Текст книги "Лисы и Волки"

Хель-III

Первой эмоцией, что я испытала, проснувшись, было не раздражение от головокружения и даже не непонимание того, как я оказалась в своей комнате после того, как уснула в машине Пака, а удивление – легкие защекотал приятный аромат лаванды. Дрему как рукой сняло. Я приподнялась на локтях и с недоумением уставилась на нежно-голубую наволочку. После нескольких секунд внимательного изучения кровати пришла к выводу, что мама, видимо, за время моего отсутствия, постелила свежее белье.

От резкого пробуждения я почувствовала, как вертится земля, и, чтобы избавиться от жуткой тошноты, вернулась в горизонтальное положение. Голову заполнял туман, сердце в грудной клетке в страхе билось. Смириться с этим было бы легче, если бы оно проявилось конкретно после удара мячом по голове, а не столько времени спустя. Хотя, скорее, это последствия самовнушения. Как услышала, что получила сотрясение, так все и началось. Невероятно, но факт.

К счастью, шторы были задернуты, и в комнате царил приятный полумрак. Часы мерно тикали, приближаясь к десяти часам утра, и с каждой минутой меня все сильнее выталкивало из кровати. Нужно было умыться, выпить таблетки, необходимые, по словам врача, и чем-нибудь заняться. Мне предписали трое суток полного покоя – иными словами, на семьдесят два часа стать живым трупом без интересов, желаний, стремлений и потребностей. Заниматься ничем было не в моем стиле. Да, я могла невероятно долго не шевелиться на кровати или в кресле, но при этом обязательно чем-нибудь отвлекалась. Безделье убивало, поэтому становилось редким гостем в доме – только когда подкашивала болезнь и я не могла шелохнуться от усталости и озноба.

Поднималась я, бережно держась за затылок и стараясь предчувствовать появление горького комка в горле или волны желчи в желудке. Собственное состояние поражало – весь прошедший день ходила нормально, а сейчас словно обухом по голове ударили. Воспоминания не давали ответа на вопрос, почему поплохело так неожиданно. Вечер всплывал вспышками: мне стало дурно в салоне; Пак бережно довел меня до самой двери, объяснил все ничего не понимающей матери и скрылся в своей квартире, передав меня ей с рук на руки.

Пока организм осознавал, что должен работать в обычном режиме, я оглядела комнату и поняла, что чего-то не хватает – со стола испарилась банка с карандашами, кисточками и фломастерами, с тумбочки – стопка бумаги и упаковка пастели, в приоткрытом ящике не было красок. Чуть пошатываясь, я направилась к столу. Облокотилась о кресло и еще раз рассмотрела помещение. Рисунки на стенах, форма, на вешалке висящая на дверной ручке, портфель, валяющийся в углу, книги, аккуратно стоящие на полках. Кто-то очень осторожно, явно стараясь меня не потревожить, забрал мои сокровища.

На меня накатила обида. Без бумаги и остального я ничем не могла себя развлечь. Разумеется, оставались книги, но я не смогла бы читать весь день. Догадаться, кто так поступил, труда не составило. Мама видела справку и знала, что в ней написано – «полный покой».

Тяжело вздохнув и вознамерившись добиться, куда она все положила, я поплелась к ней.

Мама сновала туда-сюда, стуча каблуками по паркету. Судя по одежде, собиралась на какое-то мероприятие – строгое красное платье, яркие туфли, высокая прическа, белая шубка, перчатки до локтей, бросающийся в глаза макияж. Заметила она меня далеко не сразу, будучи увлеченной складыванием в сумку, привезенную отцом из Франции, всяких мелочей вроде духов, помады, жидкости для свежести дыхания. Специально шаркая тапочками, я приблизилась к ней, и только тогда она кинула на меня мимолетный взгляд:

– Ия, проснулась? Как себя чувствуешь?

Хотелось бы думать, что она на самом деле за меня волнуется, просто не может этого продемонстрировать из-за суеты. Хотя, если так, у нее вся жизнь – суета.

– Живая. У тебя планы?

– Да. Папин коллега устраивает прием, и его жена попросила меня помочь ей с организацией. Не жди нас вечером, ложись спать, мы будем очень поздно.

