Текст книги "Королева праха и боли"

– Это, маленькая, твоя последняя слеза. Самая последняя. Больше в тебе ничего не осталось. – Не отрывая от меня неумолимого взгляда, он слизнул каплю и, причмокнув, проглотил ее. – М-м-м, что за чудный подарок ты мне сделала.

Глава 7
Ада

Раскаленная игла гнева вонзилась мне между ребер.

Лишенная гордости, лишенная даже последней слезы, я заморгала – и как никогда четко увидела лицо Еноша, от самодовольно изогнутой левой брови до кривящихся в подобии улыбки губ. Проклятый дьявол, его лицевые мышцы что, никогда не устают изображать жестокую отстраненность?

Меня тошнило от этого зрелища, а ладонь так и чесалась от желания залепить ему пощечину. Если раньше я понимала источник злости Еноша, то теперь мне было просто плевать. Моя собственная ярость нарастала с каждой нашей отвратительной стычкой, с каждой моей попыткой содрать с него чертову маску, после которой мне оставались лишь душевные синяки да порезы.

Я пыталась объяснить, извиниться, образумить… Пыталась даже выпустить на волю его тщательно маскируемый гнев. И ничто не сработало. Ничего не помогло. Что же нужно, чтобы содрать с Короля плоти и костей его броню?

Может, все же оплеуха?

Но не успела моя рука сдвинуться и на дюйм, взгляд Еноша пригвоздил ее к месту.

– Советую передумать.

Я резко выпрямилась, задетая угрожающим подтекстом и грубым тоном:

– Ты бил меня!

– Разве я мог отказать своей жене? «Пожалуйста, отшлепай меня, хозяин…» Ох, она так умоляла. Ну, я и сдался – я ведь должен лелеять свою жену, верно? – Его рука обвила мою талию, притянула меня, усадив на его колени так, что я зашипела. – Ах, как приятно пульсирует твой милый зад – вместо сердцебиения. Смею заметить, отпечаток моей руки на твоей ягодице – прекрасная отметина. Теперь, если захочешь новую порку, тебе стоит только сказать. – На долю секунды его самодовольство сменилось жутким оскалом: – Ударь меня – и будь уверена, что я отомщу, потому что я никогда не поднимал на тебя руку в гневе, не хлестал тебя ремнем и не ударил ни за одно из множества твоих прегрешений.

Моя рука опустилась, и плечи поникли, потому что половина сказанного им была правдой. Енош никогда не причинял мне физической боли – по крайней мере такой, которая не доставляла бы удовольствия. За исключением того случая, когда он вывернул мне ноги, но и тогда он тут же приглушил боль.

И все же я не могла не заметить, какими стали его глаза. Вернувшиеся к своей неумолимой холодности, абсолютно бесстрастные, исключительно суровые – такими бы они показались любому чужаку… Но только не мне. В тени этих густых черных ресниц таилась тонкая трещинка, в которую я могла протиснуться – и добраться до мягких нежных глубин его сердца.

Я знала, что эта трещина есть.

Должна быть.

Сидя у моего мужа на коленях, я выпрямилась, поймала длинную прядь его волос и пропустила ее между пальцами.

– Если не считать твоей прогулки за Сетенские врата, что-то я не видела, чтобы ты уходил распространять гниль.

Енош словно окаменел, только глаза следили за движениями моего ногтя, скользящего по узорам на его кирасе:

– Что?

– Гниль – детям, – уточнила я. – Разве мы не договорились? Я возвращаюсь к тебе, несмотря ни на что, а ты гноишь детей.

Он хмыкнул, потом схватил меня за запястье и убрал мою руку, не позволяя прикасаться к себе – ну, как я и думала.

– Наше соглашение недействительно, потому что ты не вернулась.

Теперь я позволила себе усмехнуться – и снова провела ногтем по бороздкам на черной коже его доспеха:

– Я здесь, не так ли?

– Доставленная смертью.

– Ну, если это не исчерпывающее определение «возвращения несмотря ни на что», то я уж и не знаю, – кончики моих пальцев скользнули вверх по высокому вороту и поползли по затвердевшей линии подбородка Еноша. – Кроме того, ты так и не уточнил деталей. Я знаю только, что я здесь, а ты – не там.

