Текст книги "Лучшая фантастика XXI века (сборник)"

«Что меня действительно тревожит, – делится он с Гангадхаром во время одной дискуссии, – что меня всегда тревожило, так это теорема Гёделя о неполноте. Согласно Гёделю, в математике должны существовать утверждения, которые нельзя доказать. Он показал, что одно из таких утверждений – континуум-гипотеза Кантора. Бедный Кантор, он лишился ума, пытаясь доказать то, что невозможно ни доказать, ни опровергнуть! Что, если все наши идеи о простых числах и бесконечности – такие же утверждения? Если их нельзя проверить на соответствие условиями математической логики, как узнать, что они истинны?»

Это очень его беспокоит. Он сидит над доказательством теоремы Гёделя, пытаясь понять его, пытаясь найти обходной путь. Гангадхар подбадривает друга: «Знаешь, в старых легендах великое сокровище обязательно охраняет чудовище соответствующей величины. Может, теорема Гёделя – это джинн, охраняющий истину, которую ты ищешь. Может, вместо того чтобы убивать его, тебе следует с ним, ну, подружиться…»

Благодаря своим занятиям, благодаря беседам с Ган-гадхаром Абдул Карим вновь начинает считать Архимеда, Аль-Хорезми, Хайяма, Арьябхату, Бхаскару, Римана, Кантора, Гаусса, Рамануджана, Харди своими подлинными друзьями.

Они учителя, а он – их скромный студент, ученик, поднимающийся на гору по их следам. Подъем дается нелегко. В конце концов, Абдул Карим стареет. Он предается мечтам о математике, приходя в себя лишь для того, чтобы позаботиться о матери, которая становится все слабее.

Некоторое время спустя даже Гангадхар делает ему выговор:

«Человек не может жить с такой одержимостью. Ты хочешь пойти по дорожке Кантора и Гёделя? Береги свой разум, друг мой. У тебя есть долг перед матерью и перед обществом».

Гангадхар не понимает. Разум Абдула Карима поет вместе с математикой.

Предел функции f(N) при N, стремящемся к бесконечности…

Сколько раз он задавал себе вопросы, начинающиеся с этих слов. Функция f(N) может быть функцией распределения простых чисел, или числом матрешек материи, или границей Вселенной. Она может быть абстрактной, как параметр в математическом пространстве, или земной, как ветвление морщинок на лице его матери, которая дряхлеет под деревьями личи на мощеном дворе. Дряхлеет, но не умирает, словно живая апория Зенона.

Он любит свою мать, как любит дерево личи: за то, что она существует, что сделала его тем, кто он есть, что дала ему приют и заботу.

Предел… при N, стремящемся к бесконечности…

Так начинаются многие теоремы математического анализа. Абдул Карим гадает, что за математика управляет медленной дугой умирания его матери. Что, если жизни не нужны минимальные пороговые условия? Что, если смерть – лишь предел некой функции f(N) при N, стремящемся к бесконечности?

 
Мир, в котором жизнь человека – лишь пешка,
Мир, полный смертопоклонников,
Где смерть стоит меньше, чем жизнь…
Это не мой мир…
 

Сахир Лудхианви, индийский поэт (1921–1980)

Пока Абдул Карим, подобно многим заблуждавшимся дуракам и гениям, балуется математикой бесконечности, мир меняется.

Он смутно осознает, что снаружи что-то происходит – что люди живут и умирают, что случаются политические волнения, что это самое жаркое лето за всю историю, и в северной Индии тысяча людей погибла от перегрева. Он знает, что Смерть стоит за плечом его матери, выжидая, и делает для нее все, что может. Хотя он не всегда соблюдал пять ежедневных молитв, теперь он исполняет намаз вместе с ней. Она уже начала превращаться в гражданина другого государства – живет обрывками и клочками минувших дней, зовет то Айшу, то давно умершего мужа. Слова утраченной юности слетают с ее дрожащих губ. Приходя в себя, она просит Аллаха забрать ее.