– Хорошо.

– Так, вроде все. Закрой дверь, пожалуйста, только не забудь перед сном запереть ее на ключ, мы откроем. И, будь добра, следуй словам врача и лежи спокойно.

– Где мои принадлежности для рисования?

– Кое-где, – неопределенно ответила мама. – Врач же говорил, тебе нельзя напрягать глаза. Ничего страшного, поживешь пару дней без рисования. Все, я побежала, а ты – марш в постель.

И, быстро поцеловав меня в щеку и потрепав по волосам, она выпорхнула из квартиры.

Я повернула замок и провела ладонью по щеке. На ней остался красный след от помады, и я поспешно вытерла его о пижаму.

Обязательно было проявлять недозаинтересованность в моем здоровье именно сейчас? Я была бы рада, если бы она носила мне в комнату чай с медом и лимоном во время простуды, напоминала пить таблетки и заставляла дышать над картошкой, но отбирать чуть ли не единственное, что приносит радость, – это слишком.

Одно хорошо – дома никого не будет, только брат придет к ужину после дополнительных занятий, но и он затаится в собственной комнате. Поэтому есть прекрасная возможность перевернуть всю квартиру вверх дном и найти свои вещи.

Так как голова кружилась сильнее во время наклонов, приходилось порой оседать на пол и закрывать глаза. Из-за этого процесс замедлился, но я стояла на своем.

Однако миссия провалилась. Я исследовала каждый закуток, вытерла собой пыль во всех углах и чуть не застряла в шкафу в родительской спальне, опрометчиво сунув голову между стойками для обуви, но ничего так и не обнаружила. Мама тщательно спрятала вещи. Я даже сделала безумное предположение и заглянула в кладовку, в которой, к счастью, не оказалось Пака – что неудивительно, ведь сегодня учеба, – и, стараясь ничего не задеть, изучила полки с барахлом. Ничего.

Сдаваться не хотелось. Еще полчаса я вяло трепыхалась и слонялась по дому, но в конце концов от затеи пришлось отказаться, и, не сопротивляясь порывам души, я заползла под одеяло.

Где-то до половины первого я спала. Еще до без двадцати двух наслаждалась тишиной. А потом пришла всепоглощающая скука.

Я ворочалась, развлекалась построением замка из подушек, думала о школе – впрочем, вскоре это вызвало тошноту не хуже, чем от сотрясения, – тихо слушала музыку, вспоминала стихи, которые нас заставляла учить литераторша в столице, но хандру ничто не отгоняло.

И так три дня? Да я из окна выброшусь раньше.

Идеи не рождались. В итоге я пообедала супом из холодильника, ужаснулась ветру за окном и вернулась в комнату, застыв на пороге, как статуя, словно передо мной возникла стена. Выглядело все вокруг невероятно пустым и бессмысленным. Всего-то из-за того, что со стола исчезли привычные и любимые вещи. Взгляд зацепился за телефон, лежащий на полу возле постели. Судя по слою пыли на экране, он находился там весьма давно. Обычно я им не пользуюсь, так что даже не знаю полного набора функций, но сейчас ладони так и зачесались от желания его взять.

Он был горячим из-за близости батареи и разряженным, поэтому пришлось лезть под стол, доставать корзину с проводами. В итоге зарядка была найдена, и телефон благодарно пикнул.

В процессе освоения Интернета обнаружилось, что видео не проигрывается, зато музыку можно слушать сколько влезет. Я даже умудрилась вспомнить пароль от соцсети, который забыла, как думалось, безвозвратно, и с удивлением обнаружила аккуратное «+2» в строке «Друзья».

Такого не бывало… Хм, да с самой регистрации три года назад.

С любопытством я перешла на новую страницу и облегченно вздохнула: на меня с электронных фотографий радостно смотрели Арлекин, показывающая «козу», и стоящий в позе императора Пак.

Не успела я принять запросы на «дружбу», как в правом углу рядом с конвертиком высветилось «+1». Я открыла диалоги.

Писал Пак.

«Что, мрачная королева, отдыхаем?»

Я фыркнула. Пальцы сами запорхали по клавиатуре.

