Текст книги "Российский колокол № 2 (46) 2024"

– Сам виноват: тащить надо уметь… – прокомментировал Серёжка. – Впрочем, два бампера – это роскошь.

На дороге было пусто, как в холодильнике после вечеринки. Решили пойти по дворам, искать автомобилистов и взывать о помощи. Пробегавший мимо мальчишка указал им на двухэтажный особняк в конце улицы и заверил, что там им помогут.

Юра, Сергей и Лида направились к особняку.

– Быстрей, мальчики, быстрей!.. Уже пол-одиннадцатого!

– Я не могу быстро, – оправдывался Винни-Пух. – Я вешу сто десять килограммов, а ноги у меня тридцать восьмого размера, маленькая площадь опоры.

– Носи ласты, – посоветовал Юра.

Когда они позвонили в дверь, их встретили дружным воплем – в гостиной весёлая компания уже встречала Новый год. Судя по степени «подогретости», они начали встречать с прошлого Нового года.

– Смотрите, кто к нам пришёл! – радостно орал хозяин, одновременно лихорадочно соображая, кто же это действительно пришёл.

Его дед, как видно, бывший офицер, щёлкнул туфлями, поцеловал Лиде руку и пригласил к столу.

– Штрафной им, штрафной! – кричали гости.

Используя свою ёмкость, Винни-Пух с удовольствием избавил друзей от наказания, выпив и за себя, и за них. Когда после этого втолковали гостеприимным хозяевам обстоятельства дела, все вскочили из-за стола, чтобы идти выручать гостей, а дед даже зачем-то снял со стены старинную саблю. С большим трудом удалось сдержать этот порыв. Хозяин сбегал в сарай и притащил какой-то замасленный ящик.

– Здесь лебёдка. Сам я сейчас не ездок, а с ней вы выберетесь.

Прощались долго, целовались, обменивались адресами. Дед снова щёлкнул каблуками и, обнажив саблю, потребовал руку для поцелуя, только уже почему-то не у Лиды, а у Сергея.

Лебёдка оказалась тяжеленной. Её везли на санках, предоставленных отзывчивым хозяином. Сверху Сергей усадил Лиду и весело ржал, изображая битюга.

Когда они вернулись к машине, Рая, Лена, Иосик и Антошка прыгали вокруг костра, разложенного из остатков забора.

– Мы замёрзли, – объяснила Лена.

Старуха хозяйка в окружении соседок с ужасом наблюдала за ними: издали их прыжки напоминали ритуальный танец дикарей.

– Хозяйка предлагала вернуть аванс и подарить нам две курицы, если мы согласимся уехать, – сообщила Рая.

– Сейчас мы вместе встретим Новый год и помиримся, – пообещал оптимист Серёжка.

Он зацепил крюком «Ладу» и стал искать, к чему бы прикрепить второй конец лебёдки. Увидев скобу, вбитую над крыльцом, направился к дому, волоча за собой трос.

Старуха хозяйка бросилась через улицу с воплем:

– Не дам!.. Хоть дом пощади!.. Не дам!..

– Пожалейте её, она вдова! – кричали соседки.

Старушка преградила ему дорогу и забилась в истерике.

– Так мне и надо, дуре старой: на деньги позарилась. – Она вытащила из-за пазухи узелок и стала тыкать его в руки Сергею. – На, забери! Забери всё!.. Тут и пенсия, и от сына перевод… Только уезжай, Христа ради!.. – Она сорвала с пальца кольцо и тоже протянула Сергею. – Уезжай, батюшка, уезжай, толстопузый!..

Женщины занялись ею, успокаивали, отпаивали водой. Юра указал Сергею на бетонный телеграфный столб у дороги:

– Дотянем?

Дотянули, обмотали и закрепили. Серёжка придерживал крепление, Юра сел за руль, включил двигатель и скомандовал Иосику:

– Давай!

Иосик крутанул рычажок лебёдки, оставил под ним полпальца и взвыл, как смертельно раненный марал.

– Иосик, не надрывай горло, – молила Рая, но Иосик надрывал.

Подскочивший Сергей освободил его палец из тисков, но Иосик продолжал выть.

– Ему нужен наркоз! – стонала Рая.

– Сейчас! – Винни-Пух притянул Иосика к себе и внятно, раздельно произнёс: – Янки, гоу хоум!

