Текст книги "Лисы и Волки"

– Почему?!

– Твой писк въедается мне в мозг, а у меня и без того голова болит, так что я бы предпочла остаться в компании тишины.

Я демонстративно отвернулась и уткнулась носом в простыню. Через секунду кровать подскочила, ножки царапнули пол.

– Ты что творишь, мелкий?! – схватила я брата, со всего размаху прыгнувшего на постель.

Он вцепился тонкими, но сильными пальцами мне в запястья:

– Это ты что!..

– Я внятно сказала, нет! Уходи!

– Ты моя старшая сестра, помогать по учебе – твоя обязанность! Ты еще и отличница к тому же! И читать любишь! Что тебе стоит?!

Я прошипела прямо ему в веснушчатое лицо:

– Во-первых, не отличница, а хорошистка. Во-вторых, я бы многое отдала, чтобы не быть твоей сестрой.

Он пораженно уставился на меня, открыв рот. Хватка ослабла, но это уже не имело значения – я сама оттолкнула его, состроив гримасу, и как ни в чем не бывало накрылась одеялом почти с головой.

Мне не было стыдно. С того самого дня, как брат появился на свет, в квартире пахло слюнями и резиновыми игрушками, катавшимися по полу; маленькое чудовище кричало не останавливаясь, чего-то требовало, заходило, куда не надо и когда не надо…

Брат не двигался, и я уже хотела возмутиться, как вдруг он начал читать: «В Сионийских горах наступил очень жаркий вечер…»

Я даже привстала, чтобы схватить его за воротник футболки и выкинуть в коридор, но что-то надавило на плечи. Голова закружилась, тело обмякло, уши заполнила вата.

Пусть читает. Все равно чтение он долго не протянет.

Просто не буду слушать.

* * *

Ночью сон не шел по до боли простой причине – фильм, который мы смотрели с Паком в общей кладовке. Пак перед «сеансом» так расписал сюжет и актеров, исполняющих главные роли, что я ожидала чуть ли не чуда в пластмассовом ящике. Лучше бы молчал. Уже с ролика, прокрученного за минуту до начала картины, сердце чуть не остановилось. Я мужественно выдержала первый этап испытания – не закрыла глаза ладонями и не зажмурилась, просто стиснула колени и челюсти, чтобы не засмеяться.

Никогда не любила фильмы ужасов. В принципе, я не отличалась впечатлительностью и быстро все забывала. Однако сам процесс созерцания ужасающих кадров, смертельно-опасно-давящая атмосфера и нить страха, тянущаяся сквозь повествование, навевали дикую тоску.

Паку все было нипочем. Он развалился на пледе, головой ткнувшись в мой бок, и внимательно следил за действием, шумно попивая колу из стаканчика через соломинку. Кажется, кошмары, творящиеся там, его ничуть не волновали. Несколько раз мне даже померещилось, что он уснул, но он тут же опровергал это, ворочаясь. В темноте смотреть фильм ужасов, когда рядом знакомый шумно потягивает колу, слабонервным строго противопоказано.

В конце концов, сдерживать порывы закрыться от отвратительного зрелища оказалось невозможно. Я пряталась за ладонями, и Пака это смешило. Он специально тыкал мне в ребра пальцем в самые кульминационные моменты, шипел и комментировал происходящее.

Когда замелькали титры, я ощущала себя статуей. Представила себя вечно сидящей так, обнявшей собственные колени и таращащейся в одну точку. Спустя какое-то время сердце остановится. Потом начнется разложение, и либо кто-то почувствует вонь и вытащит труп из кладовки, либо он так тут и останется, с годами превратится в скелет и станет прекрасной иллюстрацией выражения «скелет в шкафу». Не совсем в шкафу, но все-таки…

Пак же живо потянулся, откупорил свой стакан, выпил остатки колы и с радостно-тяжелым вздохом поднялся, беспардонно опершись на мое плечо. Испуганным или сколько-нибудь пораженным он не выглядел. Даже наоборот.

В итоге ночь я коротала, полностью закутавшись в одеяло и оставив лишь одну небольшую щелку для дыхания. Спустя полчаса я взмокла так, что волосы прилипли к шее. Организм требовал лечь нормально, но скрутившийся ящеркой под сердцем страх вторил, что так безопаснее и спокойнее, особенно если ничего из-под него не высовывать.