«Раздражаешь».

«Я лишь невинно поинтересовался! В конце концов, ты моя драгоценная соседка, как я могу не осведомиться о твоем здоровье? Я тебе вчера, можно сказать, жизнь спас».

«Жизнь спас? – усмехнулась я. – Просто подбросил меня до дома».

«Я тебя практически на плечах до двери тащил, до сих пор шея ноет»

«Если ожидаешь увлекательный рассказ, тебя постигнет разочарование. Я просто лежу и постепенно умираю от скуки».

«А ведь еще первые сутки твоих «каникул» не закончились. Мне готовиться к похоронам?»

«Только если они будут за твой счет».

Беседа, по моим личным ощущениям, зашла в тупик, но прекращать ее я не горела желанием – Пак отвечал быстро, рассеивая тоску. Поэтому я начала соображать, как бы растянуть эту отдушину. К сожалению, умением поддерживать разговор я так и не овладела, поэтому вытолкнула из себя, наверное, наиглупейший вопрос в истории человечества.

«А ты сейчас дома?»

«Где мне еще быть в пятницу в четыре часа?»

«Может, на подготовке к экзаменам».

«Ой, да плевать на них. И так сдам».

«Самоуверенный».

«Не спорю и считаю это одним из главных своих достоинств. А ты ходишь на профили?»

«Нет, я еще не определилась, куда пойду. Возможно, начну со следующего года».

«Без обид, дорогая, но ты не выглядишь гением. Следовало бы лучше готовиться!»

Удивительная твердолобость.

Неожиданно разозлившись, я заблокировала телефон и запихнула его под подушку. Несколько минут он молчал, а потом вдруг заголосил так, что я подумала – снится.

«Ответь», «ответь», «ответь», «ответь» – не меньше десятка раз.

«Чего тебе?» – недовольно напечатала я.

«Ты говорила, тебе нужно что-то сделать с формой. Хочешь, отнесу в ателье?»

Такое великодушное предложение должно было насторожить – Пак не походил на человека, готового тратить свободное время ради блага других.

«Только без подвоха».

«Больно мне надо что-то с твоими шмотками делать. Ты одна дома?»

«Да».

«Сейчас приду. Подготовь одежду, ок?»

* * *

Родители вернулись ближе к утру, отец – злой и кристально трезвый, мать – весело смеющаяся и покачивающаяся. Он поддерживал ее, спотыкающуюся и постоянно идущую куда-то не туда, ругался себе под нос и тщетно пытался ее увещевать и заставить принять душ. Она его словно не слышала – напевала мелодии из классики. При всей своей пьяной неуклюжести ей чудом удавалось ускользать из рук папы, и это так вывело его из себя, что он сорвался на крик.

Так продолжалось довольно долго, и они наверняка разбудили брата, но ему хватило ума не высовываться. Возня и топот по всей квартире завершились хлопнувшей дверью ванной и сдавленными стонами матери. Порой это перемежалось с осторожными шагами отца, который, судя по всему, носил ей воду для прочистки желудка.

Когда они вдвоем едва ли не проползли в свою спальню, часы показывали половину восьмого, и только тогда мне удалось провалиться в поверхностную дрему. Состояние между сном и бодрствованием держалось несколько часов, а потом завибрировал телефон.

Открывать глаза не хотелось страшно – в комнате царил приятный голубоватый мрак, в щель между шторами заглядывало запертое в тучи небо, одеяло окутывало тело коконом и не желало отпускать. Я бы с удовольствием зарылась в него носом и пролежала так до вечера – в тишине, спокойствии и расслабленности. Но по какой-то причине я понадобилась миру. Судя по настырности жужжания, позарез.

Пересилив себя, я все-таки вынула руку из тепла и потянулась вниз, нашарила на полу телефон и поспешно залезла вместе с ним под подушку.

Сообщение от Пака.

Что ему понадобилось в такую рань?

«Хэй, Хель, как спалось?»

Я едва не зарычала вслух, но вовремя прикусила язык, вспомнив, что родители только недавно успокоились и, если их разбудить, кое-кто, то бишь я, пожалеет, что появился на свет.

