Текст книги "Усеченный куб"

Она открыла глаза и удивленно смотрела на меня. Я попросил ее сменить позу, она не поняла. Тогда я аккуратно повернул ее, чувствуя, как дрожь пробежала по всему ее телу. Она не понимала, что я делаю, и сильно испугалась. Тогда я объяснил, что она, конечно же, очень красива, но для меня это имеет лишь эстетическое значение. Я объяснил, что в четыре года, во время перехода из ОДУра в училище, меня сделали бесполым, проведя химическую кастрацию. Интересно, как нас выбрала система, или кто-то из департамента просто наугад поставил наши номера в список. Но после процедуры я стал чувствовать, что с меня словно сняли тяжелый груз. Кира слушала мой рассказ, а я рисовал ее. Она не двигалась около часа, хотя ей нестерпимо хотелось увидеть, что я нарисовал. Я показал ей ее портрет, она заплакала, встала передо мной на колени, положив голову мне на колени. Я поднял ее, как пушинку, и тут она меня поцеловала. Я ничего не почувствовал, только вкус серой каши.

Когда прозвенел второй сигнал к отбою, она уже спала. Я заставил ее одеться, она сопротивлялась, плакала, хотела отблагодарить меня, не понимала, почему я смотрю на нее не так, как другие. Я улегся на полу, ей я сразу же отвел свою кровать. Спать на полу было неудобно и холодно, на ночь отопление убавляли, но я быстро привык. Посреди ночи я проснулся от того, что она меня будит. Она попросила меня лечь рядом с ней, она замерзла. Я лег, Кира действительно дрожала от холода. Она прижалась ко мне и крепко уснула, а я до утра пролежал не двигаясь, спать не хотелось совсем.

Завтра у меня выходной, в этом месяце мне полагается их два, и мы пойдем с Кирой на центральную площадь, в преддверии перехода на новый годовой период я мог общаться с кем угодно, это не запрещалось, наши жрецы отовсюду твердили, что мы равны по крови, но об этом быстро забывалось после праздника. А завтра на площади будет представление для всех, но в основном туда ходят РОНы и КИРы с детьми, мне не раз говорил начальник, что человеку с желтыми полосами на погонах не стоит веселиться вместе с простыми работниками. Я всегда соглашался с ним, но шел, начиная новый годовой период с написания объяснительных, что я там видел, что слышал, кого заметил. За долгие годы службы у меня их накопилось очень много, поэтому я часто просто брал куски из старых, компонуя новую докладную, объемистую, как любит начальник.

18-й месяц 252 года, день 38.

Сегодня мы пошли на центральную площадь, где обычно разворачивался праздничный балаган. Я выменял для Киры костюм РОНа, пришлось его ушивать, она делала это умело и очень быстро. Надо сказать, что за время житья у меня она подшила всю мою одежду, все постирала. Мне это очень нравится, но больше всего меня радует, что Кира поправляется, у нее хороший аппетит.

Мы приехали на площадь к самому разгару праздника. Толпы РОНов и низкочинных КИРов заполонили площадь, споря у крохотного базара, где можно было в честь праздника купить гнилые сушеные земляные корни из подземного города, сладкие, от них потом болел живот. Дети обступили жонглеров и акробатов, скачущих по снегу, подбрасывая вверх стулья, тарелки или кого-нибудь из расхрабрившихся детей. Мы с Кирой встали к ним, с интересом наблюдая за этой бесхитростной игрой. Кира визжала и прыгала вместе с детьми, оглядываясь на меня полными радости глазами, дети сразу же приняли ее к себе, а это дорогого стоит такое мгновенное доверие. Когда жонглеры и акробаты устали, Кира организовала детей в хороводы, дети хором пели, желая отблагодарить артистов, артисты хлопали им, подпевая, сами превратившись в зрителей.