Хотя Абдул Карим неусыпно заботится о матери, раз в неделю он с облегчением отправляется сыграть в шахматы и побеседовать с Гангадхаром. Пока его нет, соседская тетушка присматривает за матерью. Вздыхая, он идет по знакомым с детства улицам, его туфли вздымают облачка пыли под древними ямболанами, на которые он лазил мальчишкой. Он здоровается с соседями: старым господином Амином Кханом, который сидит на своей плетеной кровати, сопя над кальяном; близнецами Али, сумасбродными мальчишками, которые гоняют балкой велосипедную покрышку; торговцем Имраном. Немного побаиваясь, переходит оживленную рыночную дорогу, минуя выцветшие тенты Муншилаля и сыновей, минуя стоянку рикш, и сворачивает на тихую улочку, затененную палисандрами. Гангадхар живет в скромном белом бунгало, посеревшем от бесчисленных муссонов. Деревянная калитка в стене привычно скрипит, приветствуя Абдула Карима.

Но приходит день, когда в доме Гангадхара не играют в шахматы.

Мальчик-слуга – не Гангадхар – проводит Абдула Карима в знакомую комнату. Усаживаясь в привычное кресло, он замечает, что шахматная доска убрана. Из внутренних комнат доносится шум: женские голоса, скрип тяжелых предметов, которые волокут по полу.

Пожилой мужчина входит в комнату и при виде Абдула Карима останавливается. Он кажется смутно знакомым; наконец Абдул припоминает, что это какой-то родственник жены Гангадхара, возможно, дядя, который живет на той стороне города. Они пару раз встречались на семейных торжествах.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает мужчина без привычной вежливости. Он сед, но крепко сложен.

Озадаченный и немного оскорбленный, Абдул Карим говорит:

– Я пришел сыграть в шахматы с Гангадхаром. Его нет дома?

– Сегодня шахмат не будет. Тебе что, мало вреда, который вы причинили? Ты явился издеваться над нашей скорбью? Так вот что я скажу тебе…

– Что случилось? – Возмущение Абдула Карима смыто волной мрачного предчувствия. – О чем вы говорите? С Гангадхаром все в порядке?

– На случай, если ты не знаешь, – отвечает старик насмешливо, – вчера вечером твои люди сожгли автобус на дороге в Пахарию. В нем было десять человек, все индусы, они возвращались из храма с семейной церемонии. Все погибли ужасной смертью. Говорят, это сделали твои люди. Не позволили выбраться из автобуса даже маленьким детям. Теперь весь город бурлит. Кто знает, что может произойти? Мы с Гангадхаром увозим его семью в более безопасный район.

Глаза Абдула Карима широко распахнуты от ужаса. Он не может найти слов.

– Сотни лет мы, индусы, терпели вас. Хотя мусульмане на протяжении веков грабили нас и убивали, мы позволяли вам строить свои мечети и поклоняться своему богу. И вот как вы нас отблагодарили!

В мгновение ока Абдул Карим стал одним из «твоих людей». Он хочет сказать, что не имеет никакого отношения к гибели тех индусов в автобусе. Не он поджег его! Но слов нет.

– Можете себе представить, господин учитель? Можете представить пламя? Их крики? Эти люди никогда не попадут домой…

– Могу, – мрачно отвечает Абдул Карим. Встает, но тут в комнату входит Гангадхар. Он явно слышал часть разговора, потому что мягко кладет руки на плечи Абдула Карима, в отличие от старика, признавая его. Это Абдул Карим, друг, чья сестра много лет назад не вернулась домой.

Гангадхар поворачивается к дяде своей жены.

– Дядя, пожалуйста. Абдул Карим совсем не похож на этих негодяев. Добрее человека я не встречал! И до сих пор неизвестно, кто они такие, хотя весь город полнится слухами. Абдул, пожалуйста, сядь. В какие времена мы живем, раз можем говорить друг другу подобные вещи! Увы! Кали-юга[2]2
  Кали-юга – последняя из четырех юг (эпох) в индуистском временном цикле; характеризуется упадком нравственности и вырождением человеческой цивилизации.


[Закрыть] действительно наступила.

Абдул Карим садится, но его трясет. Все мысли о математике исчезли. Его переполняют неприязнь и отвращение к варварам, которые совершили это зверство, неприязнь и отвращение к человечеству в целом. Что за выродившийся вид! Жечь и разрушать, прикрываясь именем Рамы, или Аллаха, или Христа, – вот вся наша история.

