, путешествий, тяжелой работы. Им выпало достаточно приключений, чтобы поддержать на высоте их искусство разведчиков, но в основном они занимались честным трудом.

И любили друг друга. Серегил улыбнулся, глядя в свои карты и вспоминая, сколько раз они сплетались в объятиях в бесчисленных гостиницах, у бесконечных костров под яркими звездами, на той самой постели, где теперь сидел Микам. Или на мягкой весенней траве под дубами у ручья; или на благоухающем сене золотой осенью; или в теплой воде пруда… А однажды они выбежали полуодетыми и упали в свежевыпавший снег под сияющей луной, которая не давала им спать три ночи подряд. Если подумать, вокруг было не так уж много мест, где бы страсть не кидала их в объятия друг друга. Они далеко ушли от того первого неуклюжего поцелуя, которым обменялись в Пленимаре… Что ж, Алек всегда всему быстро учился.

– Должно быть, тебе выпали хорошие карты, – сказал Микам, бросая на друга лукавый взгляд. – Не покажешь ли их нам? Сейчас твой ход.

Серегил выложил десятку, и Микам побил ее, посмеиваясь с победным видом.

Серегил наблюдал за своим старым другом со смесью грусти и нежности. Когда они впервые повстречались, Микаму было столько же лет, сколько теперь Беке; это был высокий жизнерадостный бродяга, с готовностью присоединившийся к Серегилу в его приключениях. Теперь же в густой шевелюре и усах седых волос стало больше, чем рыжих…

«Тирфэйе», зовем мы их: те, чья жизнь коротка.

Серегил смотрел на Беку, обменивающуюся шутками с Алеком, и думал о том, что увидит седину и в ее рыжих кудрях, пока его собственные волосы будут все еще темны. Увидит, конечно, если Сакор будет милостив и она не погибнет в этой войне.

Он поспешно загнал эту мысль туда же, где уже скулили другие, такие же грустные.

Две свечи сгорели до основания, прежде чем Микам бросил карты на стол и зевнул.

– Ну, по-моему, я проиграл достаточно для одного вечера. Да и проехали мы сегодня немало.

– Я бы уложил тебя здесь, – начал Серегил, – но… Микам с понимающим взглядом отмахнулся от его извинений.

– Ночь ясная, и палатки у нас удобные. Утром увидимся. Серегил смотрел в дверь, пока Бека и Микам не исчезли в одной из палаток, потом повернулся к Алеку, чувствуя, как мускулы живота сводит от отчаяния.

Алек сидел, рассеянно тасуя карты. Мерцающие отсветы огня в очаге заставляли его казаться старше, чем юноша был на самом деле.

– Ну? – сказал он мягко, но непреклонно. Серегил уселся и положил локти на стол.

– Конечно, я хочу вернуться в Ауренен. Но не таким образом. Ведь ничто не прощено.

– Расскажи мне обо всем, Серегил. На этот раз я хочу узнать все полностью.

«Все? Этого никогда не будет, тали», – грустно подумал Серегил.

Воспоминания снова нахлынули на него, как несущий грязь весенний разлив. Что же выбрать первым из этих обломков его прошлого?

– Мой отец, Корит-и-Солун, был очень влиятельным человеком, одним из самых могущественных членов лиасидра. – Серегил ощутил ноющую боль в сердце, представив себе лицо отца, худое и суровое, с глазами холодными, как осенний туман. Он не был таким, как рассказывали Серегилу старшие сестры, до смерти их матери. – Мой клан, Боктерса, один из старейших и самых уважаемых. Наш фейдаст лежит на западной границе, недалеко от земель зенгати.

– Фейд… как?

– Фейдаст. Дословно – «земли народа», отчий дом. Это территория, которой владеет каждый клан. – Серегил еще раз отчетливо повторил для Алека новое слово – это был знакомый, приятный обоим ритуал. Они так часто прибегали к нему, что сейчас не заметили ничего особенного. Только потом Серегила поразило одно обстоятельство: за те два года, что он говорил с Алеком почти исключительно на своем родном языке, из всех слов только это ни разу не было упомянуто.

– Западным кланам всегда приходилось больше сталкиваться с зенгати – отражать набеги горцев, ловить пиратов, промышляющих на побережье, – продолжал он. – Но у зенгати тоже существуют кланы, и некоторые племена миролюбивее остальных, Боктерса и другие живущие поблизости ауренфэйе много лет торгуют с ними; мой дед, Солун-и-Мерингил, стремился добиться большего и заключить с зенгати договор. Он передал эту свою мечту моему отцу, который наконец и убедил лиасидра встретиться с зенгатской делегацией и обсудить перспективы. Старейшины собрались тем летом, когда мне исполнилось двадцать два; по меркам ауренфэйе я был моложе, чем ты теперь.

