Текст книги "Королева праха и боли"

Стиснув зубы, я коснулась его лица, чувствуя, как к кончикам пальцев липнет густая сажа. Я погладила его грудь, ребро, торчащее из распоротой, но уже заживающей плоти, очертила круг вокруг дыры в животе.

Он, должно быть, терпел неимоверную боль, и я не знала, кого винить в этом. Бога, забросившего свои обязанности и разозлившего людей? Меня, за то, что настаивала, чтобы он сгноил моего бывшего мужа, который не принес мне ничего, кроме горя? Или моих сородичей, которые убили меня, когда я всего лишь пыталась им помочь?

Быть может, все мы крайне нуждались в отпущении грехов. В прощении.

В том, чего, по словам Еноша, я никогда не получу от него. Он вытащил меня из кошмара – только для того, чтобы отправить прямиком в ад. Я свернулась возле него калачиком. Холод гнал меня в объятия дьявола – дьявола, повелевавшего им.

Глава 3
Ада

Это всего лишь голод.

Это всего лишь голод.

Разум мой повторял эти слова, как молитву, пока я отмокала в горячем источнике – так долго, что кожа моя сморщилась и все подушечки пальцев уже напоминали черносливины. Затхлый воздух пах солью и серой, вода мягко плескалась о каменные бортики в такт вибрирующему бульканью и бурлению в моем животе.

Это странное ощущение внутри – вроде слабого, но постоянного перемещения воздуха – не имеет никакого отношения ни к разложению моих кишок, ни к поселившимся в потрохах извивающимся червям. Это… всего лишь голод.

В коридоре послышались знакомые торопливые шаги Орли, замершие у входа. Служанка вздохнула:

– Ох, девка, ну че ты томишься в воде часами, че твоя свиная лопатка воскресным утром.

Я вытерла пар, осевший каплями на моем холодном лбу, и нахмурилась, глядя на черные полумесяцы, образовавшиеся у оснований ногтей:

– Зато здесь я хотя бы не дрожу.

Здесь – и рядом с Еношем.

Целыми днями я прижималась к нему, пока он спал. Спал и спал. И это хорошо, потому что я знала, что иначе он не потерпел бы моего присутствия возле себя.

Грудная клетка сжалась, сдавив внутренние органы.

– Я все испортила.

– Вылазь-ка. – Орли взяла мои волосы, отжала их хорошенько, и струйки темной воды потекли на камни: это сходили остатки ореховой краски. – Видала небось, че деется с кусками мяса, коли оставить их надолго в теплом месте?

– Нет.

Старуха недовольно хмыкнула:

– Они сереют и становятся склизкими от гнили.

Я сжала кулак, почувствовала, что ладонь скользкая, и желудок мой сжался – от голода! Вздохнув, я выбралась из источника и завернулась в шкуру, которую держала Орли.

– К-как т-ты в-выносишь эт-такий холод-д-д?

– Со временем и ты перестанешь замечать холод и перестанешь тосковать… по чему-то теплому.

Это «что-то» – Енош.

Его всевластие превратилось в грубую, примитивную силу, которая притягивала меня к нему – так неумолимо, что по телу беспрестанно пробегали волны желания, почти заменяющие столь необходимое тепло. Потому-то я и не хотела ничего, кроме как раствориться в нем.

Но все, что нас связывало, рухнуло, и эта катастрофа высасывала остатки крови из моего остановившегося сердца…

Орли похлопала меня по плечу, вытирая, потом потянулась к разложенному на камнях широкому полотну:

– Хватит уже погрязать в своих печалях. Че те нужно, так это солнце, девка. Аха, ниче так не лечит разум, как солнце и свежий воздух.

Я подняла руки, глядя, как служанка обматывает тряпкой мой живот, пряча под тканью раны.

– Снаружи?

Орли кивнула:

– Тут все провоняло смертью, а дышу не одна я.

– Я не хочу уходить. – И чуть не застонала. Целый месяц я пыталась сбежать отсюда, но теперь у меня внутри все переворачивалось от одной лишь мысли об этом. – И не желаю, чтобы меня пырнули ножом в четвертый раз, едва мы выйдем наружу.

