Текст книги "Песня для кита"

9

В воскресенье по дороге в усадьбу Дубы, в гости к бабушке, Тристан тронул меня за плечо и спросил:

– Есть хочешь? – с такой улыбкой, будто это было ужасно смешно. Вообще-то я ужасно проголодалась.

– Ага, а что?

– У тебя брюхо бурчит, как лайнер на взлёте.

Я прижала руки к животу, чтобы приглушить звук, и улыбнулась в ответ:

– Неправда. У лайнера мотор выдаёт две сотни децибел. – Никакое брюхо на такое не способно, как бы оно ни проголодалось.

Тем утром я так психовала, что не смогла позавтракать толком. Обычно я собиралась к бабушке с огромной радостью. Кроме Венделла и неё, у меня больше не было глухих друзей, с которыми можно было бы поговорить.

Но в последнее время мне никак не удавалось выстроить между нами мост. Один из нас говорил что-то – и мы обе надолго замирали, с трудом подбирая, что сказать в ответ. Я привыкла к тому, что едва мы встречались с бабушкой и дедушкой, как начинали болтать не переставая, рассказывая обо всём подряд, и то и дело хохотали над нашими собственными шутками и историями, имевшими вкус только на языке жестов. Может быть, нашим мостом был дедушка, а мы поняли это только тогда, когда его не стало.

Бабушка перебралась жить в усадьбу Дубы всего несколько недель назад. До этого она оставалась в доме, где всю жизнь прожила с дедушкой. Но однажды, примерно через месяц после похорон, мы пришли навестить её, а нам никто не открыл. Бабушка не отвечала на эсэмэски, и в гараже не было её машины.

Нам пришлось воспользоваться запасным ключом, который был у мамы, чтобы войти в дом. Я помчалась в кабинет. На полках оставались коллекции раковин и плавников, а также её книги. На столе стояла фотография: мы с дедушкой строим замок из песка на пляже.

– Бабушка, где ты?

Я разглядывала фото в рамке на стене с таким ощущением, будто она дразнит меня, намекая на ответ. На фотографии кит плыл по океану, и внизу была цитата из бабушкиной любимой книги «Моби Дик»: «Мне неизвестно толком, чем всё это кончится, но что бы там ни было, я иду навстречу концу, смеясь».

Мама сидела в бабушкиной спальне на её кровати, уткнувшись в телефон.

– Может, она отправилась на пляж? – спросила я.

– Она никогда не ездила сама в такую даль. – Мама покачала головой. – Я пишу её подругам, может, они что-то знают. С ней наверняка всё в порядке. – Но прежде чем она прижала меня к груди, я успела увидеть, что лицо у неё такое же испуганное, как и у меня.

Папа не выдержал и позвонил в полицию.

Оттуда перезвонили всего через час. Они обнаружили бабушку в сотне миль отсюда, на побережье Мексиканского залива. Она гуляла по пляжу, возле которого мы жили раньше.

Вернувшись домой, она попыталась объяснить, что отправилась туда, потому что почувствовала себя так же, как Исмаил из «Моби Дика». Что в душе у неё воцарился промозглый, дождливый ноябрь, а значит, пора было отправляться в плавание, и как можно скорее. И они с дедушкой ездили туда много раз, так что не надо делать из мухи слона.

– Но почему ты хотя бы не сказала нам, куда собралась? – сердилась мама.

– Потому что ты стала бы меня отговаривать. – И это было бесспорно.

Наконец маме удалось убедить её переехать в усадьбу Дубы, комплекс апартаментов для пожилых людей. Бабушка сказала, что старый дом всё равно слишком велик, чтобы одной поддерживать в нём порядок, так что она согласна. Но вид у неё был такой, будто у неё просто не хватало сил сопротивляться. Иногда проще поддаться.

Родители пообещали летом отвезти её на пляж – может быть, если они не будут слишком загружены на работе.

Иногда я боялась, что бабушка не дождётся лета. Её ноябрь затянулся на целых три месяца: она как будто застряла в нём, тоскуя и страдая от промозглой сырости. И с этим я ничего не могла поделать.

Прежде чем я прошла в раздвижные двери усадьбы Дубы, мама обняла меня очень крепко и долго не отпускала. Потом шагнула назад, погладила по голове и показала:

– Я люблю тебя. – Она говорила это каждый раз, когда мы приезжали к бабушке. Говорила только мне, а не Тристану.

