Текст книги "Изгнанники, или Топ и Харри"

Маттотаупа встал. Его шатало; почему – он сам не знал, но все же удержался на ногах и громко крикнул, куда сильнее, чем говорили между собой эти четверо призрачных голых людей:

– Хий-е-хе! Хий-е-хе!

Он увидел, как все четверо разогнулись и приветственно подняли вверх свои худые руки. Издавая беспорядочные крики, они бросились, спотыкаясь, к холму, на котором Маттотаупа снова опустился на землю. Только голову и одну руку он держал поднятыми вверх, чтобы эта четверка не упустила его из виду и не потеряла направление. Их тоже пошатывало из стороны в сторону, они смеялись и рыдали и казались индейцу полусумасшедшими. Может, они сбились с пути и погибали от жажды.

Наконец они добрались до подножия холма. Один из них хотел тут же вскочить на мустанга, но просчитался. Животное лягалось и кусалось, и этот плотный человек, не являвший собой чудо природы, от испуга и слабости опрокинулся навзничь в траву.

Маттотаупа соскользнул по склону холма и осмотрел четырех индейцев, которые сгрудились вокруг него, наперебой расспрашивая кто о чем, как будто они и в самом деле потеряли рассудок.

– Джо, Генри, Билл, Шарлемань! – сказал индеец, который, невзирая на все, что пережил, и вопреки жестокой боли в своих растянутых запястьях, был гораздо рассудительнее остальных. – Я поведу вас к блокгаузу Беззубого Бена, и вы меня слушайтесь. Я сказал, хау!

– Он знает наши имена. Черт, как повезло, он знает нас! Черт, индеец, ты… э… э… ой-е-ей!

– Топ я. Помолчи теперь, Билл Петушиный Боец. Мы уже однажды встречались. Но в этот раз не кончится тем, что вы меня свяжете. Прими это во внимание, Кровавый Билл!

– Но, брат… мой лучший…

– Заткнись!

Индеец подхватил Генри, у которого силы были на исходе, поднял его на мустанга и повел с конем в поводу колонну измученных и беззащитных.

Если дакота не учуют эту небольшую процессию, если они по каким-то причинам отказались от преследования, то была возможность спастись.

В то время как пятеро человек из последних сил брели по прерии в сторону Найобрэры, в блокгаузе Беззубого Бена уже все только и говорили что об уничтожении целой группы изыскательской экспедиции. Никто не знал, откуда пришли эти слухи, никто не мог привести никаких подробностей, но всюду, где собирались вместе звероловы, охотники, разведчики и торговцы, шли разговоры об этом. И всюду в глуши, где полным ходом велись изыскательские работы, воцарялись тревога и страх.

В блокгауз Беззубого Бена на южном берегу Найобрэры заглядывали люди, достаточно далекие от тех мест, где должна была проходить будущая магистральная железная дорога, чтобы чувствовать себя в безопасности, но и достаточно близкие, чтобы жадно впитывать все новости об этом. Тем активнее шла продажа бренди в розлив в темном помещении блокгауза, освещенном смоляными факелами. Сам Бен, хозяин заведения, чутко прислушивался ко всему, что рассказывали его клиенты, чтобы потом передавать новости дальше – раздувая их или, наоборот, разбавляя пожиже, в зависимости от того, какой ему попадался слушатель: мужественный или слабонервный.

Вот и снова в блокгаузе настал вечер, наполненный запахом бренди, табачным дымом и облачками слухов. За дальним угловым столом слева, который фигурировал в рассказе Шарлеманя Биллу, сидел низкорослый парень, по самые глаза занавесившись черными волосами. Он выпил уже довольно спиртного; рука у него дрожала, и из каждого стакана он немного проливал. Пальцы от этого были мокрые; он бестолково возил ими по лицу; трезвому и смотреть-то на него было противно. Но мысли этого человека все еще работали.

– Куда пропал Рыжий Джим? – крикнул он трактирщику, который обслуживал другой стол.

– Сегодня обязательно придет! – прошамкал Беззубый Бен.

Два года назад, во время восстания восточных дакота в Миннесоте, он лишился всех зубов, и с тех пор к нему приросло прозвище Беззубый.

– Вот уж удивит меня! – крикнул в ответ пьяный.

– Когда заявляется Джим, всегда есть чему удивиться.

