Текст книги "Лисы и Волки"

– Да-да, Хель же вроде сильная, значит, решили применить ее способности…

– Так быстро? Эй, я ожидал, нас подольше подержат в напряжении!

– Согласна-согласна! Два один всего лишь только! Не дошли даже до десяти, а уже задействуют Хель!

Я кожей ощущала множество взглядов, направленных на меня – возбужденный от Марины, которой не терпелось увидеть, на что я способна, оценивающий от Солейля, нетерпеливый от простых зрителей и еще один, ни на что не похожий. Уже несколько раз перед свистком я поворачивалась, пытаясь разобрать, кому же он принадлежит, такой и теплый, и холодный одновременно, но безуспешно – не хватало времени.

Свисток.

Мяч был наш, и держала его Стрелок. Как и ожидалось, честь открыть нам дыхание оказали ей как лучшему подающему. Она стояла на задней линии, глубоко вдыхая. Спустя несколько секунд она сделала шаг назад и выполнила бросок.

Мяч сделал ровную дугу. Задние ряды одиннадцатого класса заметались, но не смогли ничего сделать – он попал к нашим «пленным».

За членами команды было не разглядеть их действий, но восторженный вой и последовавший за ним свисток показали, что они справились и выбили, судя по всему, кого-то стоящего рядом с ними.

– Два – два! – объявила Марина.

На этот раз реакция моих товарищей была не такой бурной, как при первом заработанном очке, но воздух нагрелся от радости. Само собой я покосилась на Солейля. Он пожал плечами и начал что-то говорить своим ребятам – наверное, новая тактика. Вслушиваться не было ни возможности – слишком громкий гул голосов на фоне, – ни желания. Хотя, пожалуй, следовало бы – вдруг узнала бы что интересное?

Свисток.

Наш мяч. На задней линии та же Стрелок – ее последняя подача, нельзя больше двух зараз. Не решающая, но все же если с ее помощью удастся выиграть очко, будет неплохо.

Она сделала глубокий вдох, и снаряд взмыл вверх.

– Грей, лови! – ахнули на той стороне зала.

Парень в синей футболке подпрыгнул вверх, как на батуте. Сердце сделало сильный удар – нет, невозможно так высоко!

Приземлился он с таким грохотом, что, казалось, школа начнет обваливаться в этот же момент, и мы окажемся погребены под балками. Ухмыляясь, он держал наш шанс в руках.

Я выругалась тихо, но содержательно.

Хмыкнув, он принялся демонстративно разминать плечевые суставы, словно говоря: «Сейчас от вас мокрого места не останется». На первый взгляд могло показаться, что это всего лишь демонстрация повышенного чувства собственного величия, но на самом деле довольно удачный ход – заставить противников ждать, нервничать, накручивать на себя и в итоге проиграть.

Живот скрутило от отвращения. Впрочем, на то они и лисы, чтобы использовать грязные трюки, при этом не нарушая правил. Волки наверняка постоянно проигрывают не из-за отсутствия сил или умений, а своей бесхитростности, по которой лисы и бьют.

Одиннадцатиклассник встряхнулся и с громким свистом пульнул мяч в другой конец зала.

Наши не успевали понять, как его поймать и, боясь быть выбитыми, отступали в стороны. Я утешалась мыслями, что это не так уж ужасно – зато у нас не отберут одно очко за выбывшего члена команды.

Однако было бы куда лучше…

– Два – два, мяч десятого.

– Дайте мне, – потребовал парень в черной футболке. – Я кого-нибудь да вышибу!

Звучало это с такой угрожающей уверенностью, что ему доверили бросок. И не зря.

Он подпрыгнул вверх, и снаряд полетел с такой силой, что воздух зазвенел, словно разрезаемый стрелой. Попал он прямо в ту девушку, которая схватила его в прошлый раз, когда он кидал, после того, как Солейль отошел в сторону. Она болезненно вскрикнула, по инерции отойдя на несколько шагов назад.

– Три – два в пользу десятого!

Солейль похлопал ее по плечу, и она вяло поплелась занимать позицию среди «пленных». По его губам удалось прочитать: «Мы еще отыграемся».

Я мрачно подумала: «Да кто же вам позволит».

– Молодец! – похвалил капитан парня в черной футболке. – Еще раз!