Спросонья печатать было тяжело – пальцы попадали не туда, соскальзывали с клавиш, поэтому небольшое послание в полторы строчки заняло неприлично много времени.

«Ты обалдел, писать мне в такое время? Не подумал, что я сплю?»

«Драгоценная моя, сейчас уже одиннадцать. И я пал жертвой убеждения, что ты жаворонок, поэтому скажи спасибо, что не написал на три часа раньше».

Одиннадцать?

Я посмотрела в правый верхний угол экрана.

«Не раздражай меня».

«От парочки невинных подколов хуже не станет. А ты что так поздно проснулась? Мы же недолго болтали. Или ты сжульничала и вместо сна рисовала?»

Я хмыкнула. Болтали с Паком мы действительно недолго, зато увлекательно. Он предоставил возможность выплеснуть эмоции от творчества – впервые я рассказала живому человеку о сути своих работ, объяснила, как их создаю и что при этом чувствую. Сначала думала отмолчаться, но бросила пару реплик и не смогла остановиться – к тому же Пак слушал внимательно и с явным любопытством. Это льстило. От беседы вживую даже заболел язык. Было невероятно приятно видеть, как он с восторгом проводит пальцами по бумаге, всматривается в проведенные моими кистями линии, словно пытаясь что-то понять. Он наверняка не услышал бы. Потом он еще долго смирял меня ошарашенными взглядами, и я ощущала себя чуть ли не королевой художников. Однако долго это не продлилось – Пак спохватился, что ателье вечно не работает, и, аккуратно свернув мою одежду, покинул комнату.

Вечером от него пришло сообщение: «Я видел все твои рисунки?» Я ответила: «Разумеется, нет», – и зародился новый разговор. Память Пака поражала – судя по всему, он запомнил каждый мой эскиз и расспрашивал об истории, стоящей за ними. В итоге диалог окончился только потому, что Пак заявил, что не поднимется завтра с утра, если ляжет позже. Пришлось его отпустить.

«Обижаешь. Я действительно пошла спать».

«Ла-а-а-адно, не хочешь – не говори».

И как дальше продолжать разговор?

«Что тебе нужно?»

«Осведомиться о твоем здоровье».

«Опять?»

Я практически услышала наигранное возмущение в голосе Пака, неожиданно прозвучавшем у меня в голове, будто он вдруг оказался рядом.

«Ты чем-то недовольна? Драгоценная, радоваться надо, когда кто-то о тебе беспокоится».

«Ты обо мне не беспокоишься».

По прихожей зашаркали шаги. Не слишком тяжелые, как у отца, но и не воздушные, как у брата, – мама. «Наверное, опять тошнит», – отметила про себя я, но телефон тут же заблокировала, пихнула под подушку и сделала вид, что лежу без дела.

И вовремя: внутрь протиснулась мама – бледная, чуть опухшая, с мешками под глазами.

– Привет, – хрипло произнесла она.

Я криво помахала ей рукой:

– Доброе утро.

Она на цыпочках, словно боясь разбудить отца и брата, прокралась в помещение. Потопталась, судорожно сжимая тонкими длинными пальцами ткань ночной рубашки, и направилась к моей кровати. Я привстала на локтях и отодвинулась, уступая ей место. Она присела на самый край вполоборота ко мне.

– Как спалось? – спросила она тихо.

– Неплохо.

– Слышала, как мы пришли?

Такое трудно пропустить мимо ушей.

– Мельком, – соврала я.

Она набрала в легкие воздух, резко выдохнула, нервно передернув плечами:

– Вот и хорошо.

И замолчала. Просто уставилась на свои босые ноги с ногтями, покрытыми красным лаком, и застыла, не собираясь издавать ни звука. Около минуты я ничего не предпринимала. Единственное, что обрадовало – пока она была в прострации, я успела выключить звук у телефона, чтобы вибрации от капающих сообщений нас не потревожили.

Легкие покашливания не пробудили ее, поэтому я довольно громко, но так, чтобы эхо не долетело до родительской спальни, спросила:

– Тебе нужно что-то еще?