– Думаю, от энтого ты уже не умрешь снова, девка. – Орли фыркнула, радуясь собственной «трупной» шуточке, и протянула мне одно из моих платьев, дожидаясь, когда я шагну в круг черных перьев. – И уж точно не за воротами, где все уже давным-давно мертвы. Несчастные души, пережившие гнев бога, не осмеливаются приближаться. Я хожу туда иногда. Родом я не оттудова, но те земли все равно мне как дом.

Земли за Солтренскими вратами.

Дрожь вновь пробежала по спине, а ладонь сама собой погладила круговым движением живот, подчиняясь жестокому, извращенному инстинкту, от которого я почему-то никак не могла избавиться. Как же странно моя судьба перекликается с судьбой Ньялы, настойчиво возвращая к ней мои мысли.

– Я все еще ничего не понимаю. – И поэтому все еще скорблю о потере того, чего и не существовало вовсе. – Как я могла так ошибаться? Я, повитуха… Меня тошнило после каждого завтрака.

– Кабы я ела на завтрак рыбьи головы, меня б тоже тошнило.

– Ну… – С этим я не могла спорить. – А как же семена?

– Ну, ты была ранена, девка, напугана, одна-одинешенька со своими тяготами. Вот твой желудок и закис от волнений.

– Но…

– Хватит, девка. Цыц. – Старуха накрыла шкурой мои волосы, вытирая их. – Забудь. Все энти тщетные разговоры, напрасное горе… Че энто меняет?

Грудь моя сжалась.

Ничего.

В глубине души я знала, что должна испытывать облегчение от этого открытия. Я никогда не стала бы матерью, однако материнские инстинкты говорили, что я должна находить утешение в том, что мой ребенок в безопасности.

Пускай и воображаемый.

В животе под моей ладонью опять что-то завибрировало, и я поспешно отдернула руку.

– Может, мне следует подождать, когда проснется Енош, чтобы он убрал гниль. – Между бровей Орли залегла складка, и это сильно пошатнуло мою уверенность: – Он ведь… уберет ее, верно?

– Девка, ты видела когда-нить мужика, который просыпался бы не угрюмым да раздраженным? Убирать гниль для хозяина…

– Немалый труд. – Я с трудом проглотила воздух, слабо отдающий вонью моего собственного разложения. – Да, я помню. Просто представить не могу, что он может быть таким жестоким.

Служанка издала невеселый смешок. Жестом она велела мне надеть туфли и вывела в коридор.

– Не могешь? Тогда ты вместе со стуком сердца потеряла еще и рассудок.

Может и так.

Лично я винила во всем свадьбу.

После того как я дала ему клятву, Енош чуть приподнял маску оскорбленного бога, позволив мне увидеть под ней любящего мужчину. Он избаловал меня сладчайшими словами и нежнейшими прикосновениями. Енош окончательно сломил мою выкованную ненавистью броню, оставив мое холодное умолкшее сердце беспомощным и беззащитным.

Теперь его маска вернулась на прежнее место и, кажется, сделалась железной, какая судьба будет ожидать меня, когда Енош проснется?

Пальцы снова потянулись к животу, раздвигая перья, подбираясь к бередящему раны хлопку.

– Я хочу, чтобы это исчезло. Мне все еще больно, невыносимо больно. Думаешь, он действительно сохранит раны навеки?

– Ах, девка, все будет хорошо. – Слова женщины капельку облегчили давящий страх, но лишь до тех пор, пока она, остановившись, не вытянула руку, закатав повыше рукава своего клетчатого платья. – Ну, покуда ты готова к худшему.

Кислая желчь обожгла мне горло при виде глубоких порезов, красными браслетами окольцевавших запястья Орли.

– Ты никогда раньше не показывала мне…

– Потому как ты не спрашивала, как я умерла, – сказала она, аккуратно прикрыв раны, и снова двинулась к мосту. – Ах, как злился хозяин, когда у него отняли маленькую леди с округлившимся пузом. О, я предупреждала его, но кто ж слушает старую Орли? Присматривать за ней было все равно че пасти стаю блохастых кошек.

– И что сделал Енош?

Пожав плечами, служанка пересекла тронный зал.

– Тащил меня за своей лошадью, пока Эйлам не пришел за моим дыханием.

Мышцы мои напряглись при звуке этого имени, а ноги сами собой остановились перед первой дырой в том мосту, что вел к Солтренским вратам.