– Да с радостью!

– Приготовились, пошли!

Свисток.

Он снова бросает. Мяч набирает скорость, но… Его перехватывает Солейль – играючи, словно нечто незначительное, пустяковое, – подкидывает вверх и склоняет голову к плечу:

– Далековато вы забрались, не находите?

Слова вырвались из горла неожиданно даже для меня:

– А ты так давно забрался на трон, что уже забыл, как быть хорошим королем?

Зрители на скамейках, не вслушиваясь в наши диалоги, продолжали чесать языками, но все, кто участвовал в игре, замерли. На лицах одиннадцатиклассников отразился обескураженный испуг, словно я оскорбила бога.

Пожалуй, будь я в более адекватном состоянии, не столь расшатанном и раздраженном, промолчала бы. Проглотила эмоции и выместила их на снаряде, возможно, отвоевав еще пару очков, но предпочла выплеснуть их в воздух, о чем впору было пожалеть. Однако разум затягивала пелена насмешливого презрения, и я не могла прикусить язык.

С каждым словом взгляд Солейля становился жестче.

– Заговариваешься, – без выражения произнес он, особенно сильно ударив мячом по полу. Это следовало рассматривать как угрозу.

– Слишком много о себе думаешь, – не осталась в долгу я.

– Я мог бы тебя простить, в конце концов, ты у нас всего лишь несколько дней и еще не знаешь, что к чему, но ты чрезмерно груба, поэтому тебя придется проучить…

– Ты ничтожество, раз опускаешься до патетических речей.

В голубых глазах вспыхнула ярость. И меньше чем через секунду мяч полетел прямиком в меня. Закрученный, едва ли не искрящийся. Мне даже померещилось, что он рычит, готовясь раскрыть гигантскую пасть и поглотить меня целиком и полностью. Словно этот наглец послал вместе с ним весь свой гнев.

Только он не учел того, что гнев я испытываю хоть и не постоянно, но часто. Поэтому мне, пусть и не без усилий, удалось схватить снаряд – обхватить его руками, чтобы не выпускать во что бы то ни стало, стерпеть боль от удара в живот и сбившееся дыхание, проигнорировать горящие ладони и с оскалом поднять голову, язвительно протянув:

– Говорила же, все не так просто, белобрысый.

* * *

– Восемнадцать – двенадцать в пользу одиннадцатого!

Я едва устояла на ногах, так и норовящих подкоситься. Легкие разрывало на лоскутки, пот тек по лицу и застывал на ресницах. Впрочем, даже если бы ничто не застилало глаза, ход игры вряд ли бы развернулся в нашу пользу, как ни больно это признавать, – одиннадцатый вошел в раж и представлял собой уже не просто стену, а сметающий все на своем пути ураган, в глубине которого метал молнии Солейль.

Мысли выжигала бешеная злость. Я не сопротивлялась тому, что раздирало меня изнутри, напротив – принимала и давала управлять собой. Ярость позволяла двигаться резче и быстрее, приглушала боль от ударов и не позволяла останавливаться. В игре остались лишь я и Арлекин – остальные кучковались в зоне «пленных». Я выполняла функции атакующего, со всей силы кидая мяч, и успела оставить на нем пару заметных следов, а Арлекин ловко уклонялась от снаряда, обеспечивая нам подачу. Реакцией она обладала завидной. Капитан выкрикивал дельные советы и указания с противоположного конца зала.

Рыжая с треском вырвала нам несколько очков, но особой роли это не сыграло – отрыв стремительно увеличивался. Мы могли только сопротивляться и стараться не упасть в грязь лицом, хотя, по моему мнению, мы уже это сделали.

Я окончательно выдохлась и корила себя – неужто нельзя было во все предыдущие годы жизни повысить выносливость?! Побегала сорок минут по залу и уже не в силах нормально вдохнуть!

Усугубляло ситуацию также и то, что Солейль непрерывно смотрел на меня, унизительно возгордившийся. Порой он подкидывал мяч вверх, будто издеваясь: «Давай же, поймай». Чувствовала я себя при этом как мелкий котенок, валяющийся в ногах старушки и силящийся зацепить шерстяной клубок кончиком когтя.

Самое обидное – он будто лишь чуть запыхался. Утешало лишь то, что и среди них некоторые ребята были явно готовы упасть и уснуть на месте.

