Текст книги "Изгнанники, или Топ и Харри"

Уже не в одиночку

Когда Шарлемань наконец высунул нос из провиантской будки, он уже не увидел Джима.

Шарль огляделся и заметил Джо и Генри, улегшихся на берегу в лучах утреннего солнца, чтобы снова заснуть, проследил глазами за несколькими другими гостями блокгауза, идущими к своим лошадям, и бросил взгляд на маленький лагерь индейцев, которые пристроились неподалеку от блокгауза и вели свою меновую торговлю.

Но все это, в принципе, его нисколько не занимало. Более незаметно, но и более упорно, чем ко всему остальному, он присмотрелся к следам Джима и Маттотаупы, ушедших с единственным конем в сторону запада, причем совершенно не скрывая своих следов. Отпечатки прочных кожаных подошв Джима, легкие оттиски мокасин Маттотаупы и следы неподкованных копыт мустанга, идущего шагом, создавали комбинацию, удивительную для Шарлеманя. Хотя результат переговоров с Джимом в провиантской будке был ему по нраву, но показался таким же удивительным, как и отчетливые следы. Поэтому он начал размышлять, комбинировать и строить планы. Он был всего лишь заурядный охотник и не обладал тренированными мозгами сыщика. Но ему нельзя было отказать в многообразном опыте пограничной жизни, и после недавних событий он был по горло сыт опасностями, не приносящими никакой выгоды.

Изначально он намеревался – как и сказал Джиму – снова вернуться в те северные края, где было не так горячо, как в области строительства магистральной железной дороги. При этом он не питал надежду на благополучие, но все же рассчитывал вести там пусть и скромное, но более безопасное существование. Таковы были его планы и представления до того, как Джим подробно с ним поговорил. Но теперь, после договоренности в провиантской будке, Шарлеманю многое вдруг увиделось в совсем ином свете. Если после всего, что он узнал, правильно все скомбинировать и решительно действовать, то пусть он и навлечет на себя новые опасности, но зато получит за них соответствующую плату! Шарлемань мог – хо-хо! – однажды стать сказочным счастливчиком, найти золото, разбогатеть и остаток жизни провести, не ведая ни опасностей, ни забот, а то и купаясь в роскоши. Такая перспектива слепила его; шансы казались верными и непостижимо прекрасными.

Шарль почуял эту новую возможность с блаженством, с каким голодная куница внезапно чует куриную кровь. Все свои душевные силы он разом устремил на новую возможность, казавшуюся ему громадной. Джим сделал намеки, которые сходились с другими новостями, как костяшки домино.

Несколько месяцев назад Шарлемань узнал – и разговорами об этих слухах даже привел в бешенство Билла Петушиного Бойца в лагере экспедиции, – что наспех сколоченная группа хулиганов напала на индейца по имени Маттотаупа в блокгаузе, связала его и пыталась что-то у него выведать. Это было прошлогодним летом. Якобы этот индеец знал про месторождение золота. Правда, Джим это опроверг. И с этим самым индейцем Шарлемань теперь познакомился. И вот этот индеец ушел с Джимом, причем ведя в поводу вьючную лошадь. А Шарлемань в это время должен скакать на север, найти там вождя черноногих и сказать, что Маттотаупа разыскивается полицией из-за убийства и что черноногие попадут под действие кровной мести бледнолицых, если спрячут у себя Маттотаупу. Правда то была или нет, но зачем-то Джиму надо было передать это известие черноногим, и это казалось очень странным и вызывало подозрение. Для чего Джим хотел, чтобы черноногие отвергли Маттотаупу? Ясно для чего: чтобы самому с ним уйти, что он и делает сейчас, причем в весьма опасные края.

«Джим, мил человек, – рассуждал про себя Шарлемань, – ты думал, что ты умный, а я дурак, но, может быть, на сей раз все наоборот. Я тебе пообещал заехать к черноногим, и почему бы мне и не сдержать слово? Я получу за это коня и ружье! Но давай еще подумаем о том, что стоит на кону в этой игре и останусь ли я посыльным или войду в это дело на паях».

