Текст книги "Клуб бездомных мечтателей"

Папа часто вел себя так, словно окружающие пытаются его надуть, но он это прекрасно понимает.

– Иметь свой собственный набор энциклопедий – это, так сказать, совершенно другая история, – начал Мэтт и потом повернулся к Лизе: – В качестве ответа на ваш вопрос, мэм, хочу сказать, что наша компания предлагает рассрочку платежей, которая позволяет практически каждой семье…

Мама начисто забыла о присутствии Мэтта и глубоко засунула указательный палец себе в нос. Мэтт стойко делал вил, что этого не замечает, хотя нахмурился, когда мама вытерла сопли о подлокотник софы. Я хотела поддержать и подбодрить Мэтта, показать ему, что понимаю, как весь этот цирк выглядит со стороны, но тот лишь изредка бросал в мою сторону взгляд.

– Скажите, – спросила Лиза, – а как быть в ситуации, когда нас интересуют отдельные книги? Допустим, о президентах или о войнах?

Я не могла понять, чем думала Лиза, когда задавала этот вопрос. Какое значение имеют детали какой-нибудь забытой военной кампании или название города, в котором родился Авраам Линкольн, когда мы могли много дней подряд ничего не есть? Мэтт объяснял способы оплаты и разные виды рассрочек, хотя, судя по всему, понимал, что мы не в состоянии себе это позволить. Лиза кивала, мама рассматривала свои сопли, а папа ерзал на стуле. Я надеялась, что Лиза поняла, какую ошибку она совершила, вызвав этого несчастного к нам домой.

Я не уверена, кто вздохнул с большим облегчением после окончания этого позорища: Мэтт или я. Когда на протяжении последующих почти четырех месяцев пребывания мамы в психбольнице по телевизору показывали рекламу «Британской энциклопедии», папа демонстративно складывал на груди руки и показывал глазами на Лизу. Я каждый раз вспоминала позор, который мне пришлось пережить во время первого и последнего визита гостя в наш дом.

Обещанные за визит два бесплатных тома энциклопедии нам так и не прислали. Лиза была этим очень расстроена.

* * *

Через пять дней после визита продавца «Британской энциклопедии» маму в очередной раз забрали в психлечебницу. Чек на социальное пособие мы еще не получили. Я была жутко голодна и безрезультатно искала на кухонных полках хоть что-нибудь съедобное. Когда голод стал нестерпимым и меня начало от него трясти, я решила: необходимо что-то предпринять. Я вспомнила знакомого Рика и Дэнни по имени Кевин. Хотя он был ненамного старше меня, у него всегда были деньги, и он постоянно хвастался тем, что знает, как их заработать.

Было десять часов утра. Днем Кевина на улицах не было, поэтому я вместе с Риком и Дэнни пошла в район пересечения Фордхэм-роуд и Юниверсити-авеню, где могла его найти. Кевин стоял на остановке автобуса № 12 перед Акведук-парком, в месте, которое в народе называлось «Улица мертвых кошек». Парни из района Гранд-авеню спускали здесь своих бультерьеров на уличных кошек, после чего в воскресенье утром здесь можно было увидеть много окровавленных кошачьих трупов. Я не любила это место, потому что у меня не вызывал радости вид окровавленного кошачьего меха на асфальте.

Мы перешли на противоположную сторону Юниверсити-авеню, а потом на Фордхэм. Кевин заглянул в заднюю дверь подошедшего автобуса, но не сел в него. Водитель что-то прокричал ему вслед, однако Кевин проигнорировал тираду водителя. Казалось, он совершенно не удивился, когда заметил нас. Со скучающим выражением лица он смотрел так, словно ожидал нашего появления. Рик нас представил:

– Йо, Кевин, эта наша подруга Элизабет. Слышь, расскажи нам о своей работе.

– Хотите заработать? – спросил с улыбкой Кевин.

Рики с Дэнни ответили неопределенным жестом – наполовину кивком, наполовину пожиманием плечами.