Пока Кира играла с детьми, я смотрел на большие яркие шары, зависшие над площадью, упираясь в снежный купол. К каждому шару была приделана панель с крупной надписью какого-то изречения из Великой книги, но я никогда не читал их, мне нравились сами шары. Еще в детстве, когда нас из ОДУРа приводили на площадь потратить свои жалкие деньги на серые леденцы, мы с ребятами выбирали себе по шару, на ходу придумывая приключения, старались делать это, как наша Кира. Потом мы ей рассказывали нашу сказку, перебивая друг друга, а она смеялась. Каждый год я это вспоминаю, когда прихожу сюда, больше и нечего вспомнить, только Киру, Кира, их сына и нас. Странная штука жизнь, получается, что она была раньше, а что же сейчас?

Я сильно задумался, ощущая во рту вкус печенья, которое делала Кира из серой массы и леденцов – я не ел ничего вкуснее, никто из нас не ел. Ко мне подошел девятый и встал рядом. Увидев, что я смотрю на шары, он, думая о том же, стал рассказывать свою часть сказки, где он на том большом красном шаре смог облететь весь наш каткьюб, все-все посмотреть и найти место, где нет снега, никогда нет снега. Мы обнялись, сегодня я имел на это право. Как же он похудел, с каждым годом он становился все меньше, медленно врастая в землю девятый был уже немногим выше новой Киры, с удивлением смотревшей на нас.

Я представил девятого, он засмущался, но тут же добавил, что он бесполый, что нас всех такими сделали. Кира погрустнела, она умела так глубоко смотреть на других, задавая немой вопрос, что девятый совсем засмущался, я никогда не видел его таким.

Мы пошли на карусель, это была огромная сварная конструкция, сделанная из разных частей проката. Ее сделали очень давно, когда я еще не родился, она страшно скрипела, краска во многих местах облупилась, но период ремонта должен был наступить только через год. И все же она была замечательная. Все сидели на длинных узких лавках, стараясь держаться за лавку или за соседа, тонкая спинка сильно впивалась в тело, но это была хоть какая-то опора. Кир рассказывал, что раньше на площади каждый месяц устраивали представления, длились они несколько дней, чтобы каждый мог сходить, но потом, полвека назад, эти ярмарки признали недостойными, ведущими сознание граждан в бездну животных страстей – и все отменили, оставив лишь один месяц в году. Жрецы считали, что перед новым годовым периодом каждый человек должен выгнать из себя животное, поэтому после ярмарки все должны были идти в молельный дом для осознания своего животного я и изгнания его из тела. Правда, никто не ходил. Это я знаю точно, я не раз сам приходил в молельный дом после ярмарки, там было пусто, не было даже жрецов.

На карусели было шумно, скрипел механизм, кричали дети, взрослые, скорость была хорошая, и некоторые перепившие дрянной водки из гнилых корней подземного города выпадали из нее, изрыгая из себя вонючую желтую массу, в которую радостно падали, пока их не поднимали РОНы, бродившие по ярмарке с тачкой, на которую укладывали счастливые тела. Мы кружились на карусели, Кира громко смеялась, она сидела между нами, схватив нас за локти. Я коротко рассказал девятому, как нашел Киру. Он слушал внимательно, хмурился, а потом спросил, почему я до сих пор не нашел для нее подходящей карточки в архиве. Ведь я мог бы быстро ее перепрошить и дать Кире новую жизнь.

Стыдно признаться, но я об этом не думал. Вот ведь проклятая образованность, мне и в голову это не пришло. Пока кружилась карусель, мы обсуждали это безбоязненно, наши голоса тонули в общем оре и жутком скрипе. Кира смотрела на нас счастливыми глазами и сказала, что хотела бы работать с детьми, ей это очень понравилось, потому что дети лучше взрослых. Она вдруг заплакала, уткнувшись лицом в мою руку, у нее уже бывали эти приступы отчаяния, она старалась прятать их от меня, но я все замечал, неподвижно лежа рядом с ней, когда она сдавленно рыдала. Кира обернулась к девятому и спросила: правда ли есть земля, где нет бесконечной зимы и можно делать то, что тебе хочется? Он же рассказывал о ней, он знает, где она?