Изгиб его бровей сделался еще круче, как бы упрекая: «Твое упрямство не знает границ».

Честно говоря, меня уже не слишком заботила моя прежняя цель – заставить Еноша вернуться к его обязанностям. Какое мне дело до таких, как Роза, до тех, на чьей совести моя смерть? До преследовавших меня священников? Да и всех жителей Хемдэйла – что они сделали для меня, кроме как сурово осуждали?

Енош пальцами впился мне в щеки, развернул мое лицо, а зубами прикусил неподвижную артерию у меня на шее:

– Наглости тебе не занимать, моя маленькая женушка. Ты что, ждешь, что я отправлюсь нести гниль сыновьям и дочерям тех, кто причинил мне зло?

– Они причинили зло и мне тоже, – я подалась навстречу его грубому прикосновению, наклонила голову набок, словно приглашая продолжать покусывать меня, и положила ладонь ему на щеку. – И все же я здесь.

– Ты здесь.

Резкий укус. Чувственное скольжение языка. Однажды я назвала Еноша непредсказуемым в его божественных прихотях, но это было до того, как я разгадала систему его божественных наказаний.

Мое предложение разозлило мужа, а его высокомерие не оставило ему иного выбора, кроме как скрыть злость за мучительным удовольствием его горячих губ на моей коже. Он опять доведет меня до исступления, утопив свое уязвленное эго в луже моих неудовлетворенных желаний.

И я ему это позволю.

Отказ жжет вдвое сильней, когда кровь горяча, – и это одна из трех известных мне заповедей, способных раздуть гнев бога настолько, что его уже не спрячешь под маской. Ну а если одна не сработает… Что ж, мне придется попробовать все три разом.

И молиться о том, чтобы после не стать частью плетеного трона.

Изобразить стон оказалось проще простого, когда его нарочито-медленный выдох овеял мою скулу. Милостивый бог, только сам дьявол мог заставить меня извиваться на его коленях, не обращая внимания на боль от шлепков, в поисках скрытой под бриджами твердой как камень выпуклости.

Большим пальцем я провела по его изогнутой брови.

– Выполни свое обещание, разнеси гниль.

Неизменно надменный, он шлепнул меня по руке, убрав ее от своего лица, не переставая при этом нежно играть с завитками между моих ног, гоня мурашки по моим складкам.

– Я уже подумываю о том, чтобы вместо этого сгноить твой язык.

Я перестала ерзать и усилием воли проглотила стоны наслаждения:

– Значит, я могу идти?

Его пальцы замерли на моем лоне, и Енош выдавил из себя громкий смешок:

– Почему ты считаешь, что я позволю тебе уйти?

– Ну, поскольку наше соглашение недействительно, я не обязана оставаться с тобой вечно.

Продолжая натянуто улыбаться, он погрузил в меня два пальца, потирая ладонью мой клитор.

– Ты все еще моя жена.

– Плохая жена по твоим меркам, как и ты – ужасный муж по моим. – Проклятье, его пальцы продолжали входить в меня, твердый член упирался в мой зад, и это очень мешало сосредоточиться, но нет, я так легко не сдамся. – С тем же успехом можно и развестись.

Руки его тисками сжали мою талию и развернули так, что я оседлала его. Потом он дернул меня за волосы, притягивая к себе; наши лица почти прижались друг к другу. Что ж, удача на моей стороне. Все пойдет по плану. Наверное.

Дыхание Еноша, щекочущее мое ухо, участилось. Губы его продолжали кружить, осыпая меня болезненными недопоцелуями.

– О, наивная маленькая смертная. Куда понесут тебя твои ненадежные ноги, если не обратно на Бледный двор? Назад, к твоему мужу, твоему богу, твоему хозяину?

Взгляд мой скользнул по лорду Тарнему, глаза которого не отрывались от меня. Нет, ему придется подождать.

– Но Ярин ведь тоже мой хозяин, верно?

На миг я могла бы поклясться, что где-то в глубине сознания услышала смешок Ярина… Да только шипение Еноша вернуло мое внимание к нему.

– Замышляешь снова сбежать от меня, так скоро? – Он стиснул мой подбородок и притянул к себе так, что между нашими устами не осталось ничего, кроме тоненькой прослойки дрожащего от дыхания воздуха. – Две недели на свободе, и моя маленькая решила, что она уже не моя? Я настиг бы тебя хоть на краю света.