– Да, – ответила я прямо и без колебаний и сделала к нему шаг. – Я хочу. Ты покажешь, где я могу заработать? – Я чувствовала жжение желудочного сока в пустом животе. – Я готова работать где угодно. Лучше всего прямо сейчас.

Кевин показал нам, как надо запрыгивать на автобус без билета. Мы встали чуть в отдалении от остановки, чтобы не привлекать излишнего внимания водителя. Как только пассажиры начали выходить из подошедшего автобуса и закрыли нас от водителя, мы вбежали внутрь через заднюю дверь. Кевин сообщил, что мы едем на автозаправку, расположенную рядом с зоопарком в Бронксе, там, где Фордхэм-роуд вливается в автостраду. Там система самообслуживания, и мы можем заправлять машины и получать за это чаевые.

В автобусе Кевин рассказывал нам о секретах своего ремесла, а я кивала и слушала. Когда я поняла, что его «работа» не является официальной, у меня появились некоторые сомнения. Тем не менее я их не высказывала, а внимательно слушала его советы.

– Надо стоять с тупым лицом. Выражение на лице должно быть такое, словно ты и мысли не допускаешь, что они не дадут тебе на чай. Клиенты обязательно что-нибудь подкинут, в особенности если им помогла белая девчонка. И вы, парни, обязательно что-нибудь получите. Не волнуйтесь, мы все заработаем. Надо просто хватать «пистолет» и не слушать их, если они начнут протестовать.

Все произошло так, как рассказывал Кевин. Сперва мне надо было понять, как вставлять «пистолет» в бензобак и при этом не проливать бензин на асфальт, но через пару часов практики я делала все, как профессиональный работник заправки. К вечеру я заработала более тридцати долларов.

Служащие заправки иногда вылезали из своей будки и отгоняли нас. Они кричали, что нам нельзя находиться на территории, и грозились вызвать полицию. Но мы бегали быстрее, чем они, к тому же, как выяснилось, только один человек имел право выйти из будки, а другой должен был оставаться внутри. Они не могли нас поймать, потому что мы внимательно следили за их действиями и разбегались в разные стороны, когда один из них выходил наружу. Не проходило и пяти минут после того, как нас прогоняли, как мы снова возвращались на свои «рабочие места». Я обратила внимание, что Кевин показывал им средний палец, когда замечал, что они смотрят на него из будки.

Мне надо было найти общий язык с «клиентами». Сперва я говорила так тихо и неуверенно, что водители не понимали, что я от них хочу. «Что тебе надо?» – спрашивали они. Иногда они просто игнорировали мой вопрос. Потом я набралась храбрости и стала громко и четко предлагать: «Давайте я вас заправлю!» Некоторые отказывались. Потом я поняла, что надо вести себя уверенно. Я начала смело брать «пистолет» и с вежливой улыбкой говорить: «Я вас заправлю». Такой подход давал практически гарантированный результат.

Было приятно зарабатывать деньги, и я осталась на заправке после того, как Кевин, Рик и Дэнни разошлись по домам. Я сделала короткий перерыв и купила «хеппи мил» в соседнем McDonald’s. Я проглотила свой чизбургер на ходу, возвращаясь к заправке, и облизала пальцы – мне показалось, что ничего вкуснее я никогда в жизни не ела. Голод прошел, и я осталась там до заката, когда небо стало темнеть и от вечернего холода по телу пошли мурашки. Потом я на автобусе поехала домой. По дороге я вспоминала уходящий день и размышляла о возможностях, которые дает мне заработок. Я была на седьмом небе от счастья.

Я поняла, почему Кевин позволил нам работать вместе с ним: когда нас несколько человек, то работникам заправки сложно кого-либо поймать. Так как мы следили за движениями работников, Кевин работал весь день без перерыва и хорошо заработал. Мы с Кевином были вместе один день, и больше я с ним уже не виделась.

Наша короткая встреча помогла мне понять, что я в состоянии изменить к лучшему ситуацию, в которой нахожусь. Кевин показал мне, что безденежье – ситуация, которую многие воспринимали как что-то окончательное и бесповоротное, может оказаться всего лишь временной. Все можно изменить. Интересно, какие новые возможности ждут меня впереди?

