Текст книги "Российский колокол № 2 (46) 2024"

Ольга Камарго

– У вас долг…

– С чего бы? Откуда?

– Исполнительный лист в пользу Иванова Ивана Ивановича…

– Не знаю такого.

– У вас долг…

– Да я даже не знаю, кто это!

– У вас долг. Оплатите немедленно…

Тупая бездушная машина! Что ей объяснишь? Со зла она пнула её, а толку-то? Не добиться ничего, хоть изведись криком. А вот неприятности найти можно. За порчу автомата счёт выставят, не спрашивая. Людей в двадцать втором веке не найти, особенно в бюрократии. Всё заменило идиотское «цифровое благополучие». Поглотила и съела всё живое цифра. Раньше не работали чиновники, но их хотя бы видели, этих людей! Могли добиться адекватности жалобами – чтобы подумали, проверили информацию. Не так уж и давно то время. Она вела бизнес более двадцати лет и имела дело с этим.

«Я могу поломать эту грёбаную машину, а ничего не изменится, – думала она. – Только хуже станет: нарвусь на штрафы. Дел таких теперь в избытке, сама же недавно читала. Везде камеры, цифра, искусственный интеллект, бессмысленный и беспощадный, как русский бунт! Штраф, заблокированные счета, и некому разбираться, правомерно ли, законно ли. И тем более справедливо ли. Просто руки опускаются!»

Действительно, и что делать тогда? Да и сейчас – тоже, если никому ни до кого нет дела? Как противостоять системе? Платить и потом разбираться годами? Спасибо, нет столько денег и времени. Да и не много ли чести? Человеческая жизнь конечна и всё-таки не исчерпывается работой.

Можно подать в суд, но сначала – обязательная досудебная часть, жалобы. Хорошо, если хоть немного повезёт и в суд не придётся идти, решится быстрее! Опять деньги, нервы, время! Пока суд да дело, цифра-то не дремлет, блокирует счета без разбора. А это ещё хуже, потом ты можешь писать жалобы хоть на всю страну: в суд, приставам, Иванову Ивану Ивановичу. Налоговые и банки – они ещё хуже работают. Точнее, вредят, создают проблемы. Нельзя же это всерьёз считать делом.

Надо ещё как-то выяснить подробности: что за история, какой такой суд с Ивановым? Системе-то всё равно, но ей-то – нет! Ещё жалобы писать, а для этого информации не хватает. Мрак такой, жить не хочется. Бунт машин? Нет, даже до этого дело не дошло. Просто лень чиновников. Абсурд какой-то!

А сверху, как будто в насмешку, рекламный слоган: «Цифровое благополучие! Теперь не надо стоять в очередях!» И правда, стой, не стой – обдерут как липку, не спрашивая. Вот радость-то пришла, откуда не ждали!

Гнетёт усталость и безысходность… За что ей это? Ведь прилетают неприятности бумерангом… Почему?

Собравшись с силами, она позвонила, чтобы выяснить подробности. Кто такой Иванов Иван Иванович? Что за суд, откуда? Куда писать жалобы? Хоть что-то! Но людей в этом мире не осталось. Одни автоответчики и горячие линии, механический голос…

«Что вас интересует?»

«Если вас интересует сумма задолженности, нажмите…»

Жалобы вообще не предусмотрены. Нажмите то, нажмите это…

«Номер неверен…»

«Вы выбрали несуществующую цифру…»

«Ваш звонок очень важен для нас!»

До бешенства, до белых глаз! Двадцать второй век, а спросить некого! Роботы, автоматика, цифры! Ау, люди! Где вы? Вымерли, как мамонты?

И вместе с тем начались звонки – такие же, механические:

«У вас образовалась задолженность…»

«Ваш счёт заблокирован…»

«Немедленно погасите долг…»

Спросить некого, перевести некуда. Живых не осталось. Вся планета населена роботами.