Девятый сказал, что есть, иначе быть не может. Может, она далеко, но точно есть. Кира успокоилась, странно, но я тоже в это поверил. Вы не задумывались, что хочется в это верить? Просто хочется верить, можно даже не найти ее, но вдруг твой друг или ребенок найдет ее, не это ли настоящее счастье?

Кира уже спит, а я сижу и пишу это все при свете блеклого светильника. Я должен найти для Киры новое имя в системе, я даже знаю, где, я уже знаю, в какой ячейке лежит ее новая жизнь. И надо найти дело восьмого, я уверен, он пытался добраться до… а есть ли имя у этой земли? Нас учили, что наша планета из-за катастрофы, случившейся много сотен тысяч лет назад, напоминает усеченный куб, мы сейчас живем на таком плато, усеченном угле, но я смотрел карты в архиве – это больше похоже на огромный карьер. Я помню, я находил, что раньше наш каткьюб был похож на шар, но я опять отвлекся. Надо найти восьмого и все рассказать девятому. Я хочу, чтобы наша новая Кира нашла эту землю, мне с девятым недолго осталось, я и не хочу покидать мою землю, все же я люблю наш снег. Скорее бы утро.

18-й месяц 252-года, день 60.

Сегодня последний день 252 года. В нашем департаменте ни души, только я и пара недовольных РОНов на охране. Завтра начинается неделя годовых каникул, обычно все эти дни люди сидят дома, как раз в эти дни на нашем каткьюбе властвует ураган. Кира никогда не видела урагана, я хочу показать ей его, это опасно, часто бывало, что туннели засыпало провалившимся снежным сводом, автобусы, технику, обрушивалась система вентиляции, и долгое нахождение в туннеле вело к смерти от удушья. Я ей все рассказал, она не испугалась, а наоборот, мне показалось, что она даже обрадовалась этому приключению.

Я нашел для нее новое я, теперь она РОН-28369, но я буду продолжать называть ее Кирой, а она меня тринадцатым. Я целый день был один на работе, поэтому смог найти ей место в ближайшем ОДУРе, там всегда нехватка воспитателей младших групп, почему-то считается, что это самые сложные дети, а мне кажется, что в это время дети еще настоящие, живые по-настоящему, так, наверное, правильнее сказать. Кира не захотела жить в общежитии для РОНов. Я этому даже обрадовался, за долгие годы жизни я с радостью возвращаюсь домой. Она может и дальше жить со мной, правила не запрещали КИРам брать к себе РОНов на время, иногда даже регистрировались браки, но это было редко, департамент не одобрял браки среди разных слоев общества.

Я нашел дело восьмого совершенно случайно, его уже давно должны были отдать на утилизацию. Может, это я отложил его много лет назад в ячейку к неразобранным делам? Я не могу вспомнить, возможно, это кто-то из моих коллег перепутал, пусть так, главное, что я нашел его карточку, и теперь вся его жизнь перед моими глазами. Я запоминаю все, что выдает мне система, скопировать это себе, означает попасть на комиссию, тогда вскроются и другие мои махинации, я не должен рисковать жизнью Киры, они же отправят ее на карьер, отправят, не сомневайтесь. Я должен рассказать историю Киры, она сама меня об этом просила, когда я ей прочитал свой дневник. Она умеет слушать, я вижу, что многое ей непонятно, она не знает слов, но старается угадать, понять по смыслу. Она потрясающая, так легко учится, уже умеет читать по слогам, еще полгода, и я научу ее писать. Я предлагал ей самой описать свою историю, но она отказалась, сказав, что доверяет мне. Я напишу, а потом прочту ей, она вправе вычеркнуть все, что посчитает ложью или вымыслом. Начну завтра, с первого дня 253 годового периода.

1-й месяц 253 года, день 13.