Окрыленный этим замыслом, Шарлемань искал случая отозвать в сторонку Бена, по горло занятого уже с утра. В штанах, босиком, перебросив свернутое одеяло через локоть, он бегал за хозяином по пятам, пока наконец не заполучил его в свое распоряжение.

– Да знаю, знаю! – нетерпеливо ответил Бен на первый же его вопрос. – Конь и ружье! Похоже, ты обзавелся новым другом, а? Приятных развлечений! Но когда ты попадешь к нему в лапы!..

– Да какие лапы! Это ему от меня что-то нужно, а не мне от него.

– Ему от всех что-то нужно.

– Но он же платит.

– Да получишь ты коня и ружье. А сейчас мне некогда.

И Бен хотел убежать.

– А почему бы и тебе не наведаться к месторождению золота? – спросил Шарль как бы вскользь.

Бен побледнел и снова обернулся к Шарлеманю:

– А ты-то что об этом знаешь?

– Больше, чем ты думаешь.

– Послушай мой совет: держись от этого подальше.

– Чтобы не помешать тебе подойти поближе?

– Это участок Джима, не мой и не твой. Ты можешь делать что хочешь, но если ты не очень рвешься к преждевременной гибели…

– Что, уже были неприятности?

– Больше чем неприятности! Я лазил внутри той горы. Жуткое дело, темнота, вода, множество ходов, я чуть не утонул… и вдруг натыкаюсь в темноте на Рыжего Джима. Это чудо, что я еще жив. Но я поклялся ему и себе, что больше там ноги моей не будет.

– Значит, он тоже ничего не нашел. Риск не оправдался.

– Вот именно. Лучше заниматься честной работой.

Шарлемань засмеялся:

– Честной? Не смеши меня, друг. Такое дело хочешь передать в лапы одного Джима?

– Кажется, он прихватил с собой Топа в качестве проводника.

– Сомнительный проводник. Но даже если и так – я придумал, как и нам найти своего лоцмана.

– «Нам»? Нет, мой дорогой. Я туда ни шагу. Меня уволь из игры.

– Ты ничем не рискуешь. Дай мне, кроме коня, ружья и ножа, еще кожаную одежду и револьвер…

Бен громко рассмеялся:

– Так вот в чем дело!

– Если я что найду, принесу на твои золотые весы.

– А где ты возьмешь себе проводника?

– Очень просто. У Топа есть мальчишка… он у черноногих. Я возьму его на удочку, приведу к отцу… то есть он уж сам найдет своего отца. Тогда Джим не сможет утверждать, что я его выследил, а Топ еще будет мне благодарен, что я спас его мальчишку… от воспитательного заведения, например… потому что Топ, его отец, как-никак «убийца».

– Джим тебе запретил красться за ним?

– Запретил.

– Значит, он с Топом подался к пещерам, будь он трижды проклят! А ведь открыл-то их я, я! Если Топ его убьет, так подлецу и надо.

– Ты осел. Но если Джим считает, что вся добыча его, ему придется расстаться с этой мечтой. Я буду наступать ему на пятки.

– А это и правда мысль. Идем, я дам тебе коня и ружье, револьвер и нож. И ковбойскую одежду, какую ты не то что не имел, а отродясь не видел. Но не вздумай меня обмануть! Ты навсегда от меня зависишь, боеприпасы-то взять больше негде!

На этом разговор был закончен.

Шарлемань остался при своем решении. Однако страх Бена все-таки сказался на его настроении. Он еще раз пошел к реке, к началу следов Джима и Топа. Как просто было все-таки пойти по этому следу! Но Шарлеманю примерещился взгляд Джима, и он вернулся назад. Он мог обдумать весь свой план. Еще ничего не произошло, не было ничего решенного, ничего неизменного. Но Шарлемань хорошо вооружился всем, чем должен обладать мужчина на Диком Западе. Этого он на всякий случай добился. Охотник осмотрел лошадь, предложенную Беном, потребовал лучшую – и получил ее. Он влез в новый кожаный костюм, который Бен ему вручил, и почувствовал себя в этой одежде очень хорошо; она была не только удобна, но и угождала его щегольству своей бахромой и расцветкой. В ружье Шарлеманя многое не устраивало, но в этом пункте Бен был непоколебим; Шарлеманю удалось выбить из него лишь чуть больше патронов. Револьвер был годный.