– Зачем меня настигать? – шепнула я прямо в его губы, следуя за ними, поворачивая голову всякий раз, когда Енош пытался отстраниться. – Я бы вернулась.

– Лгунья. – Его дыхание дразнило меня, подстрекая преследовать эти манящие уста. – Ты сказала мне, что думала о свободе. Что ты… сомневалась.

– Да, сомневалась. – Я качнула бедрами, потираясь о его затвердевший ствол, и перешла ко второму козырю, который никогда не оставлял его равнодушным: к честности. – Кем был тот мужчина в лесу? Он был настоящим или всего лишь плодом моего воображения? Мне нужно это знать, чтобы объяснить себе то, что он заставил меня… почувствовать? – Губы его дрогнули, а пальцы перестали впиваться в мои щеки. – Я сомневалась, что ты когда-нибудь вернешься к своим обязанностям после того нападения, обрекая тем самым моего умирающего отца на вечные блуждания после смерти. Так какой был смысл возвращаться домой, бросая его страдать в одиночестве?

Я чуть отодвинулась, так что рука Еноша упала с моего лица. Невидимая сила притягивала меня обратно к нему, но мне нужно было изучить бреши в его маске. Так, маленькая морщинка между бровями. Тонкая щель между раздвинувшимися губами. Взгляд, соскользнувший к моим губам, с трудом поднявшийся к глазам – и соскользнувший снова.

– Да, я сомневалась и размышляла обо всем этом. – Вновь шевельнув бедрами, я опять придвинулась к нему и коснулась губами уголка его рта, нанося последний удар. Удар любви. – Но потом люди нашли гниющий труп мальчика, и я поняла, что хочу вернуться к тебе. Не ради сделки, не из-за клятвы или какого-то там обряда, но по моему собственному выбору. Потому что мужчина, к которому я возвращалась, стоил того.

Жаждущая поцелуя, сотрясаемая желанием, я прижалась грудью к стонущей коже его доспехов. Губы мои искали его, воодушевленные неровным дыханием мужа. Небеса, все тело Еноша дрожало, прижатое к моему.

Поцелуй же меня!

Наши рты встретились.

И губы мои словно обдало кипятком – но не от жара его поцелуя, а оттого, что они проехались по колючей щетине на подбородке отвернувшегося Еноша. Все мое предвкушение мигом переплавилось в гнев.

– Такая амбициозная, – прорычал он и откинул голову, глядя на меня с мерзкой ухмылкой. – Думала, я настолько глуп, что так легко поддамся на твой обман? Позволю этим лживым губам коснуться меня?

– Нет. – Я пошевелила пальцами правой руки. – Я полагала, что тебя, такого брюзгливого и заносчивого, придется подтолкнуть.

Я вскинула ладонь.

И замахнулась.

Енош с шипением перехватил мое запястье, предсказуемо остановив мою жалкую атаку еще до того, как ладонь приблизилась к его щеке.

– Ты хотела ударить…

Я резко прижалась ртом к его рту.

Чистейший, неистовый жар растопил мои уста, мгновенно спаяв их с губами Еноша. Всепоглощающая, лихорадочная страсть плавила наши тела, раскаляя меня, добираясь до самого холодного, самого сокровенного нутра.

Губы Еноша сперва напряглись, потом дрогнули. А после со стоном разомкнулись, приглашая меня глубже окунуться в поцелуй. Отпустив мою руку, он обнял меня и прижал к себе. Бедра его так и ходили ходуном, но вместо того, чтобы, как обычно, устранить свои штаны, он продолжал стискивать меня – крепко, так крепко, – и ласкал, и гладил, и трогал всюду, куда мог дотянуться.

А мои пальцы скользили по его до боли знакомому лицу, касаясь бровей, острых скул, щек, подбородка, и ниже, ниже, оглаживая шею, кирасу… А что, если я возьму сейчас его тяжелый член? Что, если оседлаю его? Позволит ли Енош мне это сделать?

Терзаемая умелыми пальцами мужа, лишенная какого-либо облегчения, я вслепую ощупала верх его бриджей и развязала шнуровку. Такая близость не входила в мои планы, но что плохого в том, если я покажу ему, чего хочу?