Сегодня Кира ушла в ночную смену, и я могу спокойно писать. Когда она рядом, мне не хочется браться за дневник. Каждый вечер я учу ее, мы разговариваем до половины ночи, шепотом, чтобы не разбудить соседей. Смотря на нее, я каждый раз удивляюсь, почему по распределению она попала к ОСАм, наверное, потому, что она красивая. Я сравниваю ее с другими женщинами в департаменте, они грубее и, главное, злее – они злые, все до единой. Я пытался с ними разговаривать, но ничего не получилось. Исключение составляют РОНы, но разговаривать с ними мне нельзя по статусу.

В начале года мы сходили с Кирой на смотровую вышку, выводящую на поверхность. Вышка была недалеко от нашего общежития, пока мы шли, рядом обвалился соседний туннель, Кира завизжала от страха, но любопытство пересилило ее, мы сходили посмотреть на обломки, долго кричали, желая узнать, завалило ли кого-нибудь, но было тихо, только свист ветра, залетавшего в образовавшуюся брешь в потолке. Мы вернулись к смотровой вышке, ступеньки были скользкие, Кира шла впереди, я пару раз ловил ее, скатывавшуюся назад, когда она хотела быстрее вбежать на лестничный пролет, чтобы перевести дух.

Мы поднимались вверх внутри бетонного колодца, воздуха было мало, но чем выше мы поднимались, тем легче становилось дышать. Колодец дрожал от ударов стихии наверху, иногда казалось, что он рухнет, обвалится на голову. В такие моменты Кира трогала стены, испуганно смотря на меня. Стены дрожали, а я успокаивал ее, рассказывая то, что когда-то рассказал нам Кир. Эти башни построили с самого начала, чтобы можно было видеть уровень снега. Башня всегда была выше, возвышаясь над белой бесконечностью. Они водили нас сюда, рассказывая историю нашей планеты, что мы здесь гости, точнее пленники. Я тогда не понимал значения этих слов, поражаясь, сколько всего они знают. Уже позже после окончания училища и поступления на службу, я пытался найти то, о чем они рассказывали, но ничего не было. Кир и Кира работали в каком-то институте, они не хотели рассказывать, что они делают, правда один раз Кира сказала, что их работа необходима, но им нечем гордиться.

Добравшись до верха, мы вышли на бетонную площадку шестиугольной формы с узкими окнами. Потолок был низкий и тяжелый, хотелось инстинктивно вжать голову в плечи. На площадке возле окон стояли дети, взрослые с тревогой взглянули на мои погоны на куртке, но я улыбнулся им, отрицательно помотав головой, мы поняли друг друга, и все успокоились. Это были КИРы и РОНы, они тихо разговаривали, обмениваясь впечатлениями, хорошо, что на вышку не ходят инспекторы, они не смогут донести свое толстое тело до верха, скатятся после первого же пролета обратно вниз.

Кира прильнула к окну, завороженно следя за воющим снежным бураном, царствовавшим над белой равниной. Буран резко менял направление, врезаясь в башню, тогда все прятались от ворвавшегося внутрь вихря, заносившего в башню комья жесткого колючего снега. Как только вихрь менял направление, все возвращались к своим окнам, замерзая, но не в силах сдвинуться с места. Иногда вихрь кружился вокруг башни, превращаясь в смерч, каменный свод дрожал, в ушах нестерпимо выло. Мы зажимали уши ладонями и смотрели, как снежная стена кружится вокруг нас с бешеной неистовостью, готовая сорвать башню и унести далеко, но не смевшая к ней приблизиться. Смерч достигал своей высшей точки, и внезапно все резко затихало, и в опустошающей тишине мы слышали свое дыхание, дыхание соседа, быстрое, торопливое, жадное, с восторженными всхлипами. Кира была счастлива, она визжала от восторга, поддерживаемая детьми, точно угадавшими в ней своего друга.

