Текст книги "Лучшая фантастика XXI века (сборник)"

Пылающий шар не просто царит на экране – все остальное теряется в его свете. Если взглянуть на биржевые курсы, все, кто не смог укрыться под нашим корпоративным зонтом, растеряли своих подписчиков. Не видно даже истории о «Фронтал лоуб»/«Оукли». Три дня полного доминирования в водовороте принесли нам огромный доход. Сейчас Марти демонстрирует своим зрителям, что наденет бронежилет на случай, если мексиканские коммандос решат атаковать, пока он будет обсуждать с Ди-Пи природу настоящей любви. И у него заготовлено еще одно эксклюзивное интервью с матерью. Синди монтировала запись и поделилась с нами своим отвращением. Похоже, дамочка сама отвезла дочь в особняк Ди-Пи на ночную вечеринку у бассейна и оставила там одну.

– Быть может, кто-то устал от Ди-Пи и хочет увидеть что-то другое, – говорю я.

– Своей цветочной историей ты сам себя покалечишь, Онг. Даже кулинарное путешествие Прадипа по Ладаку собирает больше просмотров, чем то, что пишешь ты.

Кажется, она хочет добавить что-то еще, но умолкает. Словно подбирает слова. Это странно. Обычно Дженис говорит раньше, чем думает.

– Ты мне нравишься, Онг, – говорит она. Я растягиваю губы в улыбке, но она продолжает: – Я наняла тебя, потому что у меня было на твой счет хорошее предчувствие. И я с радостью уладила визовые формальности, чтобы ты остался в стране. Ты хороший человек. Ты хорошо пишешь. Но средний показатель по твоей новостной ленте – меньше тысячи пингов. – Дженис смотрит на свой планшет, поднимает глаза на меня. – Ты должен его повысить. Почти никто из читателей не делает тебя заглавной страницей. А те, кто подписывается на твою ленту, отправляют тебя в третью категорию.

– Шпинатное чтиво, – вставляю я.

– Что?

– Мистер Макли называет это шпинатным чтивом. Когда людям кажется, что душа нуждается в полезной пище, вроде шпината, они кликают меня. Или читают Шекспира.

Тут я краснею. Я вовсе не имел в виду, что мою работу можно сравнить с трудами великого поэта. Хочу поправиться, но я слишком смущен. Поэтому молча сижу перед Дженис, весь красный.

Она изучает меня.

– Да. Проблема именно в этом. Послушай, я ценю твою работу. Очевидно, ты очень умный. – Ее глаза вновь пробегают по планшету. – Та заметка про бабочку действительно была весьма интересной.

– Правда? – Я снова выдавливаю улыбку.

– Просто никто не хочет читать такие истории.

– Но вы наняли меня для того, чтобы писать важные статьи, – пытаюсь возразить я. – Статьи о политике и правительстве, чтобы продолжать традиции старых газет. Я помню, что вы сказали, когда брали меня на работу.

– Верно, верно. – Она отворачивается. – Но я скорее имела в виду хороший скандал.

– Шахматная бабочка и есть скандал. Она вымерла.

Дженис вздыхает.

– Это не скандал. Это просто унылая история. Никто не читает унылые истории, а если и читает, то лишь один раз. И никто не подписывается на унылую новостную ленту.

– Тысяча человек подписалась.

– Тысяча человек. – Она смеется. – Мы не блог какой-нибудь лаосской общины, мы – «Майлстоун», и мы конкурируем за клики с ними. – Дженис машет рукой в сторону водоворота. – Твои истории живут полдня, на них ссылаются одни маргиналы. – Она качает головой. – Господи, я даже не знаю, что у тебя за демографическая группа. Престарелые хиппи? Бюрократы-федералы? Показатели не оправдывают количества времени, которое ты тратишь на свои статьи.

– Каких статей вы от меня хотите?

– Понятия не имею. Любых. Обзоры продукции. Полезные новости. Что угодно, только не «с сожалением сообщаем вам очередное печальное известие». Если читатель ничего не может поделать с треклятой бабочкой, не нужно ему о ней рассказывать. Это лишь угнетает людей – и снижает твои показатели.

– Неужели Марти не справляется с нашими показателями?

Дженис смеется.