Иосик моментально перестал выть и захрапел.

Сергей начал равномерно двигать рычаг. Переднее колесо выползло из канавы, заднее наполовину взобралось на обочину.

– Ребята!.. Ой!.. – в ужасе выкрикнула Лена.

Она указала на бетонный столб, который медленно наклонялся навстречу машине. Серёжка по инерции ещё раз крутанул рычаг лебёдки, столб наклонился ещё ниже, и свет погас. Погас не только в доме у старушки, но и во всех домах на всей улице. Наступила полная темнота и тишина, потому что телевизоры тоже выключились. Прошло несколько минут, и из всех домов стали выходить люди, кто с фонариком, кто со свечкой. Они сходились на мостовой, непроизвольно выстраивались в колонну и двигались к дому старушки. Это напоминало крестный ход. Десятки, сотни огоньков приближались к машине.

Иосик проснулся, моментально сориентировался и сразу предупредил:

– Будут бить!

– В машину! – скомандовал Сергей и отцепил крюк лебёдки.

Все бросились в пикап. Юра дал газ и впервые воспользовался четвёртой скоростью. «Лада» продемонстрировала все свои лучшие качества и через минуту уже неслась по шоссе.

Все долго молчали. Тишину прервал Серёжка:

– А мы всё-таки молодцы: выбрались из канавы.

– Нужно будет старушке завтра привезти деньги за всё, что мы натворили, – сказала Лида.

– Лучше сделаем перевод, – предложил Иосик, которому Рая забинтовала палец почти до шеи.

В приёмнике звучала музыка. Потом раздался бой московских курантов.

– Ребята, скорей! – Сергей поспешно откупорил шампанское и разлил его по стаканчикам. – В конце концов, мы же собирались встретить Новый год на природе!

– Прижмись к обочине, – скомандовала Лида.

Юра крутанул руль вправо и хотел затормозить, но снова перепутал педали и нажал на газ – машина бросилась вперёд, нырнула в кювет и заглохла, задрав зад кверху.

– Что это?

– Канава. Мы опять сели.

– С Новым годом! – поздравил их диктор.

Антон Осанов

Путь ковра

Пародийный скетч на актуальную молодёжную прозу. Построение фраз, тон метафор, темы – элементы игры.

* * *

Он подошёл ко мне у шиномонтажа, когда я отдала машину похмыкавшим работягам. Помолчал, затем без насмешки спросил:

– Ну привет, Машка. Как узор?

Он уверенно нависал надо мной – плоский, заплетённый листвой, с большим алым цветком посередине. Тонкие переходы стёрлись, рисунок пожух, но это был он – ковёр из моего детства. Левым краем ковёр зажимал сигарету и курил в прожжённую дырку. От каждой затяжки немножко, как альвеолы, тлел ворс.

– Хочешь кофе? Поболтаем, пока мужики шаманят.

Ковёр начальственно шлёпнул рабочего.

– Можно, – неохотно согласилась я.

Мы сели на скамейку. Мне принесли кофе, ковёр продолжал курить. Я украдкой наблюдала за ним – выцветший, даже немного седой, ковёр не провисал, а слишком прямо держал осанку, будто хотел что-то мне доказать.

Я знала, о чём он спросит.

– У отца была?

– Нет, – призналась я.

– Причина?

– Сам знаешь.

Я до сих пор помню ту безразличную вьюгу. С окна тоскливо свисает полоса газеты. Твёрдая от мыла, она укоризненно целится в меня. Из щели дует, но маме некогда проклеить её: она опять поругалась с отцом. На кухне что-то грохает, и тогда я громче рассказываю о ковре своей кукле. Он кажется волшебной страной, где даже зимой цветут маковые поля. Бежевые завитки похожи на водопад или на добрую овечью шерсть. Если хлопнуть по ней, поднимется мягкая, невесомая пыль. Я считаю её пыльцой фей и собираю в коробочку.

Когда отворяется дверь, я с надеждой смотрю на отца. Он виновато улыбается и тянет за ковёр руку. Там неровность в стене: наш барак строили заключённые, и его несовершенство прикрывает полстина. Отец достаёт из тайника бутылку и смешно прикладывает палец к губам, будто у нас есть общий секрет. Однажды я поверила ему и спрятала за ковёр свою куклу. Мне хотелось, чтобы отец освободил её из пыльного паучьего плена. Бутылку я перепрятала за сервант.