Качая головой, дядя выходит из комнаты. Гангадхар рассказывает Абдулу о давно минувших событиях, прося прощения за дядю.

– Вопрос политических манипуляций, – говорит он. – Британские колонисты нашли нашу слабость, использовали ее, натравили нас друг на друга. Открыть дверь в ад легко, закрыть – намного сложнее. Все эти годы, до британского правления, мы жили в относительном мире. Почему мы не можем захлопнуть дверь, которую они распахнули? В конце концов, разве религия велит нам убивать ближних?

– Какая разница? – с горечью отвечает Абдул Карим. – Мы, люди, – испорченные существа, друг мой. Мои собратья-мусульмане обращают молитвы к Аллаху, Всемилостивому и Милосердному. Вы, индусы, считаете, что Isha Vasyam Idam Sarvam – бог повсюду. Христиане предлагают подставлять другую щеку. Но у всех нас руки в крови. Мы извращаем все – мы берем слова о мире, произнесенные пророками и святыми, и используем их как оружие, чтобы убивать друг друга!

Его так сильно трясет, что он едва может говорить.

– Лишь в математике… лишь в математике я вижу Аллаха…

– Успокойся, – говорит Гангадхар. Велит слуге принести воды господину учителю. Абдул Карим пьет и вытирает губы. Из глубины дома выносят чемоданы. На улице ждет такси.

– Послушай, друг мой, – говорит Гангадхар, – тебе следует подумать о своей безопасности. Отправляйся домой, запри двери и позаботься о матери. Я отсылаю домочадцев и через день-другой присоединюсь к ним. Когда это безумие закончится, я тебя найду!

Абдул Карим отправляется домой. Все выглядит как обычно – ветер гоняет мусор по улицам, лавка, в которой продают паан, открыта, на автобусной остановке толпятся люди. Потом он замечает, что нигде нет детей, хотя сейчас летние каникулы.

Овощной рынок бурлит. Люди скупают все подряд, словно безумные. Абдул Карим берет несколько картофелин, лук и большую тыкву и идет домой. Запирает дверь. Его мать, которая больше не может готовить пищу, смотрит, как он готовит. После еды он укладывает ее в постель, а сам отправляется в свой кабинет и открывает книгу по математике.

Проходит день, может, два – он не следит. Он помнит, что нужно заботиться о матери, но часто забывает поесть. Его мать все больше времени проводит в том, ином мире. Сестры и брат звонят из других городов, встревоженные сообщениями о вспышке насилия; он просит их не тревожиться. Когда все успокоится, они смогут приехать и проведать его и мать.

 
Сколь удивительна ты, о Загадка Вселенной,
Постичь тебя может лишь тот,
кто поистине Любит.
 

Буллех Шах, пенджабский суфийский поэт XVIII века

Логика лишь ратифицирует достижения интуиции.

Жак Адамар, французский математик (1865–1963)

Как-то утром он выходит из темноты кабинета в солнечный двор. Вокруг корчится и пылает старый город, но Абдул Карим видит и слышит только математику. Он садится в древнее плетеное кресло, берет с земли палочку и начинает чертить в пыли математические символы.

Краем глаза он замечает фаришту.

Абдул Карим медленно поворачивается. Темная тень остается, ждет. На этот раз Абдул Карим проворно вскакивает на ноги, несмотря на внезапный укол боли в колене. Он идет к двери, к манящей руке, и шагает за порог.

На мгновение он испытывает чувство кошмарной дезориентации – он словно провалился сквозь иное измерение в этот скрытый мир. Затем тьма перед глазами рассеивается, и Абдулу Кариму открываются чудеса.