Снарядившись, Шарлемань немедленно пустился в путь. Он заметил, что Билл Петушиный Боец уже начал отходить от опьянения, и совсем не хотел посвящать его в свои планы. С Беном, владельцем единственной фактории на всю эту глушь, Шарлеманю надо было сохранить хорошие отношения. Но других свидетелей он не хотел, тем более этого грубияна Билла.

Стояло приятное теплое летнее утро, когда Шарлемань еще раз подкрутил свою бородку клинышком, затем вскочил на коня и поскакал на север.

Расстояние от Найобрэры до прерии севернее верхней Миссури, куда устремился Шарлемань, по воздуху составило бы около восьмисот километров. Но Шарлемань не был птицей. Он скакал верхом, по дороге зарабатывал себе на пропитание где охотой, где мелкими услугами следопыта или ковбоя, отклонялся ради этого то туда, то сюда, и в итоге ему потребовались недели, чтобы добраться до цели.

За это время миновала середина лета. Жара смягчилась, солнечное сияние стало уже не столь мощным и ослепительным; теперь солнце освещало луга, леса и реки, животных и людей ровно и скромно, так что контуры и краски проступали отчетливее. Ночи стали длиннее, удлинились и дневные тени. Стада бизонов и табуны мустангов еще паслись на севере, но инстинкт движения к югу уже зашевелился в них. Индейцы устраивали большие осенние охоты, готовясь сделать запасы на зиму, чтобы вместе со снегом и льдом в стойбище не пробрался голод. Стойбище той группы сиксиков, где вождем был Горящая Вода, еще стояло в незащищенной степи. Только после охоты на бизонов можно было думать о кочевье в леса предгорий.

Стояла ночь. Над прерией, над ручьем, над вигвамами простиралось темное небо. Мерцали звезды; дул прохладный ветер. Мустанги стояли плотной группой, собаки спали, прижавшись друг к другу. В вигвамах отдыхали люди. Харка жил у своего друга Могучего Оленя в вигваме вождя. Тот вигвам, что был предоставлен ему и Маттотаупе, пустовал, потому что его содержание стоило бы лишних трудов, если бы в нем жил один мальчик. Черноногая женщина на время отсутствия Маттотаупы вернулась к своим родителям, чтобы помогать там.

Харка чувствовал себя вольготно в вигваме вождя. Могучий Олень и Харка сроднились еще сильнее. В первые недели после отъезда Маттотаупы Харка был уверен в успехе того, что задумал отец, и мальчик играл и упражнялся, охотился, отдыхал и болтал со своим новым другом с утра до вечера в радостном расположении духа. Вся орава мальчишек уже воспринимала Харку как своего, причем как лучшего из своих.

В течение первой половины лета, когда солнце еще палило и трава выгорала, мысли Харки забегали вперед, в осень, он представлял себе, как вернется отец и принесет Харке ружье. Сначала были лишь краткие мгновения, когда фантазия мальчика спешила к этой картине, но, когда вершина лета миновала и дни стали мягче, Харка уже почти каждый день просыпался с вопросом, не сегодня ли отец возвратится домой.

Вечером он засыпал с мыслью, что не сбывшееся сегодня может совершиться завтра. Постепенно ожидание стало болезненным, и все самообладание Харки уходило на то, чтобы не говорить об этом. Наверняка и Могучий Олень тоже думал о том, что Маттотаупа должен был скоро вернуться. Но хотя во многом другом мальчики были откровенны друг с другом, в этом пункте, связанном с происхождением Харки из племени дакота, с изгнанием его отца и с местью Тачунке-Витко, оба пугливо молчали. Временами они подолгу сидели вместе, думали об одном и том же в молчаливом единодушии, не говоря ни слова, и так крепла их дружба.