Не прошло и получаса, как долгожданный гость явился, громко хлопнув тяжелой дубовой дверью. Он огляделся, неприязненно отмахнулся, когда маленький пьяница пытался подозвать его к своему столу, и направился к Бену, который подавал медвежью ветчину к одному из столов и переговаривался там с гостями.

– Ну что, Топ еще не пришел? – спросил Джим, он же Фред.

– У самого глаза есть, гляди!

– Ха, и правда. Спасибо, что подсказал.

Джим вышел наружу и осмотрелся у южного торца блокгауза, среди лошадей. Он не знал, что ему предпринять. Искать индейца в прерии еще безнадежнее, чем комара: комар хотя бы звенит и не прячется. Джим решил все-таки ждать в том месте, где договорились.

Он уже сбрил свою бороду, выкрашенную в черный цвет, и здешние обитатели теперь знали его безбородым. В диких местах Небраски ему не страшна была полиция Миннесоты; не так уж и велико было его преступление, известное в Миннеаполисе. Шевелюра на голове Джима выглядела смешно: от корней отрастали рыжие волосы, а на концах оставались чернильно-черными. Но общий вид Джима не располагал к веселью, хотя сам он любил посмеяться в полный голос. Взгляд его серо-зеленых глаз был колючим, губы сжимались в узкую полоску, мочки ушей срослись. Энергия и физическая сила, сказываясь в строении его тела и в движениях, действовали устрашающе.

Ему не хотелось устраиваться на ночлег, не хотелось выпивать с другими. И он бродил в окрестностях блокгауза по берегу реки, ветер трепал его шевелюру, он поглядывал на положение звезд и раздумывал, не податься ли ему в железнодорожную компанию и не наняться ли в разведчики в изыскательскую экспедицию. Теперь, после гибели группы, дальше всех продвинувшейся на запад, можно было выжать из них плату получше, чем они давали обычно. Но он снова отверг эту мысль, потому что не хотел связывать себя.

Быстрым шагом он взошел на один из пригорков, замыкающих долину Найобрэры к югу от блокгауза, залег там и осматривался кругом. Лето было очень жарким; почва вобрала в себя столько тепла, что приятнее было провести ночь под открытым небом, чем в вонючем ночлежнике блокгауза.

И Джим остался на холме, держа под рукой винтовку, хотя вблизи блокгауза не стоило всерьез ждать опасности. Он закурил трубку и, поскольку спешить было некуда, предался злости на то, что не вернулся Топ. Из-за мести, которая в глазах Джима была не более чем сентиментальной причудой, одной из многих, которыми страдали эти краснокожие. Глупость это была, вот что, и по глупости Топ, наверное, и погиб еще до того, как он…

Эта злость так изъязвила Джима, что у него пропала всякая охота спать и он пристально вглядывался в темноту.

Прошло не меньше часа, и вдруг что-то привлекло его внимание. Не то чтобы он что-то увидел или услышал, это была скорее фантазия, возникшая из интенсивных размышлений о Маттотаупе. Но Джим привык полагаться на свое чутье, присущее ему, словно дикому зверю. Он рос сиротой среди лесорубов в глуши, был постоянно окружен врагами и опасностями; его усыновители обращались с ним не лучше, чем враги, били его и использовали, пока он не подрос и не набрался достаточно сил, чтобы самому применять полученный опыт по отношению к другим. Глушь была его жизненной стихией.

Ему показалось, что он не ошибся. Стал слышен равномерный звук, очень тихий и глухой. Бен, к примеру, никогда бы его не засек. Но Джим услышал и разгадал, что это лошадь, идущая шагом. Он стал напряженно вслушиваться, но вскоре и напрягаться не пришлось, потому что звуковые волны донесли до него беспорядочный ропот хриплых человеческих голосов.

Это белые, сказал он себе, определенно цивилизованные белые, такое дурацкое кваканье индейцы не издают. К тому же они взволнованы. Надо посмотреть, что случилось! Он сбежал с холма и поднялся на другой, расположенный ближе к звукам. Джим умел бегать быстро, как лось, когда надо. Его жилы и мышцы были крепкие, как канаты.

С новой наблюдательной позиции он увидел ту группу людей, что говорила и шумела, а теперь смолкла. Джим за свою жизнь, полную приключений, привык к разным сюрпризам, но то, что он увидел сейчас, озадачило даже его. Трое голых худых людей брели, пошатываясь и прихрамывая, четвертый сидел на великолепном мустанге, которого вел под уздцы индеец, но вел каким-то странным образом: держал уздечку не кистью, а продев в нее руку по локоть.