– Если выйду наружу и Енош проснется, он подумает, что я пытаюсь сбежать.

Пышные формы Орли затряслись от смеха.

– Неважно, в какую сторону ты подашься, девка, в конце ты всегда окажешься в его лапах. Если б хозяин хоть чуток боялся, че ты смоешься, он бы не дрых сутками напролет.

Ссутулившись, я кивнула и потащилась за ней, огибая дыры в ветхом мосту. Смерть стала моим ошейником. Бледный двор – моей клеткой. А моей цепью?.. Давление в груди, невидимая сила, вынуждающая меня вернуться.

Давление нарастало по мере того, как я продвигалась вдоль извилистых каменных стен, за которыми щебетали птицы. Эфенские врата располагались на спуске, а этот туннель выводил прямиком на бескрайнее ярко-зеленое поле, где колыхались на пронизывающем ветру высокие травы.

Я заморгала, отвернувшись к вратам, привыкая к резанувшему глаза яркому свету. Ветер мигом растрепал мои волосы, швырнул в лицо не вполне отмывшиеся от краски, но уже все-таки светлые пряди и разбился о скалу, разлетевшись десятком сквозняков.

Арочный проход в горе с обеих сторон стискивали скальные выступы, тянущиеся по пышным лугам, насколько хватало глаз, соединяясь вдали в неровные серые цепи.

Я вскинула руки, потянувшись к безоблачному небу, стараясь не обращать внимания на то, как солнце подчеркнуло черноту сосудов, змеящихся под моей кожей.

– Кажется, что я почти могу до него дотронуться.

Орли, улыбнувшись, взобралась на валун и похлопала по согретому солнцем камню, приглашая присоединиться к ней:

– Живые называли энту гору Брокенберг. То бишь Кусковой горой.

Гравий захрустел под моими ногами, когда я подошла к Орли, присела рядом – и аж застонала от наслаждения, когда ладони мои легли на теплый, почти горячий камень.

– Тут говорили на другом языке?

– И не на одном. – Взгляд старухи блуждал по ландшафту, совершенно пустынному, если не считать небольшой отары овец, лениво жующих траву, пробившуюся между камней неподалеку от нас. – Маленькая леди могла читать стихи на четырех разных языках.

– Как ты попала сюда?

– Мои родители прибыли в эти края на корабле, поступив на службу в богатое поместье.

Она прищурилась, и я попыталась проследить за ее взглядом, но не различила ничего, кроме серых и зеленых пятен.

– Здесь так высоко, а я не вижу ни единой деревни. Ни городов. Ни дорог.

– О, они есть, коли знать, где искать. – Губы Орли сжались в тонкую полоску, и она прихлопнула муху. – Замок Гергенхейм, город Штайнау, Герцогская дорога, соединяющая их… Они там, спят под одеялом из лоз и терний.

Неужто такая же судьба ждет и земли за Эфенскими вратами? Или Енош просто убьет всех мужчин, которым не повезло носить имя Элрик, полагая, что… Кстати, что именно он думает? Сколько бы я ни размышляла над его словами, они все равно оставались какой-то запутанной бестолковщиной.

– А здесь, похоже, уже почти лето. – Еще одна странность – такая же, как пурпурный цветок, который я выдернула из щели между камнями. Там росло еще много таких – без всякой земли. – Кто такой Джоа?

Орли слегка наклонила голову, искоса глянув на меня.

– Ты не помнишь, девка? Я ж говорила те как-то, на помосте. Капитан Мерток.

Я вздрогнула.

Капитан Джоа Мерток.

– Верно. – Где-то под ребрами болезненно кольнуло. – Ты упомянула об этом всего лишь раз, а Енош редко удосуживается называть кого-то по имени, вот я и забыла.

Енош произнес это имя, когда не поверил в то, что я считала себя беременной. Когда угрожал выследить Элрика и вплести его в трон.

Как сделал с тем капитаном…

…который касался того, что принадлежало Еношу.

В висках заломило от напора завертевшихся в голове вопросов. Что это значит? Что Джоа и Ньяла стали любовниками после того, как капитан увез ее? В таком случае, получается, угрозы Еноша обретают смысл? И его безмерное разочарование? И острое недоверие?