Новая возможность открылась, когда Мудрый Змей объявил, что хочет запастись боеприпасом для своего ружья у старины Абрахама перед большими осенними охотами. Колченогий Волк и Темный Дым высказали желание сопровождать Мудрого Змея. Они хотели побывать в фактории и, может быть, лелеяли в тайном уголке сознания трудноисполнимое желание тоже обзавестись огнестрельным оружием, подобно этому воину. В те дни, когда это обсуждалось, стало ясно, насколько хорошо Могучий Олень понимал своего друга Харку. Он пошел к вождю, своему отцу, и спросил его, нельзя ли Харке сопровождать воинов и заодно расспросить в фактории, не слышно ли что о Маттотаупе или Тачунке-Витко. Ведь Харка говорит на языке бледнолицых людей и понимает его, он мог бы к тому же быть переводчиком для воинов сиксиков и подслушать, о чем говорят между собой белые мужчины.

Этот аргумент Горящая Вода не мог не принять. Он отгадал при этом мысли и желания своего сына и разрешил ему тоже поехать с ними. Согласно заверению Мудрого Змея после первого посещения фактории, бледнолицые и краснокожие мужчины ведут там себя спокойно и с пониманием, даже если белые мужчины временами слишком много и слишком громко говорят.

Общая радость мальчиков была велика и полна ожиданий. В факторию стекаются все окрестные новости, и надежда там что-нибудь узнать казалась им обоим не лишенной оснований. Между большими племенами к северу от Миссури царил мир, мир держался и с белыми мужчинами, и по этой причине можно было без опасений отпустить обоих мальчиков.

Харка выбрал для выезда своего Чалого. На сей раз ему не надо было вести за собой вьючных лошадей, и маленькая кавалькада продвигалась вперед без замедления. Уже на четвертый день зоркие глаза индейцев приметили на горизонте факторию. Под вечер они туда доскакали.

В фактории и ее окрестностях мало что изменилось за прошедшие месяцы. Уровень озера немного понизился от летнего зноя. Трава потеряла свой ярко-зеленый цвет. Число гостей и покупателей было невелико, поскольку свою зимнюю добычу охотники давно сдали, а осенняя охота еще только предстояла. Три воина сиксиков и два мальчика поскакали прямиком к частоколу фактории и въехали во двор.

Старина Абрахам, не так уж и занятый в эти недели, заметил всадников еще издали и уже встречал их у первого блокгауза. Поскольку перед ним были индейцы, он не пускался в такое красноречие, как в разговоре с Томасом. Он умел подлаживаться под обычаи и привычки своих гостей. Прибывшие не собирались размещаться и кормиться в блокгаузе. Они намеревались лишь отметиться, а потом, как и большинство индейских посетителей, расположиться с лошадьми на берегу озера. В теплые дни позднего лета это не причиняло им никаких неудобств.

На озере обосновалось лишь несколько небольших групп индейцев: ассинибойны, кровавые, а также черноногие, хотя и из другой группы племен; но дакота, которых следовало опасаться, поскольку они могли похитить Харку, там не было.

Не очень далеко, но и не очень близко к фактории Мудрый Змей нашел приятное место и обустроился со своими спутниками. Лошадей напоили, стреножили и пустили пастись. Время клонилось к вечеру, и мальчики собрали хворост и развели костер. Провиант был у них с собой, да и по дороге они настреляли тетеревов и теперь ощипали их и зажарили. Мудрый Змей не собирался в этот же вечер говорить со стариной Абрахамом о патронах. Кто хочет торговать, должен иметь в своем распоряжении не только товар, но и время. У Мудрого Змея были с собой хорошо припрятанные шкурки горностая, которые он собирался поменять на боеприпас.

Трое воинов и мальчики сидели у костра и поедали тетеревов. После еды мужчины закурили. А мальчики сидели у самой воды, глядя на мошкару и рыбок. Закатное солнце окрасило водную гладь перламутровым блеском.

Хотя мальчики, казалось, смотрели только на воду, но на самом деле украдкой наблюдали окрест за всем, что достигало их зрения и слуха. Поэтому от них не ускользнуло, как старина Абрахам вышел за ворота и озирал берег озера, будто ища кого-то или что-то. Он неторопливо побрел – как будто бесцельно – вдоль берега в ту сторону, где расположились трое сиксиков с мальчиками. Поравнявшись с ними, он остановился, достал свою трубку, набил ее, зажег табак и раскурил.