Она помнила самое начало, ранние попытки властей и банков всё автоматизировать. Что-то ей рассказали, а что-то и сама застала. Так много надежд возлагалось на искусственный интеллект! Всю рутинную работу переложить: приём документов, проверку данных профилей, заполнение заявлений… Достаточно привязать кучу сервисов к одному личному кабинету, зашифровать, обезопасить вход, получить электронную цифровую подпись… И вуаля! Почти всё ты можешь сделать, не выходя из дома.

Тогда ещё многие операции выполняли люди, и от них можно было что-то потребовать. Даже если для этого приходилось писать жалобу начальству, пусть небыстро, но результат всё-таки был достижим. Но чем дальше, тем сильнее процесс усложнялся и удлинялся.

В первый раз она писала их много и получила ответ и помощь.

Во второй раз – тишина, зато подключился знакомый юрист, продавил.

В третий раз уже пришлось писать по старым адресам. Везде, сплошным потоком, не зная, получит ли ответ. У приставов, налоговых и даже банков уже всё стало безнадёжно. Работать, разбираться с нестыковками и ошибками никто не хотел, и при этом все жутко заняты – не подходи. А уж проблем с автоматикой у чиновников всех статусов какое-то нереальное количество помимо собственной лени и разгильдяйства. И чем дальше, тем хуже. Кто может пробить эту глухую стену равнодушия? Апатия захлестнула с головой. Но она завела себе систему: две жалобы ежедневно, через не могу.

Где-то приходили отказы мгновенно: не устроило что-то по форме, или адрес давно не существует, или никто не занимается этим. Одно хорошо – и жалобы уже тогда подавались в электронном виде, из дома, с компьютера или телефона.

Общаться с чиновниками не хотелось, а когда отключили и такую возможность… всё стало совсем безнадёжным. Ошибки-то не исчезали сами собой, даже после жалоб. Всё «улучшалось» до бесконечности, только теперь даже возможность исправлений исчезла. Не заточили на это систему – выживайте, как умеете. А лучше – молча платите и не возникайте.

Она очнулась в настоящем. Стало ли лучше после того, как люди окончательно исчезли с рутинной работы? Позвонила подруга:

– Мне звонят по твоим долгам автоответчики.

Утром позвонили заказчики:

– Мы не готовы с вами работать без счетов…

– Поймите правильно, это ваши проблемы…

– Когда решите, тогда и приходите, мы возьмём паузу…

Устроиться по найму невозможно. Любая служба безопасности проверит счета и откажет. И потом, месяц до зарплаты на что жить? А любое поступление денег спишется в пользу чужих долгов? Да уж, «цифровое благополучие».

Со старого адреса, десятилетней давности, и то позвонили:

– Приходят ваши долги!

Давно заплаченные налоги снова, не в первый раз, требуют оплатить. А ведь обжаловала же раньше! Да ещё и на бланке с рекламой: «Цифровое благополучие! Теперь не нужно стоять в очередях!» Не поспоришь. Не за чем и не к кому.

Сначала она впала в бешенство. Потом – в расстройство. А теперь – в апатию. А смысл что-то делать? Система бездушно её выживает, уничтожает. И если так – никому не нужно искать ошибки, эффективность в другом. Не в качественной работе, а в истреблении живого. Может быть, искусственный интеллект мстит естественному? Или покрывает общую безответственность. Пусть все умрут.

Она погрузилась в какое-то странное состояние, несвойственное ей. Будто сон, из которого не хочется выходить. Да и ради чего? Всю свою жизнь работала и делала это хорошо. Но теперь это не имеет ценности. Специалисты никому не нужны. Только мешают системе обирать, убивать, ломать…

«Мы с тобой давно не общались», – услышала она знакомый голос.

«Бабушка? Я уже умерла? Раз мы встретились. Ну, сейчас прилетит от неё… За всё подряд. Бабушка никогда не отличалась лёгким нравом. А сейчас я вижу её в хорошем зрелом возрасте, своём нынешнем».