Разум мой, потрясенный криком Еноша и сокрушительной правдой о моей беременности – точнее, об отсутствии таковой, – воспринял слова бога как порожденную яростью бессмыслицу. Но дело было не только в ярости, так?

Бог ревновал.

Впрочем, один факт ставил данный вывод под сомнение. Если Ньяла и Джоа действительно воспылали друг к другу страстью, почему же мужчина перерезал ей горло, когда Енош настиг их? Неужто чувство долга перед лордом Тарнемом перевесило любовь капитана?

«Капитан Мерток перерезал ей горло, чтобы… отомстить, – зазвучал в моей голове голос Еноша, и я не забыла, как он запнулся на середине фразы, когда рассказывал мне эту историю на пути в Айренсти. – Ее душа улетела быстрее, чем я смог что-либо предпринять».

У меня перехватило дыхание.

Быстрее, чем он смог что-либо предпринять.

Енош как-то объяснил мне, что души уходят медленнее, когда смерть наступила внезапно. Означает ли это, что Ньяла предвидела свою гибель? Потому что ее смерть была… Какой? Ожидаемой?

Или даже запланированной?

Неужели она так безнадежно влюбилась в капитана, что предпочла смерть возвращению к Еношу? От одной этой мысли меня бросило в дрожь, рука прижалась к животу, а душу пронзила мучительная боль. Я никогда бы не обрекла своего ребенка на смерть из-за запретной любви или…

Нет никакого ребенка.

Рука упала. Какое я имею право горевать о ребенке? Какое имею право полагать, что понимаю, каково это – умирать с младенцем в животе?

Никакого.

Я поерзала на валуне и повернулась к Орли:

– Когда лорд Тарнем отослал свою дочь с капитаном, эти двое влюбились друг в друга?

Старуха застыла, точно окаменев, – лишь ветер трепал выбившиеся из косы седые волосы. На бледной коже вокруг ушей виднелись первые пятна гнили. Ее внезапную неподвижность я восприняла как подтверждение моей догадки. Значит, я права.

– Коли хочешь как лучше, девка, не заводи таких разговоров на Бледном дворе.

Лучше – для кого?

Енош знал об измене Ньялы и о том, что она так и не полюбила его – зато полюбила другого. Иначе отчего он упомянул Джоа и Элрика в одном предложении, угрожая сделать со вторым то же, что и с первым?

Проклятый дьявол, я сама загнала себя в навозную кучу. Енош обвинил меня в предательстве – в том единственном преступлении, которое считал самым тяжким и судил суровее любого другого, – а кроме того, еще и в неверности.

Так могу ли я винить его?

Обжегшийся на молоке дует на воду, сказали бы смертные, но поговорка эта, похоже, справедлива и в отношении моего мужа-бога. В моем животе нет ребенка, а значит, я не могу объяснить ту радость, которую чувствовала, когда мы оба пребывали в ужасном положении. Мне бы удалось оправдать разве что свою задержку, но и эти объяснения, пожалуй, в данном случае больше походили на предлог.

Потому что я действительно сомневалась.

И сомнения стоили мне всего.

Я потеряла цель.

Жизнь.

Доверие мужа.

Как часто случается с подозрительными умами, Енош сочинил собственное объяснение всему случившемуся, вполне разумное с точки зрения мужчины, уже пережившего подобное… Он вообразил другого мужчину.

Я мысленно рассмеялась.

Небеса, как будто мне было нечем больше заняться, кроме как искать себе еще одного мужика. Бог ли, смертный ли – от них всегда одни только неприятности.

Я вздохнула.

– А почему Джоа перерезал ей горло?

Орли едва заметно покачала головой и махнула рукой, отгоняя гудящих вокруг нее мух, собравшихся уже в небольшой рой.

– Не поминай, девка, старое.

Я подтянула колени к груди, не позволяя ветру отбирать у меня солнечное тепло.

– Она не хотела возвращаться к Еношу, вот и попросила Джоа убить ее, да?

Возможно, Ньяла никогда и не хотела ребенка? Ее история приводила меня в замешательство, подбрасывая кусочки головоломки, которые никак не желали складываться, как бы я их ни крутила.

Я смотрела на Орли, но та упорно молчала, не давая ответа. Спрашивать Еноша… Нет, я не настолько глупа. Да он, пожалуй, озвереет при одном лишь упоминании об этом и превратит все в уму непостижимую загадку, которую я никогда не разгадаю.