Так меня впервые ударили.

– Батька есть батька, – философски вздохнул ковёр. – Ты думаешь, он меня не лупцевал? Да каждую весну ротанговой ракеткой! Живого места не было!

Для этой страны виктимблейминг был столь же привычен, как прошуршавший мимо целлофановый пакет. Я хмыкнула:

– Ты правда сравниваешь это с тем, что нас с мамой избивали до синяков?

– Всякий, делающий грех, творит беззаконие, – серьёзно ответил ковёр. – Что? Не одна ты книжки читала, писательница! Я три года на сессии к ковровщику хожу. Прошлое прорабатываю. Истирание ворса, выгорание… Когда батька бутылку искал, знаешь, где меня трогал? Особенно там, в темноте… Он трогал меня за колечки.

Ковёр съёжился, прозвенев горсткой ржавых колец. Среди них была парочка новеньких, золотых. Мне стало ясно: ковёр обладал собственной агентностью.

– Ты с мамкой рано из дома ушла, а я ведь с ним дальше жил. Он передо мной пил и плакал. Однажды нашёл коробку, куда ты пыль с меня собирала. Там ещё каракули твои были, как эта пыльца помирить всех должна. Так он поверил, всё по твоему рецепту сделал, да только без толку. Завыл, отчаялся. А потом знаешь что было? Он меня за бутылку мигрантам продал. Они меня на пол положили! Меня, настенного, на пол! Плов на мне ели, спали. Водку жрали, проституток водили. Я тогда на папку твоего тоже обижен был. Считал, чем мне хуже – тем и ему. Как ты, короче, был. И главное, так себя расчесал, что стал удовольствие получать! Однажды проститутку привели. Молодая, глаза грустные-грустные, набок голова, всё в ворс смотрит, свою Рязань ищет. Я и представил, что однажды так тебя заведут. Жить-то тебе надо на что. На секунду стало так хорошо, будто весь мир предо мной виноватый, а потом стало очень и очень стыдно. Только уже навсегда.

Ковёр сгорбился. На солнце блеснули застиранные маслянистые пятна.

– В один день не выдержал, поднялся. Всё, говорю, мужики, не могу так больше. И пить, говорю, завязывайте. Аллах всё видит.

– А они что?

– Перекрестились.

Ковёр замолчал. Он пах соляркой и дешёвой химчисткой. К этому примешивалась едкая аммиачная нотка. Ковёр достал спрей с перечёркнутой кошачьей мордой и виновато опрыскался.

– Барсик – сволочь, – пояснил он.

Кофе в стакане остыл. Беззлобно переругивались мужики. В детстве я хотела как можно скорее вырасти и уйти из дома, поэтому часто измеряла свой рост. Я раздевалась, чтобы плотнее вжаться в ковёр. Лопатки сводил бархатный ток, и я тихонечко вскрикивала. На руках поднимались прозрачные волоски. Тело кололи неизвестные крошки. Ковёр был единственным, перед кем я не стеснялась показывать своё неуместное тело. Мне было жалко отчёркивать рост фломастером, и я приминала ворс ноготком. После я подолгу разглядывала свою тайную лесенку. Ступеньки её были слишком близки и не могли мне помочь.

Почувствовав моё настроение, ковёр безысходно выпустил дым:

– Податься было некуда. Я умел только висеть на стене. Пришлось кочевать. Ночевал во дворах, на лобном месте.

– Лобном месте?.. – не поняла я.

– Стойка для выбивания, – хмуро пояснил ковёр. – Всё вспоминал, как ты меня в детстве разглядывала. Искала что-то. И тут меня осенило. Пришёл в одну харчевню. Так и так, говорю, есть к вам предложение. Они согласились. Работка оказалась непыльная: висел в потайной комнатке, а публика под гашиш на меня таращилась. Ну и приходы же у них были! Кое-кто даже пророчествовать начинал. Так у меня появились деньги. Да и умишко кой-чем наполнился. Кстати, вот я. Не смотри, что на фоне человека. Я знаю, что это зашквар.

Ковёр спрятал телефон за подкладку. Я заметила, что кое-где она криво прострочена, будто он пытался подшиваться самостоятельно.