На Фордхэм-роуд ярко горели витрины магазинов. Из окна автобуса я видела людей, которые выходят с пакетами покупок. Я подумала, что много раз проезжала с мамой в автобусе мимо бензоколонки, на которой сегодня работала, и даже не подозревала, что могу заработать на ней денег.

Я проезжала мимо магазинов и думала, какие перспективы они мне могут сулить. Может быть, в этих магазинах работают люди, которые меня наймут. Я понимала, что в мои девять лет никто не может нанять меня официально, но, может быть, мне предложат убраться или подмести пол за какие-нибудь минимальные деньги? Может быть, я смогу решить ситуацию с продуктами, даже когда заканчиваются деньги социального пособия. Наверняка среди всех этих многочисленных магазинов найдется один, в котором мне предложат работу.

Я откинулась на сиденье. Мелочь оттягивала карманы, и денег в них должно было хватить на китайскую еду для папы, Лизы и меня. Прислонившись головой к стеклу, я задремала. Я была рада, что могу изменить ситуацию, в которой находится моя семья.

* * *

На следующее утро я спрятала оставшиеся от вчерашней работы двадцать долларов в моей комнате и пошла по Фордхэм-роуд в поисках работы. Я понимала, что в условиях, когда сотрудники заправки будут меня гонять, я не смогу рассчитывать на эту работу на сто процентов. Мне нужно было найти что-то постоянное, на что я могла положиться и в чем я могла бы быть уверена. Я заходила в магазины и просила переговорить с кем-нибудь из сотрудников, но никто не воспринимал меня всерьез.

«Тебе нужна работа? Тебе нужен другой сотрудник или тебе нужна работа?» – спрашивали меня. Я старалась максимально четко им сказать: «Да, мне нужна работа. Может быть, вам нужно просто подмести пол». Но куда бы я ни заходила, реакция была одинаковой и никто не хотел воспринимать меня всерьез. Некоторые даже смеялись надо мной.

«Послушай, для того, чтобы работать, тебе должно быть, по крайней мере, четырнадцать лет. А тебе сколько? Десять?» – спросила одна женщина с толстой золотой цепью на шее, погладила меня по голове и улыбнулась. Остальные сотрудники магазина громко засмеялись. Я вышла из магазина смущенная и расстроенная. Я не сомневалась, что могу работать, если мне разрешат это делать. Однако чем чаще я слышала отказы, тем сложнее мне было найти в себе силы, чтобы снова задать этот вопрос в следующем магазине. Я почувствовала неуверенность. Я осознавала, что мои волосы немытые, кеды старые, а под ногтями грязь. Возбуждение и решимость, которые я испытывала вчера, исчезли, как утренняя роса с восходом солнца.

Я прошла практически всю улицу Фордхэм, дошла до конца торгового района и оказалась рядом с заправкой, на которой работала вчера. Я не планировала здесь очутиться. Рик и Дэнни сказали мне, что заработали вполне достаточно и в ближайшее время не будут работать. «Что ж, – подумала я. – Раз я уже здесь, то, может быть, вернусь домой с деньгами».

Я решила, что поработаю в первой половине дня до обеда, а потом направлюсь в район Гранд-Конкорс, в котором было много магазинов, и попробую предложить свои услуги там.

Первые два часа работы на заправке прошли хорошо, хотя я постоянно озиралась в ожидании появления работников. В это время было очень много автомобилей с семьями внутри. В машинах плакали малыши, дети моего возраста с любопытством на меня поглядывали, взрослые считали деньги. Из окон пахло описанными памперсами и фастфудом.

Мои карманы наполнялись мелочью, которая колотила мне по ногам, когда я перебегала от одной колонки к другой. Потеря покупателя – это потеря дохода. Я подумала, что теперь могу позволить себе купить в McDonald’s все, что угодно. Более того, я могу себе позволить купить билет на автобус и уехать, если мне очень захочется. Я поняла, что пока работаю, не обязана быть там, где мне не нравится. У меня есть выбор. Ко мне вернулось вчерашнее возбуждение. Я не замечала течения времени.