Приспустив его штаны, я высвободила восставший член, подобрала сорочку, приподнялась – и, едва мое лоно наткнулось на головку, я скользнула вниз, насаживаясь на него.

И застонала.

– Ада… – прохрипел Енош.

Кожа у меня покрылась мурашками – и от этого гортанного звука моего имени, и от его твердой плоти, растягивающей меня, наполняя теплом. Небеса, я и забыла, какой он толстый и длинный!

Я терлась об него, раздвинув ноги настолько широко, насколько позволил трон, чтобы впустить его как можно глубже. Боже, как же хорошо, когда он вот так подталкивает меня вниз, а сам подается вверх в едином ритме со мной.

– Ада, – простонал он снова, сильно-сильно обнимая меня. – Я не должен был…

Я закрыла ему рот своими губами, обводя руками кирасу в поисках крепкой груди, на которой я столько раз спала. Ох, как мне этого не хватало! Не хватало его, и совершенно не хотелось задумываться почему.

Короткие стоны и всхлипы вылетали из моего рта при каждом моем подскоке, а подскакивала я все быстрее, все чаще. По клитору, прижимающемуся к основанию его члена, бегали жгучие мурашки.

– Я уже близко, – прошептала я, сливаясь с Еношем в новом страстном поцелуе. – М-м-м, хозяин, пожалуйста, сделай мне хорошо.

Енош застыл, оцепенел в полной неподвижности, и кровь моя мигом превратилась в ледяную жижу.

– Остановись.

– Что? – Мои бедра лишь чуть-чуть замедлили ритм, губы продолжали посасывать его одеревеневшую нижнюю губу, пытаясь снова разжечь затухающий огонь. – Я не хотела этого говорить.

– Вот именно. А теперь слезь с меня, пока я тебя не заставил.

Желудок скрутило судорогой.

Бедра мои замерли.

Я медленно отодвинулась и подняла на него глаза, ожидая ухмылки, изогнутой брови… Чего угодно, что сказало бы, что он снова играет со мной.

Но обнаружила я кое-что похуже.

Гораздо хуже…

Енош смотрел в никуда, в пустоту Бледного двора, отрешенно и безразлично. И тут это случилось. То, что я считала невозможным, – с этим-то вечно готовым, похотливым богом.

Он обмяк внутри меня.

– Воистину амбициозна. – В голосе его не было ни гнева, ни высокомерия, и я совершенно не знала, что со всем этим делать. – Даже в смерти моя жена не перестает донимать меня, одаривая сладчайшими словами и поцелуями, чтобы достичь собственной цели. Если бы только смерть не выдала обмана.

Пустота воцарилась в моей душе.

– Нет. Енош, я…

– Никто не смеет обвинять меня в нарушении обещаний. – Поднявшись, он спихнул меня с себя и подтянул бриджи. – Однако я вправе выбрать способ исполнения своей клятвы, и поэтому, когда я поеду за Эфенские врата, я буду распространять не гниль… а смерть.

Я обхватила себя руками, спасаясь от внезапного сквозняка, которым потянуло из-за Эфенского моста. Туннель наполнился стонами и шарканьем, в тронном зале запахло гнилью. Что происходит?

Тут взгляд мой упал на фигуру, появившуюся из теней по ту сторону моста, и я перестала дышать, отстранившись от смрада смерти – но не от ее жуткого вида.

О мой бог…

Десятки, нет, сотни детей входили на Бледный двор, от подростков, почти достигших призывного возраста, волочащих к нам свои перебитые конечности, до изъеденных оспой малышей, пересекающих мост вприпрыжку. Юная девушка, у которой сохранилась лишь половина головы, несла на руках младенца из одних лишь костей и сухожилий.

Я содрогнулась:

– Какой кошмар.

– Кошмар? Нет. Это ведь то, чего ты хотела, разве не так? Я открываю Бледный двор для детей, которых ты так любишь. Их черепа сложатся в колонны, кожа растянется балдахином над нашими головами, их ребра вместят красоту моего двора.

Один за другим дети превращались в белый костяной порошок. Порошок закручивался воронками, из которых вырастали колонны, украшенные лесными узорами, стены, тянущиеся к сводчатому потолку, широкие лестницы, отполированные до блеска. Вокруг меня вставал дворец, обставленный алебастровыми столами, статуями зверей в натуральную величину, изящными резными креслами с обивкой, сплетенной, похоже, из тонких волос.