Я все это видел много раз, много десятков раз, и думал, что для меня нет ничего красивее этого, нет ничего страшнее и прекраснее. У человека странная натура: он все время прячется от природы, чтобы потом из-за угла восхищаться ею. Я ясно отдаю себе отчет, что я там погибну, но мне хочется вступить в эту стихию, слиться с ней, погибнуть от ее рук. Я все чаще думаю о смерти.

Я обещал рассказать историю Киры, стоит начать прямо сейчас.

Итак, Кира родилась в подземном городе. Она не знала, что это подземный город, с детства она считала, что это и есть мир. Своих родителей она не знала, я предполагаю, что ее еще во младенчестве забрали от нас туда, к господам, никто не сможет этого узнать.

Она плохо помнила свою жизнь в детстве, зная только то, что ее с самого раннего возраста, когда она только научилась нормально ходить, отправили работать в сады, собирать фрукты с деревьев и укладывать и в корзины. Она хорошо помнила, как ее наказывали за то, что она тайком съедала крохотные побитые плоды, потом болело все тело несколько недель, но она вновь и вновь тайком пыталась их сесть. Она рассказывала мне, какие они вкусные, но от них у нее сильно болел живот, но она все равно их ела. От этих вытянутых плодов с шариками на конце так сладко пахло, что кружилась голова. Она плохо выполняла свою норму, так как была самая маленькая. Воровали все, их почти не кормили, а от жаркого света, в садах висели огромные лампы, дававшие тепло и излучение для деревьев, очень хотелось пить, но воды не было, поэтому часто они пили из дренажных канав, сплевывая комья гнилой земли. Это плохо утоляло жажду, но так можно было дотянуть до вечера, когда их уводили в душные бараки с четырьмя ярусами нар, но в этих бараках было прохладнее, чем в саду, и они сразу же засыпали, проглотив положенную им жалкую миску серой каши. Кира спала на самой верхней полке, один раз она упала, но ее успел подхватить один парень, он бродил всю ночь, не в силах уснуть. К утру он умер, просто лег на пол и больше не вставал. После этого случая Кира стала привязывать себя к узкой полке.

Так прошло ее детство. Иногда их выводили гулять в город, ее поражало черное небо над головой, высокие фонари, освещавшие ярко, слепя глаза, но они не так сильно грели, как лампы в садах. Их обычно водили строем посередине улицы, Кира разглядывала людей, они казались ей странными, неуклюжими и очень толстыми. Она рассматривала витрины, в которых манекены, походившие на бочки, надменно смотрели на нее, одетые в красивые наряды. Она мечтала о таких платьях, по ночам во сне представляя себя в них, но ей не хотелось быть такой же толстой. Так и прошло ее детство, их ничему не учили, били, ругали, так она изучала язык.

Когда ей исполнилось пять лет, в подземном городе не знали, что такое зима, ее и еще других девочек и мальчиков отобрали и увезли в другой конец города. Там их выстроили в ряд, заставили раздеться догола и завязали глаза. Она хорошо помнила это, как она стояла на холодном полу много часов подряд, не имея права сменить позу, чувствуя рядом таких же дрожащих от холода и страха ребят. Иногда до нее кто-то дотрагивался, щупал руки, ноги, грудь, больно сжимал чресла, она дергалась, пытаясь отбиться, но ей связали руки, а после каждого выпада ударяли током в спину. У нее до сих пор остались шрамы от этих ударов под лопатками. Они стояли и слушали, как их делят, она не понимала всех слов, но знала, что их делят, а это покупатели. Кто-то ткнул в нее пальцем и сказал, что она не годится для родов, потом ее потащили куда-то и посадили на холодное и липкое металлическое кресло. Машина с силой раздвинула ей ноги, и чья-то рука вошла в нее, от острой жгучей боли она потеряла сознание.

Очнулась она в другом бараке, лежа на нарах. Рядом стонали девчонки, кто-то с надрывом плакал. Было очень темно, Кира с трудом нащупала свою одежду. Она замерзла и хотела пить, она до сих пор боится жажды, ей кажется, что ее горло сейчас разорвет на части.