К часу дня я заработала почти столько же, сколько за весь вчерашний день. Три раза мне приходилось убегать от работников заправки. После последнего раза я решила, что на сегодня с меня хватит. В третий раз сотрудник заправки ухватил меня за майку. Он кричал, что меня арестует полиция, и тащил внутрь помещения заправки. Я вырвалась и убежала.

У подножия холма я присела на скамейку, чтобы отдышаться и посчитать деньги. В карманах оказалось двадцать шесть долларов. Я обгорела на солнце, и моя кожа стала розовой. Я решила продолжить поиски работы и пошла по Гранд-Конкорс. Майка намокла под мышками и на спине, и каждый раз, когда я заходила в магазин с кондиционером, мне становилось нестерпимо холодно.

Время шло, но и на Конкорс удача мне никак не улыбалась. Как и утром, никто не воспринимал меня всерьез, и я решила возвращаться домой. По дороге я обдумывала, где еще стоит попытать удачу – на Кингсбридж-авеню или через мост на Дикмане.

Поблизости от нашего дома я зашла в супермаркет Met Food. Я решила украсть что-нибудь съестное. По опыту я знала, что это у меня получится. Я остановила свой выбор на стейке и упаковке масла. Конечно, я могла купить все это на заработанные деньги, но пока я не была уверена, что это постоянный доход, решила тратить по минимуму. Пока можно продолжать воровать, как я неоднократно делала с Риком и Дэнни. Я была уверена, что меня не поймают.

Под конец дня в магазине толпилась масса людей, и я не сомневалась, что смогу выйти незамеченной. Покупатели стояли в кассы длинными извивающимися очередями, а между ними протискивались работники мясного отдела в белых, испачканных кровью халатах и несли на плечах ящики с мясом. Я знала, что поимкой воров в магазинах занимаются менеджер и его заместитель, поэтому начала искать их глазами в толпе. Однако вместо них я увидела то, что привлекло мое внимание. Несколько ребят чуть постарше меня в обычной одежде стояли за кассами и упаковывали приобретенные покупателями товары за чаевые.

В общей сложности я насчитала четырех упаковщиков. Это были черные или латиноамериканские мальчишки, рядом с которыми стояли небольшие контейнеры, в которых покупатели оставляли им чаевые. Мне тут же захотелось найти пустой контейнер и встать за кассой, но я решила остановиться в отделе «Хлеб» и посмотреть, как ребята работают, чтобы научиться. Мальчики использовали отдельный пакет для хлеба или яиц. Тяжелые предметы они распределяли с покупками среднего и легкого веса. Улыбка и несколько вежливых фраз почти всегда заканчивались чаевыми. Я сделала глубокий вздох и со смешанным чувством страха и возбуждения подошла к кассе.

Кассирами в магазине работали молодые латиноамериканки в плотно обтягивающей одежде, в синих фартучках и с залаченными прическами. Я заняла место за одной из кассирш, которая мне мило улыбнулась. Мы не сказали друг другу ни слова, но я поняла, что она совершенно не против моего появления. Я оторвала от стопки пластиковый пакет, и кассирша незамедлительно стала отправлять мне пробитый на кассе товар. На меня посыпались пластиковые упаковки нарезки, торт, жестяные банки с супами и бутылка с лекарством от расстройства желудка. Высокий, средних лет мужчина смотрел, как пробивают его товар, через толстые линзы очков. Он не возражал против того, что я упаковываю его покупки.

«У коробок острые углы, их надо класть в два пакета. Колбасу и мясо надо положить сверху, так они не подавятся. И не больше двух бутылок воды в каждый пакет», – думала я.

Я закончила упаковывать товары до того, как покупатель успел расплатиться, и была горда своим достижением. Глядя мужчине прямо в глаза, я передала ему пакет. Однако мужчина совершенно не обратил на меня внимания, взял покупки и пошел к выходу. Я ожидала, что он поймет свою ошибку и вернется, но он продолжал идти. Тут я вспомнила, что у каждого упаковщика есть свой контейнер для чаевых.