Она вздрогнула, удивленно осмотрела комнату, будто забыла, как тут оказалась:

– Прости, отключилась. Да, кое-что еще… Как бы это сказать…

– Просто скажи и все.

– Да, действительно… Ты… Как себя чувствуешь?

Эту простую фразу она выдавила с таким трудом, будто только что подняла на вершину горы огромный валун. Из горла непроизвольно вырвался сарказм:

– Ты это хотела спросить?

Мама кивнула.

– Сотрясение не сильное. Можешь считать, что со мной все в порядке и меня нет в доме. Занимайся своими делами и не беспокойся. Ой, подожди… Ты же обычно так и делаешь. Тем проще для тебя.

Ее глаза округлились:

– Ия, как же я могу, когда у тебя травма…

– Помнится, тебе дела не было до моей травмы, когда я заработала открытый перелом. Кость торчала наружу, боль была адская. Я хотела, чтобы ты была рядом, но ты в это время ездила по магазинам, ведь моему обожаемому младшему братику срочно понадобились теплые вещи на зиму.

Злость и обида накрыли меня неожиданно. Мама обеспокоенно дотронулась до моего плеча, но я шарахнулась от нее, как от прокаженной, и она отстранилась, словно обожглась.

Воспоминания воскресли в ярких красках: велосипед, брошенный у дороги, пятно крови на асфальте, крики детей вокруг, мерзкий запах выхлопных газов и нагретого бетона… То лето было жаркое, я возвращалась домой на своем первом велосипеде. Ехала осторожно, озираясь по сторонам, чтобы никого не задеть и не покалечить. До этого я ездила только на даче – училась у соседского мальчишки, тайком от отца и матери. Правда, наши похождения раскрылись, и нам запретили общаться, но умения остались. И пригодились.

Мне нравился ветер, бьющий в лицо, и даже слепящее солнце. Я попала в волшебный мир, тот, где небесное светило и пронзительная синева поют песни. Только счастье не длится вечно. Это было совершенно случайное столкновение – какой-то ребенок выскочил из кустов и бросился мне наперерез. Я бы резко свернула вправо, остановилась у края дороги, и все бы закончилось хорошо, но там шла пожилая женщина. Я могла задавить ее, поэтому пришлось вильнуть влево, аккурат на проезжую часть…

Мне должно было повезти, так как она была почти пустой, но из-за поворота вылетел автомобиль.

До больницы меня довез его водитель, впрочем, я мало что помню об этой поездке – только всепоглощающую боль.

Ко мне никто не пришел. Отцу необходимо было посетить важную встречу, а мать открестилась тем, что брату срочно нужна была одежда и она далеко. В итоге во время операции меня держали не близкие люди, а незнакомый водитель, едва не отправивший меня на тот свет, и чужая маленькая девочка в гипсе, решившая меня пожалеть.

– Ты до сих пор злишься на меня за это? – тихо спросила мама.

– Да, – отвернулась я.

– Ия, ты же знаешь, что я боюсь вида крови…

– А если бы я умерла, ты бы пришла на опознание?

Она открыла рот, будто выброшенная на берег рыба, пока наконец не проблеяла:

– Что ты такое говоришь…

– Я могла умереть тогда. Меня бы забрали в морг. Ты бы пришла туда?

Мама по цвету сравнялась с простыней:

– Что за глупости! Как ты вообще можешь о таком думать!

– Я хотела доказать, что тебе бесполезно осведомляться о моем здоровье.

Она вскочила, поджав губы:

– Что ж, раз ты так думаешь, пожалуйста. Мне больно оттого, что ты ставишь нас с папой чуть ли не в один ряд со зверьми, но, видимо, бороться с этим бесполезно. По-хорошему, стоило бы наказать тебя за такие слова, но, раз у тебя сотрясение, я не буду делиться… этим… с папой.

Изо рта чуть не пошла пена:

– Да говори ему что хочешь, плевать. Думаешь, мне есть дело до ваших наказаний? Забрали компьютер – и я должна перед вами на коленях ползать, умоляя его отдать? Да я им даже не пользуюсь!

– Что ж, это играет тебе на руку. Будь добра, поспи еще немного. Тебе нужно отдыхать.