Что было потом, мне описать трудно. Я знаю, что у нас есть подобные заведения, но мне всегда казалось, что девушки и парни идут туда добровольно, в поисках легкого заработка. Киру определили в публичный дом, она проработала там без малого восемь лет. Когда она рассказывала мне про своих клиентов, то всегда вырисовывался один или два одинаковых типажа. Первый был невысокий, с маленькими глазками на большой морде, короткими ручками, еле выступавшими за большое брюхо – это был самый простой клиент, она могла повелевать им, делая кротким и послушным. Второй типаж был почти неотличим внешне, но он хотел владеть ею, он ее бил, таскал по комнате за волосы, иногда приходил с другой женщиной, наверное, женой, но несколько раз было, что с сестрой. Женщина издевалась над ней, насилуя подручными предметами, находя гадкое удовлетворение от ее боли, а мужчина в это время держал Киру, задыхаясь от возбуждения. После таких клиентов Кира долго лечилась. Пожалуй, нахождение в больнице было лучшим временем, там она была свободна, к ней относились с жалостью, часто задерживая подольше, чтобы она могла отдохнуть.

Хуже всего было парням, их сильно мучили, над некоторыми просто издевались. Один раз рядом с ней лежал парень, она узнала его, он был из ее барака, только на год старше. Он несколько недель просто лежал, истекая кровью, а потом, когда сознание вернулось к нему, он сказал ей, что они хуже, чем вещи, зачем тогда жить? После этих слов он умер тихо. Она запомнила, что в этот момент он был счастлив.

Когда она вернулась в публичный дом, на самом деле он назывался центром социальной адаптации, странное название. Я пытаюсь вспомнить, откуда мне знаком термин «публичный дом», но не могу, очень спутанные воспоминания, скорее всего, это нам рассказывали Кира и Кир, но я отчетливо помню, как один из жрецов упоминал эти слова, говоря о грехах наших. Грех – совершенно непонятное слово, которое вбивают нам с рождения. Что толку бояться совершить грех, если кроме этой подлой жизни нет ничего?

А что в нашей жизни правда? В чем правда нашей жизни? Чем моя жизнь лучше жизни Киры? У кого в руках право решать судьбы людей, и кто дал им это право? Ложь, вокруг правит ложь. Она во всем – в наших делах, мыслях, в нас самих. Мы так часто слышим ложь, так часто повторяем ее, передаем друг другу, что она уже стала для нас правдой. А что есть истинная правда, если отбросить всю эту чепуху про место каждого, про наше предназначение, про наше право заработать себе после жизни уголок в далеком раю? Мне не нужен этот рай, я хочу создать его здесь, пускай и крохотный, но для всех, без исключения. Как это глупо, глупо об этом думать, глупо об этом писать, но лучше быть глупцом, чем праведником.

А что правда для нас? А правда проста – восемнадцать месяцев в году мы работаем, работаем каждый из шестьдесят дней месяца, работаем, чтобы получить свой паек, чтобы выжить, чтобы выполнять все, что скажут, безмолвно, рабски улыбаясь и радуясь подачкам. Но правда и в том, что мы погибнем, мы не знаем, как жить по-другому, мы не знаем, откуда берется наш корм, мы не знаем, откуда берется тепло, вода – мы ничего не знаем, и это наша плата за жизнь. Я даже не знаю, сколько городов на нашей планете, подземный город был для нас всегда сказкой, но Кира пришла оттуда. А какой толк от меня? Что я делаю для нас? Зачем столько людей в нашем городе, которые занимаются бессмысленной работой, а часть каждый год отправляется в ссылку на карьер. Получается, что нас здесь просто выращивают, а потом делят по неизвестной схеме, распределяют по разным участкам, как роботов, прокладывающих туннели или возивших нас от общежития на работу и обратно. Только мы даже не роботы, мы не способны сами выполнить полностью возложенную на нас функцию – мы ресурс, инструмент, материал.