– Доброго вечера, – сказал он наконец, повернувшись наполовину к мальчикам, наполовину к воинам.

Индейцы не ответили на это.

– Ну что, я вижу, нравится тебе у черноногих, – заметил старина Абрахам, обращаясь к Харке.

– Да.

– Жаль, что твой отец не смог здесь остаться. Это был джентльмен. Гранд-сеньор, как говорил о нем сумасшедший Томас. Жаль.

– Да, – ответил Харка, не меняя выражения лица.

– Ну, ты ведь уже большой и сможешь прожить и самостоятельно, да?

– Да, – ответил Харка все тем же спокойным и равнодушным тоном, так, будто Абрахам спросил: «Хорошо ли доехали?»

– Но все-таки жаль, – продолжал Абрахам. – У него водились доллары. Я часто и с удовольствием его обслуживал. Но чему быть, того не миновать. Так уж оно есть.

– Да.

– Вы, наверно, приехали, чтобы узнать, где твой отец?

– Но ты ведь этого тоже не знаешь, старина Абрахам.

Харка по-прежнему сохранял внешнее спокойствие, хотя внутри у него все дрожало. Он чувствовал, что Абрахам что-то знает о Маттотаупе, но, видимо, его сведения были не так приятны, как Харка надеялся все лето.

– Нет-нет, конечно, как узнать, что могло произойти с человеком на юге, да еще в Черных холмах.

При упоминании Черных холмов Харка внутренне встревожился еще сильнее. Он поначалу ничего не ответил старине Абрахаму, а быстро перевел Сильному Как Олень все, что было сказано до этого. И только потом снова взглянул снизу вверх на Абрахама, попыхивающего трубкой около него. Будь Абрахам индейским воином, Харка уже давно бы вежливо встал. Но в разговоре с этим трактирщиком и торгашом он оставался сидеть, потому что тот способ, каким Абрахам его расспрашивал, казался ему не вполне достойным и искренним.

Харка привык реагировать быстро. Пока он переводил слова Абрахама Сильному Как Олень, у него было достаточно времени кое-что связать воедино. Абрахам знал или полагал, что знает, будто Маттотаупа ускакал к Черным холмам; и он знал или полагал, что знает, будто Маттотаупа оттуда не вернулся. Харка сперва хотел разобраться с первым утверждением. Если его отец ускакал к Черным холмам, значит у него были основания считать, что там находится Тачунка-Витко. Откуда он получил эти сведения?

– Старина Абрахам, а кто сказал моему отцу, что Тачунка-Витко находится в Черных холмах?

– Ах вон ты о чем. Нет, никто ему этого не говорил, по крайней мере здесь не говорил, а что было потом, я не знаю. Фред всегда уверял, что Тачунка наверняка внизу по течению Платта, где индейцы ведут войну против запланированного строительства дороги.

Тут Харка все-таки встал. Он был ростом почти вровень с Абрахамом – скорее уже молодой парень, чем мальчик.

– А кто такой этот Фред?

– А ты не знаешь? – Абрахам сплюнул желтой от табака слюной. – Твой отец его хорошо знал и называл его Джимом.

– Джим. – Харка почувствовал, как кровь отхлынула у него от лица. – Он встретил моего отца здесь?

– Здесь. И вместе потом ускакали.

– Отец хотел поехать вместе с Томасом и Тео.

– Но не поехал.

– Почему старина Абрахам думает, что мой отец не вернется? Он убит?

– Нет, мой мальчик; по крайней мере, мне об этом ничего не известно.

– Кто сказал, что мой отец ускакал к Черным холмам, если Джим советовал ему искать Тачунку-Витко на Платте?

– М-да, так оно и есть. Вот поэтому я и пришел сюда к тебе. Там, в блокгаузе, сидит один человек, он встречал твоего отца на Найобрэре.

– Кто он такой?

– Известный охотник. Зовут его Шарлемань. Долго пробыл на канадской границе, потом подался вниз, на юг, на строительство дороги. Но здесь ему показалось слишком уж беспокойно, как он говорит. Когда он описывал мне все свои приключения, в рассказе промелькнуло имя Топ, то есть Маттотаупа. Мне сразу стало ясно, что это, должно быть, твой отец.