Если только не спрошу Джоа…

Вены под кожей вдруг загудели, и мне даже на миг показалось, что в них запульсировала кровь. Но нет, это всего лишь тепло камня. Если я когда-нибудь устану от состояния вечного разложения, то, возможно, докопаюсь до правды, но не раньше, чем каким-нибудь образом успокою своего разгневанного мужа. Вот только каким? Как довести до него мои ошибочные, но искренние рассуждения?

Наконец Орли тяжело поднялась, кряхтя и отдуваясь.

– Лучше нам вернуться, пока мухи нас не загрызли. Настырные твари.

Я поспешила следом за ней обратно на Бледный двор, отмахиваясь от насекомых, так и норовящих усесться на мои губы.

– Ничего, скоро они от нас отстанут, принявшись за дохлых зверей, или…

Я запнулась, замерев у края моста. Абсолютно целого. Все давешние дыры были дотошно заделаны белейшей костью. Нигде не осталось ни единого мертвого животного – и от этого зрелища все у меня внутри перевернулось вверх дном.

Мой муж проснулся.

Глава 4
Ада

Я застыла на мосту, точно парализованная. Потом взгляд мой нерешительно двинулся с белых костяных заплат на помост. Енош восседал на своем троне, леденя Бледный двор своим жутким присутствием.

В уши толкался призрачный стук сердца, подстрекая бежать. Но инстинкт, влекущий меня к мужу, оказался сильнее – то было какое-то первобытное желание, укоренившееся в моей душе, побуждающее меня приблизиться, и неважно, что разум при этом надрывался, выкрикивая предостережения.

Подойди к своему хозяину.

Его приказ эхом отозвался во мне, ускоряя шаги: я уже шла по мосту, хотя ногти мои и впились в ладони. Что он сделает? Велит встать на колени и сунет член в мой рот? Развернет меня и оттрахает в задницу, разрывая там все, а потом выйдет и кончит мне на лицо? На раны под моим пупком? Я боялась, что он может сделать все это и еще что-нибудь и того хуже…

Но еще больше я боялась, что он не сделает ничего.

Я не помнила, как поднялась на помост, – мысли мутились от опустошающего трепета и невыносимого томления, от понимания того, что я осознанно иду навстречу всяческим бедам и готова принять их ради тепла, что даровал бы мне Енош.

– Достаточно, маленькая. – Я резко остановилась под безразличным взглядом его серебристых глаз, в которых застыла слишком хорошо мне знакомая жестокая хмурость. Как я боялась ее! – На колени перед своим богом.

Я упала на колени добровольно, прежде чем он приказал мне, находя толику достоинства даже в этом подобии выбора.

– Ты все еще злишься на меня.

Ухмылка на миг тронула губы Еноша, но верхняя вдруг часто задергалась, истребляя усмешку на корню. Влажные черные пряди волос облепляли его голову – значит, он выкупался. Белая рубаха, обтягивающая мускулистую грудь, была зашнурована, но ткань не скрывала огненно-красных ран, все еще сочащихся кровью. Небеса, он что, не только смывал зловоние со своей кожи?

Он сдирал его.

– Нет, маленькая. – Спокойствие голоса не умаляло скрытой в нем мрачности, грубой и тревожащей. – Злость такое легкомысленное, непостоянное чувство. Она вспыхивает и мгновение спустя улетучивается, как не бывало. А вот разочарование будет отзываться эхом предостережения целую вечность. Орли, оставь меня наедине с женой.

Я проводила старуху взглядом, потом вновь посмотрела на моего сурового мужа. К лицу его уже вернулась вся неотразимая красота. О, он может сколь угодно отрицать свой гнев, но я-то вижу… вижу кипящую ярость, прочерчивающую тонкие морщинки на этой его ледяной маске, вижу жгучее бешенство, растопившее ее острые края.

Если бы только я могла содрать ее, как он содрал собственную кожу.

Обойти жестокого, надменного бога – и кинуться прямиком к скрывающемуся под маской мужчине. Тому, кто поверил бы мне, отбросив осторожность вместе с ядовитой горечью, разделившей нас.

Он мне нужен. Отчаянно нужен.