Полночи уже прошло, а я так и не закончил историю Киры. Я несколько раз все перечитал, что ж, свой путь на карьер я наметил, не они, я сам.

Итак, Кира вышла из больницы, у нее было несколько часов до того, как она должна была вернуться в публичный дом, ее время. Обычно она бродила по городу, рассматривая витрины, но ни разу даже не зашла ни в один магазин, все равно у нее не было денег, а то жалованье, которое им полагалось, быстро исчезало, его едва хватало на еду и одежду. Она застыла у одной витрины, засмотревшись на наряды. Манекены были смешны, но Кира представляла себя, как тонкая ткань будет облегать ее тело, а она гуляет по открытой местности, где нет никого. Кира описывала свое видение так, что под ногами у нее будет зеленый ковер, живой, прохладный, небо светлое, а не черное, как в подземном городе, и ни души рядом, она одна.

Ее схватили за руки и поволокли к машине. Это были работники публичного дома, они ругали ее за то, что она не пришла сразу, что им пришлось ее искать, а в машине сидели ее последние истязатели, маня ее к себе. Она стала яростно вырываться, а один из охранников, приноравливаясь огреть ее ударом электрошокера, смеялся, говоря, что ее продали им на месяц, и что она точно сдохнет. Кира дернулась, и удар тока пришелся по руке другого охранника. Он взвыл и отпустил Киру, упав на землю. Кира побежала, не смотря назад, она бежала вперед, повинуясь инстинктам. Позади слышались крики, гул приближающейся машины, она ныряла в переулки, потом вырывалась на другие улицы, но они все равно настигали ее.

Кира вбежала в дорогой квартал, где дома стояли близко друг к другу, образуя сложный лабиринт переулков. Преследователи потеряли ее на время, она не слышала их и увидела, как в одном из домов приоткрыта дверь. Она бросилась к ней и вбежала в подъезд. Закрыв дверь, она услышала, как рядом проехала машина, и все стихло. Стал спускаться лифт, она побежала вверх по лестнице, внизу хлопнула дверь, послышались громкие крики. Кира прибавила шаг, поднимаясь все выше и выше. На одном этаже она заметила, как толстая женщина оставила открытой дверь в одну из квартир, вынося оттуда большое блюдо со спелыми фруктами. Кире стало дурно от их запаха, но она скользнула в приоткрытую дверь, ожидая, что встретит хозяев, но квартира была пустая. Все комнаты были уставлены столами, на которых лежали фрукты, фрукты были даже на полу. Кира аккуратно ступала, чтобы не наступить на них. Послышался звук шагов, она бросилась в дальнюю комнату, забившись под единственную кровать, задыхаясь от вони и грязи, скопившейся под ней. Кто-то ходил по квартире, она видела толстые ноги в дорогой обуви из магазинов. Вскоре все стихло, и она осталась одна.

Она пролежала под кроватью до самой ночи, не решаясь выйти. Тело все болело, а от вони и сладкого запаха фруктов голова разрывалась на части. Кира вышла и схватила один из фруктов, жадно съев его. Это было бессознательно, она забыла, что бывает после этого, и упала на пол, раздавив еще несколько фруктов.

Когда она пришла в себя, то поняла, что ее привязали к кровати, а по квартире кто-то ходит. К ней подошла толстая женщина, ведя за руку толстенького урода, у него была оттопырена нижняя губа, с которой все время текла слюна. Женщина что-то говорила ей, что она немного поживет у них, она же не против, гладила урода, называя его братом. Урод пыхтел, вырывался из ее рук, желая накинуться на Киру. Кира поняла, что она лежит голая, и завыла, громко, она не знала, что так умеет. Женщина отпустила своего брата, и тот бросился на Киру. Все было быстро, урод справился за пару минут, что-то крича от удовольствия, а его сестра гладила по голове, ласкала, целовала.