Шансы выиграть сводились к нулю. Только мы проводили удачную атаку, одиннадцатый отбрасывал нас в сторону. Я закипала – кто-то говорил, что матчи жаркие, ибо и мы, и они довольно сильны, а я видела только их силу, но никак не нашу!

– Ну, что делать будешь, котенок? Может, сдадитесь? И нам, и себе время сэкономите.

От этого приторного «котенок» захотелось в срочном порядке всунуть в глотку два пальца и хорошенько прочиститься. От Солейля подобное звучало вдвойне отвратительно.

– И не мечтай, – фыркнула я. – Дальше!

– Как пожелаешь, – отвесил он насмешливый поклон и с легкостью передал мяч своему товарищу.

Тот, ухмыльнувшись, отошел на заднюю линию и, свистнув, пульнул его в воздух. На секунду тот завис под самым потолком, а затем спикировал вниз.

Я стояла слишком далеко.

Дыхание сбилось окончательно, но я прохрипела:

– Арлекин!

Она рванула вперед, так что лишь копна огненных волос колыхнулась за спиной, и рыбкой прыгнула, пытаясь заполучить мяч, но он лишь отскочил от ее запястий и докатился до «пленных» одиннадцатого на нашей территории.

– Девятнадцать-двенадцать в пользу одиннадцатого!

Я выругалась.

Встала она, пошатываясь, так что мне пришлось подбежать к ней и поддержать, чтобы не дать ей упасть.

– Прости, – всхлипнула она. – Подвела.

– Ничего страшного. Иди отдохни. Я как-нибудь справлюсь.

Хотя кого я обманываю? При таком-то счете…

– Сдавайся, – пропел Солейль. – Тогда я даже прощу тебя.

– Да кому нужно твое прощение!

Его перекосило.

– Дай мне мяч! – крикнул он, резко разворачиваясь и ловя снаряд, даже не глядя на него. – Молись, котенок.

Я ничего не ответила, лишь приняла стойку и мельком подумала, что не так должна заканчиваться игра.

Солейль напрягся, глубоко вздохнул и совершил бросок. Даже среагируй я в ту же секунду, не успела бы уклониться – так или иначе он задел бы меня. Я честно сделала попытку перехватить его, но успехом та не увенчалась – он заехал мне прямиком в лоб. Кажется, я услышала колокольный звон, но это уже не имело значения – темнота с тихим бульканьем поглотила сознание.

* * *

Раньше я никогда не задумывалась о том, что есть хаос. Это слово встречалось в книгах, в фильмах, везде, даже в вечерних выпусках новостей, но его смысл всегда оставался расплывчатым, как нечто находящееся в зоне недосягаемости, что-то, что невозможно постичь. Причин я не искала. Меня устраивала неприкасаемость хаоса, его призрачность, нереальность.

Возможно, я не могла понять его потому, что жизнь моя текла в одном и том же русле. Семнадцать лет меня окружало одно и то же. Лишь раз сменились декорации, но действия остались неизменными. Мое бытие – вакуум без кислорода и красок, шар, наполненный мутной водой, который не пробить ни голыми руками, ни холодной сталью. В нем не место беспорядку и непредсказуемости – здесь властвует неподвижность.

И почему меня назвали Хель, а не Статикой?

Однако сейчас, впервые на моей памяти, меня окружал хаос. Хотя прежде мы и не были знакомы лично, я сразу догадалась, что это он. Жужжащая темнота под ногами с рычащими в глубине неведомыми тварями, воронка гула над головой и раскинувшееся во все стороны необъятное пространство, где с воем бродит ветер. Рычащая тьма вокруг, распахивающая пасть все шире, затягивающая все глубже и так и норовящая сомкнуть свои кинжалы-клыки. Только что-то не давало ей этого сделать, из-за чего я ощущала себя мечом в пасти гигантского волка Фенрира.

Не знаю, сколько я стояла так, не двигаясь и боясь закрыть глаза. Однако продолжать так дальше было нельзя. Нужно идти куда-то. Только куда? Здесь не существовало материального, не действовала сила притяжения и не имела власти геометрия, поэтому направиться можно куда угодно. Даже внутрь себя.