Раздался голос менеджера: «Внимание всех покупателей! Магазин закрывается через десять минут. Спасибо, что вы делаете покупки в нашем магазине. Хорошего вам вечера!» Под лентой кассы я нашла небольшую пустую пластиковую плошку, бросила в нее несколько монет из кармана и поставила рядом с собой.

В поле зрения появилась огромных размеров женщина в платье с цветочками. За ней следовали ее дети, толкавшие три доверху наполненные тележки с продуктами. Глядя на количество покупок, могло показаться, что они провели в супермаркете целый день. Увидев движущуюся на меня гору еды, я слегка запаниковала. Трое детей разгружали тележки быстрее, чем я успевала упаковывать товар. Их мать размахивала, как веером, кучей купонов:

– Повнимательнее, мисс, я не хочу переплачивать! – Кассирша, занятая своей работой, на нее даже и не взглянула. – Вот так-то, – продолжала дама. – Я вас предупредила. – Один из трех детей начал спорить с другим. Дама повернулась к своим чадам и наградила одного из них подзатыльником, который раз и навсегда закончил спор. – Выкладывайте товар из тележки и ведите себя прилично! – рявкнула она. Я внутренне напряглась, потому что совершенно не была уверена, что я получу от нее что-то на чай.

Дама снова обратила свой взор на проезжающие по конвейеру покупки: двухлитровые бутылки колы, чипсы, куски мяса и пудинги, которые, пройдя руки кассирши, ударялись о дальнюю стенку лотка, куда попадали все товары. Я работала максимально быстро и не смотрела на покупательницу.

«Мясо к мясу, хлопья к хлебу. Галлоновые бутылки молока в отдельный двойной пакет», – проносилось в моем мозгу.

Я закончила упаковку товаров, когда кассирша все еще разбиралась с купонами покупательницы. Глядя на набитые пакеты, я ощутила прилив гордости. Все пакеты весили приблизительно одинаково, товар был разложен аккуратно – так, чтобы пакет не разорвался и его было удобно нести. Я стояла и ждала.

Тут из ближайшего пакета я увидела кончик упаковки готового ланча; из-за прозрачного пластика на меня смотрели кусочки вареной колбасы, сыра и крекеры. Я ощутила вкус сыра с колбасой и поняла, как голодна. Я смотрела на еду как завороженная. Во рту моментально собралась слюна. Магазин уже закрывался, несколько кассиров закончили работу и пересчитывали выручку. Входная дверь уже работала только на выход, и я поняла, что опоздала с покупкой или воровством еды.

Я наклонилась и сделала вид, что завязываю шнурки. Никто не меня не смотрел: кассирша разговаривала с другой сотрудницей магазина, а покупательница ковырялась в своих купонах. Я быстрым движением схватила упаковку ланча, и засунула ее под конвейерную ленту, туда, где недавно нашла контейнер для чаевых. Я распрямилась и глупо улыбнулась. Мое сердце громко стучало.

– Дети, пошли! – закричала дама, засовывая в сумочку кассовый чек. – И ни у каких автоматов мы не останавливаемся! Даже не просите! – Я передавала ей сразу по два пакета с продуктами, а она, в свою очередь, вручала их детям. Когда я услышала ее голос, думала, что провалюсь под землю от стыда. – Какая у тебя хорошая улыбка! – сказала покупательница, нежно глядя на меня. – Из-за чувства вины я так и не смогла посмотреть ей в глаза. – Вот, дорогая, держи, – произнесла дама и положила мне в руку долларовую бумажку.

Я натянуто улыбнулась и сказала:

– Спасибо, мэм.

– Какая замечательная улыбка! – повторила покупательница и уже своим детям закричала: – Все, уходим!

Она ринулась к автоматически открывающимся дверям, и за ней следом, нагруженные покупками, семенили ее чада. Последний, самый маленький, шел вразвалочку, как пингвин.