Это было прекрасно.

И в то же время ужасно.

Но ужаснее всего были пятеро детей, которые ковыляли прямо ко мне. Вместо глаз у них были мутные бельма, тела изодраны в клочья, потому что они, наверное, пролежали в грудах много лет. Или десятилетий. Их стоны, мечущиеся между костяными стенами, окружившими помост, странным образом отдавались в моем молчащем сердце.

– На колени.

Колени мои стукнулись об пол.

– Что ты делаешь?

– Короную тебя, любовь моя. – Енош поддел мой подбородок указательным пальцем, вынуждая посмотреть ему прямо в глаза. – Разве ты не жена Короля плоти и костей? Ты получила королевство, которое хотела… И теперь королева получит свою корону.

Дети потянулись ко мне, и я обмякла, шлепнувшись на собственные пятки, крепко зажмурилась, чувствуя, как крохотные ручки сжимают мою голову, как тонкие пальчики зарываются в волосы…

– Встань, – приказал мне муж.

Поднявшись, я открыла глаза и увидела, что дети исчезли. Но голову продолжало что-то сдавливать.

Я подняла трясущуюся руку и наткнулась на гладкую кость, расширяющуюся и утончающуюся, словно круглое гнездо из переплетенных прутьев. Здесь и там пальцы натыкались на какие-то бугорки.

Костяшки.

– Твоя корона, моя королева, – шепнул Енош мне в ухо. – Королева гнили и лжи? Нет… Недостаточно царственно. Ага, знаю! Королева гнили и боли. Твоей гнили, моей боли.

Как я ни дергала, корона из маленьких ручек и пальчиков не сдвинулась ни на дюйм.

– Ты вплавил ее в мою голову!

Он накрутил на палец прядь моих волос, потом обмотал локоном какой-то выступ костяной короны.

– Вот, ты достигла своей цели. Наслаждайся победой, Ада. Наслаждайся победой, но избавь меня от своих уловок.

Он развернулся и взбежал по лестнице, спиралью поднимающейся над троном, оставив меня одну – трясущуюся, опустошенную, побежденную. Да, я добилась от бога исполнения клятвы, заставила его открыть Бледный двор для детей, но это уже не казалось мне победой.

Это было больше похоже на потерю.

Горькую. Саднящую. Потерю.

Глава 8
Ада

Бледный двор превратился в лабиринт коридоров, мостов, лестниц – запутанный лабиринт, не знающий границ, разрастающийся, казалось, с каждым прошедшим через врата ребенком.

Кто обитал здесь?

Бог, запершийся в самой верхней комнате над своим троном; старая Орли, беспрестанно проклинающая все лестницы, по которым ей приходилось взбираться; и я, гниющая королева.

О, и моя свита из трупов.

Они следовали за мной повсюду – два мальчика, чьи макушки едва доставали до моего бедра, и однорукая девочка, и служили они лишь одной цели – моему наказанию. Я только и слышала, что клацанье их костяных пяток, когда они тащились за мной по южной лестнице, отчего не оставалось возможности пройти по двору незамеченной.

Не то что бы это имело хоть какое-то значение.

Енош позаботился и о надлежащем наряде. Корсаж мой оплетали тонкие косички светлых волос. Ниже талии разворачивался веером подол платья, сотворенный из маленьких полупрозрачных колец, созданных, похоже, из ногтей, хотя в этом я не была абсолютно уверена. Шлейф обрамляла бахрома тонких пальцев, чей стук вливался в лязгающую, перемалывающую мозг симфонию разложения, сопровождающую мои метания по двору.

Я решительно двинулась к тронному залу. Поскольку Енош опять уснул, как будто моя неудавшаяся хитрость вымотала его не меньше двух недель на костре, Орли оставалась единственной преградой между мной и истиной. А к этому я приготовилась и…

И передо мной был вовсе не тронный зал.

– Будь прокляты эти коридоры! – Я застыла у арочного входа в комнату, которую называла парадной столовой, где стоял огромный стол, за которым никто никогда не ел, и стулья со спинками из резных оленьих рогов. Сводчатый потолок украшали тысячи белых перьев, висящих на кожаных нитях. – Что же он сделал с лестницей, ведущей к… Ох!