– Ты похож на мою мать. Послушай, я не хочу увольнять тебя, но если ты не начнешь набирать хотя бы по пятьдесят тысяч в день, у меня не будет выбора. Средний показатель у нашей группы намного ниже, чем у других команд, и когда приходит время отчетов, мы выглядим паршиво. Я сражаюсь с Нгуенем из «Техники и игрушек» и Пенн из «Йоги и духовности», и никто не хочет читать о том, как мир катится ко всем чертям. Найди мне истории, которые понравятся людям.

Она говорит что-то еще, слова, которые, по-видимому, должны придать мне рвение и вдохновленность, а потом я оказываюсь за дверью, снова лицом к водовороту.

Суть в том, что я никогда не писал популярных историй. Я не популярный писатель. Я честный. Неторопливый. Я не поспеваю за той скоростью, которую так любят американцы. Найди истории, которые понравятся людям. Я могу написать что-то для Макли, про Дабл-Ди-Пи, может, добавить пару колонок к его шедевру, но почему-то мне кажется, что читатели поймут: я притворяюсь.

Марти замечает меня у двери кабинета Дженис. Подходит.

– Пилит из-за показателей?

– Я пишу неправильные истории.

– Точно. Ты идеалист.

Секунду мы молчим, размышляя о природе идеализма. Хотя Марти – американец до мозга костей, он мне нравится: он умеет слышать человеческие сердца. Люди доверяют ему. Даже Дабл-Ди-Пи доверяет ему, хотя Марти разнес его имя по передовицам всех новостных изданий. У Марти доброе сердце. Jai dee. Он мне нравится. Я думаю, он искренен.

– Послушай, Онг, – говорит Марти. – Ты хорошо работаешь. – Он обнимает меня за плечи. Мне кажется, что он сейчас любовно потреплет меня по голове, и я стараюсь не поморщиться, но Марти чувствителен. Он убирает руку. – Послушай, Онг. Мы оба знаем, что эта работа – не для тебя. У нас здесь новостной бизнес. Ты просто не создан для него.

– По условиям моей визы я должен работать.

– Точно. Дженис своего не упустит. Послушай. – Он делает паузу. – Я сейчас занят этой заварушкой с Дабл-Ди-Пи в Мексике. Но у меня наготове еще одна история. Эксклюзив. Все равно я уже получил свою премию. А тебе она поднимет показатели.

– Вряд ли я смогу писать колонки к Дабл-Ди-Пи.

Марти ухмыляется.

– Я не о том. И это не благотворительность. По правде сказать, ты прекрасно подходишь для этого дела.

– Речь о плохой работе правительства?

Он смеется, но, думаю, не надо мной.

– Нет. – Марти молчит, улыбается. – Это Кулаап. Интервью.

Я втягиваю воздух. Моя соотечественница, здесь, в Америке. Она тоже сбежала из страны во время чисток. Когда появились танки, Кулаап снималась в кино в Сингапуре и не попала в ловушку. К тому времени она уже была популярна по всей Азии, и когда Кхамсинг превратил нашу страну в черную дыру, мир это заметил. Теперь Кулаап популярна и в Америке. Она очень красива. И помнит, какой была наша страна, прежде чем погрузиться во тьму. Мое сердце бешено колотится в груди.

– Она согласилась дать мне эксклюзивное интервью, – продолжает Марти. – Но ты говоришь на ее родном языке, и я думаю, она согласится на замену. – Он умолкает, серьезно смотрит на меня. – У нас с Кулаап хорошие отношения. Она не дает интервью кому попало. Я написал много статей о ней, когда Лаос катился прямо в бездну. Создал ей хорошее освещение в прессе. Это особое одолжение, так что не облажайся.

Я качаю головой.

– Нет. Не облажаюсь. – Складываю ладони и подношу ко лбу в жесте благодарности. – Я не облажаюсь. – Снова подношу ладони ко лбу.

Марти смеется.

– Забудь про эти вежливые ужимки. Дженис отрежет тебе яйца, лишь бы повысить цену акций, но мы, парни в окопах, помогаем друг другу. Верно?

* * *

Утром я варю крепкий кофе со сгущенным молоком; готовлю суп с рисовой лапшой, добавляю ростки фасоли, чили и уксус, подогреваю батон французского хлеба, который покупаю во вьетнамской булочной в нескольких кварталах от моей квартиры. Включив новый ремикс музыки Кулаап диджея Дао, сажусь за маленький кухонный стол, наливаю кофе из френч-пресса и открываю планшет.