И я знала, что тоже нужна ему!

Глаза мои молили о снисхождении, о вере – ведь когда-то он верил мне.

– Я бы вернулась к тебе.

– Ты и вернулась, доставленная смертью. – Подавшись вперед, Енош положил локти на бедра, а ладони зажал между коленями. – Ползи ко мне.

Какие-то крохи гордости у меня все-таки еще оставались.

– Ты наказываешь меня за то, в чем я не…

– Ползи!

Моя рука сама собой потянулась вперед, и я по уши окунулась в унижение. Дюйм за дюймом, цепляясь черными перьями платья за пористую кость, я вползала на помост, как побитое животное, и унижение, как ни странно, мало-помалу отступало, переплавляясь в возбужденное покалывание под кожей. Меня притягивало к единственному источнику тепла в этом месте, и неважно, что его ледяной сердцевиной было каменное сердце моего мужа.

Когда я приблизилась, он стиснул мой подбородок так сильно, что мог бы, пожалуй, оторвать нижнюю губу, но боль мне причиняло не это, а расстояние, оставшееся между нами. Он пах… иначе. Неправильно. Горько и едко. Подобно его настроению.

Стальной взгляд Еноша опустился к моим губам, но тут же вскинулся, впившись в мои глаза.

– М-м-м, посмотри-ка, волосы твои уже потеряли блеск, а кожа – мягкость. Это разложение, маленькая.

Тук-тук. Тук.

Внезапный стук, ударивший в уши, ошеломил меня, как и прилив к коже горячей крови.

Что это? Мое сердце?

Застучало снова, и черные вены на моей руке поблекли, а бурчание в животе утихло. Енош убрал из меня гниль, да?

Я сделала глубокий, хотя и ненужный мне вдох и проскулила:

– Спасибо.

– Спасибо? – Он усмехнулся. – Я сделал это ради себя, а не ради тебя. Зачем мне нюхать твою вонь?

Острая игла ярости кольнула меня. Разум настоятельно советовал игнорировать издевательство, ведь из бунта против божественной блажи, когда Енош в таком состоянии, ничего хорошего никогда не выходило. Но что мне доводы разума!

– Ты тоже пахнешь отнюдь не свежесорванными цветами, – прорычала я, и его подбородок слегка дрогнул.

– Сколь учтива моя неверная жена.

– А ты полон презрения и оскорблений.

Взгляд его вновь опустился к моему рту и задержался на нем надолго, на минуту или десять, после чего Енош прохрипел:

– И это говорит женщина, полная обмана, женщина, уста которой шепчут самую грязную ложь.

Я чуть запрокинула голову, и тепло, струящееся из его рта, омыло мою кожу.

– Что-то глаза твои уделяют слишком большое внимание тому, что вызывает у тебя такое отвращение.

Он моргнул и отстранился.

Черты его лица ожесточились еще больше – если такое вообще возможно. Проклятье, Енош стал еще холоднее прежнего. Продолжая сжимать мой подбородок, он оттолкнул меня, отодвинув на дюйм, и по спине моей побежали ледяные мурашки.

– М-м-м, моей жене так холодно, она так страдает в вечных объятиях смерти, – проворковал муж, рассматривая пупырышки у меня на коже с откровенно злобной ухмылкой. – Должен ли я согреть ее?

Измученная долгими днями пронизывающей стылости, я забыла о всяком достоинстве и, сама не замечая того, заскулила:

– Пожалуйста! Ох, пожалуйста… Умоляю тебя, прогони этот холод.

– О, в конечном счете моя жена все же научилась молить, и для этого потребовался всего лишь нож. Скажи, маленькая, заслуживаешь ли ты моих прикосновений? Тепла моих объятий? – Я промолчала, понимая, что нет такого ответа, который не выставил бы меня либо навязчивой, либо жалкой, либо и той и другой разом, и Енош хмыкнул: – Ну-ну… Разве могу я бросить мою дорогую жену, поступить с ней так, как она поступила со мной? – Одна его рука потянулась к завязкам на бриджах. Другая сквозь кожу штанов погладила четко очерченный член и извлекла его, уже возбужденный, наружу. – Вот, можешь погреть об него руки.