Стоит тишина. Он смотрит на бескрайние землю и небо, подобных которым никогда не видел. Темные пирамидальные силуэты усеивают ландшафт, гигантские монументы чему-то за пределами понимания Абдула Карима. Огромный многогранный объект висит в бледно-оранжевом небе, где нет солнца, лишь разлито рассеянное мерцание. Абдул Карим опускает взгляд на свои ноги в привычных поношенных сандалиях и видит, что в песке извиваются и плодятся крошечные создания, похожие на рыбок. Забившийся между пальцами песок кажется теплым и эластичным, будто это и не песок вовсе. Абдул Карим делает глубокий вдох и чувствует, что к запаху его собственного пота примешивается что-то странное, похожее на жженую резину. Тень стоит рядом, наконец плотная, почти человеческая, если не считать отсутствия шеи и обилия конечностей – их число словно меняется, и сейчас Абдул Карим насчитывает пять.

Темное отверстие в голове распахивается и смыкается, но звука нет. Вместо этого Абдулу кажется, будто ему в сознание вложили мысль, посылку, которую он вскроет позже.

Он идет вместе с тенью по песку, к берегу тихого моря. Вода – если это она – мягко кипит и пенится, в ее глубинах движутся призрачные силуэты, а еще глубже Абдул Карим различает силуэт сложной структуры. Арабески возникают, рушатся и выстраиваются снова. Он облизывает сухие губы, чувствует вкус металла и соли.

Он смотрит на своего спутника, который делает ему знак остановиться. Открывается дверь. Они вместе входят в другую вселенную.

Она отличается от предыдущей. Сплошные воздух и свет, все пространство заткано огромной полупрозрачной паутиной. Каждая нить паутины – полая трубка, в которой текут жидкие создания. Более мелкие плотные твари парят в пустоте между нитями.

Лишенный дара речи, Абдул Карим протягивает руку к паутине. Ее хрупкость напоминает ему ажурные серебряные ножные браслеты, которые носила его жена. К изумлению Абдула Карима, плывущее в нити крошечное существо останавливается. Оно похоже на пухлую, водянистую запятую, полупрозрачную и безликую, однако Абдулу Кариму все равно кажется, что на него смотрят, его изучают – и он здесь тоже чудо.

Нить паутины касается кончика его пальца, он чувствует ее прохладную, чужеродную гладкость.

Дверь открывается. Они входят.

От этого безумного путешествия кружится голова. Иногда он видит проблески собственного мира, деревья, улицы и далекие голубые холмы. Очевидно, эти видения относятся к разным временам: один раз он смотрит на огромную армию, украшенные перьями шлемы солдат сверкают на солнце; Абдул Карим думает, что это расцвет Римской империи. В другой раз ему кажется, что он вернулся домой, потому что перед ним его собственный двор. Но в плетеном кресле сидит старик и палочкой рисует в пыли узоры. На землю падает тень. Кто-то невидимый подкрадывается к старику из-за спины. Что блестит у незнакомца в руке? Нож? Что происходит? Абдул Карим пытается крикнуть, но не может произнести ни звука. Картинка расплывается, открывается дверь, и они входят.

Абдул Карим дрожит. Неужели он только что видел свою смерть? Он помнит, что именно так погиб Архимед: рисовал окружности, поглощенный геометрической задачей, когда сзади подошел солдат-варвар и убил его.

Но времени на раздумья нет. Абдула Карима захлестнула карусель вселенных, непохожих и удивительных. Тень показывает ему так много миров, что он давно сбился со счета. Он откладывает мысли о Смерти и окунается в чудо.

Его спутник распахивает дверь за дверью, Лицо, лишенное черт, если не считать отверстия, которое открывается и закрывается, не позволяет понять, о чем думает тень. Абдул Карим хочет спросить: кто ты? Зачем ты это делаешь? Конечно, он знает старую историю о том, как ангел Джабраил явился к пророку Мохаммеду однажды ночью и взял его в небесное путешествие, на экскурсию по небесам. Но тень не похожа на ангела; у нее нет лица, нет крыльев, ее пол неизвестен. И в любом случае, с чего ангелу Джабраилу тревожиться из-за скромного учителя математики в провинциальном городке, человека, не имеющего в мире ни малейшего значения?

Однако он здесь. Возможно, у Аллаха есть для него послание; в конце концов, Его пути неисповедимы. Абдул Карим видит все новые чудеса, и его переполняет ликование.