«Ну вот ещё! – чуть насмешливо сказала гостья на её мысли. – Отвечаешь ты и так за эту ситуацию, разрешать-то её придётся тебе. Ещё и отбиваться от претензий всего мира, родных и близких. И порядок наводить».

Внучка застонала, как от сильной боли, и заплакала. Знакомая рука погладила её по голове.

«Плачь, девочка. Плачь, детка. Это нужно».

Когда слёзы закончились, она уже не спала. В комнате никого, и подушка мокрая. И только тот же голос в голове ласково сказал:

«Тебе помогут. Попроси, ты не одна».

Сил не хватало. Она заснула.

Звонок раздался с давно забытого номера.

– Здравствуйте! Давно не общались. Я – старший пристав. Получила вашу жалобу и отправила запрос в суд.

Когда-то мы общались, пачка жалоб не сразу, но всё же привела к прежним знакомым. Интересно, которая дошла? Времени много прошло.

– Так я просто в отпуск уходила! Искусственный интеллект оставался за главного.

Следующей позвонила заместитель начальника налоговой инспекции:

– Здравствуйте! Давно не разговаривали. Отчего вы к нам не зайдёте? Мы разобрались и готовы привести ваши дела в порядок.

А что сказать? Поблагодарить? За то, что, возможно, они наконец-то сделали свою работу? Но это неточно. А до чего они довели своей травлей? В прошлый раз они ответили, что всё сделали правильно. Юрист через суд доказывал, что нет.

– Может, вы отзовёте жалобы? Опять от вас целая пачка.

А вот позвонили из банка.

– Мы можем вам помочь! – радостно сообщили они. – Вы ведь отзовёте жалобы? Мы же не знали, как нам действовать! Прецедента не было!

«Нет!» – чётко сказал голос бабушки в голове.

– Нет! – Всё её нутро отказывалось оставить систему без проверки и, возможно, исправления. – Нет! Вы извиниться не хотите? За месяцы травли, судов и проблем, за заблокированные счета и выкручивание рук. За футбол между налоговой, судом, приставами и банками.

Цифра молчала. В её болоте исчезала любая инициатива, жизнь. Сработали старые добрые жалобы, хоть и спустя безумно много времени.

Телефон вновь стал волшебной палочкой. Звонили заказчики:

– Мы готовы.

– Выставляйте счета.

Звонили, приглашали на работу по найму:

– Вы выйдете?

– Когда? Надо срочно!

Звонил юрист:

– Налоговая просит мира. Такое бывает, но на этот раз они сильно напуганы.

Удовлетворение не наступало. Сколько ещё приводить всё это в порядок! Жизни не хватит.

«Тебе помогут», – услышала она снова.

Александра Макарова

Старый деревянный паркет скрипит под ногами, пройти бесшумно никак не получается. Дряхлые дощечки-предатели портят всю секретную операцию.

– Настя! – шикает бабушка гневно. – Дед работает, не шастай. Посиди в комнате, займись делом.

Но на улице июнь и каникулы. Гулять не выпустят до обеда, а балкон, залитый солнцем, – в гостиной, где у дедушки рабочий кабинет. Там в распахнутые окна заглядывают сосны. Белочки с веток протягивают лапки за угощением. Дятел стучит по терпеливому стволу, словно доктор молотком по коленке. Лечит, так в энциклопедии написано.

Пришлось подчиниться и отправиться в ссылку в спальню. Дело нашлось очень скоро. В шкафу обнаружилась пачка журналов «Юный натуралист». Довольно внушительная. Дедушка для папы собирал, когда тот в школе ещё учился. «Твоё наследство», – хвасталась бабушка, будто было чем. Скукотища. Только картинки красивые. Настя нашла в ящике комода маникюрные ножницы и принялась увлечённо вырезать из каждого номера зверей и птиц. Зайцы, лисы, еноты и лошади посыпались на пол и разбежались по мебели. Воробьёв и синичек прицепила на шторы булавками. Вот теперь и в стариковской комнате поселилась жизнь. Так-то лучше. Сложила аккуратно журналы в стопочку, заметая следы преступления.