– Жена? Дети? – спросила я, как спрашивают, когда собеседника нельзя утешить им самим.

Ковёр затоптал бычок и сказал:

– Маша, я же ковёр! Какая жена? Какие дети? Я тебе их что, спряду? Ты как себе это вообще представляешь?

– Ну… шиномонтаж есть же, значит… почему нет.

Я всеми силами отдаляла развязку. Ковёр не собирался меня жалеть:

– Когда батька помер, я сразу приехал. Думал, ты будешь. А там – никого, никому он не нужен. Только алкашня вьётся, налить требует. Ну, я от чистого ворса и предложил: заверните в меня. Пусть батьку во мне похоронят. Ну, как у магометан принято. Ты знала, что у тебя прабабка татарка?

Во мне что-то ёкнуло: нежные переливы зурны, непокорные чёрные брови… Я вспомнила, как в детстве меня тянуло к выпечке из «Бахетле». Сверкающий магазин казался мне сказкой, которую я искала в узорах ковра. Выпечка стоила дорого, но мама откладывала и порой покупала мне огненный зур-балиш или сладкую губадью. Когда я уплетала лакомство, мама плакала и обнимала меня. Позже я пообещала, что назову свой дебютный роман «Моя мама копила на эчпочмак».

– Я сутки на его могиле лежал. Гордость свою смирял. Батьку-то на окраине подхронили, к бомжам. Там какой только сброд не шастает! Меня заприметили, унести захотели. Так я прореху и заработал.

Ковёр указал на дырку от ножа. С неё свисала кудрявая нитка. Меня потянуло подпалить её зажигалкой. Ковёр говорил с позиции мужского превосходства. Мне хотелось напомнить ему, что ткацкий станок принадлежит женщине, что ковёр выношен нами так же, как и весь огрубевший от мужчин мир. Им вечно требовалось с чем-то бороться, что-то героически преодолевать, хотя они – и ковёр тоже – не хотели замечать, что о них точно так же вытирают ноги: в приёмных начальства, в предбанниках сталинских лагерей.

Я решила перейти в наступление:

– Элен Сиксу писала, что женское письмо должно исходить из того места, откуда женщину изгнали. Только так женщина может обрести своё…

Договорить я не успела. Ковёр несильно шлёпнул меня по губам. Я задохнулась от гнева, но через мгновение вдохнула пыль своего детства. В ней было всё: маленькая стеклянная соринка, кожа моих родителей, песок с детских сандалий, катышек пластилина, шерстинка умершего кота. Я словно оказалась на снимке, от которого так и не решилась избавиться: рядом с матерью, у отца на коленках, под сенью красных цветов, мы счастливо смотрим в камеру. Ковёр сохранил мои воспоминания и поделился ими как смог.

– После стольких лет? – потрясённо спросила я.

– Всегда.

Мы молчали. Работяги крикнули, что машина готова. Ковёр задумчиво погремел кольцами:

– В детстве ты хотела найти волшебную страну, куда бы могла сбежать. Но этой страны во мне никогда не было. Всё это время она была здесь.

Ковёр бережно коснулся моей груди. Я смотрела на листья, ягоды и цветы и больше не знала, на что они похожи. Это был всего лишь узор, отпечаток домотканой руки, но он подтверждал: ковёр – личность, единственная и ничему не подобная.

– Спасибо, – тихо сказала я и пошла к машине.

– Не за что, – шепнули вслед.

Когда я уезжала, ковёр утёр кончиком подозрительно мокрый край.

Ирина Ширяева

Гонорар для читателя

Я поцеловал её в губы. Потом в шейку. Потом…

В эту секунду грянул телефон. Как всегда, не вовремя.

Я укоризненно покосился на бессовестный гаджет. Это оказалась напоминалка.

Жанночка вытаращила на экранчик мобильника свои и без того большущие глаза. Любовную поволоку в них мигом высушил вспыхнувший жгучий интерес.

– А-а-а! – взвизгнула она, поспешно застёгивая блузку. – Ток-шоу с представителями читателей! Прямой эфир! Включай скорее!

Я защёлкал пультом.

На телеэкране возникло украшенное привычной иронической улыбкой лицо популярного ведущего.