Планшет – удивительное устройство. В Лаосе газета была газетой – неизменным физическим объектом, содержавшим только официальные новости. Реальные новости нашего Нового Божественного Королевства нельзя было узнать из газет, или по телевизору, или по телефону, или при помощи наушников. Их нельзя было узнать из Сети и новостных лент, если только вы не были уверены, что ваш ближний не станет подглядывать вам через плечо в интернет-кафе и что рядом не сидит тайная полиция, а владелец не опознает вас, когда начнут выяснять, кто использовал этот компьютер для общения с внешним миром.

Реальные новости пересказывали шепотом и сортировали в соответствии с доверием, которое испытывали к шептуну. Был ли он членом семьи? Старинным приятелем? Мог ли извлечь выгоду, поделившись с вами информацией? Мой отец и его бывшие одноклассники доверяли друг другу. Он также доверял некоторым своим ученикам. Думаю, потому-то в конце концов за ним и пришла тайная полиция. Кто-то из доверенных друзей или учеников также нашептывал новости своим официальным друзьям. Возможно, мистер Интха-Чак или Сом Ванг. Возможно, кто-то другой. Во мраке прошлого нельзя различить, кто говорил правду и кому.

В любом случае, отца должны были арестовать согласно его карме, так что личность шептуна не имеет значения. Но прежде – прежде, чем новости о моем отце достигли официальных ушей, – реальная информация не достигала лаосского телевидения и «Вьентьян таймс». И это означало, что когда начались протесты и отец вернулся домой с окровавленным лицом, избитый дубинками, мы могли сколько угодно читать о трех тысячах школьников, певших национальный гимн нашему божественному монарху. Пока отец метался по постели в бреду, газеты сообщали, что Китай подписал контракт на поставку резины, который утроит доход провинции Луангнамтха, а плотина «Нам-Теун» теперь приносит двадцать два с половиной миллиарда тайских батов в год, которые Таиланд платит за электричество.

Но там не было ни окровавленных дубинок, ни мертвых монахов, ни пылающего «Мерседеса-Бенц», плывущего по реке в сторону Камбоджи.

Реальные новости просачивались в наш дом вместе со слухами в ночи, пили с нами кофе и уходили на рассвете, до первых петухов. В темноте, озаренной огоньком сигареты, мы узнавали, что Вилафон пропал, а жену мистера Сэнга избили в знак предупреждения. Реальные новости были слишком ценны, чтобы рисковать ими на публике.

Здесь, в Америке, моя страница пылает множеством новостных лент, подмигивает мне окнами с видео, льется на меня по широкополосной сети. Это водопад информации. Открывается моя личная новостная страница, мои новостные ленты выстраиваются, сортируются в соответствии с заданными мной приоритетами и категориями тэгов – смесь сообщений из Меунга, блогов лаосских беженцев и чата с редкими близкими друзьями из Таиланда и американского колледжа, в котором я учился на стипендию фонда «Помощь людям».

На второй странице и на третьей я держу основные новости – подборку «Майлстоуна», «Бангкок пост», «Пномпень экспресс» – новости, отмеченные редакторами. Однако закончив с собственной подборкой, я зачастую не успеваю просмотреть заголовки этих серьезных новостей, отобранных редакторами для мифического среднестатистического читателя.

В любом случае, мне лучше знать, что именно я хочу прочесть, и благодаря ключевым словам и тэгам я могу откапывать истории и обсуждения, которые новостному агентству и в голову не придет посоветовать. Пусть я не в силах заглянуть в саму черную дыру, но мне удается скользить по краю и по нему предсказывать новости.

Я ищу такие тэги: Вьентьян, Лаос, Лао, Кхамсинг, дружба Китая с Лаосом, Корат, Золотой треугольник, независимость хмонгов, Лаосская НДР, имя моего отца… Лишь лаосцы, сбежавшие от мартовских чисток, читают эти блоги. Совсем как в те времена, когда мы жили в столице. Блоги – это слухи, которые мы шепотом передавали друг другу. Теперь мы публикуем наши перешептывания в Сети и создаем подписки вместо подпольных кофейных групп, но суть остается прежней. Это семья, та, что у нас осталась.