Она выскользнула в коридор, с щелчком прикрыв дверь.

Я осталась в полностью изолированном от внешнего мира ринге, где в одном углу разум, а во втором – чувства. Первый объяснял, что в произошедшем нет ничего удивительного, все логично, так и должно было случиться. Второй вопил, что это слишком жестоко, и сердце поддерживало его глухими ударами, отдающимися ноющей болью во всем теле.

Слезы неприятно застлали обзор полупрозрачной пеленой, покатились по щекам. Я откинулась на подушку и судорожно сжала телефон. Не с первого раза разблокировала, пропустила сотню сообщений от Пака и набрала: «Можно тебе позвонить?»

Он прочитал мгновенно: «Конечно».

Следующей строчкой пришел его номер. Я, не раздумывая, нажала на него и поднесла трубку к уху. В ней тут же раздался его жизнерадостный голос:

– Даже неожиданно получить от тебя такое предложение.

Я задержала дыхание, чтобы не хныкать:

– Мне нужно, чтобы ты что-нибудь говорил.

– В смысле? – не понял парень.

– Неси какую-нибудь чушь, как ты это обычно делаешь.

– Ты плачешь?

– Неважно, просто чеши языком!

Чужая болтовня всегда успокаивает. Чужая речь вливается в уши и занимает разум, особенно если в нее вслушиваться.

– Я, конечно, не такая трещотка, как Арлекин, но, наверное, тоже что-нибудь смогу, – тут же набрал твердости его голос. – Например, давай я расскажу тебе о том, что ты пропустила в школе. Ты еще мало кого знаешь, поэтому возьму в фокус только тех, с кем ты знакома. Надеюсь, ты помнишь того брутального волка Гери.

– Его трудно забыть. Только он не брутальный. Вот кто брутальный, так это Изенгрин.

– Ты считаешь Изенгрина брутальным? – расхохотался Пак, похоже, тоже чуть успокоившийся оттого, что я влилась в диалог.

– Ну, как сказать… – протянула я. – Скорее, устрашающе-могущественным. Когда он идет навстречу, хочется ускакать на верхушку самого высокого дерева, как белка.

– Если бы я верил в Бога, я бы перекрестился, – загробным тоном произнес Пак.

Я надрывно хихикнула:

– Я же не в любви ему призналась.

– Практически!

– Так что там про Гери?

– Переводишь тему! Но будь по-твоему. В общем, Гери сегодня разгромил полшколы. Он никогда не отличался умением держать себя в руках, но тут превзошел самого себя. Кажется, теперь он обязан выплатить штраф, что неудивительно – он вынес шесть дверей, из-за него треснул стол в столовой, а в спортивном зале теперь вмятина в полу. И это еще не все! Восемь разбитых горшков с цветами, приступ у химички вследствие полностью перевернутой лаборантской, упавшая люстра и разодранный диван. А еще он кричал, что мы виноваты и он убьет нас с тобой, как только найдет, и я склонен этого опасаться, так что очень рад, что завтра не нужно в школу. Авось за эти дни оправится и откажется от своей затеи. Не хочу умирать в столь юном возрасте…

Наверное, там все как в низкобюджетном фильме ужасов про пришедших в школу ради охоты на людей инопланетян…

– А по какому поводу разгул?

– Арлекин не пришла, – как нечто само собой разумеющееся пояснил Пак. Я же поперхнулась воздухом. – Он и взбесился. Все орал, что это она с нами пошла, вот и пропала. Я пытался его увещевать тем, что и тебя тоже нет, но плевать он на это хотел. Ему все Арлекин да Арлекин.

– С чего бы ему так нервничать из-за нее?

– Любовь – штука сложная.

– Любовь?

– Наш Гери безумно влюблен в Арлекин уже два года, но она его отвергает.

Вот это новости… Нет, Арлекин яркая девушка, заметная и веселая, и неудивительно, что она кому-то понравилась. Однако я могла ожидать кого угодно, только не Гери. Он же ее задавит или они друг друга убьют – оба эмоциональные и не умеют сдерживаться. Впрочем, еще не факт, что Арлекин ответит ему взаимностью. Может, разойдутся, как в море корабли.