Дедушка был профессором, заведовал какой-то ракетно-космической кафедрой в институте. Всё время что-то чертил и считал. Читал газеты, слушал Чайковского на пластинках и твердил, что главная задача ребёнка – хорошо учиться. Внучка была с ним категорически не согласна.

Настя любила мультик «Чёрный плащ», приключения, закапывать картошку в угли, а потом обжигаться и есть, перемазав рот сажей. По утрам перед школой она жевала бутерброд с маргарином «Рама» и слушала по радио сериал «Человек-молния». А ещё копила деньги на приставку.

Уже у всех её друзей была «Денди», а ей всё не покупали. С концом второго учебного года нетерпение увеличилось вместе с количеством идей по зарабатыванию денег. Не до Чайковского тут.

К папе приезжал друг из Москвы и подарил девочке целых два доллара. Настоящих! Дядя Саша сказал, что одна бумажка – это как наших русских шесть тысяч. Но ведь только ей сказал. Другие-то ребята откуда об этом узнают? Уже через час она обменяла их у одноклассников по девять тысяч рублей за каждый. Купила в продуктовом ларьке жвачку «Турбо» и продала на детской площадке в два раза дороже. Потом сбегала за журналами «Юный натуралист» и все распродала проходившим мимо магазина детям.

Беда оказалась в том, что это был единственный продуктовый в их микрорайоне, затерянном среди леса на окраине города. Все жители друг друга знали. Кроме того, Настя напрочь забыла про вырезанные картинки. Недовольные покупатели принесли товар обратно и нажаловались родителям.

– Тоже мне интеллигенция. На этикете нас учили, что некрасиво замечать чужие ошибки, не помнишь? – выговаривала она Антону из десятого дома.

Мама, как и ожидалось, была в ярости. Прибыль отобрали, телевизора лишили. Дед молча игнорировал. Зато папин ремень с тяжёлой офицерской бляшкой зашёл в гости. Теперь она не девочка, а царевна-лебедь, правда, звезда не во лбу горит, а на попе.

На следующее утро мама ушла на работу, а дочь опять отправила к бабушке с дедушкой в соседний подъезд. Виктор Георгиевич с порога жестом пригласил в гостиную. Уселась на диван, ожидая взбучки:

– Деда, прости.

– Я не за этим тебя позвал, Анастасия.

Достал калькулятор с кучей странных кнопок и символов:

– Держи, это тебе подарок. В старших классах очень пригодится на алгебре и геометрии, а пока поможет простые примеры решать. Учись.

– Спасибо.

Глаза заслезились от обиды, но сказать что-либо дедушке всегда было страшно. В очередной раз показалось, что он её вообще не любит. Вроде профессор, а элементарных вещей не понимает. Человеку в девять лет нужна приставка, а не математика!

* * *

Двадцать лет – много или мало? Насте, сидящей у постели деда, казалось, что это целая бездна времени. Столько всего можно успеть. И мужа встретить, и детей нарожать, и профессию сто раз поменять, заняться наконец-то тем, что действительно нравится. Для Виктора Георгиевича же эти два десятилетия пролетели как секунды на циферблате. Он закашлялся:

– Вот и всё.

– Не надо, деда, погоди, ты ведь обещал мою докторскую посмотреть. А я ещё даже тему не выбрала.

– Ты бы лучше жениха выбирала. Так и не дождался я твоей свадьбы.

– А куда торопиться? Мне только двадцать девять, вся жизнь впереди.

– Настя, не бери с меня пример. Неправильно я жил. Наукой грезил, не замечая людей рядом. Выйди замуж за хорошего человека, а диссертация подождёт.

– Тебе нужно поспать. Давай потом это обсудим.