Я засунула доллар в карман и дождалась, пока дама с детьми выйдет из магазина, чтобы засунуть упаковку ланча в пластиковый пакет. К этому времени все покупатели ушли, и в магазине остались одни кассиры.

Я схватила пакет и выскочила из магазина. Я шла гораздо быстрее, чем это было необходимо, и постоянно оглядывалась через плечо. За пару перекрестков до дома я вскрыла упаковку и засунула в рот крекеры с сыром и колбасой. Я проглотила еду, как голодный волк.

* * *

Я звонила в комнату отдыха психиатрического отделения больницы Норт-Сентрал в Бронксе. Прижатая к уху трубка стала горячей, а длинные гудки слились в один, нескончаемо длинный. Я набирала семь цифр номера на дисковом телефоне, слышала щелчки отсчета цифр, потом щелчок соединения и длинный гудок. В этом было что-то успокаивающее. Рядом со мной папа смотрел телевикторину и бил себя по колену, когда давал правильный ответ.

Я уронила трубку на стол и начала придремывать от однообразия длинных гудков. Во сне мне казалось, что ставшая с палец ростом мама кричит мне издалека: «Лиззи, Лиззи, это ты?» Я проснулась и поняла, что действительно слышу ее по телефону. Я схватила трубку:

– Мама?

– Лиззи, ну я так и думала, что это ты. У нас опять было чертово рукоделие. Я тебе чашку сделала. Немного кривоватая, но, думаю, сойдет.

– Вы там керамикой занимаетесь? Ты научилась делать чашки? – спросила я. – Как твое самочувствие?

– Лучше. На самом деле мне довольно плохо… Вот бы «чек» сюда, хоть самый маленький… Давненько я ничего не употребляла. Здесь не сестры, а сплошное гестапо. Никто сигареты не даст. Так что чувствую себя неважно.

Мама жаловалась, что медперсонал постоянно запрещает ей курить за «плохое поведение», то есть за то, что она ругается и опаздывает на групповые занятия.

– Я здесь, как в тюрьме, – жаловалась мама. – Они не представляют, как хочется курить. Они же сами не курят.

– Понимаю, мам.

Мамины наказания в психбольнице были для нас щекотливой темой. Медперсонал знал нас с Лизой по именам, они расспрашивали о школе, выпавших молочных зубах и помнили наши дни рождения. Тем не менее я настороженно относилась к их теплоте. Мне не нравился их интерес к моей персоне, а также власть, которую они имели над матерью. Я делала вид, что не замечаю оценки за мамино поведение, которые были написаны на доске, и что они говорили с ней тоном, которым люди обычно выговаривают своим детям.

Я отворачивалась, чтобы не смотреть, как мама стояла, как полагается, на три метра сзади санитаров, нервно притопывая ногой в больничных тапках, одетая, как клоун, в полинявшие свитера с чужого плеча. Я не любила смотреть, как для того, чтобы ее куда-либо вывести, надо было открыть уйму дверей. У меня были сложные отношения с людьми, которые держали маму под замком, мне казалось некорректным дружески общаться с ними, не принижая при этом маму. Поэтому во время визитов в больницу я смотрела в пол, отходила в сторону и общалась с мамой только шепотом.

Гораздо проще было смотреть на остальных пациентов больницы: на потного китайца, который медленно засовывал себе в штаны шашки, на престарелую даму с поджатыми губами, выступавшую по коридору, словно модель по подиуму, или на человека, который буравил взглядом стену, а из его рта текла слюна. Я не знала, с какой планеты прилетели они, но была уверена в том, что маме после всех медицинских препаратов через месяц или два станет гораздо лучше. В отличие от них, с лечением ее болезнь уходила. Я сравнивала маму с другими пациентами и была рада, во‑первых, что есть те, положение которых гораздо хуже, чем у мамы, и, во‑вторых, что она рано или поздно отсюда выйдет.

– Слушай, мам, когда тебя выпишут, мы пойдем в McDonald’s.

Я еще не рассказала маме о моей новой работе.

– Конечно, сходим.

– Нет, я не прошу тебя сводить меня в McDonald’s. Я тебя сама туда свожу, я теперь там работаю.