Как говорила наша учительница биологии в старой школе, доверяй своим инстинктам, целее будешь. Можно и помучиться, пока солнце не взойдет или часы не пробьют три утра.

Когда первый луч скромно скользнул по подоконнику, я вымоталась морально и физически. Только искра небесного светила загорелась вновь, уже сильнее, я скинула с себя кокон и вдохнула полной грудью. Воздух, ранее казавшийся таким мутным и горьким, отрезвляющей кислотой разлился во рту. Глаза слипались, но я понимала, что засыпать уже бесполезно. Во-первых, собью себе весь мало-мальски установившийся режим, во‐вторых, пропущу визит Изенгрина и Солейля. Это было бы неплохо, если бы меня сморило, но потом я бы мучила себя угрызениями совести, изводясь мыслью: «Они же планировали визит, а я нарушила им все планы, как невежливо!»

Довольно быстро определившись с выбором между совестью и эгоизмом, я сползла с постели и направилась в душ. Благодаря холодной воде вернулась в свою обитель уже в более-менее адекватном состоянии.

Бороться с желанием вновь укутаться в одеяло, только уже более комфортно, стало легче, когда ожила остальная часть квартиры. Еле-еле до ушей донесся звон будильника в родительской спальне и тихие шаги матери, ее голос, приказывающий брату вставать, его капризные всхлипы «не хочу в школу, почему Ия дома, а мне идти?!» и недовольное ворчание отца. В коридоре зажегся свет, в ванной зажурчала вода, на кухне загудела микроволновка. Когда брат зевнул настолько громко, что услышала даже я, мама систематически стала звать отца: «Дорогой, просыпайся, тебе пора на работу!»

К счастью, сборы вскоре прекратились. Мама выключила свет в коридоре, так что квартира вновь погрузилась в полумрак.

Во время ожидания Изенгрина и Солейля на поверхности реальности держалась я исключительно благодаря книгам, благо срок «воздержания» завершился, и теперь я официально могла позволить себе маленькие прихоти. За художественными принадлежностями к матери идти я тем не менее пока не рисковала.

Звонок в дверь раздался ровно в четыре. Мама засеменила к ней, послышался щелчок замка и зычный голос Изенгрина. Я отметила, что звучит он весьма скованно, будто репетировал незамысловатое предложение перед зеркалом. Однако стоило отдать ему должное – умело избежал упоминания моего прозвища, не прибегая к неизвестному ему имени.

Волки не хитры, говорите?

Мама что-то ответила, и шаги неумолимо застучали в сторону моей комнаты. Я поспешно подбила подушку, облокотилась на нее, поудобнее поставила книгу на коленях и сделала вид, что их визит для меня – полнейший сюрприз.

Мама сообщила:

– К тебе гости.

На лице ее отражалось изумление. Наверняка она даже предположить не осмеливалась, что кому-то не все равно, что со мной произошло.

– Кто? – равнодушно поинтересовалась я.

– Двое ребят, выглядят вполне прилично.

– Хорошо, если они тебе не мешают, пусть входят.

Она скрылась в коридоре, и ее место тут же заняла черная макушка Изенгрина. Он нерешительно заглянул в комнату:

– Здравствуй, Хель. Не возражаешь?

– Изенгрин? – «поразилась» я, захлопывая книгу. – Конечно, не стой на пороге.

Волк потупился, потоптался на месте и поманил пальцем оставшегося за дверью Солейля. Один раз. Второй. «Ангелочек» явно не желал показываться.

– Кто там с тобой такой стеснительный? – словно невзначай спросила я.

Подействовало безотказно. Солейль тут же бурей влетел внутрь:

– Кто тут стеснительный, так это ты!

Он едва успел договорить. Изенгрин замахнулся и от души отвесил другу подзатыльник.

– Стеснительность уже считается оскорблением? – как ни в чем не бывало склонила голову вбок я.

Изенгрин невозмутимо поправил рукава пиджака:

– Тебе следует быть вежливее. Хель болеет, ей нельзя нервничать. Мы пришли навестить ее и поддержать, а не навредить.