Пак прощупал почву:

– Это ты от шока молчишь?

– Да, – подтвердила я. – У меня они как-то… не встают в одну линию.

– Они не могут по определению. О, кстати, пока не забыл – Изенгрин, – имя волка в устах лиса прозвучало внезапно зло и с отвращением, – просил передать тебе, что зайдет в понедельник и принесет классные работы. Зная этого серого, можно предположить, что он притащит с собой Солейля. Будь готова.

Я скривилась: Солейля мне еще не хватало! А ведь мне с ним еще тренироваться. Может, удастся избежать столь ужасной участи? Разжалобить Марину, как вариант.

– Спасибо за предупреждение, – вздохнула я.

– И да, Хель. Завтра вечером показывают «Избави нас от лукавого» по телевизору. Сомневаюсь, что ты захочешь смотреть у себя дома, да еще и когда родители на месте, поэтому приглашаю тебя в кладовку на просмотр.

– У меня же сотрясение, – невольно улыбнулась я.

– Можно нарушить пару правил. Два часа кадров на экране не повредят.

Улыбка стала шире:

– Видишь, ты говоришь, что беспокоишься обо мне, а сам подбиваешь на причинение вреда собственному здоровью.

– Не путай меня, – хохотнул он. – Буду ждать тебя, ладно?

– Ладно. Спасибо за разговор.

– Не верю, слышу благодарность от Хель! Успокоилась?

– Полностью.

* * *

Этим утром голова болела во сто крат сильнее. Не хотелось даже открывать глаза – может, из-за неприятной рези в костях и общей усталости, вызванной бездельем, а может, и из-за царящей за окном погоды. Шторы были привычно задернуты, но сквозь щель между ними проглядывали тяжелые тучи и окно, усеянное полупрозрачными каплями. Они причудливо переливались, так что я потратила около часа на составление абсурдных узоров из блестящих точек. Целью было получить контуры лисицы и волка. Непростое занятие – из хаоса создать порядок, но у меня вышло. Правда, стоило только моргнуть – и невидимый рисунок рассеивался.

Мозг словно опутали паутиной. Казалось, я не смогу сложить два и два. Меня приплющило к постели, виски сжали чьи-то лапы. Впервые за долгое время я жаждала вскочить и сделать пробежку вокруг дома или по парку, проветрить легкие и вернуть ясность рассудку. Однако это было бы слишком серьезным нарушением предписаний, данных врачом, поэтому пришлось воздержаться, оставшись в комнате.

Заниматься было катастрофически нечем. Бумагу и рисовальные принадлежности мне так и не отдали, все книги были прочитаны, а телефон возле подушки молчал, несмотря на то, что стрелка часов медленно, я бы сказала, мучительно медленно, приближалась к двум. Я то и дело снимала блокировку, чтобы убедиться, что он не разряжен, и вновь и вновь разочаровывалась – ни сообщений, ни пропущенных звонков.

Как бы ни хотелось признавать, а беседы с Паком, пусть даже виртуальные, избавляли от хандры. Отвечал он быстро, в своей привычной манере, так что создавалось впечатление, будто я играю в компьютерную игру. Никогда не знаешь, что придет в ответ на твое письмо – шутка, сарказм или философский почти-трактат.

Сегодня, чтобы не сойти с ума, я была вынуждена придираться ко всему. Кислород душной тиной тек в легкие, и я, получая удовольствие от движения, шла к окну, потягиваясь и хрустя застывшими костями, а затем стояла у подоконника, вдыхая колючий зимний воздух. В этом городе он был острее и резче, должно быть, из-за меньшего количества машин и заводов.

Болезненное покалывание в пальцах и натянутая красная кожа на лице показались приветом из далекого прошлого, и я, несмотря на то, что ощущения приятностью не отличались, не желала с ними расставаться. Отошла, только когда горло пересохло и кашель стиснул его шершавыми когтями. Простужаться вдобавок не улыбалось.

Порой удавалось ненадолго погрузиться в дрему, больше похожую на бред. Однако вечно спать я не могла. Приходилось хвататься за любую возможность либо как-то извернуться, либо встать с постели. В итоге я переставила горшок с фиалками в другой угол, чтобы он не загораживал вид на чистую стену и идеальные обои, и наконец-то расправила свернувшийся ковер.