Алек кивнул. Между возрастом ауренфэйе и обычным человеческим возрастом не было точного соответствия: некоторые периоды жизни длились дольше, некоторые – меньше. Будучи только наполовину ауренфэйе, Алек взрослел быстрее, чем чистокровный представитель этой расы, но прожил бы, наверное, такую же длинную жизнь.

– Многие были против союза с зенгати. Жестокие дикари с незапамятных времен грабили наши прибрежные селения, уводили жителей в рабство, жгли города. В каждом доме на южном побережье нашелся бы не один военный трофей, так что только влиянию нашего клана мой отец обязан тем, что ему удалось продвинуться так далеко.

Встреча состоялась у реки на западной границе нашего фейдаста, и по крайней мере половина кланов сделала все от них зависящее, чтобы затея провалилась. Некоторыми двигала ненависть к зенгати, другим же, вроде Вирессы или Рабази, не нравилась перспектива союза западных кланов с воинственными соседями. Их опасения, как можно судить теперь, оглядываясь назад, были не такими уж беспочвенными.

Ты помнишь, я рассказывал тебе, что у ауренфэйе нет ни царя, ни царицы? Каждый клан управляется кирнари…

– И кирнари одиннадцати главных кланов образуют совет лиасидра, который заключает союзы и решает, кто прав и кто виноват в случае распрей и кровной вражды, – закончил Алек, отбарабанив это как заученный урок.

Серегил усмехнулся: Алеку не приходилось ничего повторять дважды, особенно если дело касалось Ауренена.

– Мой отец был кирнари клана Боктерса, как и моя сестра Адриэль теперь. На ту встречу явились кирнари всех главных и многих мелких кланов. Появился целый город – шатры выросли по всему берегу, как грибы после дождя. – Серегил мечтательно улыбнулся, вспоминая те счастливые дни. – Собрались не только кирнари, но и все их семьи, – как на праздник. Главы семей препирались и рычали друг на друга целыми днями, но для нас, остальных, это было замечательное развлечение.

Серегил поднялся, чтобы налить еще вина в кружки, потом встал перед очагом, так и не прикоснувшись к напитку. Чем ближе он подходил к кульминации своего рассказа, тем труднее ему становилось находить слова.

– Я ведь не очень много рассказывал тебе о своем детстве?

– Не очень много, – согласился Алек, и Серегил почувствовал давнее горькое разочарование за этими невыразительными словами. – Как я понимаю, ты, так же как и я, никогда не видел своей матери. Ты только однажды упомянул, что у тебя, кроме Адриэль, есть еще три сестры – Шалар, Мидри и… как зовут младшую?

– Илина.

– Илина, да, и что Адриэль тебя вырастила.

– Ну, она сделала, что могла. Я был довольно неуправляемым мальчишкой. Алек хихикнул.

– Я бы очень удивился, окажись иначе.

– Правда? – Серегил был благодарен Алеку за короткий шутливый диалог, давший ему передышку. – Мое поведение очень не нравилось отцу. По правде говоря, ему вообще мало что во мне нравилось, за исключением успехов в музыке и фехтовании, а этого обычно оказывалось недостаточно. В те дни, о которых я веду речь, я по большей части просто старался не попадаться ему на глаза.

Переговоры с зенгати, однако, свели нас вместе, и сначала я изо всех сил старался держать себя, как положено. Потом я повстречал молодого человека по имени Илар. – Необходимость произнести это имя вслух заставила сердце Серегила сжаться. – Илар-и-Сонтир. Он был из клана Чиптаулос, одного из тех, которых мой отец рассчитывал склонить на свою сторону. Отец очень радовался нашей дружбе – сначала.

Илар был… – Теперь начиналось самое трудное. Звук имени этого человека словно вызвал его дух. – Он был красив и жизнерадостен, у него всегда находилось время, чтобы отправиться охотиться или купаться со мной и моими друзьями. Он был уже почти взрослый, и нам ужасно льстило его внимание. Я с самого начала сделался его любимцем, и через неделю-две мы с ним начали уединяться, как только представлялась возможность.

Серегил жадно припал к вину и заметил, что его рука, сжимающая кружку, дрожит. Много лет он старался похоронить эти воспоминания, но достаточно было единственный раз произнести ненавистное имя, как прежние чувства забурлили в нем – такие же мучительные, как и в то давно прошедшее лето.