Джим даже вздрогнул: ему почудилось, что этот индеец ему знаком.

– Топ! Топ! – громко закричал Джим, полный радости; он даже приложил ладони рупором ко рту, чтобы усилить звук.

Маленькая процессия остановилась, индеец вскинул голову и крикнул в ответ:

– Джим! Мой белый брат!

Охотник вскочил и вразмашку побежал навстречу, пригнувшись, держа винтовку в руке.

– Топ, и правда! – Он разглядывал остальных четверых, не веря своим глазам. – А где ты подобрал эти привидения?

– Экспедиция, – коротко ответил индеец.

– Остаток отравленных, что ли? Да ты прямо спаситель? Ничего себе!

Джим примкнул к группе. Луна еще светила, и, когда процессия вышла из тени на свет, Джим поближе разглядел своего друга Топа, его коня и четверых отощавших белых. Мустанг и впрямь был великолепный, и Джиму показалось, что он уже где-то видел это животное. Кисти Топа висели в суставах неправильно, а оружия вообще не было ни у кого из пятерых. Что-то, видимо, случилось нехорошее. Но Джим не стал спрашивать, чтобы не нарушать индейские правила вежливости, которые он знал очень хорошо, хотя и редко ими пользовался. Но с Топом он обращался так, как полагалось обращаться с вождем. Не говоря больше ни слова, он повел измученных людей к блокгаузу.

У загона, в котором оставляли лошадей, Маттотаупа снял с коня молодого Генри и прислонил его к ограде, как бревно, чтобы он не упал. Все это он проделал довольно ловко одними предплечьями, не используя кисти рук. После этого завел мустанга в загон и отправился с Джимом в блокгауз в сопровождении четверых оголодавших, измученных жаждой голых мужчин.

Когда они все шестеро вошли, в доме воцарилась тишина. У тех, кто только что говорил, последние слова застряли в горле.

Бен опомнился первым:

– Ах ты ж боже мой!.. Сейчас же сюда бренди! Ты платишь, Джим?

– Как я обычно тебе плачу, старый ты мошенник!

– Ну ты кровопийца, рыжий черт. То есть опять я спонсирую тебя и твоих гостей.

– Я бы тебе это настойчиво рекомендовал.

Джим огляделся и обнаружил, что за его привычным столом в дальнем левом углу все еще сидит тот маленький неопрятный пьянчужка, вернее, лежит, уронив голову на руки. Бен уже спешил к тому столу, чтобы вытереть столешницу.

– Милости прошу, господа… И я сейчас принесу какие-никакие штаны и одеяла.

– Я тоже так думаю, – сухо сказал Джим.

Маттотаупа инстинктивно выбрал место у задней стены, обеспечивающее ему прикрытие с тыла. Джим сел рядом с ним на пристенную скамью, и потом уселись остальные измученные. Маленький неопрятный поднял было голову, поморгал, но тут же снова заснул.

Джим еще раз оглядел четверых белых пришельцев и удовлетворенно кивнул:

– Индейцы, кажется, сделали все, что могли! Сейчас против них организуют карательную экспедицию, я так думаю. И когда уже кончится эта гражданская война.

Маттотаупа прислушался.

Но тема не получила дальнейшего развития, поскольку Бен явился со стаканами и кувшином бренди. Сразу после этого достал из большого, тяжелого и тщательно запертого сундука несколько одеял и накинул их на полумертвых. Все сидевшие за другими столами смотрели в их сторону.

Джо был первым, кто схватился за кувшин. Черно-рыжеволосый охотник Джим с согласием кивнул ему и повернулся к Маттотаупе:

– А что у тебя с руками? Никак вывихнуты? Вправить?

– Хау.

Джим взялся за дело. Сила у него была медвежья, и все прошло быстро. Но и у индейца не дрогнул ни один мускул. По нему нельзя было заметить и то облегчение, какое он испытал, когда его кисти встали на место.

– А как у тебя с медвежьей ветчиной? – спросил Джим у трактирщика.

– К сожалению, закончилась. Но есть бизонья спина.

– Да хоть что. Поторопись! Да не жарь долго, если, конечно, это не столетний буйвол.