Наконец они повисают в желтом воздухе одного из миров. Испытывая головокружительное отсутствие силы тяжести, сопровождаемое внезапным приступом тошноты, который медленно отступает, вращаясь в воздухе, Абдул Карим замечает, что небеса не безлики, а покрыты изящной мозаикой: геометрические формы переплетаются, сливаются, из них рождаются новые. Меняются и цвета: желтый переходит в зеленый, сиреневый, розовато-лиловый. Внезапно в небе словно открываются бесчисленные глаза, один за другим, и, вращаясь, Абдул Карим видит, как мимо проносятся все другие вселенные. Огромный калейдоскоп, выходящий далеко за рамки его воображения. Он – в центре всего, в пространстве между пространствами, и всем своим существом ощущает низкую, прерывистую пульсацию, похожую на барабанный бой. Бум, бум, гудит барабан. Бум, бум, бум. Постепенно Абдул Карим понимает, что все, что он видит и чувствует, является частью колоссального узора.

В этот миг с ним случается озарение, которого он ждал всю свою жизнь.

Он так долго играл с трансцендентными числами, пытаясь понять идеи Кантора; в то же время его завораживали представления Римана о простых числах. В свободные минуты он размышлял, не связаны ли они на каком-то глубинном уровне. Несмотря на свою кажущуюся случайность, простые числа обладают регулярностью, на это намекает недоказанная гипотеза Римана. Теперь Абдул Карим наконец осознает, что если представить простые числа в виде области огромной страны, а реальность – в виде двумерной плоскости, пересекающей эту область на некоторой высоте над поверхностью, возможно, под углом, то, разумеется, все, что ты увидишь, покажется случайным. Макушки холмов. Кусочки долин. На виду будет лишь та часть области, которую пересечет твоя плоскость реальности. Не окинув взглядом весь ландшафт в его многомерном великолепии, не поймешь топографию.

Он видит его: видит голые кости творения, здесь, в этом месте, откуда отпочковываются все вселенные, в пульсирующем сердце метакосмоса. Обнаженный скелет мультивселенной удивительно ясен. Значит, именно это сумел заметить Кантор, эту колоссальную топографию. Понимание раскрывается в сознании Абдула Карима, словно с ним говорит сам метакосмос. Он видит, что из всех трансцендентных чисел лишь некоторые – бесконечное, но не полное множество – отмечены как двери в другие вселенные, и каждая метка представляет собой простое число. Да. Да. Почему это так, что за глубинную симметрию это отражает, что за закон упорядоченности Природы, неведомый физикам его мира, он не знает.

Пространство, в котором живут простые числа – топология бесконечных вселенных, – сейчас он видит его. Ни одна жалкая функция, придуманная людьми, не в состоянии объять необъятность – неисчерпаемую красоту этого места. Абдул Карим осознает, что никогда не сможет описать его привычными математическими символами, что, даже постигнув истину гипотезы Римана, следствие этой более великой, более ясной реальности, он не сможет сесть и проверить ее традиционными методами. Ни один из существующих людских языков, математических или каких-либо других, не в состоянии изложить то, что, как подсказывает Абдулу Кариму интуиция, соответствует действительности. Быть может, он, Абдул Карим, разработает зачатки такого языка. Ведь показал же нам великий поэт Икбал небесное путешествие Пророка, чтобы и мы могли прикоснуться к небесам?

Поворот, дверь открывается. Он входит во двор своего дома. Оглядывается, но двор пуст. Фаришта ушла.

Абдул Карим поднимает глаза к небесам. В вышине несутся дождевые облака, темные, словно воспетые кудри возлюбленного; дерево личи танцует на ветру. Ветер заглушает звуки гибнущего города. Красный цветок перелетает стену и приземляется у ног Абдула Карима.

Волосы Абдула Карима трепещут на ветру, его переполняет невыразимый восторг, он чувствует дыхание Аллаха на своем лице.