Солейль с кривоватой ухмылкой положил руку на плечо Изенгрину:

– Надеюсь, ты понимаешь, что вымещать все я буду на тебе.

Волк словно не услышал, только с тем же каменным выражением лица скинул руку друга и обратился ко мне:

– Прости его, он эмоционален.

– Самолюбив, нагл и горд, – с готовностью добавила я.

Лис сжал кулак. Изенгрин жестом остановил его. Тот прикусил губу, фыркнул и беспардонно опустился в кресло. Хорошо бы было согнать его, ибо не принято в порядочном обществе садиться без приглашения, но на новый скандал нарываться не хотелось. Это только увеличит срок их нахождения здесь, а я была бы не прочь, если бы они ушли как можно быстрее.

– Мы хотели пожелать тебе скорейшего выздоровления, – продолжил волк, – передать привет от ребят, и от лисов, и от волков, и вручить подарки.

Мысли стаей бабочек перелетели со скалы недовольства и неприязни на утес любопытства и ожидания.

– Подарки?

– Да, – слегка улыбнулся Изенгрин, видимо, заметив эмоцию, которую я не сразу взяла под контроль. – Пак, – имя прозвучало так, будто волк проглотил лимон целиком, – рассказал всем, что с тобой случилось, и ребята попросили принести тебе маленькие сувениры. Они хотят, чтобы ты видела их и помнила, что тебе всегда рады и ждут, когда ты вернешься.

Будто я на долгие месяцы исчезаю, ей-богу.

Он взял в руки свой рюкзак, до этого болтающийся у него за спиной, и выудил оттуда плотный синий пакет. Солейль закатил глаза, я показала ему средний палец, но этим все и ограничилось.

Пакет сразу же оказался у меня в руках.

Он оказался неожиданно тяжелым. Я развязала незамысловатый узел, развела края в стороны, и у меня перехватило дух.

Он полнился мелочами: записки на разноцветной бумаге, подвески, открытки, прозрачные шарики, искусственные перья. На самом дне что-то блеснуло, и я незамедлительно выудила вещицу на свет – зуб на тонкой медной проволоке, загнутый и острый. Я провела по нему пальцем; он впился в кожу.

– Так и знал, что тебе понравится, – кивнул Изенгрин.

– Сам сделал? – уже по-настоящему поразилась я. – Красиво, – даже врать не пришлось. – А чей зуб, если не секрет?

– Волчий.

– Настоящий?

– Самый что ни на есть.

Я испытала к украшению уважение. Всегда мечтала о чем-то подобном, да возможности купить не предоставлялось. Столица – это столица, в ней есть все, нужно только уметь искать. Я не умела, вот и осталась ни с чем. Сколько ни бродила по улицам – бесполезно. А тут, в этой дыре, украшение, порой даже появлявшееся во снах, отныне принадлежит мне без всяких усилий, пустых ожиданий и пресловутого «хочу».

– Спасибо, – искренне поблагодарила я и надела зуб на шею. Идеальная длина проволоки – он лег ровно на грудь и блеснул лучом солнца.

– Тебе идет, – сказал Изенгрин.

– Еще раз спасибо.

– Столько сил потрачено, а он и радуется, – буркнул Солейль, демонстративно отворачиваясь к окну.

Его реплику пропустили мимо ушей. Я разглядывала зуб, поглаживая его, и думала о том, как мне все-таки повезло попасть в эту гимназию. Скажи мне месяца три назад, что я почувствую себя частью общества, и это самое общество будет посылать мне сувениры во время болезни, рассмеялась бы в лицо. А оно вот как – получила сотрясение, ликовать надо, оттягивать момент выписки, а хочется поскорее вырваться из плена холодных стен и погрузиться в суету, создаваемую Арлекин, Паком, сотнями учащихся. Там не чувствуешь себя брошенной. По крайней мере, не так сильно, как здесь.

Изенгрин внимательно наблюдал за мной, будто размышляя о чем-то.

– Пока мы не ушли, – вдруг вновь подал голос он, – скоро начнется конкурс талантов. Я рассказывал о нем недавно. Не хочешь сходить? Это может помочь тебе определиться с выбором.

Хорошее настроение как ветром сдуло. Да, выбор, который мне нужно принять уже… Через сколько? Две недели? Ничтожный срок.