Женщина встала и тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Почему он опять считает, что лучше знает, что ей нужно? Она и так в аспирантуру пошла, только чтобы его порадовать. А хотела свой зоомагазин открыть ещё на третьем курсе. Но боялась. Разочаруются, разлюбят. Без диплома о высшем образовании ты не человек.

– Пять минуточек – и будет готово, садись. – На кухне бабушка варила суп.

– Ба, как ты можешь готовить, заниматься повседневными делами? Он ведь умирает за стенкой!

– А что я, по-твоему, должна делать? Рыдать у его изголовья целыми днями? Так ты плохо знаешь своего деда, он ведь тут же меня выгонит. Гордый наш Виктор Георгиевич. Не терпит жалости. А ты так и не поняла, что любовь можно выражать по-разному. Дать ему сохранить мужское достоинство на четвёртой стадии рака – это про любовь, а сырость разводить направо и налево – это про театр, дорогая моя. Так что иди умойся и доставай тарелки.

Настя пошла в ванную, но всё равно злилась на бабушку. Как в детстве. Ну почему они не могут быть обычными людьми, проявлять слабость, искренне плакать или смеяться? Почему всё время нужно держать лицо? А что, если он и вправду возьмёт и умрёт сегодня по-настоящему? Если там, под землёй или на небе, – ничего? А она так и не сказала главного. Вернулась в спальню:

– Дед, ты прости меня за те журналы. Помнишь? И за всё прости. Неправильная тебе внучка досталась. Не хочу я докторскую писать. Ни сейчас, ни потом.

– Вот ты, Настасья, вроде кандидат наук, а элементарных вещей не понимаешь. Простил я тебя тогда сразу. И калькулятор подарил, чтобы ты свои доходы с расходами считала, раз уж так торговлей увлеклась. А сейчас тебе извиняться не за что. Занимайся по жизни тем, к чему душа лежит. Я тебя любил и буду любить, что бы ты ни выбрала.

– Ты никогда не говорил, что любишь меня. Даже когда я маленькая была.

– Да потому что любовь – в поступках, а не в словах. Запомни это и иди уже есть. Бабушке нужно кого-то кормить, чтобы выдержать всё это.

Вставая со стула, Настя заметила, как что-то упало со шторы, будто пёрышко. Подошла к окну, подняла с пола клочок бумаги с едва различимым выцветшим изображением синички и улыбнулась. Впервые за последний год. Обернулась к кровати, но дедушка уже закрыл глаза. Видимо, наконец-то уснул.

Чёрный бархат под сухой ладонью. Фоновые крики ворон вместо саундтрека. Стенание измученных веток под белой подошвой. Каждая прогулка с собакой – как телепортация в артхаусный кинофильм. Трещины на стёклах. Пустые бутылки в траве. Доберман так и норовит поглотить случайно замеченный труп голубя. Дёргаю за строгач. Воспитание превыше всего. Мы же интеллигенция. Заблудившаяся в недрах рабочего района.

Узкие тропинки петляют среди декораций, не картонных, наоборот, реалистичных и крепких настолько, что страшно. Страшно потому, что их не сломать. Кажется, что все эти грустно-бестолковые дома вечно будут давить квадратным запахом глупости. Год за годом. Всех впускать, никого не выпускать.

Слева – буйство сирени. Переплетаются ветви, прислоняясь друг к другу белыми и розовыми пухлыми щеками. Справа парнишка с окровавленной мордой, но очень гордый собой вальяжной походкой, закуривая на ходу, движется в сторону ларька.

А вот и интернат. Каждый его кирпич болит. Каждое окно плачет. Дети «на кортах». «И Ленин такой молодой», будто живой, но немой. Наблюдающий много лет, как у его основания выпивают и совокупляются тут же, в кустах. Это мой «пятый». По-своему легендарный. Забытый богом микрорайон, отросток города, в котором размножаются, как тараканы, страх и ненависть, в котором прорастают сквозь засыпанную окурками землю любовь и дружба. Кого-то он ломает с хрустом, как вафлю, и вот два покойника в кустах за гаражами. Передоз. А кого-то старательно, хоть и грубо, обтачивает, как кусок мрамора, до полноценной и выдающейся личности, которая раздражает неуместной красотой, оставаясь с создателем.