Водоворот даже не замечает лаосские тэги. Они цвели ярко, но недолго, пока студенты-партизаны продолжали загружать информацию со своих телефонов – пылающие, кошмарные фотографии. Однако потом телефонную связь отключили, страна провалилась в черную дыру, и остались только мы, крошечная сеть за пределами нашей родины.

Мое внимание привлекает заголовок в «Джамбо блог». Я открываю сайт, и на планшете вспыхивает цветное изображение трехколесного такси моего детства. Я часто захожу сюда. Здесь спокойно.

«Друг Лао» пишет, что некоторые люди, может, даже целая семья, переплыли Меконг и добрались до Таиланда. Он не уверен, приняли ли их как беженцев или отправили обратно.

Это неофициальная новость. Скорее идея новости. «СомПаБой» не верит, но «Кхамчанх» возражает, что это правда, что он слышал это от человека, чья сестра замужем за исанским пограничником из тайской армии. Поэтому мы цепляемся за соломинку. Надеемся. Строим предположения, откуда эти люди, гадаем, не могли ли, вопреки всему, среди них быть наши родственники: брат, сестра, кузина, отец…

Час спустя я закрываю планшет. Нет смысла читать дальше. Это лишь бередит воспоминания. Глупо тревожиться о прошлом. Лаосской ПДР больше нет. Мечтать о том, чтобы все было иначе, – только растравлять рану.

* * *

Портье за регистрационной стойкой «Новотела» ждет меня. Служащий отеля с ключом провожает меня до частного лифта, и тот возносит нас в затянутые смогом небеса. Двери открываются в маленькую переднюю с крепкой дверью из красного дерева. Служащий заходит обратно в лифт и уезжает, а я остаюсь в этом странном шлюзе. По-видимому, охрана Кулаап изучает меня.

Дверь из красного дерева открывается, и улыбающийся чернокожий мужчина – на сорок сантиметров выше меня, с мускулами, которые извиваются, словно змеи, – жестом приглашает меня внутрь. Мужчина ведет меня в святая святых Кулаап. Здесь жарко и влажно, почти как в тропиках, повсюду журчат фонтаны. Квартира наполнена музыкой воды. Я расстегиваю воротничок. Я думал, тут будет кондиционер, и теперь задыхаюсь. Почти как дома. А потом я вижу ее – и теряю дар речи. Она очень, очень красива. Жутковато стоять перед человеком, который живет в фильмах и музыке – и которого ты ни разу не встречал во плоти. Она не столь великолепна, как в кино, но в ней больше жизни, больше присутствия – фильмы не могут этого передать. Я складываю руки и подношу ко лбу, приветствуя ее.

Она смеется, берет меня за руку и пожимает по-американски.

– Вам повезло, что вы так сильно нравитесь Марти, – говорит она. – Я не люблю интервью.

Я едва могу лепетать.

– Да. У меня всего несколько вопросов.

– Нет-нет, не стесняйтесь! – Она снова смеется и, не выпуская моей руки, тянет меня в гостиную. – Марти рассказал мне о вас. Вам нужно поднять рейтинг. Когда-то он тоже мне помог.

Она наводит ужас. Она моя соотечественница, но приспособилась к этому месту лучше меня. Кажется, ей здесь комфортно. Она двигается иначе, иначе улыбается; она – американка с легким оттенком нашей культуры, но без корней. Это очевидно. И почему-то я испытываю разочарование. В фильмах она такая сдержанная, а теперь падает на диван, вытянув перед собой ноги. Никакой застенчивости. Мне стыдно за нее, и я рад, что еще не установил камеру. Она задирает ноги на диван. Я шокирован. Она замечает выражение моего лица и улыбается.

– Вы хуже моих родителей. Такой наивный.

– Простите.

Она передергивает плечами.

– Не тревожьтесь. Я полжизни провела здесь; я здесь выросла. Другая страна, другие правила.

Я смущен. Стараюсь не захихикать от напряжения.

– Я только задам вам несколько вопросов, – говорю я.

– Вперед.

Она усаживается перед моей видеокамерой. Я начинаю:

– Во время мартовских чисток вы были в Сингапуре.

Она кивает.

– Верно. Мы заканчивали «Тигра и призрака».