– Если не появятся какие-то важные дела, обязательно схожу.

Волк кивнул и вдруг уставился в одну точку. Проследив за его взглядом, я вычислила, куда он смотрел – на изображение волка, которое Пак любезно приклеил к стене, когда заходил забирать мою одежду. Выглядел он при этом так, словно узрел самый будоражащий ужас во Вселенной.

Не успела я понять, что происходит, как он на деревянных ногах в два шага преодолел расстояние между собой и Солейлем, схватил лиса за шкирку и поднял его на ноги.

– Ты чего?! – возмутился блондин.

– Нам пора, – отчеканил Изенгрин. – Приятно было поговорить, Хель. Скорейшего выздоровления.

Они поспешно схватили свои рюкзаки и вылетели из комнаты, будто волк с картинки кусал им пятки.

Сомнений не было – они сбежали от меня.

* * *

Сон почти ничем не отличался от реальности, и определить, что я сплю, удалось лишь благодаря расплывчатым пятнам в некоторых местах видения. Как будто подсознание стремилось что-то скрыть. От этих пятен, похожих на водяные разводы на только написанной акварелью картине, веяло чем-то холодно-вязким, неприятным. К ним не хотелось приближаться. Из их глубины словно кто-то внимательно наблюдал за происходящим, тянул руки, однако никак не мог прорваться сквозь тонкую, но плотную преграду. Вглядываясь, мне удалось различить смутное движение, и я поспешно отвернулась, чтобы не привлекать внимание неведомых чудовищ.

Я много читала о подсознании – если оно прячет что-то, лучше не пытаться выяснить, что именно.

Место выглядело смутно знакомым, будто я бывала здесь в глубоком детстве. Березовая роща, трава по колено, россыпь полевых цветов, чей аромат дурманил, побуждая прилечь и насладиться теплом солнца. Здесь царила весна, уже поздняя, но еще сохранившая флер прохлады. Легкий ветерок идеально дополнял кокетливые золотые лучи.

Когда-то я чувствовала это каждое лето – в детстве, приезжая в деревню к бабушке. Сейчас это стало чужим, но смутно знакомым ощущением. Возможно, именно в раннем возрасте она отводила меня сюда за ягодами.

Место окутывала сущая благодать. Тишина, только птицы поют да шуршат молодые листья, некоторые из них не выдерживают напора и взмывают в пронзительно-голубое небо. Избавиться бы от мерзких пятен, абсолютно лишних здесь…

Трава соблазнительно щекотала ладони, а запах пыльцы стал настолько тяжелым, что я поддалась его натиску и опустилась на пронизанную весенним возрождением землю. Будто с головой ушла под воду, опустилась на самую глубину и вдруг смогла дышать.

Я находилась на дне океана, поверхность которого – небо, куда мне никогда не добраться.

Время потеряло значение. Возможно, прошла всего минута, возможно, сутки, а то и целая вечность. Я понимала, что сплю, но реальность вдруг стала казаться такой ужасной, что я отдала бы все, лишь бы остаться тут навсегда. Лежать, упиваясь безмятежностью и свободой, никуда не спешить, ничего не решать…

Это был рай.

Я раскинула руки в стороны и представила, что провела в нем тысячу лет. Сменились десятки поколений, пали и воздвиглись города, появились и исчезли государства… Если бы я вернулась сейчас…

Мне не удалось закончить мысль – вдали послышался шорох. Внутри все дрогнуло – кто-то нарушил мой покой. Или я нарушила чей-то. Если второе, лучше бы оставаться невидимкой. Вдруг от меня потребуют расплаты?

Я затаила дыхание.

Слуха коснулся переливчатый женский смех – нежный, как перезвон рождественских колокольчиков. Почему-то он тут же убедил меня, что опасность не грозит, и я приподнялась на локтях, чтобы разглядеть разворачивающееся на поле действо.

Из рощи, задорно хохоча, бежала совсем юная девушка – не старше четырнадцати. Русые волосы, заплетенные в косу, узкое лицо с тонкими губами, смуглая кожа и осиная талия. Обычная внешность, встретишь такую на улице – не запомнишь. Однако внимание она все-таки привлекала: пышные юбки из грубой тяжелой ткани, широкий пояс, свободные рукава, расшитый воротник…

Мне снится Древняя Русь? Серьезно?