Подходим к лесополосе. Деревья потеют смолой или плачут от того, что им рассказывают люди. Какой русский не любит обниматься с берёзкой? Она ведь всё понимает. И ель тоже выслушает, не откажет, не отвернётся. Уколоть только может, но ласково, по-матерински, за дело.

Вон в том доме, что виднеется сквозь листву, жил Данил. Жил и служил. Родине. Данила убили под Бахмутом. Его сосед Артём, по кличке Хохол, долго потешался на каждой пьянке над глупой, как ему казалось, смертью. Артёма в леске за интернатом потом избили в семь утра по дороге на автобусную остановку. Бездыханное тело нашёл мопс дяди Вити из второго подъезда.

На шестом этаже, справа, больше не горит свет. Мать Данила, Елену Георгиевну, никто так и не видел после похорон. Брожу рядом каждый вечер. Не хватает смелости подняться, постучать. «В списках не значился» Васильева до сих пор, наверное, лежит там, где-то на столе, или стоит на полке под слоем пыли. Я подарила ему в десятом классе на Двадцать третье февраля. А он мне – книжку стихов Друниной на Восьмое марта. «Если б я была не дочь России, опустила руки бы давно…»

Строчки впечатались намертво. Все строчки, прочитанные нами за школьные годы, плывут перед глазами, качаются на волнах памяти.

«Записывайте на подкорку!» – кричала учительница литературы. Записала. Не сотрёшь.

«Здравствуй, мама, возвратились мы не все, босиком бы пробежаться по росе…» – пели мы ежегодно на Девятое мая. Маршировали рядом по бульвару Юбилейному. Маленький, в очках, он каждое утро бегал кругами по школьному стадиону. «Готов к труду и обороне». Первое место к выпускному. Значок на груди. Поверил в себя. «Получу орден Мужества, женюсь на тебе, Соловьёва!» Смеялась. Все смеялись.

Крест на красной ленте мама отдала мне. На кладбище.

– Я согласна, Даня.

Собака рванула с места, три буквы «ГТО» на лацкане кожаной куртки сверкнули в луче заходящего солнца.

Она огляделась. Люди в вагоне метро расселись чётко по схеме. Как шашки на игровой доске. Между фигурами – кожаные пробелы, заклеенные красными крестами из скотча. Социальная дистанция. Телефонные трели. Пустые разговоры на нищенском языке. Дефицит словарного запаса. Справа – горделивая улыбочка, слева – страдальческая складка на лбу. Руки на поручнях заслуживают отдельного внимания. Чем моложе женщина, тем яростнее её маникюр. Длина ногтей прямо пропорциональна узости взгляда из-под широких, тщательно причёсанных бровей. Мужские крепкие пальцы обхватывают холодные перила с показной уверенностью. Так принято. Как и широко расставленные коленки в сидячем положении. Демонстрация тестостерона.

«Станция “Московская”. Переход к поездам Сормовско-Мещерской линии, выход к железнодорожному вокзалу», – донеслась из динамиков привычная всем фраза.

Аня вздрогнула, моргнула, прогнав оцепенение, подтянула почти до самого носа воротник водолазки, поёжившись от холода. Через открытые рты поезда в вагон вливался свежий поток пассажиров. Среди них – пожилая женщина с маленькой девочкой, похожей на медвежонка в своей коричневой искусственной шубе. Работая локтями, студенты резво позанимали оставшиеся места, игнорируя предписания Роспотребнадзора и старого доброго этикета. На эту парочку никто и внимания как будто не обратил. Морщинистая кисть робко зацепилась за железную опору. Взгляд виноватый, потерянный. Брошенная российская старость, неудобная, как сапоги не по размеру, с неловкими ужимками, болезненными гримасами, струящейся из глаз обречённостью. В левой руке – детская ладошка. Бросив взгляд на ребёнка, Аня уже не смогла его отвести. Она сразу вспомнила этот душистый запах ребёнка. Смесь молока и нежности.