Меня окатило жаром, в равной мере от гнева и от восторга. Следовало бы послать ненавистного ублюдка к черту. Но вместо этого я нетерпеливо стиснула толстый ствол и застонала, почувствовав, как через ладонь вливается в мое тело блаженное тепло.

Он зашипел, мышцы его мощных бедер напряглись, а рот растянула кривая ухмылка.

– М-м-м, раньше ты не бывала настолько восторженной.

– Раньше я и настолько мертвой не бывала.

На его скулах перекатились желваки.

– Похоже, даже смерть не излечила тебя от дерзости.

Я вздернула подбородок, пытаясь хотя бы изобразить неповиновение, пока моя рука прилежно работала:

– Она пыталась. У нее не получилось.

– Воистину… Хм-м-м… – Стон сорвался с его губ, когда я сильнее сжала пальцы на набухшем члене. – Да, ласкай меня. Сильнее, маленькая. Гораздо сильнее. Твоя рука ох какая холодная.

Придвинувшись ближе, стоя на коленях между его ног у подножия трона, я огладила ладонью темно-розовую бархатистую головку и принялась энергично двигать рукой вверх и вниз в такт с быстрой пульсацией члена, впитывая исходящий от него жар.

Проклятье, это не должно так меня возбуждать. Тепло разливалось между моих ног – от до боли знакомых очертаний его достоинства, от веса вздыбленной плоти, борющейся с гравитацией. Ох, как же он восхитительно горяч!

Пальцы мои скользнули вдоль напряженного ствола, чувствуя стремительное движение кипучей крови, струящейся по большой вене, исчезающей у основания, погладили мошонку, темно-коричневую спайку, разделяющую ее пополам, и Енош задохнулся.

Я тоже.

Другой рукой я накрыла головку, собрала на ладонь обильно сочащиеся из крохотного отверстия полупрозрачные капли семени и заработала обеими руками, резкими рывками дергая набухшую плоть, пока та не зачмокала и не захлюпала.

– Ах, маленькая, сколько же я размышлял о твоем наказании. – Енош поерзал на троне, усаживаясь поглубже. – Что мне делать с моей неверной женой? Ну-ка, оближи своим острым язычком мои яйца.

Он раздвинул ноги пошире, насколько позволили приспущенные ниже колен штаны, и я уткнулась лицом в тяжелую мошонку. Коснувшись языком нижней части одного из яичек, я приподняла его, чувствуя немалый вес и бархатистость кожи, и вобрала в себя, услышав хриплый стон Еноша. Потом отпустила и проделала то же самое с другим.

Он подался вперед и фыркнул, когда я охнула, наслаждаясь теплом прижавшегося к моему носу кожистого мешочка:

– Если мне не изменяет память, твой ротик способен на большее…

– Ты ужасен.

Я стиснула его гладкую лоснящуюся головку, сдавила ее так, что она задергалась, желая вырваться из моей хватки, но я не отпустила, работая кулаком, что умелая доярка, пока ягодицы Еноша не напряглись. Он дернул бедрами, подавшись ко мне, и я уперлась твердым кончиком языка в основание его члена. А потом медленно и плавно, так, как ему всегда нравилось, заскользила вверх, по всей длине, поскуливая в такт его неровному дыханию.

Когда мои губы обхватили набухшую головку, он грубо и требовательно намотал на кулак мои волосы. В меня будто впились тысячи восхитительных иголочек. Мы раскачивались в едином ритме, моя голова и его рука, резко двигаясь вверх-вниз, вверх-вниз, раз, другой, третий. На четвертый он толкнул меня вниз и членом уперся в заднюю стенку моего горла.

– Глубже! – рявкнул он, заглушая приказом мой жалкий хрип. Пока я давилась, его рука потянулась к моему лицу – и вдруг зажала мне ноздри. – Откройся мне, маленькая… Эй-эй-эй, я разве сказал тебе отодвинуться? Разве ты не утверждала, что вернулась бы ко мне? К вот этому? Ты откроешься. Покажешь мне, как счастлива оттого, что мой член вновь у тебя во рту. – Охваченная паникой, я пыталась глотнуть хоть немного воздуха, а его член меж тем все глубже и глубже погружался в мое горло, но я не обращала внимания на рвотные позывы. Войдя на всю длину, он отпустил мой нос. – Забавно, однако, что все вы таковы. Трупы, я имею в виду. Вам не нужен воздух, но я еще не встречал никого со связанной душой, кто подавил бы свой врожденный рефлекс.