Он говорит ветру:

– Господь Всемилостивый и Милосердный, я стою перед Твоей удивительной вселенной, преисполненный благоговения; помоги мне, слабому смертному, поднять взгляд над жалкой мелочностью повседневной суеты, драками и сварами убогого человечества… Помоги увидеть красоту Твоих Творений, от раскрывшегося цветка хлопкового дерева до изысканного математического изящества, с которым Ты сотворил бесчисленные вселенные, умещающиеся в человеческий шаг. Теперь я знаю, что мое предназначение в этом печальном мире – стоять в смиренном восхищении перед Твоим величием и возносить Тебе хвалы каждым своим дыханием…

От радости у него кружится голова. Листья вертятся по двору, словно безумные дервиши; капли дождя стирают уравнение, которое он нацарапал палочкой в пыли. Он давным-давно утратил шанс стать математическим гением; он никто, школьный учитель математики, ничтожней государственного клерка, однако Аллах одарил его этим великим прозрением. Быть может, теперь он достоин говорить с Рамануджаном, и Архимедом, и всеми прочими. Но он хочет лишь выбежать на улицу и промчаться по городу, крича: посмотрите, друзья, откройте глаза, чтобы увидеть то, что увидел я! Однако он знает, что его сочтут сумасшедшим; только Гангадхар сможет понять… если не математику, то порыв, важность открытия.

Он выбегает из дома на улицу.

 
Это тусклое сияние… запятнанный ночью рассвет –
Мы ждали не его…
 

Фаиз Ахмад Фаиз, пакистанский поэт (1911–1984)

 
Когда все сломано,
Когда каждая душа иссушена, каждый взгляд
Полон смятения, на каждом сердце
Лежит камень печали…
Мир ли это или хаос?
 

Сахир Лудхианви, индийский поэт (1921–1980)

Но что это?

Улица пустынна. Повсюду валяются битые бутылки. Окна и двери соседских домов выбиты и заколочены, словно закрытые глаза. Сквозь шум дождя Абдул Карим слышит далекие крики. Почему пахнет гарью?

Тут он вспоминает, что узнал у Гангадхара. Закрыв за собой дверь, бежит со всей скоростью, на которую способны его старческие ноги.

Рынок горит.

Дым струится из разбитых витрин магазинов, несмотря на дождь. Тротуар усыпан битым стеклом, посреди улицы валяется детская деревянная кукла без головы. Повсюду раскиданы отсыревшие страницы, исписанные аккуратными колонками цифр, – остатки гроссбуха. Абдул Карим быстро пересекает до рогу.

Дом Гангадхара лежит в руинах. Абдул Карим входит в распахнутые двери, невидящими глазами смотрит на почерневшие стены. Мебели почти не осталось. Лишь шахматный столик стоит, нетронутый, посреди гостиной.

Абдул Карим лихорадочно обыскивает дом, впервые заглядывает во внутренние комнаты. Даже занавески сорваны с окон. Здесь никого нет.

Он выбегает на улицу. Родственники жены Гангадхара – он не знает, где они живут. Как выяснить, все ли в порядке с Гангадхаром?

Соседний дом принадлежит семье мусульман, которых Абдул Карим иногда встречает в мечети. Он колотит в дверь. Ему кажется, что он слышит шорох изнутри, видит, как дергаются занавески наверху, – но никто не откликается на его исступленные мольбы. Наконец, с окровавленными руками, он понуро бредет домой, в ужасе озираясь. Неужели это действительно его город, его мир?

Аллах, Аллах, зачем ты меня оставил?

Он видел великолепие трудов Аллаха. Тогда к чему все это? Неужели все те вселенные, все те реальности были лишь сном?

Идет дождь.

Кто-то лежит лицом вниз в канаве. Дождь намочил рубашку на спине, смыл кровь. Абдул Карим сворачивает к человеку, гадая, кто это, жив он или мертв – он молод, это может быть как индус, так и мусульманин, – и замечает позади, у входа в переулок, толпу молодых людей. Возможно, среди них его ученики, они по могут.

Они движутся с хищной целеустремленностью, которая пугает Абдула Карима. Он видит палки и камни.

Они надвигаются, подобно цунами, подобно удару грома, сея смерть и разрушение. За шумом дождя он слышит их крики.

Отвага оставляет Абдула Карима. Он бежит к своему дому, входит, запирает дверь на замок и щеколду, захлопывает все окна. Проверяет мать – она спит. Телефон не работает. Дал на плите выкипел. Абдул Карим выключает газ и возвращается к двери, прикладывает к ней ухо. Он боится выглянуть в окно.