Только погружаться в свою душу не хотелось – почему-то казалось, что там я утону и точно не вернусь, куда следует. Поэтому я по привычке повернула направо.

Стекло звенело под давлением прятавшихся чудовищ, и я дрожала от ужаса, ожидая, когда что-то схватит меня за щиколотку и утянет в небытие. Но опора держалась, и я шла, шла и шла, и смирившаяся с возможным исходом, и страшащаяся его.

Вдруг стекло звякнуло, пошатнулось, накренилось так, что пришлось судорожно взмахнуть руками, чтобы сохранить равновесие, но законы, которым подчинялись все в реальном мире, здесь ничего не значили. Я уже падала, но все еще держалась.

Темнота треснула. Белые светящиеся змейки, слепящие глаза, разбежались паутиной, словно в мою невидимую дорогу кто-то кинул камень, проломив ее. С трудом подчинив себе ноги, я отпрыгнула в сторону, но не успела – вместе с осколками полетела вниз. Их звон перекрыл ликующий вой монстров.

Не успела я закричать и позвать на помощь, как воздух выбило из легких лютым холодом. Тело пронзили острые иглы, я попыталась вдохнуть, но вода хлынула в рот. Понимая, что отправлюсь на тот свет, я поспешно зажала губы руками и рванулась к поверхности.

Однако что-то не давало подняться. Я плыла, плыла, плыла, но глади достичь не могла, хотя, казалось, она мерцала совсем рядом. А кислород сгорал, пятна плясали перед глазами, чужие клыки царапали кожу.

Утопать было мучительно больно. Конечности деревенели, органы заливала соленая от собственной крови вода, но благодатное забытье все не приходило.

Будь у меня возможность, я бы умоляла о расправе.

Чернота окрасилась пронзительно-бордовым.

Я почти потеряла связь с реальностью, когда вода взбурлила. Подняв свинцовые веки, я увидела, как мощные волчьи челюсти смыкаются на вороте моей рубашки, и животное тащит меня вверх под еле слышимый лающий смех кого-то другого. Кого-то злобного, безумного. Одержимого.

С первым вздохом все исчезло.

Я открыла глаза. На этот раз по-настоящему.

* * *

Кожа слиплась от пота, горло словно сдавили раскаленной леской, так что пальцы непроизвольно потянулись к шее, чтобы проверить, все ли в порядке. Ожогов и ран не обнаружилось, равно как и промокшей одежды – сон, сон, просто сон. Кошмар, иллюзия, обман.

Кто-то невесомо прикоснулся к моей спине, заставив меня дернуться, рефлекторно отползти назад, прижаться к чему-то твердому – к стене или к изголовью.

– Тс-с-с, – успокаивающе протянул мягкий женский голос. Я честно попыталась успокоиться, сделала несколько медленных вдохов, чтобы окружающий мир перестал расплываться, и сфокусировала взгляд. Рядом сидела женщина – не очень высокая, в белом халате.

Школьная медсестра? Вполне вероятно – где еще я могла оказаться после того, как меня вырубило мячом?

– Опомнилась, – заботливо констатировала она. – Болит что-нибудь? Голова кружится?

Видимо, взгляд мой был весьма красноречив:

– Понимаю. У тебя ничего серьезного, но в больницу лучше сходить на всякий случай. Пусть тебя хороший врач осмотрит…

Ее прервал скрип приоткрывшейся двери. В помещении показалась черная макушка.

– Здравствуйте. Можно?

– Конечно, Изенгрин, проходи. Ты чего так надолго в школе задержался? Пять часов уже, занятия давно закончились.

Пять часов? Однако долго же я пролежала без сознания…

Волк переступил порог:

– Задержался на дополнительной истории. Нужно было помочь учителю распределить задания. Вы же знаете, он постоянно путается в бумагах.

– Да, Профессор у нас такой. Проходи, располагайся. Может, чаю?

Однако, какая она дружелюбная.

– Не откажусь.

Волк присел на кушетку в полуметре от меня. Я подтянула к себе колени и нахохлилась.

– Слышал, в тебя мяч попал. Голова сильно болит?

Несколько секунд я молчала, взвешивая, отвечать ли. Решив, что молчать невежливо, лениво признала:

– Болит не очень. Кто поделился сведениями?