Едва я поразилась, из рощи выскочил огромный волк, раза в четыре больше обычного. Гибкий, сильный, точная копия того, что я нарисовала недавно. Острые длинные клыки, блестящие глаза, лоснящаяся шерсть.

Я рефлекторно отшатнулась, прижав руки ко рту, чтобы не закричать. Из живота к горлу подкатил первозданный ужас, трепет кролика перед крупным хищником. Я знала – от волка не спастись. Слишком умен, слишком быстр, слишком силен. Плевать, что сон. Раз пейзажи и прикосновения ветра такие живые, значит, и боль будет таковой, когда он вопьется в мою плоть.

Хотелось одновременно и удрать поскорее, пока зверь не учуял мой запах, и крикнуть девушке, чтобы попыталась спастись. Она его не замечала, несмотря на то, что он рычал, взрывал землю когтями и подвывал – так и продолжала со смехом нестись вперед.

На меня накатила паника – бежать прочь или попытаться помочь? Инстинкт самосохранения вопил, что первое вернее всего, совесть настаивала на втором, но я не находила сил выполнить ни то ни другое – ноги словно приклеились к почве, руки ослабели.

Волк прыгнул.

Я зажмурилась.

Девушка рассмеялась еще громче.

Я ошарашенно вскинула голову. Они с волком задорно катались по земле, крепко друг друга обнимая. Зверь повизгивал от восторга, а девушка с удовольствием зарывалась носом в его шерсть.

От облегчения я снова упала. Боюсь, зрелища растерзанного человека я бы не выдержала. И не смерть внушала ужас – картины в моих кошмарах порой являлись намного более жуткие, – но именно в этом случае я была убеждена, что, если он убьет ее, случится нечто непоправимое.

Волк аккуратно обхватывал хрупкое тело подруги лапами, стараясь не ранить, шуточно дергал ее за волосы, а та пыталась его защекотать, так что ему приходилось делать вид, что у нее получается. Еще долго они лежали рядом. Девушка что-то лопотала, а зверь снисходительно слушал.

Девушка улыбнулась, и я вдруг отчетливо поняла, что она говорит, по движению ее губ:

– Подаришь мне свой зуб?

В реальность меня буквально вышвырнуло. Вселенная разрушилась с громким хлопком, оказавшимся моим собственным судорожным вдохом. Она осыпалась миллиардами осколков, словно созданными для вскрытия вен – острыми со всех сторон, заполненными сводящей с ума сильнее всей тяжести горя светлой печалью, и тающими как снег воспоминаниями.

Сердце колыхалось. Рука рефлекторно сжала воротник пижамы в порыве его остановить, но не смогла пройти сквозь плоть. Воздуха катастрофически не хватало, волосы слиплись от пота. Пришлось несколько минут сидеть, не шевелясь, восстанавливая ритм и рукавом стирая с кожи противные капли.

Часы мерно тикали, стучали по воспаленному сознанию. Сколько лет не ложилась днем, а тут накатило. Да как! Вырубило на три часа – стрелки показывали девять.

Уже пора обратно в постель, а я только встала.

К счастью, есть плюс – застану блаженную тишину в квартире. Родители с братом уснут, а я буду бодрствовать и наслаждаться полным покоем. Были бы еще краски и бумага…

Как вариант, я могла бы рисовать в какой-нибудь тетради или на мелких альбомных листах – благо черных гелевых ручек и карандашей у меня хватало, но они не так полно передавали энергию, в отличие от красок, пастели и фломастеров.

За дверью раздавались приглушенно отзвуки повседневной жизни родственников. Видимо, брат играл в компьютерные игры в своей комнате, мать крутила фильм за фильмом по кабельным, а отец попивал чай на кухне или читал новости в спальне. Как бы то ни было, они наверняка погрузились в себя, поэтому я вытащила из шкафа полотенце с новой пижамой и спокойно, даже не скрываясь, прошествовала в ванную.

Старая одежда полетела в корзину с грязными вещами, а я, трепетно настраивая кран на нужную температуру, залезла в душ. Теплая вода смыла вязкую дрему и тяжесть, расслабила скованные ознобом мышцы и заставила оттаять кости.