Сквозь шелест дождя он слышит, как мимо пробегают молодые люди. Слышит далекие вопли. Снова звук бегущих ног, потом остается только дождь. Подоспела ли полиция? Армия?

Что-то или кто-то скребется в дверь. Абдул Карим обмирает от ужаса. Стоит, пытаясь расслышать что-нибудь за шорохом дождевых капель. За дверью кто-то стонет.

Абдул Карим открывает дверь. Залитая дождем улица пуста. У его ног лежит тело молодой женщины.

Она открывает глаза. Она одета в рваные шаровары и рубаху, ее длинные волосы, мокрые от дождя и крови, облепили шею и плечи. На ее шароварах кровь, кровь струится из сотен мелких порезов и рубцов на коже.

Ее взгляд фокусируется.

– Господин учитель…

Он потрясен. Они знакомы? Может, она – его бывшая ученица?

Абдул Карим быстро наполовину вносит, наполовину втаскивает ее в дом и запирает дверь. Повозившись, осторожно укладывает женщину на диван в гостиной, который мгновенно покрывается кровавыми пятнами. Женщина кашляет.

– Дитя мое, кто это сделал? Позволь мне найти врача…

– Нет, – отвечает она. – Слишком поздно.

Она хрипит и снова кашляет. В темных глазах набухают слезы.

– Господин учитель, пожалуйста, позвольте мне умереть! Мой муж… мой сын… Они не должны видеть, как я умираю. Только не это. Они будут страдать. Захотят отомстить… Пожалуйста… перережьте мне запястья…

Она поднимает руки к его напуганному лицу, но он может лишь взять их в свои трясущиеся ладони.

– Дочь моя, – начинает он и умолкает. Как найти врача в этом хаосе? Удастся ли ему перевязать ее раны? Думая обо всем этом, он понимает, что жизнь покидает женщину. Кровь течет на диван, капает на пол. Ему не нужно перерезать ей запястья.

– Скажи, что за негодяи это сделали?

Она шепчет:

– Я их не знаю. Я лишь на секунду вышла из дома. Моя семья… не говорите им, господин учитель! Когда я умру, просто скажите… скажите, что я умерла в безопасном месте…

– Дочка, как зовут твоего мужа?

У нее огромные глаза. Она смотрит на него, не понимая, словно из другого мира.

Он не знает, мусульманка она или индуска. Если у нее на лбу и была алая точка, ее давным-давно смыл дождь.

Его мать стоит на пороге гостиной. Внезапно она громко кричит и бросается к умирающей женщине.

– Айша! Айша, жизнь моя!

Слезы струятся по лицу Абдула Карима. Он пытается оторвать мать от женщины. Пытается сказать: это не Айша, а другая жертва, чье тело мужчины превратили в свое поле битвы. В конце концов ему приходится взять мать на руки – она такая хрупкая, что он боится ее сломать, – и он уносит ее в постель, где она съеживается, всхлипывая и зовя Айшу.

Абдул Карим возвращается в гостиную, и взгляд молодой женщины обращается к нему. Она говорит едва слышным голосом, почти шепчет:

– Господин учитель, перережьте мне запястья… заклинаю вас, именем Всевышнего! Возьмите меня в безопасное место… Позвольте мне умереть…

Потом ее глаза вновь тускнеют, тело обмякает.

Для Абдула Карима время останавливается.

Затем он чувствует нечто знакомое и медленно поворачивается. Фаришта ждет.

Абдул Карим берет женщину на руки, неловко укутывает полуголое тело окровавленным диванным покрывалом. В воздухе открывается дверь. Спотыкаясь, преодолевая боль в коленях, он входит в дверь.

Через три вселенные находит подходящее место.

Здесь спокойно. Скала возвышается над бескрайним бирюзовым морем песка. Голубой песок лижет скалу с убаюкивающим шепотом. В чистом воздухе под высоким куполом неба перекликаются крылатые создания, порхающие среди бесконечных лучей света. Здесь так ярко, что Абдул Карим прищуривается.