– Я тоже тебя люблю, мама.

Мы с Тристаном и папой отравились наверх, а мама заглянула к социальному работнику поинтересоваться, появились ли у бабушки подруги.

Мы приехали к бабушке почти в полдень, однако вид у неё был такой, будто она только встала. На ней всё ещё были тёплые штаны и футболка, в которых она спала. Бабушка обняла каждого из нас и пригласила войти.

– А где мама? – спросила она.

– Она сейчас придёт, – ответила я. – Зашла поговорить кое с кем внизу.

– О своей строптивой старушке, – устало улыбнулась бабушка.

– Так вот в кого наша Айрис! – Папа рассмеялся своей неловкой шутке.

– Как школа? – поинтересовалась бабушка, присев рядом со мной на диван.

– Всё так же, – ответила я.

– Грустно это слышать. – Она махнула папе. – Может, Айрис лучше перевестись в Бриджвуд, чтобы учиться с глухими детьми? – Она показывала папе очень медленно и помогала голосом. Она была не совсем глухой, и люди лучше понимали, что она говорит.

Я затаила дыхание: а вдруг папа согласится? В Бриджвуде находилась районная школа с расширенной программой для глухих – всего в двадцати минутах езды от нас. Туда ходили глухие дети из трёх соседних районов – такие, как мой друг Венделл. Однако мама твёрдо стояла на том, что мне следует учиться в Тимбер Оукс, вместе с «друзьями по соседству». И сколько я ни повторяла, что их у меня всё равно нет, это её не трогало. Она не желала отказываться от плана, зародившегося у неё после переезда.

Иногда бабушка тоже говорила об этом. Может, хотя бы теперь папа с ней согласится, пока нет мамы с её возражениями о том, что я должна ходить в школу с теми детьми, с которыми общаюсь каждый день. Папу, похоже, устраивали оба варианта. И если он решит, что идея хорошая, может, он потом скажет об этом маме.

Папа что-то ответил, показав пару жестов вроде «думать» и «корабль», и отмахнулся. По его губам и жестам я смогла уловить нечто вроде «Думаю, этот корабль уже уплыл». Я не понимала, при чём тут корабль – наверное, прочла неправильно.

– Какой корабль? – спросила я.

– Никакой. – Папа неловко рассмеялся. – Это неважно. – Он посмотрел на бабушку и сказал: – Айрис уже привыкла к своей школе.

Я покраснела. Наверное, вид был такой, будто я обгорела на солнце. Разговор шёл о моей школе, а папа явно хотел меня из него устранить. Это оказалось даже хуже того, как если бы он говорил обо мне так, будто меня здесь не было.

– Вот как? – удивилась бабушка. Впрочем, она не ждала ответа от папы. Она обратилась ко мне.

Я подалась вперёд и махнула рукой, привлекая папино внимание:

– Если это неважно, ты бы ничего не говорил!

Бабушка коснулась моего плеча:

– Поезд ушёл. Вот что это значит.

– Поезд? – спросил папа.

Мне едва ли не пришлось засунуть руки под себя, чтобы не показать в ответ: «Это неважно!»

– Так бы ты показала эту фразу на языке жестов, – вмешался Тристан.

Вот это мне было понятно. Что уже поздно. Вроде того: «Вы опоздали на корабль», – вот что хотел сказать папа. Он постоянно использовал какие-то обороты речи, совершенно непонятные для меня. Иногда ему так и не удавалось их объяснить, и я надолго зависала, не в силах думать больше ни о чём другом, пока не найду разгадку. Очень редко эти образные выражения оказывались одинаковыми и на языке жестов, и на английском. Как вы показываете волосок у себя на голове, а на английском говорите «на волосок».

Но я тем более не могла понять, почему папа так сказал про школу, что там поздно что-то менять. Почему этот корабль уплыл? В любом случае в будущем году я перехожу в среднюю школу, а значит, сажусь на новый поезд, или корабль, или как ещё он хотел бы это назвать. И почему бы заодно не пересесть на такой, где я буду понимать других людей?

Но тут вошла мама с пачкой рекламных листовок.

– Привет, мама! – поздоровалась она, обнимая бабушку.

– Как я вижу, у меня неприятности, – грустно улыбнулась та.