Обратный путь к себе вышел таким же безболезненным – меня не заметили. Впору возгордиться и возомнить себя обладателем мантии-невидимки.

Я хотела с ходу кинуться в постель и зарыться в одеяло, но мечтам не суждено было сбыться – в комнате меня ждал своеобразный сюрприз: на кровати, пощелкивая явно украденной с моего стола ручкой, по-хозяйски развалился Пак. И, едва я переступила порог, он широко улыбнулся и приветливо помахал мне рукой.

От неожиданности я чуть не навернулась на мокрых пятках.

– Ты как сюда пробрался?!

– Через дверь, – невинно ответил Пак. – Пока ты плескалась, вылез из кладовки и прошел в твою комнату.

Барабашка недобитый.

Я втянула воздух в легкие, пытаясь успокоиться:

– Зачем?

Пак надул губы, всхлипнув для пущей драматичности:

– Я старался, бегал в ателье, проявил чистый порыв души, а она!.. Эгоистка ты, Хель! Совершенно не уважаешь чужой труд!

– Одежду принес, что ли?

– Именно.

Он рывком сдернул висящую на стуле бесформенную кучу, снял с нее шуршащую упаковку, и моим глазам предстала школьная форма, выглаженная, ровная, на пару размеров меньше, приталенная – аж камень с плеч. Красота.

– Спасибо, – поблагодарила я, принимая одежду и пытаясь выдавить приличную улыбку. Пак с сочувствием хмыкнул – не получилось.

– На твоем месте я бы репетировал перед зеркалом. Ухмылки у тебя выходят злодейские, мне нравится, но улыбка как у окуня. Тренируйся.

– Умение утешать – уровень бог, – буркнула я, запихивая вешалку в шкаф.

– Я привык говорить правду. Она делает людей лучше.

– Или заставляет их ненавидеть тебя.

– Когда они узнают о своих недостатках, они неосознанно стремятся к самосовершенствованию.

– Или к отмщению тому, кто их оскорбил.

Пак всплеснул руками:

– Что за пессимизм! Тебя невозможно переубедить.

– Это реализм, – не согласилась я. – Людям нравится думать, что они лучшие, что они идеальны и в них нет отрицательных черт. Им нравится, когда все их любят, хвалят или превозносят. Это заложено в человеческой природе – гордиться.

Пак сделал вид, что задумался:

– То есть, если я выскажу все, что думаю о тебе, ты обидишься на меня?

– Смотря что ты обо мне думаешь. Гарантировать могу одно: ты никогда не узнаешь, обиделась я или нет.

– Я так не считаю. У тебя плохо получается скрывать эмоции. Когда тебя что-то задевает, ты ходишь, как оловянный солдатик. Когда тебе хорошо, ты тут же оживаешь, начинаешь двигаться быстрее. Так что я легко определю, тронули ли тебя мои слова.

– Ну, попробуй.

– Не сегодня, мрачная девочка. Сегодня, – он, таинственно шевеля пальцами в стиле «сейчас будет интересный фокус, дети», отошел на несколько шагов назад, – у меня для тебя особенный сюрприз. Пойдем в кладовку.

Я подозрительно вскинула брови:

– Ты меня прирезать решил?

Пак застыл в недоумении:

– С чего бы?

– Таким голосом маньяки обычно зазывают своих жертв. Да еще и в кладовку, где темно и много всякого старья. М-м-м, такое соблазнительное предложение…

– Ой, ну раз так, пожалуйста: там нас ждет Арлекин. Устроим посиделки в честь твоей скорой выписки.

– Скорой? – фыркнула я. – Еще неделя.

– В масштабе Вселенной это даже не вспышка.

– В масштабе Вселенной даже наша жизнь едва ли вспышка.

– Твоя правда, и все-таки – пойдем. Арлекин так хотела тебя увидеть, не представляешь. Каждый день в школе спрашивала, как ты себя чувствуешь.

– А написать мне никак?

– Не будь букой, Хель!