– Какова была ваша первая мысль, когда это случилось? Вы хотели вернуться? Вы были поражены?

Она хмурится.

– Выключите камеру.

Я подчиняюсь, и она с жалостью смотрит на меня.

– Так вы кликов не заработаете. Старая революция никому не интересна. Даже моим фанатам. – Она резко встает и кричит в зеленые джунгли своей квартиры: – Террелл?

Появляется чернокожий гигант. Улыбчивый и смертоносный. Нависает надо мной. Он ужасен. В фильмах, которые я смотрел в детстве, были такие фаранги. Жуткие крупные чернокожие мужчины, противостоявшие нашим героям. Позже, приехав в Америку, я узнал, что фарангам и чернокожим не нравится, как мы изображаем их в наших фильмах. Точно так же, как мне не нравятся их фильмы про Вьетнам, в которых лаосские борцы за свободу ведут себя совершенно отвратительно. Они похожи на животных, ничего общего с реальностью. Однако я все равно съеживаюсь, когда Террелл смотрит на меня.

– Мы идем гулять, Террелл, – говорит Кулаап. – Не забудь предупредить папарацци. Мы устроим для них шоу.

– Я не понимаю, – говорю я.

– Вы ведь хотите заработать клики?

– Да, но… Она улыбается.

– Вам не нужно интервью. Вам нужно событие. – Она оглядывает меня. – И одежда получше. – Кивает своему телохранителю. – Одень его, Террелл.

* * *

Когда мы выходим из башни, нас ослепляют вспышки камер. Папарацци повсюду. Двигатели их мотоциклов ревут, а Террелл и трое его людей ведут нас сквозь толпу журналистов к лимузину, расталкивая камеры с силой и жестокостью, никак не вяжущимися с осторожной жалостью, с которой он выбирал для меня костюм «Гуччи».

При виде толпы и кричащих репортеров Кулаап демонстрирует должное изумление, но до моего изумления ей далеко, а потом мы оказываемся в лимузине и выезжаем с поворотного круга, преследуемые папарацци.

Кулаап пригнулась к планшету автомобиля, вводит пароли. Она очень красива, в черном платье до середины бедер, тонкие лямки ласкают гладкие обнаженные пле чи. Мне кажется, будто я в кино. Она нажимает клавиши. Экран озаряется, показывая задние огни лимузина: вид с камер наших преследователей.

– Вам известно, что я три года ни с кем не встречалась? – спрашивает Кулаап.

– Да, я прочел биографию на вашем сайте.

Она широко улыбается.

– А теперь я, кажется, нашла одного из своих соотечественников.

– Но у нас не свидание! – протестую я.

– Конечно, свидание. – Она снова улыбается. – Я отправляюсь на предположительно секретное свидание с загадочным симпатичным мальчиком-лаосцем. Только взгляните на всех этих папарацци, которые гадают, куда мы направляемся и что собираемся делать. – Она вводит очередной код, и теперь перед нами вид на папарацци из лимузина. Кулаап улыбается. – Моим фанатам нравится знать, как я живу.

Могу представить, как сейчас выглядит водоворот: история Марти никуда не делась, но оживает десяток других сайтов, и в центре всего этого – собственный взгляд Кулаап на суматоху, притягивающий фанатов, которые хотят получить информацию прямиком от своего кумира. Кулаап смотрится в зеркальце, потом улыбается в камеру смартфона.

– Всем привет. Похоже, прикрытие рухнуло. Решила сообщить вам, что я на очаровательном свидании с очаровательным мужчиной. Потом расскажу, как все прошло. Обещаю. – Она нацеливает камеру на меня. Я тупо таращусь в объектив. Кулаап смеется. – Скажи привет и пока, Онг.

– Привет и пока.

Она снова смеется, машет в камеру.

– Обожаю вас. Надеюсь, ваш вечер будет таким же замечательным. – На этом она заканчивает запись и вводит код, чтобы отправить видео на веб-сайт.

Это пустышка, не сенсация, даже не новость, но когда она открывает на планшете новое окно с мини-версией водоворота, я вижу, как ее сайт вспыхивает трафиком. Ее водоворот проще и слабее нашего в «Майлстоуне», однако дает впечатляющую информацию о данных, связанных с тэгами Кулаап.