Он закрывает ее глаза и хоронит ее глубоко у подножия скалы, в текучем голубом песке. Потом стоит, тяжело дыша, с израненными руками, и думает: нужно что-то сказать. Но что? Он даже не знает, мусульманка она или индуска. Как она назвала Бога? Аллах, или Ишвара, или как-то еще?

Он не помнит.

В конце концов он читает Аль-Фатиху и, немного запинаясь, перечисляет то немногое, что помнит из индусских заповедей. Заканчивает словами: Isha Vasyam Idam Sarvam.

Слезы бегут по его щекам, падают в голубой песок и бесследно исчезают.

Фаришта ждет.

– Почему ты ничего не сделала! – набрасывается Абдул Карим на тень. Падает на колени в голубой песок и плачет. – Если ты действительно фаришта, почему ты не спасла мою сестру?

Теперь он понимает, что был глупцом: эта тень – не ангел, а он, Абдул Карим, – не Пророк.

Он плачет по Айше, по этой безымянной молодой женщине, по телу, которое видел в канаве, по своему утраченному другу Гангадхару.

Тень наклоняется к нему. Абдул Карим встает, в последний раз оглядывается и проходит в дверь.

Дверь ведет в гостиную. Первое, что он видит: его мать мертва. Она мирно лежит в постели, ее волосы струятся по подушке.

Ее лицо так спокойно, что она кажется спящей.

Он долго стоит рядом, не в силах плакать. Берет телефон – сигнала по-прежнему нет. Затем Абдул Карим тщательно вычищает гостиную, моет пол, снимает с дивана постельные принадлежности. Позже, когда дождь прекратится, он сожжет их во дворе. Кто заметит еще один костер в пылающем городе?

Закончив с уборкой, он ложится рядом с телом матери, словно маленький мальчик, и засыпает.

 
Брат мой, покинув меня, ты забрал
с собой книгу,
В которой записана история жизни моей…
 

Фаиз Ахмед Фаиз, пакистанский поэт (1911–1984)

Выглянуло солнце. В городе установился хрупкий мир. Похороны матери завершились. Родственники приехали и уехали; младший сын тоже приехал, но не стал задерживаться. Старший сын прислал из Америки открытку с соболезнованиями.

Дом Гангадхара – по-прежнему пустые, обугленные руины. Выбираясь на улицу, Абдул Карим расспрашивает о местонахождении своего друга. Согласно последним слухам, Гангадхар был дома один, когда явилась толпа, и соседи-мусульмане укрывали его, пока он не смог отправиться к жене и детям в дом родителей жены. Но прошло столько времени, что Абдул Карим уже не верит в это. Он также слышал, что Гангадхара выволокли на улицу и изрубили в куски, а тело сожгли. Город успокоился – пришлось вызвать армию, – но слухи так и бурлят. Пропали сотни людей. Отряды борцов за гражданские права прочесывают город, расспрашивают людей, разоблачают, в резких, злых заявлениях для прессы, халатность правительства штата, пособничество полиции в некоторых зверствах. Приходили они и к Абдулу Кариму, очень опрятные, очень молодые люди, пылающие идеализмом, пусть и неуместным, но приятным. Абдул Карим ничего не сказал о молодой женщине, которая умерла у него на руках, но он каждый день молится за ее семью.

Он долго игнорировал тень за своим плечом. Но теперь понимает, что ощущение предательства пройдет. В конце концов, кто виноват в том, что он приписывал ангельские черты созданиям, которых когда-то называл фариштами? Да и по силам ли даже ангелам спасти людей от самих себя?

Эти создания следят за нами с детским любопытством, думает Абдул Карим, но не понимают нас. Точно так же, как их миры недоступны мне, наш мир недоступен им. Они – не слуги Аллаха.

Место, где отпочковываются вселенные – сердце метакосмоса, – теперь кажется ему далеким, похожим на сон. Он стыдится своего былого невежества. Как мог он одним взглядом постичь творение Аллаха? Ни один ограниченный разум не в состоянии за одну жалкую жизнь по-настоящему понять безграничность, великолепие Его замысла. Мы можем лишь увидеть кусочек правды здесь, кусочек там и вознести Ему хвалу.