– Долго у тебя пробудет этот охотник?

– Завтра еще точно будет.

– Тогда я завтра попытаюсь с ним поговорить.

– Какой ты, однако, терпеливый! А не хочешь сразу получить хоть какие-то известия об отце? Идем со мной в блокгауз, я вас познакомлю. Сейчас вечер, у меня есть время. Завтра утром опять начнется запарка.

– Я должен спросить у нашего предводителя Мудрого Змея.

– Хорошо вас воспитывают, молодых индейцев. В строгости.

Харка объяснил Мудрому Змею положение дел. И воин решил, что пойдет вместе с мальчиком в блокгауз, чтобы поговорить с чужим мужчиной. Абрахам, казалось, был с этим не вполне согласен, но и не возразил, и индейцы вдвоем последовали за ним в факторию и в тот блокгауз, где располагался трактир.

Помещение содержалось в чистоте, и сейчас там были заняты лишь несколько столов.

Абрахам провел их к столу у стены, за которым сидел единственный гость, долговязый мужчина лет, может, тридцати, привлекавший к себе внимание не только своей бородой клинышком. Его одежда из тонкой кожи, с бахромой, была по качеству лучше да к тому же ярче, чем та, которой обычно обходились ковбои и охотники. Перед ним стоял пустой стакан. Щеки разрумянились от выпитого.

– Абрахам! – воскликнул он. – Кого это ты мне привел? Неужто и впрямь родного сына моего спасителя Маттотаупы?

– Именно его я и привел к тебе, Шарлемань!

Абрахам представил и Мудрого Змея; и все трое подсели к столу Шарлеманя.

– Ну, давай спрашивай, чего ты хотел узнать, – подбодрил Харку старина Абрахам. – Шарлемань тебе все выложит.

Харка раздумывал. Он был застигнут врасплох и даже подавлен той легкостью, с какой мог здесь что-то узнать об отце. Он-то думал, что будет собирать сведения по капле, а они тут сами шли к нему, без всякого усилия с его стороны. Это было странно. Но с другой стороны, было похоже на то, что ожидавшие его новости не были хорошими. Юноша приготовился ко всему и оставался очень серьезным и сдержанным.

– Почему Шарлемань называет моего отца своим спасителем? – спросил он первым делом.

– Хо-хо, это было жуткое, зверское и отчаянное положение, в котором твой отец застал нас в прерии! Я и мои товарищи работали в изыскательской группе магистральной железной дороги, мы продвинулись дальше всех в междуречье Северного и Южного Платта. И каждый день проклятые бандиты из рода Медведицы и Тачунка-Витко устраивали нам какую-нибудь пакость: то пристрелят кого, то утащат с собой постового, то инженеру шляпу стрелой продырявят для острастки, а под конец просто взяли и всех отравили, остались в живых только четверо. Я имею честь входить в состав этой четверки. Они нас разоружили, раздели догола и угнали в прерию. На погибель: ни воды при жаре, ни еды, и мы к тому же заплутали и не знали, в какую сторону идти. Тут и пробил бы наш последний час, если бы на нас не наткнулся Маттотаупа и не привел в факторию Беззубого Бена. Великолепный воин твой отец. Ты должен им гордиться, парень!

– Откуда ты знаешь, что я его сын?

– Откуда? Старина Абрахам мне сказал.

– Когда ты расстался с моим отцом?

– Пару недель назад. Он ушел на день раньше из фактории вместе с Рыжим Джимом к Черным холмам. Туда должен был податься и Тачунка-Витко после того, как расправился с нашей экспедицией.

Харка почувствовал, как учащенно бьется о ребра его сердце.

– Почему?.. – спросил он старину Абрахама, уже не в силах больше скрывать свое волнение, – почему ты полагаешь, что мой отец больше сюда не вернется?

Абрахам барабанил пальцами по столу и медлил с ответом, как будто ему нелегко было дать его.

– Почему? Да, мой мальчик, твой отец кое-что сказал перед тем, как отправиться отсюда с Фредом, или с Джимом, или как уж там он себя называет.

– Мой отец Маттотаупа назвал причину?