– …Тема сегодняшнего ток-шоу – «Гонорар для читателя», – жизнерадостно сообщил он. – Напоминаю, что после введения двух обязательных высших образований государство было вынуждено принять программу обязательного чтения. Казалось бы, отлично! Однако появилась проблема. Она заключается в том, что все граждане, ещё имеющие способность и желание читать, ушли в писатели. Читать в стране некому. Снижается интеллектуальный потенциал нации. Учёные бьют тревогу. Поэтому сегодня мы поговорим о том, насколько успешно выполняется программа обязательного чтения.

На экране появился общий план студии. Здесь в креслах и на диванах разместилась пара десятков человек разного возраста и явно различных социальных слоёв.

– Итак, представляю гостей нашей студии! – тоном массовика-затейника объявил ведущий. – Сегодня к нам пришли, – он сделал радушный жест в сторону улыбчивой дамы неопределённого возраста в модных очках, – глава гильдии читателей Ольга Арнольдовна Любимова…

Да кто ж эту Ольгу не знает?! Она начинала как буктьюбер ещё в горячие двадцатые. В пору неистовых и решающих битв бумажной книги с сетературой. Медийное лицо, и представлять нечего.

– …и глава гильдии писателей, – продолжал ведущий, – Александр Сергеевич Пуш… – здесь король эфира сделал эффектную паузу, – карский!

Публика засмеялась и зааплодировала остроумию короля эфира.

А тот учтиво поклонился немолодому худощавому мужчине с желчным выражением лица.

Явно граммар-наци этот Пушкарский. Продукт старой школы. Из тех, кто обожает заумные споры о стиле и языке. Задрали уже.

– А мой первый вопрос к вам, Ольга Арнольдовна, – продолжал тем временем хозяин телестудии. – Скажите, как программа обязательного чтения отразилась на интересах читателей?

– Давайте смотреть правде в глаза, – предложила Ольга, изящным жестом поправляя очки. – Государственных средств для этой цели выделено явно недостаточно…

– Да половину по дороге разворовали! – донеслась реплика из угла, где сидела группа лохматых подростков.

Ведущий сделал строгое лицо и погрозил школоте пальцем. Ольга стрельнула в мятежный угол глазами и повторила:

– Да, недостаточно. Никто не хочет читать за копейки…

– За копейки?! – с места в карьер взвился Пушкарский. – Вы хотите сказать, что замок в Англии стоит копейки? А ведь кое-кто из активных и предприимчивых читателей уже такой замок приобрёл!

– О чём вы?! – неискренне изумилась Ольга. – О каком таком замке?!

– О вашем!

– Клевета! Происки жёлтой прессы!

– Ну-ну, – встрял ведущий. – Не будем начинать с такого накала страстей. Как я потом градус передачи поднимать буду? Меня ведь уволят за ненадобностью.

Публика опять с готовностью посмеялась шутке.

– Как я понимаю, проблема в том, – примирительно продолжил ведущий, – что государственных средств выделено мало. И оплата чтения по-прежнему остаётся частным делом авторов.

– Совершенно верно, – стараясь взять себя в руки, подтвердил Пушкарский. – Писатели, как и прежде, вынуждены платить читателям из своего кармана. Между тем мы все – авторы – трудимся на основной работе! А многие читатели норовят стать профессиональными экспертами. Не работать и наживаться за наш счёт!

– С вашими расценками наживёшься! – не выдержала Ольга. – А нормы! Вы же требуете читать по три романа в неделю! Причём до конца! И вникать во все детали сюжета! И писать отзывы аж на тысячу знаков!

– Зато те, кто получает фанатские гонорары, вообще ничего не читают, – парировал Пушкарский. – Только акции устраивают. А запрашивают в два раза больше. При этом умудряются набирать себе для фанатства до ста текстов. Самых несовместимых жанров!

– Постойте, постойте. Насколько я знаю, недавно принят закон, разрешающий фанатеть не более чем по двадцати текстам, – уточнил ведущий.

– Ага, – желчно усмехнулся Пушкарской. – Это после скандала, когда группа фанатов приняла любовный роман «Не плачь, зая!» за книгу по охране природы. И выложила своими телами под окном автора фигуру светящегося плачущего зайца! А ведь автор за эту акцию свою месячную зарплату отдал, между прочим!