Джо проглотил уже четвертый бренди.

– Рассудок-то не теряй, – предостерег его Джим. – Завтра еще напьешься. А сегодня это может стоить тебе жизни, в твоем-то состоянии.

Джо ответил на это лишь смехом сумасшедшего.

– Этот готов, – сказал Джим и пожал плечами.

Маттотаупа сидел на пристенной скамье, выпрямившись. Бен поставил стакан и перед ним, но Джим не наливал в этот стакан. Маттотаупа исхудал, лицо его казалось изможденным, и не только из-за бледно-серого оттенка под коричневой кожей. Не то чтобы оно было перекошено болью или искажено страданием; оно просто казалось мертвым. Джим поглядывал на него сбоку время от времени, и хотя он был тертый калач, повидавший многое, но и он испытывал некоторый страх и беспокойство от того, что творилось с индейцем в глубине. А ведь Топ был ему еще нужен. И вообще было неправильно, чтобы индеец погибал так быстро.

Сам индеец смотрел за столом только на Джо. Иссохший до состояния мумии инженер и его безумный смех после второго стакана бренди – это было единственным, что пробуждало в Топе фатальный интерес в этот час.

– Что это за человек? – спросил он Джима.

Джим не знал, но этот вопрос услышал Шарлемань. Длинный, костлявый степной охотник перенес все невзгоды лучше остальных, в том числе лучше Билла, который был либо слишком мясистым, либо вообще не bill[1]1
  В значении «подходящий».


[Закрыть]. Длинный пощипал бороду, которая в своем неукротимом росте окончательно потеряла желанную клиновидную форму, и ответил:

– Джо был самый продвинутый, передовик. Его доконало честолюбие – и нас всех заодно. Если ты хочешь знать, насколько с ним все кончено, достаточно лишь взглянуть на него.

– Хау, – ответил индеец, сделал паузу и медленно повторил: – Теперь все кончено.

На лице Джо заиграла улыбка, похожая на глумливую гримасу.

– Но мы снова вернемся… – пролепетал он заплетающимся языком и быстро выпил. – Мы снова придем… снова и снова…

Он уставился на Топа и обратил внимание на то, что его стакан стоял на столе пустым. Он налил ему бренди. Рука его тряслась; он немного расплескал и снова долил до краев.

– Будем здоровы!

Джим наблюдал эту сцену очень внимательно и напряженно.

На губах Маттотаупы появилась такая же пугающая улыбка, как и на лице Джо: полная глумления над самим собой и над всем миром.

– Будем здоровы!

Оба выпили одновременно.

– Может, мы и сдохнем от этого, как предвещал Джим, – пробормотал Джо. Он потерял равновесие и осел на своем стуле. – Не думать больше… Топ… так-то оно лучше…

Джо потерял над собой контроль. Голова его упала на стол, как и у спящего рядом неопрятного человечка.

Маттотаупа плотно откинулся спиной на стену. Он оголодал, перенапрягся и не был привычен к алкоголю. Мысли и ощущения кружились в его мозгу хороводом все быстрее, а сердце билось учащенно. Умереть, думал он, или видеть что-то другое, а не то, что есть в действительности. Его прошиб пот. Мертвое оцепенение у него внутри пришло в движение, кружась, колеблясь и вибрируя; краски, которые он видел, потеряли форму, сливаясь в скользящие разноцветные солнца. Он вдруг почувствовал себя высоким и сильным; он быстро выпил второй и третий стаканчик, которые подливал ему Джим. Тут Маттотаупе показалось пустяком – оторвать Тачунку-Витко от земли и размозжить его опять же оземь. Велик и грозен стал Маттотаупа, бывший военный вождь тетон-оглала, и лучше бы его врагам ему не попадаться. Все, кто его обидел, разбегутся от него.

Маттотаупа начал шуметь. Он ударил Шарлеманя кулаком в лицо, а когда к ним подскочил Бен, индеец схватил его нож и поднял вверх, поддетого на этот нож. При этом он сам не знал, так ли это было или примерещилось ему.

– Окончательно напился, – сказал Джим, откинулся назад с неторопливым спокойствием и наблюдал, как Бен вырвал у Маттотаупы свой нож и оба сцепились в драке.

Индеец снова одержал победу.

Летняя ночь коротка. Уже в четвертом часу начинает светать. Рассвет тоже длится недолго, и вот уже все небо и прерия наполнены золотым сиянием.