– Не то чтобы он сам. Но поговаривали, а теперь уже и вовсю говорят, что в Миннеаполисе он пристрелил одного и полиция его разыскивает. Полиция знала, что он нашел убежище у черноногих. Могло быть так, что они допрашивали верховных вождей и требовали его выдачи, а тебя они хотели сдать в интернат для индейских детей, чтобы белые тебя там цивилизованно воспитали.

– Кто это сказал?

– Ты лучше спроси, кто этого не говорит. Здесь все об этом знают, и поэтому, я думаю, твой отец решит остаться в лесах и прериях на юге.

Воцарилось долгое молчание. Потом слово взял Мудрый Змей:

– Это все, что белые мужчины собирались нам сказать?

– Да.

– Хорошо. Мы это услышали.

На последних словах Мудрый Змей поднялся, после этого сразу встал и Харка. Оба индейца вышли из-за стола, покинули трактир и направились через двор к воротам. Уже стемнело, и ворота были заперты, но оба быстро перебрались через частокол и неторопливо направились к своему лагерю у озера.

Там двое воинов и Могучий Олень сидели у тлеющего костра, и подошедшие опустились рядом. Чернела водная гладь озера. Кусты ивняка мягкими тенями очерчивались на ее фоне. Звезды мерцали в ночном небе, бесчисленные и далекие. Со стороны блокгаузов еще доносился лай одинокой собаки. В остальном царила тишина.

Некоторое время группа из пятерых индейцев сидела молча. Затем Мудрый Змей спросил:

– Харка Твердый Камень, твой отец убил белого человека? И кто это был?

– Мой отец убил белого человека, потому что тот был недостойным и высмеивал краснокожих. Его звали Эллис.

– Он был каким-то вождем у белых людей?

– Он был вроде предводителя маленькой группы.

– Хорошо. Завтра поскачем назад в стойбище и обсудим это с нашим вождем Горящей Водой. Я сказал.

Заключительные слова означали, что до предстоящего обсуждения об этом деле больше не будет никаких разговоров.

Мудрый Змей завернулся в свое одеяло из шкур и лег спать. Его примеру последовали и остальные четверо. Каждый держал свое оружие при себе. Для охраны достаточно было внимания и чутья мустангов и самих спящих, привыкших вскакивать на изготовку при малейшем необычном звуке или событии.

Харка лишь притворялся спящим. Он закрыл глаза, но мысли его ворочались в голове и не давали ему покоя.

Его отец отправился вместе с Джимом, с тем человеком, о котором говорили, что он хитростью подпоил вождя Маттотаупу и вытянул из него тайну месторождения золота в Черных холмах. Харка твердо верил в невиновность своего отца, но не доверял Джиму и его дальнейшим намерениям. Все белые люди в фактории старины Абрахама говорили о том, что Маттотаупа убийца, а Харка сын убийцы и обоих их нужно взять под стражу. Тем самым для Харки рушились основы его новой жизни у сиксиков. Его глодала тревога за отца, она истерзала все его чувства больно, как обозленный зверь. Но ему было совестно стать обузой для сиксиков, которые приняли его и отца как гостей.

Ночью он крадучись встал с горящими глазами, чтобы незаметно ускользнуть. Тем самым он хотел избавить сиксиков от тяжелого решения – брать или не брать его под свою защиту от белых людей.

Кажется, никто не заметил, что Харка поднялся, сложил свою шкуру и снял путы со своего Чалого. А может, никто не хотел заметить. Он отвел коня на некоторое расстояние шагом, чтобы не производить шума и не разбудить спящих. Оказавшись под прикрытием кустарника и небольших деревьев, он погладил Чалого по ноздрям и уже собирался вскочить верхом.

Но тут рядом с ним возникла фигура, и он тотчас понял, кто это. Могучий Олень!

– Харка! Что ты делаешь!

– Я ухожу. Поеду к отцу.

– Харка…

– Не говори ничего. Я принял решение.

– Когда ты к нам вернешься?

– Как только смогу пройти испытания, которые сделают меня воином. Я не убивал белого, и белые не могут обвинить меня. А когда я стану мужчиной, они уже не смогут упечь меня в их воспитательную тюрьму.