– Ну и что?! – кинулась в бой Ольга. – Во-первых, фанаты не обязаны читать текст. Они только в акциях участвуют, косплеят. За прочтение – отдельная плата! Во-вторых, автор получил бесплатный скандал. А скандал, специально организованный вокруг книги, ему вообще не по карману будет! И наконец, в-третьих, кое-кто, – Ольга выразительно покосилась в сторону Пушкарского, – сделал эту историю сюжетом своего нового постмодернистского романа, который, между прочим, имел много откликов. А вы говорите, что мы неформат плохо читаем!

– Ну, не так уж он много откликов имел, – скривился Пушкарский. – Гораздо меньше, чем вы обеща… хотелось бы.

– Господа, господа! – радостно воскликнул ведущий, желая придать разговору новый поворот. – Предлагаю дать слово представителям читательских секций.

– С удовольствием! – поддержала его Ольга. – Давайте начнём с секции «Ласковые читатели».

Она кивнула толстой тётке, сидевшей в первом ряду.

Хорошенькая Жанночка перед экраном презрительно скривилась:

– Бэ-э-э…

Да уж, тётка выглядела типичной прелой домохозяйкой. Я живо представил, что у неё за студийным креслом спрятана авоська с картошкой и выглядывающими перьями зелёного лука. Странно, что она ещё в студию с каким-нибудь вязаньем или вышиванием не припёрлась.

– Что за странные звуки? – подколол я свою подружку. – Перед тобой классическая потребительница любовных романов. Твоя потенциальная читательница, между прочим. Ты должна её любить, холить и лелеять.

– Только на расстоянии! – поспешно заявила Жанночка.

Пушкарский тем временем благосклонно вещал:

– Ну, к читателям любовных романов и фэнтези у нас, в принципе, претензий нет. Читают много, отзывы пишут эмоциональные и много-слов… подробные то есть. Гонорар берут адекватный. Впрочем, за счёт количества прочитанных текстов их заработки, я полагаю, самые высокие.

– Да что вы… – смущённо залепетала толстуха. – Да мы из любви к искусству… Да я бы и бесплатно…

И заалела как маков цвет.

Похорошела, между прочим. И никакая она не тётка, оказывается, а молодая женщина. И нос у неё не сибирским валенком, а задорно вздёрнутый.

И тут в глубине сознания… где-то очень глубоко… я поймал себя на мысли, что хотел бы видеть рядом с собой не сексапильную Жанночку, а такую вот самоотверженную толстушку, которая была бы готова читать мои тексты хоть каждый день. Просто так. Из любви к искусству. И, может быть, ко мне…

Фу! Бред! Бред!

Я помотал головой и погладил подругу по точёной коленке. Странные мысли сразу улетучились.

Жанночка многообещающе мне улыбнулась, но от экрана взгляда не оторвала.

– А ещё у нас в студии есть представитель вида чтения, которое считается аристократическим и элитарным. Чтение бумажной книги! – объявил ведущий тоном, каким в цирке объявляют выступление дрессированных собачек.

Камера наехала на холёную красотку в стиле пин-ап. На коленях у неё и вправду барахталась собачонка размером едва ли не с таракана, с такими же тонкими лапками.

– Фу, – скривилась Жанночка у экрана, – таких собачек в этом сезоне уже не носят.

Над красоткой нависал здоровенный бугай. Вероятно, представитель секции «Чтение мужских брутальных романов». Он что-то увлечённо шептал на ушко прелестной соседке. Та кокетливо хихикала.

– Итак, я передаю слово нашей очаровательной гостье, – с нажимом произнёс ведущий.

– А? Что? Мне? – спохватилась красотка, обнаружив, что все камеры и взгляды направлены на неё.

Она мигом расцвела отрепетированной много раз для селфи улыбкой и торопливо поведала:

– Ну, это… косметика «Средство Макропулоса» мне очень нравится…

По студии пронёсся смешок и замер в углу.

– Вы немножко ошиблись, дорогая, – ласково пожурил ведущий. – Мы говорим о чтении.

– Простите, о?..

– О чтении. Вы же выкладывали в Сеть своё фото на фоне стеллажей с бумажными книгами?

В подтверждение его слов на экране в студии появилась фотография, где красотка восседала в готическом кресле посреди кабинета. Вдоль его стен тянулись сплошные стеллажи с поблёскивающими тусклым золотом корешками.

– Ах, это! – с облегчением рассмеялась пин-аповская модель. – Да это же обои!