– Какая у тебя новостная лента? – спрашивает она. – Давай попробуем подстегнуть твой трафик.

– Вы серьезно?

– Марти Макли сделал для меня намного больше. Я обещала помочь. – Она смеется. – Кроме того, мы же не хотим, чтобы тебя выслали в черную дыру?

– Вы знаете о черной дыре? – глупо спрашиваю я.

В ее улыбке – печаль.

– Думаешь, лишь потому, что я задираю ноги на мебель, мне плевать на тетушек и дядюшек, что остались дома? Плевать на происходящее?

– Я…

Она качает головой.

– Такой наивный.

– Вы пользуетесь «Джамбо»… – Я умолкаю. Это кажется невероятным.

Она наклоняется ближе.

– Мой ник – «Друг Лао». А твой?

– «Маленький Санг». Я думал, «Друг Лао» – мужчина…

Кулаап лишь смеется.

Я наклоняюсь вперед.

– Это правда, что та семья выбралась?

Она кивает.

– Определенно. Генерал тайской армии – мой поклонник. Он рассказывает мне все. У них есть пост перехвата. А иногда они посылают за границу разведчиков.

Я словно вновь оказался дома.

* * *

Мы отправляемся в крошечный лаосский ресторан, где все узнают Кулаап и бегают вокруг нее, а владельцы просто запирают дверь перед носом папарацци, когда те становятся слишком назойливыми. Мы коротаем вечер, делясь воспоминаниями о Вьентьяне. Оказывается, нам обоим нравился один и тот же лоток на Кэм-Кхонге, где продавали рисовую лапшу. Оказывается, она любила сидеть на берегу Меконга и мечтать стать рыбаком. Оказывается, по выходным мы ездили за город на одни и те же водопады. Оказывается, за пределами страны невозможно найти хороший дум-мак-хунг. Кулаап – прекрасный собеседник, полный жизни. Ее американские привычки кажутся странными, но сердце у нее доброе. Время от времени мы фотографируем друг друга и выкладываем фотографии на ее сайт, подкармливая вуайеристов. А потом снова садимся в лимузин, и вокруг снова вьются папарацци. Я чувствую себя звездой: сверкают вспышки, люди выкрикивают вопросы. Я горд, что сопровождаю эту красивую, умную женщину, которая намного больше других знает о том, что происходит на нашей родине.

В машине она заставляет меня открыть бутылку шампанского и наполнить два бокала, а сама изучает в водовороте результаты нашего свидания. Она перепрограммировала водоворот, чтобы он также отслеживал рейтинг моей новостной ленты.

– Сегодня у тебя на двадцать тысяч читателей больше, чем вчера, – говорит она.

Я сияю от удовольствия. Кулаап продолжает просматривать результаты.

– Кто-то уже опознал тебя. – Она поднимает бокал. – Ты знаменитость.

Мы чокаемся. Я раскраснелся от вина и счастья. Я добуду клики для Дженис. Мне кажется, словно бодисатва[8]8
  Бодисатва (буддизм) – просветленный, отказавшийся от нирваны ради спасения всех живых существ.


[Закрыть] спустился с небес, чтобы спасти мою работу. Мысленно я благодарю Марти за то, что устроил все это, за его щедрость. Кулаап склоняется над экраном, изучает пылающий контент. Открывает новое окно, начинает читать. Хмурится.

– Что за ерунду ты пишешь?

Я изумленно вздрагиваю.

– В основном статьи о правительстве. – Я пожимаю плечами. – Иногда об окружающей среде.

– Например?

– Сейчас я работаю над статьей о глобальном потеплении и Генри Дэвиде Торо.

– Разве мы с этим не покончили?

Я в замешательстве.

– Покончили с чем?

Нас встряхивает: лимузин сворачивает на бульвар Голливуд, мотоциклы ревут и мечутся вокруг, словно косяк рыб. Папарацци фотографируют бок лимузина, фотографируют нас. Сквозь тонированные стекла вспышки кажутся светлячками, крошечными, как мои статьи в водовороте.

– Я хочу сказать, ведь это старая история. – Она делает глоток шампанского. – Даже Америка снижает вредные выбросы. Все знают, что это проблема. – Кулаап барабанит пальцами по подлокотнику. – Налог на углекислый газ для моего лимузина вырос в три раза, несмотря на гибридный двигатель. Все осознают, что это проблема. И мы ее решим. О чем тут писать?