Мне хотелось послать его ко всем чертям, но прозвучало это как «гх-м-мх-хр-ух…»

– Ох, маленькая, мне следовало бы положить тебя поперек коленей и сбить гниль с твоей задницы за оскорбление, ибо это твое мычание было, несомненно, оскорблением, но ах… Твои хрипы так мило отдаются в моем члене. – За его словами последовал гортанный стон и толчок бедер. – М-м-м, да, возьми еще глубже. Заглоти его весь, и я накормлю тебя горячим семенем. Ты же этого хочешь? Чтобы моя сперма обожгла твое горло и согрела живот?

Мой клитор воспламенился, и я, как смогла, кивнула, впуская Еноша в свое горло, так что подбородок мой в конце концов уткнулся в его подтянувшуюся мошонку. Мои руки лежали у него на бедрах, купаясь в его тепле. Дыхание Еноша участилось, сделалось жестче – как и толчки, с которыми он входил в мой рот, и волосы мои он сжимал с такой силой, что кожа на голове горела.

Да, горела – и это было великолепно!

Еще один сдавленный стон, последний выпад, и он толкнул мою голову вниз, удерживая меня зажатой между пульсирующим членом в моем горле и его часто подергивающимися бедрами. Первая порция горячего семени брызнула мне в горло, обожгла пищевод, опалила трахею. За первой порцией последовала вторая, потом третья.

Меня пробрала дрожь: сперма согрела внутренности, но большая часть тела все равно оставалась холодной, застывшей. Мне было мало, и, ухватившись за Еноша, я отстранилась от его все еще подергивающегося члена – только чтобы попросить взять меня. Проклятый дьявол, я согласилась бы и на порку, лишь бы только он до меня дотронулся.

– Енош, мне так холодно, – прохныкала я. – Пожалуйста, приласкай меня.

– М-м-м, как мило ты умоляешь. – Натянув бриджи, он отодвинулся и вновь наклонился ко мне, так что губы его оказались дразняще близко. – Нет.

Енош встал и сошел с помоста.

Мои внутренности скрутились узлом: тепло семени исчезло вместе с жаром его удаляющегося тела. Он оставил меня, не погладив даже по голове.

Я рывком поднялась и поспешила к краю возвышения.

– Ты куда? Почему ты уходишь?

Обернуться он не удосужился.

– Потому что я с тобой закончил.

Он со мной закончил…

В горле моем застрял крик, колени подогнулись. Это не тот мужчина, за которого я вышла замуж. Это даже не тот бог, который когда-то пленил меня.

Этот тип куда хуже.

Гораздо хуже.

Это жестокое существо, намеревающееся наказать меня за то, чего я не делала.

Раскаленная добела ярость билась во мне, почти заменяя сердце:

– Ты гребаный ублюдок!

Он остановился.

– Поосторожней, маленькая. Может, я и ублюдок, но я еще и бог… И не советую тебе задевать меня.

Я качнулась вперед. Еще одно оскорбление, и он отомстит, нанеся ответный удар, – его надменность не оставляла ему иного выбора.

И все же именно за его надменностью я и охотилась, зная, как иногда она рушится под напором гнева. Какой силы ярость способна сорвать с него маску? Показать скрывающегося под ней мужчину?

Сделав глубокий вдох, я вскинула подбородок:

– Я еще не встречала такого мужчину, который не считал бы себя богом. То, что ты оказался одним из них, не делает тебя меньшим ублюдком, не говоря уж о том, что ты плохой муж!

– Плохой муж? – Енош развернулся, взлетел на помост и, многообещающе оскалившись, схватил меня за горло. Его рычание обожгло мой висок: – Даже когда в меня бросали пузыри с маслом, а потом осыпали горящими стрелами, поджигая, я сражался, чтобы ты могла убежать на Бледный двор.

– И все оказалось зря, потому что твоя безмозглая лошадь никуда меня не довезла. Она прыгнула, и я свалилась с нее! – крикнула я, выгибая спину под его безжалостной, оставляющей синяки хваткой, но прижимаясь при этом к его груди так крепко, что соски мои затвердели от его близости. – Не ты один страдал, Енош! Я умерла!