– Это вовсе не неприятности, – возразила мама. – Но я надеялась, что у тебя будет тут свой круг общения. Нехорошо всё время оставаться одной.

Тристан уселся на пол и взял у мамы листовку.

– Знаю, – ответила бабушка. – Только мне ничего не хочется делать. Но иногда я выхожу погулять.

– Смотри. – Тристан показал календарь с отметками. – У них тут куча всяких мероприятий. Ночные просмотры кинофильмов, игры, экскурсия в зоопарк.

– Без дедушки всё не так.

Одной из причин, по которой родители предложили бабушке усадьбу Дубы – кроме, конечно, внимательных сиделок, – была группа глухих постояльцев, чем-то занимавшихся вместе. Она иногда болтала кое с кем из них, но дальше дело не шло. Бабушка с дедушкой всегда были такими живыми, такими весёлыми. Но всему пришёл конец, когда его не стало.

Они познакомились в колледже, когда вместе готовили спектакль в театре для глухих. Иногда пьесы, которые они ставили, были целиком на языке жестов, и тогда приглашался переводчик, проговаривавший текст для «не читающих жесты». Иногда они переводили пьесу для школы, неделями репетируя её, доводя до совершенства. Они были так хороши, что на их представления с удовольствием ходили не только глухие люди – все. По крайней мере, они так рассказывали.

Мама отвела с бабушкиного лица растрёпанную прядь.

– Ты совсем себя запустила. – Она принесла из туалета расчёску, уселась рядом на диване и показала, чтобы бабушка подставила ей голову. Сколько себя помню – у бабушки был роскошный водопад густых серебристых волос. Однако сегодня они были в таком виде, что я невольно подумала: когда она в последний раз брала в руки расчёску?

Я машинально принялась теребить выпуклое «Z» на своём ожерелье. Вот опять: мы сидим рядом, а между нами целый Мексиканский залив.

Может, всё-таки есть способ, чтобы дедушка снова стал нашим мостом?

– Поиграем в форму руки? – предложила я.

– Это была дедушкина игра. – Бабушка покачала головой.

– А теперь станет нашей, – возразила я и затаилась.

– Ну хорошо. Какая форма?

Я подняла указательный палец.

Бабушка кивнула и предложила мне начать.

Я подняла глаза, нарисовала солнце на небе и прищурилась от ярких лучей.

Бабушка тоже посмотрела наверх, но покачала головой и прижала палец к губам:

– Там нет солнца.

Отлично, значит, это ночь. Я показала на небе звёзды.

– Только одна звезда, – добавила бабушка.

Ну почему я не додумалась выбрать какую-то другую форму, чтобы не зацикливаться на всех этих одиноких предметах?! Мне захотелось всё отменить, раскрыть руки и показать небо, усыпанное звёздами, но тогда я сама бы нарушила заданное правило. Я должна что-то придумать.

Я подняла глаза, как будто рассматривала её.

– Нет, это падающая звезда! – И я прочертила её путь по небосклону.

Бабушка показала, как падающая звезда летит и летит всё дальше. И показала на первую звезду, снова оставшуюся в одиночестве.

Моя очередь. Два человека идут рядом, рука об руку. Один показывает на небо, оба смотрят и улыбаются.

Бабушкин ход: один из них взлетает на небо, к звезде, оставляя второго в одиночестве.

Я не желала, чтобы игра закончилась на этом: одинокий человек на земле смотрит на звезду. Но я и не смогла ничего придумать, чтобы продолжить историю.

Я проиграла.

10

К тому времени, как мы вернулись от бабушки, меня уже ждал ответ на форуме заповедника:

Хорошая догадка, Айрис. Мы тоже об этом думали, но нам кажется, что если бы Синий-55 был глухим, он вообще не пытался бы петь. Иногда он подолгу следует за другими китами, и создаётся впечатление, будто его привлекают их песни. Скорее всего у него что-то вроде тональной глухоты, и он просто не умеет петь, как другие. Или по каким-то другим причинам не может петь, как они.

Иногда он неделями не издавал ни звука, и мы уже начинали бояться, что он сдался (или, хуже того, погиб), но потом он снова начинал петь. Такое впечатление, что он постоянно пытается вступить в контакт, но некому понять его пение.

Стало быть, он не глухой, а просто не может воспроизводить зов других китов.