Дети тащились за мной: вверх по одной короткой лестнице, вниз по другой. На следующем повороте мы нырнули в узкий коридор, который вывел нас наконец к тронному залу со стенами из белоснежной кости, увитыми орнаментами из роз и птичьих гнезд.

Орли я нашла, как и ожидала, сидящей на расписанном помосте с книгой на коленях и без промедления вручила ей две рубахи Еноша.

– Прежде чем лечь спать, он приказал тебе постирать их.

– Ах, девка, мои кости начинают скрипеть уже на полпути к источнику, так разросся Бледный двор. – Старуха, кряхтя, поднялась, со вздохом взяла рубашки и нахмурилась, заметив несколько маленьких пятнышек крови. – Ну и неряха. Откуда энто взялось?

Из пальца моей ноги, где каждый день скапливалась оставшаяся во мне кровь, пока Енош не запускал мое сердце, разгоняя красную жидкость по венам.

– Можно подумать, он мне сообщил.

– Чертов мужик, шоб отстирать энто, уйдет целая вечность.

И отлично.

– Давай-ка займись. Не думаю, что он будет долго спать.

Старуха уставилась на детей, нахмурилась, потом перевела взгляд на меня:

– Ах, девка… Хороша ты была для башки хозяина, пока тя не убили. Теперь он, как ране, совсем увяз в ярости и безумии. Ах, он будет держать мя на службе еще вечность и никогда не освободит мою душу.

– Так вот почему ты заложила меня. Не дала сбежать, чтобы я заменила тебя? Дабы ты смогла обрести покой?

Тонкие морщины окружили ее поджатые губы:

– Винишь мя?

– Нет. – Больше нет. – Смерть весьма скучное состояние, во всяком случае, когда Енош не занят тем, что наказывает меня.

– Могло быть и хуже.

– Да, полагаю, он мог бы утяжелить шлейф этого платья маленькими черепами. – Мой муж прекрасно знал, что вид детей ранит меня, независимо от того, что сами они не были осведомлены о своем участии в нездоровом представлении. – Какую бы привязанность он ни питал ко мне, если вообще питал, вся она переплавилась в бесконечную ненависть.

– Ненависть? Ха! Те, кого он ненавидит, становятся короной на его голове. – Сунув книгу под мышку и прижав рубашки к груди, Орли спустилась с помоста. – А те, кого он любит, энти короны носят.

– Это не любовь, Орли. – Эхо моего саркастического смеха отдавалось от стен. – Он впаял детские ручки в мой череп. Енош стал хуже, чем когда-либо прежде.

– Аха, аха. – Она потрясла в воздухе корявым пальцем. – Хуже бога во гневе…

…только бог в любви.

Горло мое сжалось, и мысли вернулись к тому дню, когда я умерла. Я вспомнила, как Енош прижал мою ладонь к своей щеке, с которой слезы смыли копоть…

Он плакал из-за меня? Оплакивал мою смерть?

Может, любовь бога не была нежной и доброй… Может, она была всепоглощающей, опустошительно-болезненной, разрушительной из-за размытости моральных границ. Может, он все-таки отдал мне свое сердце – сердце, которого, по его утверждению, у него не было, – и сердце это тут же разбилось – из-за моих сомнений, задержки и смерти.

Когда неторопливые шаги Орли наконец затихли вдали, я повернулась к трону.

Как всегда, лорд Тарнем наблюдал за мной сквозь мутную завесу, застилающую его глаза там, где лицо выступало из переплетения костяных корней. Остальные части тела врастали в спинку трона, причем конечности переплетались так, что совершенно неясно было, какому именно трупу принадлежит та или иная конечность.

Коготь, который я спрятала между костями, исчез, вероятно, поглощенный растущим дворцом. Но, благодаря щедрому презрению Еноша, это не имело никакого значения.

Наклонившись, я потянулась к одному из пальцев, тех, что обрамляли мой подол, и, резко дернув, оторвала его, после чего переломила хрупкую косточку пополам. Легонько кольнула себя, убедившись в остроте края.

Да, это вполне подойдет.

Опустившись на трон, я решительным тычком проколола кожаную заплатку на рту Джоа.

– Ты первый.