– У меня уже было несколько увлечений – друзья, девушки-родственницы, – но ничего подобного я еще не испытывал. Наверное, можно сказать, что он соблазнил меня, хотя это и не потребовало от него особых усилий.

– Ты его любил.

– Нет! – рявкнул Серегил, прогоняя воспоминания о нежных губах и ласковых руках, касавшихся его тела. – Нет, это была не любовь. Меня просто ослепила страсть. Адриэль и мои друзья пытались предостеречь меня, но к тому времени я был настолько увлечен Иларом, что сделал бы для него все на свете. Как в конце концов и сделал.

Насмешка судьбы заключается в том, что он первым обнаружил и стал поощрять мои не самые благородные таланты. Даже без тренировки мои руки оказались весьма ловки, и мне удавалось выслеживать других, оставаясь незамеченным. Илар стал придумывать мне всякие задания – сначала невинные, потом нет. Я жил тогда одним – его похвалами. – Серегил бросил на Алека виноватый взгляд. – Это довольно сходно с нашими с тобой отношениями – когда мы еще только повстречались. Воспоминания о тех временах и заставляли меня сначала держать тебя на расстоянии: я боялся развратить тебя, как это сделал со мной Илар.

– У нас все было по-другому. Но продолжай: разделайся с этим раз и навсегда. Что случилось потом?

«Он старше, чем кажется», – снова подумал Серегил.

– Что ж, хорошо. Одним из самых яростных противников моего отца был Назиен-и-Хари, кирнари клана Хаман. Илар убедил меня, что некоторые бумаги, хранящиеся в шатре Назиена, помогут отцу добиться своего и что только у меня хватит ловкости «позаимствовать» их. – Серегил поморщился при воспоминании о том, каким зеленым несмышленышем оказался. – Так что я отправился в шатер Назиена. Той ночью все должны были присутствовать на каком-то обряде, но один из родичей Назиена вернулся и поймал меня на месте преступления. В шатре было темно, и он, наверное, не видел, что грозит кинжалом мальчишке. Но мне света хватало: я разглядел клинок и гневный блеск его глаз. В ужасе я выхватил собственный кинжал и ударил его. Я не хотел его убивать, но именно это и случилось. – Серегил горько усмехнулся. – Думаю, даже Илар не ожидал такого, когда послал того человека в шатер главы клана Хаман.

– Он хотел, чтобы тебя поймали?

– О да. Ради этого он и был так ко мне внимателен. Ауренфэйе редко опускаются до убийства, Алек, да и вообще до насилия. Все определяется атуи, кодексом чести. Атуи и клан решают в жизни все: поведение семьи, поведение отдельного человека. – Серегил печально покачал головой. – Илару и другим заговорщикам – а их было несколько, как потом выяснилось, – для достижения их цели – провала переговоров – достаточно было вынудить меня нарушить атуи моего клана. Что ж, своего они добились! То, что последовало, было очень драматичным и назидательным: моя репутация и недвусмысленная близость с Иларом были широко известны. Меня признали виновным в заговоре и в убийстве. Я когда-нибудь говорил тебе, как наказывает за убийство мой народ?

– Нет.

– Есть старинный обычай, именуемый «дваи шоло».

– «Две чаши»?

– Да. Наказание виновного возлагается на его собственный клан. Пострадавший же клан объявляет тетсаг – если семья преступника нарушит атуи и не выполнит свой долг, то убийство любого ее члена считается законным, пока честь не будет восстановлена.

Обычай «дваи шоло» заключается в следующем: виновного запирают в тесной каморке в доме кирнари и каждый день предлагают ему две чаши с едой. В одной чаше еда отравлена, в другой – нет. Преступник может выбрать любую или отказаться от обеих, и так каждый день. Если ему удается выжить в течение года и одного дня, это считается божественным знамением, и его освобождают. Немногим удавалось получить свободу таким образом.

– Но с тобой поступили иначе.

–Да.

Удушающая жара, тьма, слова, которые жалят…

Серегил стиснул кружку так, что пальцы побелели.

– Меня вместо этого изгнали.

– А что сделали с остальными?

– Насколько я знаю, их ожидала каморка и две чаши. Всех, кроме Илара. Он бежал той же ночью, когда меня поймали. Но своего он добился. Клан Хаман воспользовался скандалом, чтобы сорвать переговоры. Все, ради чего моя семья и другие трудились десятилетиями, пошло прахом менее чем за неделю. Успех заговора зависел от одного: сына Корит-и-Солуна нужно было заставить нарушить кодекс чести. И знаешь что?