Публика злорадно заржала, особенно подростки на периферии.

– Муж говорит, твои два высших – уже не фишка, – простодушно поделилась красотка. – Нужен какой-то умный… этот… как его…

– Мозг? – попробовал подсказать ведущий.

– Ну что вы! Этот… интер… интер…

– Интерьер? – пришёл на помощь король эфира.

– Ага!

– И это радует! – сделал ведущий хорошую мину при плохой игре. – Если сегодня люди окружают себя изображением книг, то, возможно, завтра они начнут их читать! Ах, книги! Как они облагораживают человека! Что у вас там ещё особенно массово пишется? Эротика, насколько мне известно? И кто здесь представляет секцию «Чтение эротики»?

– Я! – словно на уроке, поднял руку худой до лапшеобразности юноша с оттопыренными полупрозрачными ушами.

– Вы издеваетесь? – прошипел Пушкарский. – Этому читателю есть восемнадцать?

– Есть, есть, – уверила Ольга.

– Вчера исполнилось, – гордо подтвердил юноша. – Могу паспорт показать.

– Что?!

Пушкарский подавился гневом и на минуту замолчал.

Этим воспользовался лапшеобразный гость и начал свою речь:

– Ну что сказать. Эротику я читаю давно…

– Давно?! – прорезался Пушкарский. – Да что вы себе позволяете?! – накинулся он на Ольгу.

– Э-э-э… мальчик переволновался… – с досадой отмахнулась та.

– Конечно, переволновался, – хохотнул ведущий. – Тема-то какая… волнительная. Ладно, перейдём к следующей читательской секции. Сопутствующей, так сказать. Мужское брутальное чтиво!

Все посмотрели на здоровяка рядом с пин-аповской красоткой.

Но, ко всеобщему удивлению, заговорила женщина с тонкими фиолетовыми губами. На её острые плечи была накинута такого же цвета шаль.

– Трудно работать с этой категорией авторов, – пожаловалась она. – Капризны, истеричны. Критики не выносят. К тому же требуют от читателя подробного знания боевых искусств и всех видов оружия. А это уже специфика. За неё, знаете ли, надо доплачивать…

Я показательно уставился на экран и сделал вид, что внимательно слушаю. Потому что окружающие – с моей, конечно, подачи – считают, будто я работаю в жанре брутала. Врать легко, ведь авторы друг друга не читают.

– Постойте, постойте! – перебил фиолетовую даму ведущий. – А где же мужики?! Их что, в секции читателей брутала совсем нет?

– Ну не смогли они сегодня… – сконфуженно промямлила Ольга.

– Ясно, на играх залипли, – лучезарно улыбнулся ведущий.

– И ещё, – строго добавила фиолетовая дама, – в мужском чтиве много эротики. А это, знаете ли, уже другой жанр. Значит, надо доплачивать…

– У вас на всё одна песня, – взвился Пушкарский. – «Доплачивать! Доплачивать!»

– Конечно, за вредность надо доплачивать. За вредность авторов, – дежурно пошутил ведущий. – А кстати, вот вы говорите, что они на критику плохо реагируют. Вы им всегда хорошие отзывы пишете?

– В целом, конечно, хорошие. Ведь авторы за наши отзывы платят, – объяснила Ольга.

– Само собой. И немало, – ехидно вставил Пушкарский.

– Но недавно мы ввели услугу, которая среди писателей получила название «садомазо», – продолжила Ольга.

– Садомазо?! Ой, как у вас интересно! – игриво воскликнул ведущий.

– Но это совсем не то, что вы думаете, – мягко осадил его ясный девичий голосок.

Его обладательница, девушка в строгой белой блузке, сидела в первом ряду и приветливо улыбалась незамутнённой улыбкой отличницы.

– Садомазо – это всего лишь секция жёсткой критики, – доброжелательно объяснила она. – Есть, знаете ли, любители, чтобы их текст разнесли в пух и прах.

– Неужели?! – ужаснулся ведущий. – Вот уж настоящее извращение!

– Мало того, – продолжала удивлять девушка, – недавно в своей секции мы открыли подсекцию троллинга!

– Да что вы! – ахнул ведущий. – И на это есть желающие?