Я задумчиво повела плечом. Лезть в кладовку не хотелось – во‐первых, там грязно, а я только после душа, во‐вторых, неизвестно, сколько времени займут беседы с Паком и Арлекин. Когда смотришь фильм, можно примерно рассчитать, когда он закончится, чем будут заниматься в это время родители и каков уровень риска попасться им на глаза. Беседы же совершенно непредсказуемы – может статься, нам не о чем будет разговаривать, и придется ускользать от матери с отцом спустя несчастных полчаса, или же мы разболтаемся так, что пробудем вместе до рассвета.

Однако тратить время впустую не улыбалось еще больше. И так уже достаточно просидела без дела, впору свихнуться – и как сказочные принцессы всю жизнь проводили в башне?

– Ладно, – махнула рукой я. – Только тихо, чтобы родители не услышали.

– Что ты так трясешься со своими предками. Они занимаются своими делами, ты – своими. Ничего не случится, они ничего не заметят. Вот, смотри.

Он уверенно зашагал к двери, как ни в чем не бывало открыл ее, даже не стараясь сделать это тихо, и направился к кладовке. Будто это его квартира, будто, услышь отец или мать что-то, увидь его, он просто испарился бы, и всем бы показалось, что это нормально.

Я ошарашенно смотрела ему в спину. Он встал возле двери, подмигнул мне и скрылся за ней. У меня пропал дар речи – как можно быть таким легкомысленным!

Чертыхнувшись, я на цыпочках засеменила к «тайной комнате».

* * *

Мы сидели лицом друг к другу. Плед уже изрядно помялся, и раскрытые карты лежали на нем несколько криво, но это никого не волновало – игра была в самом разгаре, не стоило концентрироваться на подобных мелочах. Арлекин, по какой-то причине вначале нервно озирающаяся, расслабилась, смеялась шуткам Пака и поддерживала его глупые идеи, исполнять которые, конечно, никто не собирался. Эти двое искрили эмоциями и сыпали анекдотами, так что за два часа, проведенных здесь, мне пришлось что-то говорить всего лишь три раза. Им было вполне достаточно друг друга, чтобы веселиться.

В карты я не играла уже несколько лет и совершенно забыла правила, так что Арлекин пришлось все заново объяснять и первые минуты смотреть в мой «веер», чтобы советовать, как лучше ходить, и останавливать, когда я делала что-то не то. Но вскоре я разгулялась, и скука развеялась. Я даже составляла конкуренцию Паку, впрочем, не уступающему первенство.

– Давай, Хель, используй мозги, – протянул лис. – Ты же можешь!

Я нахмурилась.

– Ты шулер, – хихикнула Арлекин. – Едва она начнет брать реванш, ты используешь один из своих трюков и она снова провалится.

– Так-то оно так, – не стал спорить Пак, – но это не повод сдаваться.

– Зачем бороться, если победа не светит? – выкинула королеву червей я.

Карта Арлекин была бита.

– Ради самой борьбы, естественно, – нашелся Пак. – Кстати, к тебе приходили Изенгрин и Солейль?

– Ага. Правда, непонятно, зачем Солейль вообще напросился с ним. Посидел на моем кресле, ядом поплевался, а потом Изенгрин его утащил.

– Так серый его заставил прийти, – сообщила вдруг Арлекин. – Он же справедливый, честный, хотел, чтобы он перед тобой извинился. Видимо, надежды не оправдались?

– Нет.

– Солейль самолюбивый и ни за что через свое тщеславие не переступит, – заявил Пак. – Даже если понимает, что виноват. Не в его стиле. Мерзкий тип, больше я ненавижу только его дружка. Ни совести, ни ума, ни фантазии. Лишь бы задницей покрутить на людях да блеснуть своими достоинствами. Ты, Хель, не представляешь, что у нас обычно весной творится на уличной площадке. Как становится тепло, всех выводят на свежий воздух, и Солейль с голым торсом расхаживает сорок пять минут кряду. Да что там показывать? Тощий, плечи узкие… тьфу, глаза б мои не видели. Был бы колдуном – в жабу превратил.

Он раздраженно бросил карту.

– Да тебя бомбит, – озвучила очевидное я.

– Какая поразительная проницательность, – съязвил Пак. – Кстати, Арлекин, тебя чего так долго в школе не было? Гери крушить-ломать.