Облако смрадного воздуха ударило мне в лицо, вызывая тошноту. Зловоние усиливалось по мере того, как я мало-помалу вспарывала кожу, и я то и дело давилась, как будто в желудке у меня осталось хоть что-то, от чего можно бы было избавиться.

Зеленые с крапинками глаза Джоа сузились, фокусируясь на мне. Казалось, жижа разложения скопилась даже в глазницах. Однако он все-таки был красив – насколько могут быть красивы трупы двухвековой давности: с длинными растрепанными каштановыми волосами, с полными губами, ныне сухими и растрескавшимися. Незадолго до того как отправиться спать, Енош восстановил трупы, но сохранили ли они способность говорить – это мне еще предстояло выяснить.

Убедившись в наличии у трупа нормального рта, я откинулась, чтобы Джоа не пришлось слишком напрягаться, вглядываясь в меня.

– Вы с Ньялой были любовниками?

В глубине его горла что-то глухо затрещало, как будто растягивалась хрупкая кожа, и черный кончик языка прижался к серым резцам:

– Н-н-нь…

– Да, Ньяла. Вы были любовниками?

– Ф-фсех-хт.

Я нахмурилась. Ф-фсех-хт?

– Всегда?

И что это значит?

Рот его широко открылся, разрывая хрупкие, точно старый пергамент, остатки кожи в уголках.

– Ф-фсех-хт… л-люббл… Н-нь…

В черной пропасти рта что-то захлюпало, как будто лопнуло какое-то сухожилие, и я быстро подхватила отвисшую челюсть, пока Джоа совсем не развалился.

– Если ты любил ее, то почему перерезал ей горло? Потому что она этого хотела?

– Т-та.

Мурашки побежали по моим рукам.

– И обрек ее ребенка на смерть?

Его лицо дрогнуло под моей рукой, как будто он пытался покачать головой, вросшей в трон. Но ничего у него, конечно, не получилось, только шея тихонько захрустела.

– Н-не. С-спас-с.

Хлоп.

Нижняя челюсть трупа все-таки шлепнулась мне на ладонь, и я принялась лихорадочно пристраивать ее на место:

– Нет, нет, нет…

– Хрк-хмм… н-нх…

– Как – спас?

– Гхкррр…

Я сглотнула застрявший в горле комок: кожа Джоа порвалась под самым ухом. Небеса, все бесполезно. Челюсть все равно почти отвалилась, и, придерживая ее, я не получу никакого внятного ответа.

По крайней мере, от него.

Осторожно отведя руку от лица Джоа, я переключила внимание на лорда Тарнема. Он, как всегда, мычал и бубнил, прижимая кончик языка к изнанке кожаной заплатки, которую я быстренько распорола.

Седовласый мужчина несколько раз открыл и закрыл рот, выпуская клубы зловонного воздуха.

– Ада.

Я вздрогнула.

Он знал мое имя.

Только почему это меня удивило? Не должно бы. В конце концов, ему известны и размер моей груди, и непристойные звуки, которые я издаю, получая удовольствие, – с учетом того, что я не раз стонала прямо ему в лицо.

Я подобрала колени к груди и перекинула тяжелый шлейф платья через подлокотник трона.

– У меня есть вопросы.

Он вновь растянул рот, показав язык, достаточно влажный, чтобы скользить по губам, изгибаясь, словно наслаждаясь редким вкусом свободы.

– И т-ты… п-получишь ответы.

– Почему Джоа…

– П-после того… к-как… п-пообещаешь… п-помочь.

Я мысленно застонала.

– Я ведь могу просто сдирать твое лицо с трона, слой за слоем, пока ты не заговоришь.

– Дитя, я п-пребываю во власти твоего мужа… О, уже два века. Подобные угрозы ничего для меня не значат.

А мне не хватило бы терпения ждать, тем более что Орли обычно охраняла тронный зал, как собака свою кость. Буквально.

– Чего ты хочешь?

– Ты убедишь бога в моей… невиновности, чтобы он даровал мне покой.

Горький смешок вырвался из моей груди:

– Я не могу убедить его даже в своей невиновности. Кроме того, для меня загадка, зачем утруждать себя, помогая гниющему в троне старику, – ну разве чтобы избавиться от вечной скуки?