Она американка. В ней – все их хорошие черты: их оптимизм, желание нестись вперед, творить собственное будущее. И все плохие: их странное невежество, нежелание понять, что они ведут себя как дети.

– Нет. С этим не покончили, – говорю я. – Становится только хуже. С каждым днем. И все наши усилия не приносят никакого результата. Может, мы плохо стараемся, а может, уже слишком поздно. Становится только хуже.

Она пожимает плечами.

– Я читала другое.

Я пытаюсь не выказать раздражения.

– Разумеется, вы читали другое. – Я машу рукой в сторону экрана. – Посмотрите на клики в моей ленте. Люди хотят счастливые истории. Хотят забавные истории. А не те, что пишу я. Поэтому мы все пишем то, что хотите прочесть вы, то есть пустышки.

– И все же…

– Нет. – Я рублю ладонью воздух. – Мы, репортеры, – очень умные мартышки. Дайте нам вашу подписку и ваши клики – и мы дадим вам то, чего вы хотите. Мы будем писать хорошие новости и новости, которые вам пригодятся, новости, которые помогут вам с шопингом, СИЗ-новости. Мы расскажем вам, как лучше заниматься сексом, и лучше есть, и лучше выглядеть, и лучше себя чувствовать, и как медитировать – да, мы такие просвещенные. – Я корчу гримасу. – Вам нужны медитативные прогулки и Дабл-Ди-Пи? Вы их получите.

Она смеется.

– Почему вы надо мной смеетесь? – рявкаю я. – Я не шучу!

Она машет рукой.

– Знаю, знаю, но ты сказал про Ди-Пи[9]9
  Ди-Пи / DP (англ. жарг.) – double penetration, секс с двойным проникновением.


[Закрыть]… – Продолжая смеяться, она качает головой. – Забудь.

Я умолкаю. Я хочу говорить, хочу рассказать ей о своих разочарованиях. Но мне стыдно за то, что я потерял над собой контроль. Утратил самообладание. Прежде я был другим. Я умел управлять своими эмоциями. Но теперь я – американец, такой же инфантильный и несдержанный, как Дженис. И Кулаап смеется надо мной.

Я смиряю свой гнев.

– Думаю, мне пора домой, – говорю я. – Хватит с меня свиданий.

Она улыбается и касается моего плеча.

– Зря ты так.

Часть меня твердит, что я идиот. Что глупо и безрассудно отвергать такую возможность. Но что-то в этой безумной охоте за просмотрами, и кликами, и доходами от рекламы внезапно кажется мне грязным. Словно мой отец сидит с нами и неодобрительно качает головой. Спрашивает, неужели он писал свои листовки о пропавших друзьях ради кликов.

– Я хочу выйти, – слышу я собственный голос. – Мне не нужны ваши клики.

– Но…

Я смотрю на нее.

– Я хочу выйти. Сейчас.

– Здесь? – Она морщится, пожимает плечами. – Как скажешь.

– Да. Спасибо.

Она просит водителя остановиться. Мы сидим в неуютном молчании.

– Я пришлю вам ваш костюм, – говорю я.

Она грустно улыбается.

– Все в порядке. Это подарок.

Я чувствую себя еще хуже, мне стыдно, что я отвергаю ее щедрость, но я все равно вылезаю из лимузина.

Вокруг щелкают камеры. Это мои пятнадцать минут славы, когда все фанаты Кулаап сосредотачиваются на мне, сверкая вспышками.

Я иду домой, а папарацци засыпают меня вопросами.

* * *

Пятнадцать минут спустя я действительно остаюсь один. Думаю вызвать такси, но решаю пройтись. Пройтись в одиночестве по городу, в котором никто не ходит пешком. Я покупаю на углу пупусу и билетик Мексиканской лотереи, потому что мне нравятся их лазерные картинки с Днем мертвых. Словно эхо призывов Будды помнить, что мы все станем трупами.