Голос Серегила внезапно охрип, и он смог продолжать только после того, как снова отхлебнул вина.

– Самым ужасным оказалось не убийство и не позор, даже не изгнание, а то, что люди, которым я должен был бы верить, предостерегали меня, а я из тщеславия и упрямства их не послушал. – Серегил отвернулся, не в силах вынести сочувственный взгляд Алека. – Ну вот, теперь ты знаешь о моем постыдном прошлом. Я рассказывал обо всем еще только Нисандеру.

– Скандал произошел сорок лет назад?

– Для ауренфэйе это все еще свежие новости.

– Твой отец так тебя и не простил?

– Он давно умер. Нет, он меня не простил. Не простили и сестры, за исключением Адриэль. Я ведь не говорил тебе, что Шалар была влюблена в члена клана Хаман? Сомневаюсь, что кто-нибудь из моего клана, на который я навлек позор, будет особенно рад моему возвращению.

Кончив наконец свой рассказ, Серегил допил вино; непрошеные воспоминания о последнем дне на родине мелькали перед его глазами. Гавань Вирессы, гневное молчание отца, слезы Адриэль, насмешки и оскорбления, заставившие его поспешно подняться на борт чужеземного корабля. Он не плакал тогда, как не заплакал и сейчас, но гнетущее чувство раскаяния было так же свежо теперь, как и в тот ужасный день.

Алек молча сидел у стола, сцепив руки. Серегил, стоя у очага и не в силах нарушить молчание, мечтал об одном: ласковом прикосновении этих сильных пальцев.

– Так отправишься ты туда? – снова спросил Алек.

– Да. – Серегил знал это с того момента, когда впервые услышал от Беки о посольстве. Теперь он должен получить ответ на мучительный вопрос; Серегил заставил себя пересечь разделяющее их пространство и протянул к Алеку руку.

– Ты поедешь со мной? Это может оказаться не слишком приятным: быть возлюбленным изгнанника. У меня там теперь нет даже имени.

Алек стиснул протянутую руку.

– Помнишь, что случилось в прошлый раз, когда ты попытался удрать без меня?

Смех Серегила, испытавшего невероятное облегчение, изумил их обоих.

– Помню ли? По-моему, у меня еще не все синяки прошли. – Не выпуская руки Алека, он потянул его на постель. – Я тебе сейчас их покажу.

Неожиданный любовный порыв Серегила удивил Алека меньше, чем сопровождавшая его ярость. Гнев мешался с отчаянной страстью, гнев, адресованный не ему, но тем не менее оставивший синяки на плечах, спине и бедрах юноши, как он обнаружил потом при свете утреннего солнца.

Алек не нуждался в обостренной восприимчивости, которую рождает талимениос, чтобы понять: Серегил таким образом пытается выжечь саму память о ненавистном первом возлюбленном; не сомневался он и в том, что из этого ничего не получилось.

Потный и задыхающийся в объятиях Серегила, Алек слушал, как становится спокойным и тихим дыхание любовника, и впервые чувствовал себя опустошенным и скованным, а не довольным и защищенным. Черная пропасть молчания разделяла их, несмотря на телесную близость. Алека это пугало, но он все же не отодвинулся от Серегила.

– А что случилось с Иларом? Его поймали? – прошептал он в темноту.

– Не знаю.

Алек коснулся щеки Серегила, ожидая почувствовать влагу слез. Глаза друга были сухими.

– Однажды, вскоре после нашей встречи, Микам сказал мне, что ты не прощаешь предательства, – тихо сказал юноша. – Потом то же самое повторил мне Нисандер. Они оба считали, что таково следствие того, что случилось с тобой в Ауренене. Это из-за него, да? Из-за Илара?

Серегил прижал ладонь Алека к губам, потом приложил руку юноши к своей груди, в которой быстро и тяжело билось сердце. Когда наконец он заговорил, в голосе его звучала горечь.

– Поруганные любовь и доверие… Я ненавижу его за это, за то, что он слишком рано лишил меня невинности. Я был избалован, глуп и упрям, но я ни к кому еще не испытывал ненависти. Впрочем, несчастье многому меня научило: я понял, что такое настоящие любовь, доверие и честь; понял, что их нельзя считать само собой разумеющимися.

– Ну, если мы когда-нибудь с ним повстречаемся, – пробормотал Алек, – я должен буду по крайней мере за это его поблагодарить. – Рука Серегила внезапно до боли стиснула его плечо.

– У тебя на это не будет времени, тали, – я раньше перережу ему глотку.