Пожалуй, в столице я бы предположить не могла, что захочу побыстрее пойти в школу. Там я бы использовала каждый шанс остаться дома на как можно более долгий срок. Еще бы стерлись воспоминания о тренировках с Солейлем и Изенгрином…

Я долго убивалась, лежа лицом к стене и таращась на часы, отслеживая движение секундной стрелки и отбивая пальцами ритм о матрац.

Однако опять же ничто не длится вечно. Так и моя тянущаяся меланхолия прервалась самым неожиданным образом – воплем из гостиной и громким хлопаньем двери моей комнаты.

Внутрь, как ураган, ворвался брат, всклокоченный, покрасневший и аж раздувшийся от гнева. Вены на его шее набухли, одна рука нервно сжималась в увесистый (на собственном опыте проверено) кулак, другая стискивала книгу, зажатую под мышкой. Именно на нее переключилось мое внимание после оценки облика мелкого – выглядела она до боли знакомой. В голове завертелось множество детских воспоминаний. Крылья бабочки, олицетворяющей охотничий дух, распустились где-то в животе, и я, полностью забыв о том, что уже не одна в помещении, принялась гоняться за воспоминаниями, отлавливая их поодиночке, за мгновения анализируя и перебирая мельчайшие детали. Ответ витал где-то рядом, но упрямо не ловился за хвост.

А потом запах сказки ударил в нос – корица, горькие духи, пыль от пледа, солнце, земля из цветочного горшка, дерево, клей, лето и шершавая поверхность газетных страниц на подушечках пальцев.

«Книга Джунглей» Киплинга.

Старая, сотню раз заклеенная скотчем, с дырами на обложке в нескольких местах, с тусклыми иллюстрациями и кое-где почти исчезнувшими буквами. Толстая, тяжелая и распространяющая вокруг себя аромат детства, давным-давно прошедших лет, когда люди вокруг улыбались. Бабушка смеялась, пока готовила завтрак, стоя в коридоре в нашем деревенском домике. Брат, еще не вышедший из младенческого возраста, забавно махал руками в огороде, увидев для себя нечто новое – жука или гусеницу. Продавщица в магазине, единственном на всю деревню, растягивала губы в улыбке, завидев нас троих, шагающих по пыльной дороге…

Всегда, в каждую секунду пребывания у нее в гостях я держала при себе эту книгу. Бабушка читала мне ее с утра, перед первой трапезой дня, на ночь, перед сном, после обеда. Когда она была занята на картофельном поле или уходила помогать соседям, я сдвигала брата куда-нибудь, залезала на большой диван, устраивала книгу у себя на коленях и погружалась в волшебный мир, где волки благородны и храбры, а шакал вьется под лапами у тигра.

– Ты чего таращишься? – грубо спросил брат.

Магия рассеялась.

– А ты чего права качаешь в моей комнате? – парировала я. – Что ты тут забыл вообще?

За все время, что мы тут жили, он даже порог моей своеобразной крепости не перешагнул.

На него вновь накатила злость, и он начал капризно рассказывать:

– Наша училка по литературе заявила, что мы необразованные и ничего в жизни не добьемся, ведь без книг в этом мире никуда. Спросила, какие у нас любимые произведения, а весь класс молчит. Она завозмущалась, стала наших родителей обвинять, что они нас не воспитывают… Целый список накатала, что нужно прочитать, позвонила родителям и сказала, чтобы мы им вслух читали…

– Прекрасно, а я тут при чем?

Излияния младшеклассника по поводу несправедливости выслушивать не хотелось, к тому же смысл его тирады от меня ускользал. Впрочем, он всегда страдал проблемами со связью мыслей воедино.

– Ну как при чем?! – взвизгнул он, напомнив пресловутого шакала. – Я должен читать вслух, а маме фильм посмотреть позарез надо, и у отца что-то свое срочное! Сказали к тебе идти, тебе все равно заняться нечем, можешь и послушать. Послушаешь?

– Не имею желания. Катись к себе в комнату и читай сам.