– Арлекин. Она переживала, расплакалась. Просила извиниться за нее, ей очень нужно было бежать, – он слегка улыбнулся. – Думаю, тебе стоит подготовиться к бурной встрече утром. Если не пропишут постельный режим, конечно.

Я невольно улыбнулась, представив трогательно виноватое лицо Арлекин:

– Пожалуй, да.

Я бы и сама предпочла отправиться домой, но не рискнула, предположив, что медсестра сообщит что-то важное.

Вернулась она с тремя полными кружками, из которых к потолку вился пар со смутным ароматом трав.

– Держите, ребятки.

Я с благодарностью приняла большую синюю с нарисованным волком в галстуке и надписью: «Работа не волк, в лес не убежит». Она обожгла ладони, и я поспешила перехватить ее за ручку. Изенгрин поставил свою, зеленую в черную клетку, на колени и подул на жидкость. Я же хлебнула сразу, обожгла губы и язык.

– Так что тебе нужно? – напомнила медсестра, обратившись к волку.

– Юки-онна просила вам передать папку с данными ее учеников, которые вы просили неделю назад. Сказала извиниться за долгое ожидание, младшеклассники забывчивые.

– Что верно, то верно. Но ничего страшного, это было не настолько срочно.

Изенгрин переставил кружку на кушетку, чтобы та не перевернулась, и выудил из рюкзака коричневую картонную папку с торчащими белыми листами. Медсестра кинула ее на стол.

– А в тебя кто так попал? – поинтересовалась вдруг она.

Перед глазами встал образ женоподобного блондина с наглой ухмылкой; кулаки зачесались от желания пойти и врезать по его смазливой роже.

– Солейль, – прошипела я, утыкаясь в чай. Имя прозвучало, как синоним слову «ублюдок».

Изенгрин с утомленным вздохом покачал головой:

– Всегда он так.

– Вы знакомы? – удивилась я.

– С детства. Во дворе вместе бегали и ремнем от родителей за проделки получали, – он слегка улыбнулся. – Изначально даже думали, что, перейдя в гимназию, в один класс попадем, но нет, раскинуло по разные грани баррикад. Ты уж прости его. Вероятно, в этот раз его просто довели.

Я пожала плечами:

– Не за что прощать. Это я была невнимательной, могла бы и уклониться от мяча, так что его винить тут не в чем.

– Спасибо.

– Не стоит.

Я сделала большой глоток. Чай успел чуть остыть, и букет вкуса распустился во рту в полной мере. По горлу к животу прокатилась теплая жидкость, согревая внутренности. Захотелось даже прикорнуть, хотя, казалось бы, куда еще спать, столько часов и так провалялась без сознания.

За окном постепенно сгущались сумерки. До дома добираться всего лишь пятнадцать минут, но сомневаюсь, что в таком состоянии дойду быстро. Пока соберусь, ночь вступит в свои права, так что необходимо поторапливаться.

Я вежливо откашлялась и поставила кружку на ближайшую пустую полку:

– Спасибо за угощение, очень вкусно. С удовольствием еще бы тут с вами посидела, но мне пора, а то не успею затемно.

– Давай-ка вызову тебе такси, – спохватилась медсестра, уже потянувшись к телефону, но я воскликнула:

– Нет-нет! Не надо такси!

На меня уставились две пары удивленных глаз. Кровь прилила к щекам.

– Почему? – спросила женщина.

– Мне не нравится ездить с незнакомыми людьми, – замявшись, созналась я.

– Я ее провожу, – вызвался вдруг Изенгрин. – Мне несложно.

Женщина облегченно выдохнула:

– Ох, спасибо тебе большое. Обязательно напиши, когда она будет дома.

За меня все решили. Главное, чтобы родители не заметили, что я в сопровождении. На опоздание-то наплевать – наплету, что игра задержалась. Про удар по голове ничего не скажу. Но вот то, что я якобы общаюсь с молодым человеком, чрезвычайно взволнует маму. Кому это нужно? Разве что сумасшедшему, а я пока что в своем уме.

* * *

Темнота нагнетала обстановку, так что мурашки по спине бежали не столько от холода, сколько от ощущения смутного страха. Впрочем, с ним удавалось бороться – то ли я оказалась храброй, то ли присутствие Изенгрина сглаживало углы. Хотя он и сам внушал опасения, все же с ним рядом я чувствовала себя в безопасности. В противостоянии со злом бо́льшим лучше довериться злу ма́лому.