– Ещё как есть! Одни поностальгировать хотят. Другие просто ищут острых ощущений. Вкусы у писателей разные, – извиняюще улыбнулась «отличница». – Правда, такие авторы требуют, чтобы в ответ на троллинг им тоже разрешили ругаться нехорошими словами. А то для них, видите ли, эффект неполный. Поэтому мы решили такое допускать. За отдельную плату. В зависимости от степени нецензурщины.

– Ох уж эти писатели! Каждое слово – бриллиант! – Ведущий выразительно кивнул на серёжки, которые пикантно дополняли строгую блузку девушки-критика. – А как у вас с графоманами дела обстоят? Признавайтесь, хорошие сборы?

– Нет, это не наш контингент, – покачала головой девушка, сверкнув брюликами в аккуратных ушках. – На это отдельная секция есть. Секция «Чтение честной графомании».

Она кивнула на здоровяка рядом с пин-аповской красоткой.

– Честной графомании?! Заши… неожиданно! – восхитился ведущий. – И как вам честная графомань? – обратился он к здоровяку. – Интересно читать?

– Ну, не знаю… – замялся тот. – Это у нас семейное. Фамильная, можно сказать, традиция…

– Вот! – триумфально воскликнула Ольга. – Фамильная традиция! А вы говорите, что мы с читателями плохо работаем!

– Аплодисменты! – поддержал её ведущий.

Гости студии охотно зааплодировали. С особенным воодушевлением хлопала в ладоши толстушка из секции «Ласковые читатели». Интересно, а как бы она отнеслась к моему жанру? Нет, не к бруталу. К моему настоящему жанру.

Впрочем, это можно проверить. Позвонить в студию и связаться с ней, прикинувшись заказчиком. Хотя… она наверняка замужем. Вон как аплодирует семейным ценностям.

Ну и что?! За такую редкую женщину можно и побороться. Я, между прочим, в себе уверен…

Тьфу ты, что за наваждение! Опять какой-то бред!

– Ну, это… сначала тёща честную графомань читала, – делился тем временем здоровяк. – Ништяк. И тёща при деле, и копейка в семью…

– Копейка! – желчно вставил Пушкарский. – А ползарплаты не хотите?! Половину зарплаты бедных графоманов!

– Ну, это… – продолжал здоровяк, досадливо поморщившись в сторону писателя. – Потом жена начала читать. Ваще клёво было! А сейчас у нас семеро по лавкам. Ну, после неудачного ЭКО… Некогда им, тёще и жене… – сник парень. – Так они на меня накинулись: «Читай! Всё равно весь день на диване лежишь! Хоть какой-то толк от тебя будет!»

Ну, я чё… Всё равно делать нечего. Закодированный я… – Здоровяк поник ещё больше.

– Зависимость от игр? – участливо предположил ведущий.

– Угу, – неохотно буркнул здоровяк и поспешил уйти от скользкой темы. – Графоманы – они ребята нормальные. Напишешь им: «Круто. Пеши есчо» – они и рады. А если добавишь, что понравилась эльфийка с длинными ногами… или ушами – ваще счастье!

– Вы любите читать про эльфиек? – попробовал развить тему ведущий.

– Да что там читать? – махнул рукой здоровяк. – Эти эльфийки в каждой книге есть. Вставляй их в любой отзыв – не ошибёшься. У меня всегда прокатывает.

– Конечно, можно и не читать, – с тихой ненавистью сказал Пушкарский. – И бессовестно обирать доверчивых графоманов.

Он схватился за голову и трагически простонал:

– Для кого мы пишем?! Для кого?!

– Для собственного удовольствия, – ехидно парировала уставшая от его постоянных наездов Любимова. – А за удовольствие всегда надо платить!

– Ну-ну, не стоит так расстраиваться, – принялся утешать писателя ведущий. – Давайте лучше поговорим о чтении неформата. Я вот знаю, что вы как раз неформат пишете. Правильно?

– Правильно, – нехотя откликнулся из-под фейспалма Пушкарский.

– Ну и как у нас обстоят дела с чтением неформата? – обратился ведущий к Ольге.

– Прекрасно обстоят! – с готовностью разулыбалась та. – Я привела к вам в студию целую группу читателей неформата.

Она кивнула в угол, где тусила компания лохматых подростков.

– О! Молодёжь! Как это приятно! – Ведущий чуть ли не раскрыл объятия. – Здравствуй, племя младое, незнакомое!