Джим последние часы спал при лошадях и утром повел всех троих, какие были теперь в их с Маттотаупой распоряжении, на водопой к реке. Когда кони напились, Джим оказался не один. Явился Шарлемань. Он получил от Бена штаны, а плечи его прикрывало вчерашнее одеяло. Он подковылял к берегу через луг босиком и остановился у тех двух лошадей, которых Джим и Топ угнали из экспедиции давней ночью. Со стороны он казался скелетом, обвешанным тряпками. Правый глаз у него заплыл, щека налилась синяком.

– Это хорошо, это просто прекрасно, что обе наши клячи тут! – произнес он довольным тоном, несмотря на свое побитое состояние, и даже с оттенком иронии.

Должно быть, он встал еще раньше Джима и где-то раздобыл инструмент, годный в качестве бритвы, потому что его борода уже снова обрела контуры клинышка.

– Глупцом ты был, глупцом и остался, – довольно грубо ответил Джим, не обратив никакого внимания на то хорошее мнение, которое Шарлемань вновь обрел о себе самом. – Тебе-то какое дело до этих двух кляч.

– Такое, что одну из них я получу назад.

– Какое «назад»? Из этих двух ни одна не была лично твоей.

– Да, но…

– Вот это «но» спокойно можешь вычеркнуть из своей фразы, потому что оно тебе не поможет. Из этих лошадок ни одна не была твоей! Одна была клячей Джо, вторая – Билла, это мы помним. Джо получит свою, ведь у Топа теперь есть другой конь. А клячей Билла заплачено за то, что вас привели сюда, а не бросили подыхать самым жалким образом в прерии. Все ясно? Какие еще будут пожелания?

– Но ты же не можешь…

– Я могу все, о чем другие и мечтать не смеют. Но позволь один вопрос по существу: что ты собираешься теперь делать?

Шарлемань несколько раз вытянул губы в трубочку, раздумывая. А потом решил ответить Джиму, который вдруг повел себя вежливо, такой же вежливостью, хотя был очень сердит из-за лошади.

– Как только разживусь конем, снова поскачу к канадской границе.

– Туда, где ты получил свое красивое имя?

– Конечно, и где хотя бы мирная обстановка. Здесь, на юге, со строительством этой дороги ничего хорошего не будет.

– Ты прав. – Джим сунул в рот трубку. – И как ты собираешься разжиться конем, чтобы скакать в Канаду? И еще ружьем? И еще ножом?

– Но компания же нам что-то заплатит, хотя мы и не смогли довести работу до конца.

– Долго же вам придется с ними судиться. А может, они и обанкротятся, и тогда правительство заключит контракт с другой компанией. Я бы на твоем месте пошел иным путем.

– Сначала надо знать, что за путь!

– Да-да. Своих идей у тебя нет. А надо бы их иметь. Но ты не имеешь. На это я не рассчитывал.

– А на что ты рассчитывал, черно-рыжий?

– На одну из отличных идей. Вечером об этом поговорим.

Джим взял поводья и не торопясь повел коней с берега.

– Да погоди ты! – Шарлемань встал у Джима на пути. – Почему ты не хочешь сейчас изложить мне свои идеи?

– Почему? В такое-то раннее утро, да на пустой желудок, да стоя на ногах, да еще без бренди – это не совсем правильно. А может, я найду кого другого, с кем поговорить. Для этого вовсе не обязательно нужен Шарлемань!

– Другие пьяные и до завтра не очухаются.

– Ну, не так уж все скверно. Однако раз это для тебя настолько важно… Может, ты и впрямь неплохо справишься с задачей.

– Я тоже так считаю!

Шарлемань, в настоящий момент одноглазый, изобразил достоинство, накинув свое одеяло на плечи подобно королевской мантии.

– Ты сумеешь объясниться с черноногими?

– Да, если надо.

– Хм! Тогда поговорим. Можем прямо сейчас. Мне нужен, короче говоря, надежный посыльный, который передал бы вождю черноногих сообщение, а во всем остальном держал бы язык за зубами. Чтоб никому больше ни слова.

– Я тот, кто тебе нужен, Джим. За коня, ружье и нож.

– Договорились. Я сейчас отведу коней к дому, а потом мы с тобой сядем вон там, в провиантской будке Бена. Надо, чтобы нас никто не подслушал.