– Ух, ты! Да ладно?! Я сама ребенком работала на ферме. Меня поместили в приемную семью фермеров на шесть месяцев.

Я слышала по голосу, что она стала совершенно вменяемой.

– Мы доили коров. Совершенно омерзительное занятие. Но еда была гораздо лучше той, которую покупаешь в магазине. Мы на самом деле не знаем, сколько лет пролежали в банке консервированные бобы.

– Так тебя скоро выпишут? Я чувствую, что тебя скоро должны выписать. По голосу слышу.

– Скоро. Доктор говорит, во вторник.

– Правда?

– Конечно, дорогая.

– Значит, получается, на этой неделе?

– Да, Лиззи. Я тебя люблю, дорогая. Дай, пожалуйста, папу.

– Даю, я тоже тебя очень люблю.

Папа брал трубку и глубоко в нее вздыхал. Не отрывая глаз от телевизора, он говорил: «Привет, Джин», и потом с паузами: «Не волнуйся… Да… Ага…»

Пока они говорили, я зашла в Лизину комнату. Лиза сидела на кровати и при моем появлении тут же закрыла грудь одеялом. Она была без майки. Я остановилась.

– Ой, извини.

– Лиззи, ты разве не видишь, что я одеваюсь? – с раздражением спросила она.

На тумбочке рядом с кроватью лежал пустой пакет с разноцветными буквами.

– Извини. С мамой говорила. Уже выхожу.

– Я через минуту, – сказала сестра, не глядя мне в глаза. – Дверь за собой закрой.

– Хорошо, – ответила я и задом вышла из комнаты.

Я хлопнула дверью так, чтобы она не закрылась полностью, а оставила щелочку. Издалека раздавалось папино «даканье» на мамины высказывания. Я на несколько шагов отошла от двери в Лизину комнату, но не ушла, а решила понаблюдать.

Сестра опустила одеяло, и на ее груди я увидела розовый бюстгальтер. Я ужасно удивилась. Лиза ни словом не обмолвилась про бюстгальтер. Правда, недавно я видела, как она искала за диваном монеты, а потом пересчитывала долларовые бумажки, которые ей удалось сэкономить. У мамы был всего лишь один грязный бюстгальтер. Я особо и не думала, что нам с Лизой в один прекрасный день придется приобрести себе что-то подобное.

Лиза стянула две чаши бюстгальтера и попыталась вставить крючок в петлю посредине. Для того, чтобы ей не мешали волосы, она заколола их заколкой. Два раза Лиза пыталась соединить половинки бюстгальтера, и оба раза у нее ничего не получилось. Наконец ей удалось застегнуть бюстгальтер. Мне было непривычно видеть ее голой. Мы перестали принимать вместе ванну, когда мне было три, а ей пять лет. Мне было любопытно посмотреть, как устроен бюстгальтер. «Лиза становится женщиной», – подумала я и почувствовала себя обманутой и покинутой. Первый раз это чувство я испытала, когда увидела у Лизы в спальне упаковку тампонов. Если бы мы были ближе, мы бы разговаривали чаще, а не десять раз в месяц. Тогда, возможно, Лиза делилась бы со мной своими секретами.

Если судить по моему собственному поведению, одежде и телу, то можно было сказать, что я мальчик. Я любила лазать по деревьям и играть с мальчишками, поэтому меня часто звали «девчонкой-сорванцом». Мне не очень было по душе это определение. Да, мне нравилась физическая активность, но это еще недостаточный повод для того, чтобы называть меня мальчиком. Но меня точно так же не привлекали и чопорные девочки, которые красиво сидели, почти не двигаясь, и сплетничали. Получается, что я не чувствовала себя ни мужчиной, ни женщиной. Мне казалось, что я аутсайдер. После того как Лиза прогнала меня, мне стало грустно и одиноко.

Лиза сняла бюстгальтер и надела майку. Она достала вешалку и аккуратно повесила бюстгальтер в шкаф. На стенах ее комнаты висели плакаты из журналов для подростков с ретушированными фотографиями поп-идолов. Лиза взяла осколок зеркала и накрасила губы розовым блеском.