– Гниющий старик… – Я сидела на уровне его глаз, но все же он умудрялся смотреть на меня сверху вниз, со всей надменностью настоящего аристократа, пускай и разлагающегося. – Я – лорд.

– А я – королева. – Я постучала пальцем по короне, отчего затряслась вся голова. – Так уж получилось, что в недавнем прошлом мне надоело помогать другим, в результате я все равно делаю хуже самой себе. Умирая, например. Теперь, когда я вернула тебе рот, ты можешь убедить моего мужа сам, когда он проснется.

– Она позаботится о том, чтобы он не поверил мне, как и всегда.

– Кто? – Лорд Тарнем наклонил голову, насколько позволял трон, одарив меня тяжелым мутным взглядом, и я вздохнула: – Орли.

– Да, Орли. Милое дитя, мой успех зависит от тебя. Если ты убедишь нашего хозяина в своей невиновности, то может получиться и у меня. Отчасти…

Я заинтересовалась:

– Так что тебе нужно от меня?

– Твое обещание.

– Отлично, даю тебе обещание, чего бы это ни стоило в наши дни.

– Это стоит многого, если я прав в своих подозрениях. А теперь слушай, и слушай внимательно. – Он откашлялся, прочищая горло, и я отпрянула от очередного облака зловония. – Это правда, что у нас с богом возникли разногласия из-за количества трупов, обещанных им для моей армии.

– Енош сказал, что Ньяла отправилась вразумить тебя.

Он рассмеялся так, что ребра, стиснутые неумолимой костяной клеткой, затрещали.

– Да, она пришла. И тут же исчезла, похищенная командующим моих собственных войск.

Внутри у меня все сжалось, и на сей раз я точно знала, что дело не в голоде и не в червяках, поедающих мой желудок.

– Значит, Джоа умыкнул ее сам, без чьего-либо приказа?

– Гмм, да.

Я задохнулась от потрясения; воображаемые кусочки головоломки складывались в моем сознании заново. Обрывочные сведения, поступавшие ко мне от разных людей, переиначивались и выстраивались в масштабную картину, которую я силилась понять.

Да, Джоа и Ньяла были любовниками.

Всегда.

Все время.

Даже до Еноша?

Я опешила, рассматривая эту возможность – и чувствуя себя весьма глупо, потому что намеки-то были. Разве Орли не упомянула о том, что Ньялу застукали на конюшне с мужчиной? Что, если это был Джоа? Иначе зачем бы он похитил ее?

Я заморгала, оправившись от оцепенения.

– У них был роман, а ты разлучил их, отдав дочь Еношу.

– Для лорда, у которого нет сына и наследника, репутация дочери – основа союза для грядущих поколений, – вздохнул лорд Тарнем. – С запятнанной репутацией ее не взял бы ни один знатный мужчина из соседних областей, но богу нет дела до подобных вещей. Я пообещал ее Еношу прежде, чем Джоа заделал ей ублюдка, превратив девку в совсем уж никчемную, пресек тем вредные сплетни и заручился поддержкой могущественного союзника.

– Никчемную… – Слово глубоко задело меня, даже пробудив чувство жалости к Ньяле. Она, как и я, испытала на себе тяжелую участь женщины. – Почему же Джоа оставался капитаном, командующим?

– Если бы я его отстранил, это лишь придало бы достоверности слухам.

– Значит, Енош не верил, что ты не причастен к ее исчезновению, и это побудило его обвинить тебя в том, что ты держишь Ньялу подальше от него, дабы заставить его подчиниться твоим требованиям.

– Когда он двинул трупы на мой замок, у меня не осталось выбора, кроме как схватить его. Я собирался держать его в плену, обезопасив тем свои земли, пока не верну дочь, соберу доказательства ее неверности, обвиню Мертока и вновь вручу ее богу в знак своей доброй воли. Но, видишь ли, дитя, из богов получаются плохие пленники. Он освободился, и его трупы, движимые яростью хозяина, затопили мои земли. Между нами не было сказано больше ни слова.

– Но когда Енош настиг Ньялу, она отказалась вернуться к нему, предпочтя смерть. – Моя ладонь легла на оплетенный волосами корсаж, пытаясь унять внезапный зуд под ним. – А поскольку она никогда не хотела ребенка Еноша, она выбрала смерть и для себя, и для младенца в утробе?