Так как лед толстыми наростами покрывал асфальт, я часто поскальзывалась, и Изенгрин ловил меня то за руку, то за шиворот.

Не то чтобы он мне нравился. От остальных он отличался разве что устрашающим взглядом и давящей аурой. Однако его молчаливость не могла не импонировать. Именно из-за нее и его спокойствия с ним было уютно, хоть и жутковато.

К дому мы подошли, когда уже зажгли фонари. Волк подал мне рюкзак:

– Еще не надумала сходить на занятия к нам?

– Честно говоря, вообще об этом не размышляла.

– Завтра у десятого хорошие уроки. Литература, два русских языка, биология, история и английский.

– Ты наизусть расписание не своего класса знаешь?

– Гери в десятом.

– И что с того?

– Он прогуливает часто, и я должен знать, к каким учителям тащить его извиняться или писать пропущенные работы.

Бедный младший братишка Гери.

– Не знаю… – вздохнула я. – Правда. Но обещаю подумать. Если решу идти, куда подходить?

– К кабинету литературы. Расписание с номерами аудиторий висит на доске объявлений за раздевалкой, у ИЗО. Надеюсь, решишь попробовать. Вдруг тебе у нас понравится.

– Вряд ли. Я гуманитарий, а у вас напор на точные науки.

– Их легко понять. А если что, можешь всегда обращаться ко мне, я разъясню.

– Спасибо на добром слове. Ладно, я пойду, пожалуй…

– Конечно. Приятно было пообщаться. Отдохни как следует.

– Взаимно. Спасибо.

Мы пожали друг другу руки на прощание и разошлись: он зашагал дальше по дороге, а я нырнула в подъезд. Воображение уже рисовало тепло одеяла, скрип карандаша по бумаге и шершавую поверхность кисточки. Все внутри бурлило от желания как можно скорее нарисовать волка, явившегося в кошмаре. От воспоминаний о воде, тьме и монстрах хотелось кричать, но волк – восхищал. Мощные челюсти с острыми клыками, горящие серые глаза, темная лоснящаяся мокрая шерсть, сильные лапы…

Я нажала на кнопку и услышала, как внутри раздалась трель звонка. Топот ног оповестил, что открывать мчится брат. В лесу что-то померло, не иначе.

Щелкнул замок, в лицо ударил теплый воздух, пропитанный аппетитным ароматом ужина. Живот скрутился в узел – только сейчас я осознала, что не ела практически весь день.

– Ия вернулась! – заорал братец так, что у меня заложило уши.

Из кухни показалась мама:

– Привет. Как игра?

Я выдавила хилую улыбку:

– Отлично. Прости, мы немного задержались.

– Ничего. Ты голодна?

– Немного.

– Тогда положу тебе. Переодевайся и проходи к столу. Можешь взять еду в комнату, мы уже поели, компанию тебе не составим.

Какая щедрость. Обычно мама категорически запрещает есть вне кухни, дескать, неэстетично. Будьте добры, не портить диваны и письменные столы пятнами от кетчупа.

– Спасибо. Папа дома?

Мама отрицательно покачала головой:

– В командировке. Будет только ночью.

Как кстати! Значит, сегодня можно жить спокойно. И завтра, если незаметно ускользну с утра.

– Так нечестно, – надул губы брат. – Он обещал привезти мне новую игру сегодня!

Мама потрепала его по темным волосам:

– Привезет чуть позже. Папа когда-нибудь нарушал свои обещания?

– Нет, – нахмурился мальчишка.

Это в отношении тебя он ничего не нарушал, а стоило мне что-то попросить – и приходилось выпытывать, ведь просьба мгновенно выветривалась из его головы.

Я дотащила рюкзак до комнаты и примостилась на кровать. Тело ломило, голова гудела, ноги отнимались. Хотелось лечь и не вставать, погрузиться в вечный сон. Жаль, что завтра только четверг. Еще никогда я не уматывалась так меньше чем за неделю. Словно уже весь второй триместр проучилась.

Скрепя сердце, преодолевая напряжение в мышцах, стянула с себя форму и влезла в домашнюю одежду. Ела все-таки на кухне под шелест телевизора. В происходящее на экране так и не вникла, но шум помогал держаться за реальность.