Прислонившись к стене, я взглянула на собственную грудь, которая была такой же плоской, как у Рика или Дэнни. Я была одета в майку с изображением черепашек ниндзя и высокие черные кеды. В моих волосах были колтуны. А Лиза в своей комнате оценила эффект розового блеска в осколке зеркала, улыбнулась своему отражению и похлопала ресницами.

Я протянула руку, чтобы открыть дверь ее комнаты, но поняла, что мне совершенно нечего ей сказать. Я постояла еще немного, глядя на свою старшую сестру, развернулась и ушла.

* * *

Я проснулась от громкого удара входной двери. Я открыла глаза и увидела, что расстроенная мама с заплаканными глазами вбегает в квартиру. Она бросила Лизино зимнее пальто на кресло и упала на кровать. Я встала, выключила телевизор и спросила, что случилось.

Мама погасила свет в своей спальне и разрыдалась. Она не замечала моего присутствия.

– Что случилось, мам?

– Лиззи? – переспросила та удивленным тоном, словно не ожидала моего присутствия в квартире. – Ничего, дорогая… Просто неудачный вечер. – Она скинула с ног туфли. – Я думала… что смогу поменять у него Лизино пальто на «чек».

Она разрыдалась еще сильнее. Я всегда чувствовала страшное бессилие от того, что не могу помочь маме, когда она так расстроена.

Она говорила про местного наркодельца, у которого хотела поменять Лизино пальто на «чек» с кокаином. Мама периодически пыталась получить наркотики за самые разные вещи. Когда у нее не было денег, она находила дома предметы сомнительной ценности для обмена на наркотики и появлялась в квартирах местных дилеров – жестоких, вооруженных и сидевших в тюрьме людей – со старыми туфлями и будильниками. За это они прозвали ее Diabla, что по-испански значит «женщина-дьявол». Эта кличка отражала отчаянное поведение матери, которая ни перед чем не останавливалась, чтобы получить наркотики.

Словно не понимая, что наркодилеры – опасные и своенравные люди, мама мирно ждала своей очереди среди клиентов, приобретавших товар за деньги. Когда подходила очередь матери, она вместо наличных выкладывала на стол наркодилера свой товар: старый видеопроигрыватель, видеоигры, детские игрушки или продовольственные товары. Она громогласно объясняла ценность того, что принесла, и не уходила, когда ей начинали угрожать. Я даже не знаю, как при таком поведении она ни разу не пострадала, но если это и происходило, мама никогда об этом не говорила.

Я точно знаю, что один знакомый с родителями наркодилер предупреждал папу, что будет продавать только ему, чтобы не видеть эту Diabla, которая только мешала спокойному ведению бизнеса. Этот наркоделец сказал папе, что иногда он бесплатно выдавал маме небольшую «понюшку», чтобы та ушла.

В тот вечер наркодилер отказался обменять Лизино пальто на наркотики из принципа.

– Он мне вот чего дал, – хныкала мама и передала мне странную монетку. – И еще он пытался меня поучать. Будто он сам ангел.

Наркодилер увидел, что ему предлагают пальто детского размера, вернул его и выдал маме монетку. Мама объяснила, что такие монетки выдают в организации «Анонимные наркоманы» в качестве награды за то, что человек некоторое время не «торчит», а также предупреждения о возможных сложностях. Мама не обратила внимания на иронию того, что получила монетку «Анонимных наркоманов» из рук наркодилера. Она лежала в кровати и содрогалась от рыданий.

Я не отходила от мамы, пока она не заснула. Потом я залезла в свою кровать, накрылась одеялом и стала изучать полученную от мамы монетку. Эта монетка хранилась у меня много лет. Время от времени я ее вынимала и проводила пальцем по выгравированным на ней словам «Молитвы спокойствия»:

«Господи, дай мне спокойствия, чтобы принять то, что я не могу изменить, и смелости изменить то, что могу, а также мудрости, чтобы понять разницу».