– Харка Твердый Камень, у меня есть к тебе просьба.

– Я не могу тебе отказать. Но и ты не проси меня о том, чего я не смогу исполнить.

– Давай станем кровными братьями, пока ты не уехал. И тогда я точно буду знать, что однажды ты вернешься к нам в стойбище.

– Пусть будет так!

Каждый взял свой кинжал и сделал надрез на руке, чтобы выступила кровь. Они смешали эту кровь, и это стало для них знаком того, что их братство нерушимо.

Убрав обоюдоострый кинжал в ножны, Харка снова взглянул на друга, которого теперь долго не увидит. Он постарался запомнить его облик, его крепкую, прямую фигуру.

Потом он вскочил на мустанга и, не говоря больше ни слова и ни разу не оглянувшись, пустил коня легким галопом в ночную прерию.

Могучий Олень смотрел ему вслед; он видел, как тень юного всадника становилась все меньше, и топот копыт постепенно стихал в ушах оставшегося.

Это расставание стало в жизни сына вождя, протекавшей доселе спокойно и согласно твердо заведенному порядку, первой большой болью и первым большим безответным вопросом. Кто виноват в том, что Харка ускакал? Белые мужчины? Маттотаупа? Или воины-сиксики, не сказавшие в этот вечер Харке ни одного дружелюбного слова?

Уголки губ Могучего Оленя задрожали. Он не хотел возвращаться к спящим воинам. Он прикрыл ладонью кровоточащий надрез на коже. Кровь его была смешана с кровью Харки. Теперь у него был кровный брат. Это была его тайна. Он никому об этом не расскажет. Разве что одному-единственному человеку, способному понять его в печали и в сомнениях. Ситопанаки поймет, что это такое. Она будет чувствовать все то же самое, что и ее брат Могучий Олень, если Харка не вернется в стойбище.

Юный сиксик долго стоял так один. Наконец заставил себя вернуться к остальным и снова лечь спать. Они не должны были знать, как глубоко он ранен.

Могучий Олень проснулся еще до рассвета. Он видел, как бледнели звезды, видел бледную серость, с какой рассеивались утренние сумерки перед тем, как солнцу подняться из-за горизонта, видел, как наконец воцарилось вечно повторяющееся и вечно новое великолепие и могущество света, заливающего небо и землю. Гладь озера превратилась в золотое зеркало, и густые ивовые ветки в серо-зеленых скромных листиках играли с мягким ветерком и солнечными лучами. Могучий Олень напоил коней и сел один на берегу на том месте, где вчера вечером они сидели вдвоем с Харкой. Мошкара еще не роилась, но рыбы уже шныряли в прозрачной воде.

Мудрый Змей подошел к мальчику, и Могучий Олень встал.

– Ты еще говорил с Харкой? – спросил Мудрый Змей.

– Да, перед тем, как он ускакал. Когда он подрастет, чтобы выдержать испытания на воина, он снова вернется к нам в стойбище.

Мудрый Змей смотрел на гладь озера и больше ничего не сказал.

Прошло полчаса, и из ворот в частоколе, которые уже были открыты, вышел долговязый человек, в котором оба индейца тотчас узнали Шарлеманя. Он покручивал свою бородку клинышком и прямиком направился к сиксикам.

Мудрый Змей и Могучий Олень снова подсели к остальным, сидящим у огня, как будто не видели Шарлеманя.

Охотник в своей пестрой бахромистой одежде остановился возле их группы.

– Доброе утро! – сказал он.

Индейцы ответили ему так же кратко, как накануне ответили Абрахаму, прославлявшему доброту вечера, и с еще меньшим вниманием и почтением смотрели на Шарлеманя, чем на хозяина фактории.

– А где же парень, который Харри? Я бы хотел с ним еще посудачить.

– Его нет, – ответил Мудрый Змей.

– Как это нет? – удивился Шарлемань.

– Ушел, – повторил Мудрый Змей.

– И когда вернется?

– Мы не знаем.

– И куда же он ушел?

– Он ускакал верхом.

– Ускакал? Но я хотел… Мне же надо было с ним поговорить!