– Да нас и так никто не видит.

– Все равно лучше в провиантской. Бен глупец вроде тебя. Давно бы уже сделал пристройку к блокгаузу, но все откладывает это дело на потом. Итак, иди к будке, я сейчас тоже подойду.

Пока Джим отводил коней в загон и потом крадучись пробирался к провиантской будке, чтобы осуществить свой хитроумный план, Маттотаупа проснулся в блокгаузе.

Когда он открыл глаза, вокруг было темно, потому что Бен на ночь гасил смоляные факелы, а дверь была еще закрыта. Индейцу было дурно. Он припоминал в сумерках сознания, что уже находился однажды в таком состоянии, но не мог вспомнить где и когда. Он и сейчас не понимал, где находится. Его окружала вонь остывшего табачного пепла, пота, давно не стиранной одежды, алкогольных испарений. К тому же ему изнутри было так тошно, будто он переел сырой собачьей печени. Он собрался с силами, встал и вышел наружу. Его освежило утренней прохладой. Он побежал к реке и вызвал у себя рвоту, чтобы облегчить желудок. Снял одежду, прыгнул в воду, перевернулся на спину и предался течению, устремив взгляд в бескрайнюю синеву неба. В какой-то момент ступил на берег и обтерся песком; с раннего детства он привык очищаться таким образом. Потом поплыл против течения, чтобы вернуться к своей одежде. Это усилие дополнительно освежило его. Выйдя на берег, он привел в порядок свои волосы и заново заплел косы. Оделся.

Выпрямился и расправил плечи.

Услышал чей-то голос:

– Лучший образец человека.

Оглянулся и увидел Генри и Джо, идущих от дома к берегу. Было заметно, что Джо мучается похмельем. Оба направлялись к индейцу. Поздоровались, обменявшись ничего не значащими словами. Маттотаупа постарался скорее от них отделаться и ушел по берегу вверх по течению, чтобы побыть одному.

Он хотел разобраться с собой начистоту.

Родина была для него безвозвратно потеряна. Он возненавидел ее – не только людей, изгнавших его, но и прерию, в которой они жили, горы, которые склонялись к ним, бизонов, на которых они охотились, воду, в которой они купались и ловили рыбу. Он хотел убить Тачунку, а потом умереть. Но в этом мщении Тачунке он нуждался в поддержке Джима. Сейчас Маттотаупа думал об этом иначе, чем до своего тайного похода в стойбище. Чтобы не предать Джима, он отрекся от всего. Теперь пусть Джим ему поможет.

Джим в это время как раз выходил из провиантской будки. Маттотаупа видел это. Ему показалось, что вслед за Джимом из будки хотел выйти еще кто-то, но Джим его остановил. О возможной причине индеец не раздумывал. Ему было важно сейчас поговорить с белым человеком с глазу на глаз, и он невольно полагал, что и Джиму это тоже будет приятно.

Они сошлись.

– Что ты собираешься делать теперь? – спросил Маттотаупа напрямик и без предисловий.

Джим подивился энергии индейца, восстановленной так быстро.

– Я? Куда ты, туда и я.

Маттотаупа сделал глубокий вдох – удовлетворения и облегчения.

– Я буду гоняться за Тачункой-Витко. Если моим друзьям это понадобится, я буду воевать против рода Медведицы.

– А где ты возьмешь новое оружие?

– На то есть враги, у которых его можно отнять.

– Где ты собираешься искать Тачунку-Витко?

– В Черных холмах.

Джим разглядывал свои сапоги, чтобы не выдать волнения.

– Опасная местность. Но я твой друг и готов с тобой туда отправиться.

– Но у тебя нет коня. Тех мустангов, на которых мы тогда ускакали, придется вернуть Биллу и Джо.

– Разумеется. Но разве не лучше отправиться в леса при Черных холмах пешком? Так нас труднее будет обнаружить.

– Моего мустанга я возьму с собой. Не хочу снова потерять его.

– Понимаю. Мы двинемся пешком, а коня поведем в поводу на всякий случай. Когда?

– Почему бы не сейчас?

– Значит, сейчас.

Маттотаупа взял своего мустанга. Джим в это время поговорил с Беном, у которого после ночной драки с Маттотаупой осталось несколько шишек и царапин.

Ни с кем не попрощавшись, индеец и его бледнолицый брат скрылись в прерии.