Девушка встала, уступив место, остальные пассажиры смотрели теперь уже снизу вверх с плохо скрываемым раздражением.

Белёсые ресницы внучки, уютно устроившейся у бабушки на коленях, то и дело вздрагивали, когда она украдкой смотрела на женщину, стоявшую перед ней. Вдруг девочка, протянув руку, дёрнула её за рукав куртки, привлекая внимание.

– Тётя, хочешь конфету? – Улыбнулась, играя ямочками на щеках.

– Хочу, – неожиданно для самой себя ответила Аня, взяв протянутую «Белочку». – Спасибо, я такие очень любила, когда была маленькая. Как тебя зовут?

– Катя. – Взгляд с хитринкой, шапка набекрень.

– Извините. – Старушка смутилась и тут же начала шептать ребёнку наставления, завязывая потуже шарф.

– За доброту не извиняются. У вас прекрасная девочка. – Аня вздохнула и стала продвигаться к раздвижным дверям, в очередной раз пытаясь заглушить воспоминания.

В фильмах и книгах постоянно говорят: «Смерть постучала в двери». Но тот, кто это придумал, явно никогда не видел смерти. Она не стучит, а молча заходит без спроса, ничего не объясняя. Её невозможно выгнать. Даже врачам не удалось. Прошло уже два года, как Сони не стало, но Аня до сих пор каждое утро гладит пелёнки. Кирилл спустя три дня после похорон уехал в командировку, из которой так и не вернулся.

«Станция “Горьковская”. Поезд дальше не идёт. Уважаемые пассажиры, при выходе из вагона не забывайте свои вещи».

Большая часть людей ринулась к эскалаторам, расталкивая друг друга: многолетняя привычка, выработанная до автоматизма. Какой-то мужчина задел плечом, зло оглянулся и пошёл дальше, бормоча под нос проклятия.

– Ну что вы, не стоит так себя корить, – иронично бросила вдогонку девушка.

Морозная пыль, брызнувшая в лицо на выходе из подземки, вернула в реальность. Толпа двинулась через дорогу, набирая скорость. Седой памятник писателю, покрытый инеем, укоризненно смотрел на прохожих. Нахмуренные брови Алексея Максимовича будто призывали к ответу. За всё, чего ты не сделал, не смог, испугался. Как строгий отец, отчитывающий за малодушие. Немое утро наступало на город, обнимая площадь меланхолией.

У Главпочтамта сидела на деревянном ящике измученная женщина, кутаясь в изрядно поношенную шаль. Перед ней на импровизированном прилавке лежали пуховые варежки и носки с удивительно изящными рисунками. Люди безразлично пробегали мимо, даже не взглянув. Аня остановилась. В верхнем ряду пестрели ярко-красными шариками снегирей симпатичные детские рукавицы.

– Здравствуйте, сколько стоят?

– Триста рублей, милая, очень тёплые, натуральный пух, сама вязала! – Продавщица оживилась, лихорадочно смахивая снежинки с товара. – Птички эти счастье приносят в дом, Божьи твари. Знаешь, откуда у них такой окрас?

– Никогда об этом не задумывалась, расскажите. – Стало и вправду интересно.

– Есть легенда, что, когда Христа распяли, маленькое пернатое создание попыталось своим клювиком гвозди из Его ладоней вытащить, избавить от страданий, ничего не вышло, но капелька крови Спасителя, попавшая на грудку, сделала перья алыми, с тех пор снегири – это символ великодушия, стойкости, жизненной силы и взаимовыручки. Поговаривают, что даже кошки их не едят.