Прежде чем прочитать остальную часть письма, я вернулась к фотографии всей экспедиции, чтобы понять, кто вступил со мной в переписку. Ответ пришёл от Энди Риверы. Энди – та женщина на фото, что пыталась пометить Синего-55 год назад. На командной фотографии, где все стояли в голубых рубашках, я смогла разглядеть её лучше. Длинные тёмные волосы она собрала в конский хвост, и вид у неё был такой, будто она любит смеяться. А щёки у неё розовели – то ли от солнца, то ли от холодного ветра.

Возможно, мы никогда не узнаем, почему поют киты, но я, как учёный, не перестаю думать об этом и искать ответы. А то, почему Синий-55 продолжает петь, хотя никто не отзывается, является ещё большей загадкой. А вдруг он просто любит петь и ему неважно, что песня неправильная? Многие считают, что он одинок. А мне интересно: может, мы верим в это, потому что сами одиноки?

11

Мисс Шелтон не забыла об извинении. Она сообщила мисс Конн, что я должна извиниться перед Ниной, прежде чем вернусь в класс. Мистер Чарльз помог мне придумать, что нужно будет сказать. И хотя это Нина была виновата, фраза «Прости, что ты разозлила меня так сильно, что пришлось тебя толкнуть» здесь явно не годилась.

Мистер Чарльз вместе со мной подошёл к парте Нины, чтобы перевести:

– Прости, что я тебя ударила.

Она просияла и показал что-то вроде «пирог».

– Хорошо, – перевёл мистер Чарльз, закусив губу.

Оказавшись дома, я тут же бегом помчалась наверх. Наконец-то мои приёмники вернулись! Ну хотя бы некоторые. Уже есть с чем работать. На минуту я задержалась на пороге своей комнаты, любуясь теми немногими вещицами, что снова стояли на своих местах на полках.

Первым делом следовало навести порядок в мастерской. Мама принесла инструменты и детали, но откуда ей было знать, где что лежит. Комбайн «Адмирал» был слишком тяжёлым, чтобы переносить его самой, так что я уселась в туалете прямо на полу, вооружившись шуруповёртом. Сняв заднюю панель, я уставилась на пыльные внутренности. Работа пошла бы куда быстрее, если бы не кожаные перчатки на руках, но я пообещала родителям, что буду всегда их надевать. Разряженные или нет, старинные приёмники, с которыми я имела дело, не были так же безопасны, как современные модели. В те времена, когда их выпускали на фабриках, ты мог бы винить исключительно собственную глупость, если бы получил смертельный удар током.

С первого взгляда было ясно, что по меньшей мере две вакуумные трубки пришли в негодность. Видимых трещин не было, но молочный налёт на внутренней поверхности стекла говорил о том, что их придётся выбросить. Что я и сделала – хотя из них получились бы забавные украшения на ёлку. Однако мама твёрдо сказала, что у нас уже достаточно оригинальных гирлянд из негодных вакуумных трубок.

Но даже теперь старый комбайн оправдывал потраченные на него усилия и деньги. После тщательной чистки и проверки я получила пять трубок в рабочем состоянии.

Правда, это ещё не гарантировало, что они подойдут к радиоприёмнику «Зенит». Иногда вполне похожие на вид детали на поверку совершенно не подходили друг другу.

Но эти подошли. Новые трубки встали в пазы так, словно это всегда было их место.

Прежде чем привинтить заднюю панель «Зенита», я ещё раз внимательно проверила сборку и только потом взялась за винты. Потом встала и полюбовалась на плоды своего труда. Хотя я практически была уверена, что радио заработает, было приятно не спешить, прежде чем включить его. Это как закрыть хорошую книгу на предпоследней станице, чтобы подольше с ней не расставаться.

Теперь первое испытание. Я включила радио на несколько секунд, выключила и отступила. Дыма не было – значит, я ничего не взорву. Не пахло палёным – только старыми радиодеталями. Мой любимый запах. Он напоминал мне древний мир с его дымными очагами и пыльные книги в магазине мистера Гуннара. Я читала, что этот запах возникает из-за нагревающихся от электричества пыльных радиоламп, но для меня он значил больше. Это как будто радио вспоминало каждый дом, в котором оно стояло когда-то.

Я протянула руку и снова повернула тумблер, затем прибавила громкость. Под пальцами затрещали статические разряды. Последний шаг. Легчайший поворот головки, и колебания выровнялись. Это была музыка.