Кстати, у волков, получается, занятия завтра те, что у лисов будут послезавтра. Если пойду к ним, не нужно будет напрягаться. Конечно, опять незнакомые люди, но лучше так. К тому же там Гери – он хоть и неприятный тип, зато знакомый и друг Изенгрина.

Решено. Завтра иду к волкам.

* * *

Проснувшись, я не чувствовала ни плеч, ни шеи: умудрилась заснуть в рабочем кресле, укутавшись в толстый плед и так и не выключив настольную лампу, с карандашом в онемевших пальцах. Тело превратилось в сплошной сгусток страданий, однако я все же откинулась на спинку кресла, с кряхтением опустила ноги на пол. Жутко чесалось лицо: к щекам прилипли частички грязного ластика и обломавшиеся стержни автоматического карандаша.

Настроение поднял лишь лежащий на столе рисунок.

Лист казался зеркалом, к которому с другой стороны вплотную подошел волк; его морда занимала практически всю площадь. Распахнутая пасть с клыками-кинжалами, острые уши, шерсть, переливающаяся от черного к серому, и глаза, огромные, голубые, печальные, будто на них вот-вот выступят человеческие слезы. Он не выглядел агрессивным, не рычал и не угрожал, а словно звал, пытался достучаться до кого-то, и я почти слышала скуление из далекого мира, где он находился.

Я провела по рисунку кончиками пальцев, и их коснулось едва уловимое звериное жаркое дыхание и нечто липкое, будто их кто-то лизнул. Я отдернула руку.

Волк вышел слишком живым.

Я напрягла память, но вчерашний вечер из нее будто стерли. Удалось поднять на поверхность, лишь как я накинула на плечи плед и провела первую карандашную линию. Дальше – пустота.

Как бы то ни было, временем на размышления, куда делся вчерашний вечер, я не располагала. Стрелки часов тикали к двадцати минутам восьмого. Следовало спешить, чтобы не опоздать – сегодня я не могла позволить себе такой наглости, ведь иду не к более или менее привычным лисам, а к чужакам-волкам. Не хотелось бы вызывать недовольство их учителей.

Рисунок я аккуратно передвинула к пустому концу стола, чтобы его ничто не помяло. Тот вышел слишком красивым, чтобы оставлять его в папке с остальными или вешать в один ряд с набросками на стене. Нужно отдельное место, заметное.

Форма слегка помялась, но выглядела вполне приемлемо. Переодевшись, я провела расческой по волосам, закидала учебники в рюкзак, нырнула в ванную, ничуть не заботясь о том, что родители или брат могут заметить, умылась и полностью готовая пошла к шкафу, где висела куртка. Следовало как можно быстрее застегнуть молнию и бежать на занятия, чтобы прийти чуть-чуть пораньше и разобраться, что, где да как.

Хотя Изенгрин сказал, что все будет как обычно – наверное, придется подольше посидеть в школе. Скажем, на стульях в «вакууме» – площадке в конце коридора, где обычно веселятся младшие классы и списывают друг у друга старшие, руководствуясь принципом «на видном месте никто не заметит».

Я выудила ключи из кармана, набитого жвачкой и пятидесятирублевыми купюрами, и распахнула дверь.

На подходе к школе от спешки даже волосы под шапкой вспотели, и я стянула ее прежде, чем оказалась внутри.

Непослушные пряди упали на лицо и загородили обзор. Отмахиваясь от них, чтобы не щекотали нос, и параллельно расстегивая куртку, я почти добралась до гардеробной. До нее оставалось всего лишь несколько шагов, но сделать их мне было не суждено – кто-то резко вывернул из-за угла, и я, не успев среагировать, врезалась в него.

– Воу-воу-воу, полегче! – раздался хохот сверху. – Спешишь куда? Не будь я таким крепким, ты сломала бы мне ключицу.

Этот грубый насмешливый голос был неповторим, и я догадалась, с кем меня свела нелегкая, еще до того, как подняла взгляд.

– Доброе утро, Гери. Прости.

Волк с лающим смехом отмахнулся:

– Не парься, с кем не бывает. В следующий раз закалывай волосы чем-нибудь.