Она побледнела. Пальцы ее задрожали, так что карточный «веер» едва не осыпался дождевыми каплями, и она выдавила неискреннее:

– Немного приболела.

Пак смерил ее серьезным взглядом, сел ближе к ней. Она сжалась, так что он, уже собирающийся положить руку ей на плечо, показательно отвел ее в сторону.

– Это ведь не так, – прошептал он. – Если это что-то… мерзкое, мы никому не расскажем. Мы вообще никому ничего не расскажем, если ты попросишь. Правда, Хель?

Опешив от резкой смены атмосферы с непринужденно-светлой на напряженно-темную, я рефлекторно кивнула.

По щекам Арлекин потекли слезы, она всхлипнула, и я почувствовала, как сжимается что-то под лопаткой. Смотреть, как кто-то плачет, было неуютно – будто я виновата.

Карты были забыты.

Пак ласково притянул ее к себе. Арлекин от души разрыдалась, а меня вжало в пол – от жалости, дискомфорта, смутной вины, которой, вообще-то, не должно было быть. Он укачивал ее, кажется, целую вечность, а я сидела, слившись с углом и обхватив колени, абсолютно не понимая, что делать и что говорить. К счастью, Пак справлялся без моего участия.

Когда всхлипы Арлекин стихли, он отстранил ее и погладил по голове:

– Успокоилась?

Она кивнула, утерев влагу со скул, размазав тени и тушь.

– Теперь можешь сказать, что случилось?

– Да, – проблеяла она. – Там… Я… Когда… Мы тогда Хель из поликлиники везли. Я вышла раньше, у остановки… И… Пошла к дому. Там совсем недалеко, два шага. Через рощу. У нас там, – она нервно хихикнула, – дети гуляют днем, потому что всего-то несколько деревьев, не заблудишься. В просветах высотки видны, беседка стоит. Вообще ничего ожидать нельзя такого… Страшного. Но… Со мной же всегда что-нибудь да произойдет! – Она всхлипнула, но мгновенно взяла себя в руки не без помощи Пака, размеренно гладящего ее по спине. – Я шла через эту рощу. На перекрестке там растет береза с двумя стволами. Мне в детстве про нее мама всякие страшные легенды рассказывала, будто однажды Перун разозлился на духа, живущего в ней, и разрубил ее пополам, и эти два ствола – две половины его тела. Когда-то мне мерещилось его лицо, я видела боль, которую он испытывает уже много-много лет… Но тут не галлюцинация. Меж стволов было тело. Сожженное. Обугленное. Только зубы белые-белые, оскаленные, и ветер дул, так что труп словно кричал. Я даже… Точь-в-точь, как Проповедница говорила!

Арлекин снова зарыдала, и Паку пришлось крепко ее обнять.

– Ты знала этого человека? – мягко спросил он.

– Нет, – выдавила она. – Но… Сути это не меняет. Он мертв! И я стала свидетельницей!

– Что сказала полиция? – поинтересовалась я, надеясь, что мой вопрос не усугубит ее состояние. К счастью, она не погрузилась глубже в истерику:

– Что у них нет зацепок и они даже не подозревают, кто бы это мог быть. Между жертвами нет ничего общего, они никогда не пересекались, друзья не совпадают, никаких подозрительных моментов в жизни… Простые горожане.

– Полицейские бы никогда не раскрыли такое потерпевшему, – заметила я.

– Я подслушала, – призналась она. – Они стояли рядом, говорили шепотом, я подсела ближе.

– Что, они совсем не собираются расследовать это дело?

– Не знают как. У них даже нет точки отсчета.

– Тогда оно так и останется нераскрытым.

– Нет, – вдруг жестко произнес Пак. От его серьезности по спине пробежали мурашки. Еще ни разу за все время нашего знакомства не видела его таким сосредоточенным, будто убежденным в чем-то. – Если полиция не знает, что делать, мы выполним их работу.

– Что ты имеешь в виду?

– То самое. А если этот маньяк продолжит действовать? Просто так он не остановится. У него нет совести. Убийцы ею не располагают, она им мешает. Что, люди будут смотреть, как умирают их родные и близкие? Я такого допустить не могу. Следует остановить этого сумасшедшего, кем бы он ни был.