Обычно меня не интересовало, как звучит музыка. Но в ту минуту, приложив ладони к приёмнику, я задумалась: не напоминают ли эти вибрации пение Синего-55?

Я включила компьютер и стала искать всё, что там есть про китов. Первым попался сайт, посвящённый их миграциям, с подробными картами ежегодных миграционных путей китов разных видов. Многие из них держались летом возле Калифорнии или Аляски из-за обилия пищи. Когда вода остывала, они перемещались к Гавайям, или Мексике, или в другие тёплые зоны.

Интереснее всего было читать о том, как учёные составляли эти карты. На некоторых китах они закрепили чипы вроде того, что Энди Ривера пыталась навесить Синему-55. Но гораздо больше данных о местоположении китов было получено с помощью микрофонов, размещённых в разных частях океанов. Они слушали пение китов и определяли их вид. Затем наносили данные на карту, отмечая горбатых китов в районе Массачусетса или малых полосатиков у берегов Норвегии. Песни китов были их отпечатками пальцев в толще океана.

Этот способ работал, даже когда киты уходили совсем далеко. По воде звуки расходятся дальше, чем по воздуху, и потому пение китов можно услышать на расстоянии в сотни миль, а то и больше.

Карта Синего-55 была совершенно ни на что не похожа. Он проплывал в тех же водах, что и некоторые другие киты, но в другое время. Иногда он вообще пропадал с карты, когда микрофоны не могли поймать его пение. То ли он молчал, то ли его заглушали другие звуки. Прерывистая линия на карте позволяла лишь предполагать его путь.

Иногда он вообще отправлялся в такие места, куда другие киты не заплывают. Линии миграций обычных китов были плавными, огибавшими то или иное побережье. У Синего-55 они выглядели грубо. Он мог выбрать один курс, а затем почему-то резко его изменить и направиться либо в сторону, либо назад, откуда только что приплыл.

– Что же ты ищешь? – размышляла я, проводя пальцем по ломаной синей линии.

К каждой карте прилагалась запись китового пения. Когда я нажала воспроизведение, цветные линии на графике стали подниматься и опадать, показывая громкость и частоту звуков.

Я бегом спустилась вниз, к маминому компьютеру, в котором были встроенные звуковые колонки. Выставив максимальную мощность, я приложила руку к динамику и поочередно стала включать каждый звуковой файл. Низкие призывы обычных китов вибрировали у меня под ладонью сильнее, чем песня Синего-55. Правда, разница была не такой уж заметной. Мне захотелось понять, о чём они поют – или, по крайней мере, почему не могут общаться между собой.

Я не представляла, что могла бы так долго пытаться достучаться до кого-то другого, не получая ответа. То ли он упорно ждёт, что кто-то откликнется, то ли ему достаточно собственного пения.

Я закрыла глаза, не отнимая руки от динамика, и сосредоточилась на колебаниях мембраны. Это не походило на то, что мне удавалось ощутить раньше. Пение китов отличалось и от музыки, и от человеческой речи.

Непрерывные колебания щекотали ладонь: казалось, призыв Синего-55 никогда не закончится. Затем динамик вздрогнул, снова и снова, передавая сильные всплески звука. Я прижала другую руку к груди, чтобы почувствовать, как совпадают по ритму биение моего сердца и песня кита.

Ещё на одном сайте я нашла фотографию Синего-55 в океане, сделанную подводной камерой. Он был похож на те картинки, что показала нам на видео мисс Аламилла: огромный профиль с чёрным овальным глазом. Я совсем недавно увидела его впервые, но чувствовала, словно знала его всю жизнь. Я нажала на кнопку «печать», чтобы повесить это фото у себя на стене.

Пока принтер разогревался, я развернула кресло к окну: перед домом Тристан с друзьями играли в баскетбол. Мой взгляд метался от одного к другому в попытке прочесть обрывки разговора, пока они обменивались бросками. Вот все дружно рассмеялись и принялись хлопать «дай пять» с одним из них, Пабло, после какой-то удачной шутки. Тристан собрался было сделать бросок по корзине, но снова расхохотался, да так, что сложился пополам.

Я отвернулась и проверила принтер. Наверняка они хохочут над какой-нибудь глупостью.

Когда я снова включила воспроизведение, то теперь одну ладонь положила на динамик, а другую – на изображение того, кто пел эту песню.