От Гери исходил концентрированный аромат одеколона, и я чихнула, уткнувшись в воротник собственной куртки.

– Будь здорова, – вежливо произнес он.

– Спасибо. А ты что тут делаешь? Изенгрина ждешь?

Он коварно усмехнулся:

– Ты его уже по имени зовешь?

Я передернула плечами:

– У нас же разница в возрасте не двадцать лет, в конце концов.

– Ясно все, – хмыкнул он. – Жду я тебя.

– Зачем? – удивилась я.

– Изенгрин был уверен, что сегодня ты идешь заниматься с нами и, само собой, попросил меня поддерживать тебя в этот день.

– Мне воспринимать это как комплимент?

– Да. Раньше ему вообще было без разницы, кто к кому идет, так что можешь по праву считать себя первой, кто заставил его следить за статистикой. Ты действительно сегодня с нами? Если нет, я пойду. Не понимаю, чего Изенгрин так нервничает по поводу твоей безопасности, мы в школе, а не на поле боя.

– Можешь идти, куда хочешь.

– Ну уж нет! Я у Изенгрина в должниках, так что его просьбу выполню. Ты вроде бы даже немного симпатичная.

Я скривилась – сомнительная похвала. Терпеть Гери или страдать из-за домашки? Сложный вопрос, требующий долгих размышлений. Я решила все считалочкой, пока мы шли к лестнице и Гери молол языком.

Терпеть Гери.

– Будут какие-нибудь инструкции по поведению? – лениво поинтересовалась я, когда мы уже приближались к дверям кабинета, возле которых в стаю сбилась часть второго состава моих потенциальных одноклассников.

Волк пожал плечами:

– У нас не так мудрено, как у хитромордых. Просто не демонстрируй благосклонность к рыжим. Наблюдай, анализируй, думай, кто лучше – мы или лисы. Не лезь в первые ряды, у нас не любят выскочек.

Примерно когда мы находились метрах в трех от волков, они замолкли. На секунду я замерла – десяток, не меньше, жестких взглядов ударил по сознанию, как молот по голове.

– С добрым утром, – протянул Гери.

– Привет, – кивнул какой-то парень с ежиком крашеных красных волос и большими квадратными очками на носу. – Это кто с тобой?

– Брейн, никогда в жизни не поверю, что ты не в курсе чего-то, происходящего в школе.

– Возможно, Хель?

Очнулась я, лишь получив толчок локтем от Гери. Поспешно протянула парню руку:

– Хель, очень приятно.

Он ответил на рукопожатие:

– Надеюсь, мы найдем общий язык.

Я уже открыла рот, чтобы ответить, но меня прервал дикий смех Гери:

– О, ребята, в вас я даже не сомневаюсь!

Он беспардонно закинул руку мне на плечо.

– Так ты решила с нами поучиться? – спросила высокая девушка с толстой черной косой. – Удивительно. Мы уж думали, ты полностью с лисами слилась и шансов нет. Почти обиделись.

– Не нужно обижаться. Рано или поздно я бы попросила вас показать мне вашу систему обучения, так или иначе.

– О? Почему же?

– Хочу, чтобы пребывание здесь было комфортным. Для этого нужно сделать правильный выбор, а как его сделать, если не испытала все на практике?

Девушка согласилась:

– Пожалуй, в этом есть логика.

И кривовато усмехнулась. Я улыбнулась в ответ.

* * *

Учительницу – пожилую даму, – звали Британией, и, глядя на нее, нельзя было не вспоминать величественные дворцы, королевские портреты в широких золотых рамах и развевающиеся перламутровые плащи. Она сама будто бы сошла с одной из картин восемнадцатого века – ровная осанка, гордо вздернутый подбородок, тугие седые кудри, родинка на подбородке. Говорила она вкрадчиво, но так, что слышали все; размеренно, но не нудно.

Слушать ее чуть ли не с затаенным дыханием не мешало даже то, что рядом сидел Гери, с чьей части парты постоянно раздавался раздражающий шорох. Он то стучал пальцами по парте, то постукивал ногой по полу, то царапал ручкой поверхность стула. Остальные волки вели себя тихо, но ощущалось, что литература их не манила. Впрочем, Изенгрин упоминал, что им ближе точные науки. Серость атмосферы раздражала, но я успокаивала себя тем, что могло быть и хуже.