Я беру три билетика, и один из них оказывается выигрышным: сто долларов, которые можно получить в любом киоске «ТелМекс». Наверное, это добрый знак. Пусть с работой меня постигла неудача, а дева Кулаап оказалась вовсе не бодисатвой, я все равно чувствую себя везучим. Словно отец шагает рядом со мной по этой прохладной ночной улице Лос-Анджелеса, и мы снова вместе, я – с пупусой и выигрышным лотерейным билетиком, он – с сигаретой «Ах Дэнг» и спокойной улыбкой игрока. И странное дело, мне кажется, будто он благословляет меня.

Поэтому, вместо того чтобы отправиться домой, я иду в отдел новостей. Мой рейтинг вырос. Даже сейчас, в середине ночи, крошечная доля поклонников Кулаап читает про шахматных бабочек и некомпетентность американского правительства. В моей родной стране этой статьи не было бы. Цензор сразу же прикончил бы ее. Здесь она мерцает зеленым, растет и убывает в соответствии с кликами. Одинокая точка, мигающая среди намного более крупных контентных вспышек новых процессоров «Интел», рецептов низкокалорийных диет, фотографий с котиками и серий «Выжить в Антарктиде!». Волны света и цвета очень красивы.

В середине водоворота сияет, разгорается зеленое солнце Дабл-Ди-Пи. Ди-Пи чем-то занят. Может, он сдается, может, убивает заложников, может, его фанаты выстроились в живой щит, чтобы спасти любимца. Читательские интересы смещаются, и моя история затухает.

Я еще немного наблюдаю за водоворотом, потом иду к своему столу и набираю телефонный номер. Мне отвечает взъерошенный мужчина, потирающий опухшее со сна лицо. Я прошу прощения за поздний час и осыпаю его вопросами, записывая интервью.

У него выпученные глаза, и он выглядит нелепо. Он прожил свою жизнь, как Торо, размышляя о лесном монахе и следуя его осторожными тропами сквозь остатки леса, среди берез, и кленов, и хоустоний. Он дурак, но он искренен.

– Не могу найти ни одной, – говорит он мне. – Торо в это время года видел тысячи, их было так много, что ему и искать-то не приходилось. Я так рад, что вы позвонили, – говорит он. – Я высылал пресс-релизы, но… – Он пожимает плечами. – Я рад, что вы об этом напишете. Иначе это дело так и останется предметом обсуждений для нас, любителей.

Я улыбаюсь и киваю, отмечая искренность этого странного, дикого создания, которое никого не интересует. Его лицо не годится для видео, его слова – не для печати. Он не облекает свои наблюдения в цитаты. Его речь – биологический жаргон естествоиспытателя. Со временем я бы смог найти другого, посимпатичнее, с хорошо подвешенным языком, но все, что у меня есть, – это один лохматый человек, взъерошенный и глуповатый, одуревший от страсти к цветку, которого больше нет.

Я работаю всю ночь, шлифую статью. К восьми утра, когда в дверь вливаются мои коллеги, она почти закончена. Не успеваю я сообщить об этом Дженис, как она сама приходит ко мне. Ощупывает мою одежду, ухмыляется.

– Хороший костюм. – Она берет стул и садится рядом. – Мы все видели тебя с Кулаап. Твой рейтинг взлетел. – Она кивает на экран. – Описываешь случившееся?

– Нет. Это была личная беседа.

– Но все хотят знать, почему ты вышел из машины. Мне звонили из «Файнэншл таймс», предлагали разделить рейтинг за скандал, если ты согласишься дать интервью. Тебе даже не придется ничего писать.

Заманчивое предложение. Легкий рейтинг. Много кликов. Бонусы с продаж. Но я качаю головой.

– То, что мы обсуждали, никому не интересно.

Дженис таращится на меня, словно я спятил.

– Ты не в том положении, чтобы торговаться, Онг. Между вами что-то произошло. И люди хотят об этом знать. А тебе нужны клики. Просто расскажи, что случилось на вашем свидании.

– Это было не свидание. Это было интервью.

– Тогда опубликуй гребаное интервью и поправь свой рейтинг!

– Нет. Пусть этим занимается Кулаап, если захочет. У меня есть другой материал.

Я показываю Дженис мой экран. Она наклоняется. Читает, ее рот вытягивается в тонкую линию. В кои-то веки ее гнев холоден. Нет взрыва шума и ярости, которого я жду.

– Хоустония. – Она смотрит на меня. – Тебе нужны просмотры – а ты пишешь про цветок и пруд Уолдена.