– Верю, – улыбнулась девушка, протягивая тысячную купюру. – Я возьму, и ещё носочки, вот эти, с зайцами, сдачи не надо.

– Дай Бог здоровья тебе, моя хорошая, и деткам твоим, пусть носят с удовольствием!

– Спасибо, – Аня положила покупки в сумку и пошла на работу, решив не огорчать женщину подробностями своего одиночества, тем более что та усердно крестила её вслед. Она вообще привыкла никого не огорчать. Молчишь – и жить вроде терпимо.

До обеда всё шло своим чередом. Редкие посетители уныло бродили среди стеллажей, лениво перелистывая книжные новинки. В полдень Аня отправилась на перерыв. Купив кофе в бумажном стаканчике и пирожок с вишней, пошла на ежедневную беседу с Горьким. Миновав пешеходный переход, приглядела ближайшую лавочку и уже хотела сесть, подстелив пакет на хрустящий снег, покрывший деревянные дощечки, но неожиданно заметила напротив знакомую коричневую шубу.

Девочка сидела рядом с бабушкой, которая, казалось, крепко спала, завалившись набок. Внучка монотонно гладила её по голове, едва слышно шевеля пухлыми губами. Щёки раскраснелись от стужи, вязаный шарф покрылся инеем от влажного горячего дыхания.

Аня решила подойти:

– Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?

– Холодно, тётя. Не знаю, как в сказке хорошая девочка терпела. Мне бабушка читала. Я теперь умру?

– Конечно, нет! Я же не Морозко, а добрая волшебница. Вот варежки тебе наколдовала для начала. Давай наденем и разбудим твою бабушку.

Девушка растёрла ладонями одеревеневшие маленькие кисти и натянула на них купленные утром рукавицы.

– Женщина, извините, – аккуратно потрепала старушку по плечу.

Вместо ответа – тишина. Крепкий запах беды ударил в ноздри, перебив всю радость от встречи с маленькой попутчицей.

– Присядь пока здесь, вот пирожок скушай, – с трудом проговорила, переместила девочку на лавочку и, отодвинув цветастый шерстяной платок, попыталась нащупать пульс на морщинистой шее спящей. Его не было.

Оглянулась. Мужчина быстрым шагом шёл к остановке, разговаривая по телефону. Аня было бросилась к нему, но он лишь отмахнулся. Студенты целовались у ног памятника, не обращая ни на кого внимания. На их помощь рассчитывать не стоило.

Аня лихорадочно попыталась вспомнить, как звонить в скорую с мобильного, и набрала сто двенадцать.

– Я сейчас вернусь, обещаю. – Отошла на несколько метров, чтобы девочка не слышала разговора, и назвала диспетчеру адрес. – Женщина, около семидесяти лет, без сознания, пульса нет. Не знаю, я просто мимо проходила. Поняла, жду.

Вернулась, снова обняла ребёнка, уткнувшись носом в мохнатый воротник. Второй раз она этого не допустит. Глаза наполнились солёной водой, готовой мгновенно выплеснуться наружу. Сейчас никак нельзя. Вдох, выдох.

– Я позвонила доктору, он скоро приедет и поможет нам. А где твои родители, Катюша?

Девочка махнула наверх:

– Там.

– Если бабушка тоже на небо уйдёт, пойдёшь ко мне жить?

– А может, она меня с собой возьмёт? Я к маме хочу. – Веки покраснели от близких слёз, а брови упрямо изогнулись.

– Это только Бог решает, кого забирать к Себе, не мы.

– Баба Тоня тоже так говорит. – Вздохнула по-взрослому, опустив взгляд в землю. – А ты мою конфету уже съела?

Аня улыбнулась, доставая из кармана подарок:

– Давай пополам?

У обочины в это время затормозила машина скорой помощи, рядом парковались полицейские. Проблесковые маячки автомобилей мигали синими и красными вспышками в сером воздухе, а на детских варежках, как живые, алели снегири.