Несколько дней Киру держали привязанной, но, видя, что она покорно раздвигает ноги, молча снося насилие, ее отвязали. Днем женщина заставляла ее сортировать фрукты, а вечером приводила брата. Сколько она прожила у них, Кира не знала. Время больше не существовало для нее. Жизнь не сильно отличалась от публичного дома, но там она могла по вечерам смотреть, как гаснут огни сверху, обозначая жителям начало ночного периода. Квартира была всегда заперта, и Кира не могла выбраться, а за окнами была стена другого дома, она пару раз пыталась открыть окно, каждый раз отламывая по одному замку, но окно все равно не поддавалось.

В последнюю ночь к ней ворвался этот урод. Он был один, без своей сестры. Кира пыталась его успокоить, до этого он слушался ее, но урод не слушал. Он повалил ее на кровать, схватив в одну руку ножницы. Кира увернулась от первого удара, тогда он вгрызся в ее плечо, пытаясь ножницами порвать ее одежду, искромсать тело. Кира почувствовала, что она сильнее его и выхватила ножницы. Она вонзила их ему в глаз по самую рукоять легко, одним ударом. Откинув от себя мертвое тело, Кира бросилась к окну, страх и ненависть дали ей сил, и она вырвала раму. Свежий воздух освободил ее, и она вылезла в окно.

Добравшись по выступающей кирпичной кладке до пожарной лестницы, она полезла вверх, решив сброситься и разбиться насмерть. Она лезла долго, а дом будто бы не кончался. Уже давно перестали попадаться окна, а лестница вела ее вверх по скользкой стальной колонне. Внезапно лестница кончилась, и Кира ударилась головой о черное небо. Она упала на небольшую площадку, с которой вверх шел металлический короб. Кира встала и стала ощупывать небо, оно было каменным и грязным, на руках осталась жирная липкая грязь. Кира посмотрела вниз, прыгать больше не хотелось. Она подошла к коробу, пригибая голову, чтобы не ударяться о небо. Короб был большой и дрожал. С одной стороны она нашла незапертую дверь и осторожно сунула руку в темноту.

Ее обдал жар и влага домовой вентиляции, от этого смрада тошнило. Рука нащупала приваренную к стенке лестницу, и Кира, стараясь не упасть в обморок от вони, полезла вверх. Она не помнила, как нашла шахту, ведущую в архив. Через двадцать минут, а может, больше, она сбилась со счета, долезла до другой площадки. Она осторожно ползла вперед, пытаясь в кромешной тьме не упасть в шахту другого дома, часто меняя направления. А потом она услышала, как кто-то ходит сверху, и двинулась на звук. Так она нашла меня.

Это вся история. И как жизнь человека может уместиться на паре страниц? Мне кажется, что моя жизнь заняла бы еще меньше, мне трудно судить о себе. Вечером я прочту это Кире, она очень просила. Если она захочет, то сможет все вычеркнуть, вырвать эти страницы, может, так и честнее будет.

Честность? И я смею говорить о честности? Все, звенит первый сигнал к побудке. Скоро придет Кира, я ей оставил весь вечерний паек, ей надо больше есть, я вижу, как она поправляется, как затягиваются ее раны.

Да, чуть не забыл. Я писал ее историю и только сейчас стал видеть ее шрамы, гноящийся укус на плече, истерзанную спину. Я ее видел до этого другой, совершенной, и хочу видеть такой, и чтобы она видела себя такой, забыла все. Нет, это нельзя забыть… но можно об этом не вспоминать. Я сейчас смотрю на ее новый портрет, я нарисовал ее после нашего похода на смотровую вышку, она здесь счастливая. Ей очень нравится этот рисунок, она говорит, что хочет быть такой же, как я ее нарисовал.

1-й месяц 253 года, день 35.

Сегодня был в молельном доме. На удивление там было очень много начальства из нашего департамента, весь зал был в подобострастных красных погонах и несколько желтых погон у стен. Я, как всегда, стоял слева от входа, прилежно выполняя все положенные обрядовые движения, за много лет я довел свои действия до автоматизма, самому себе я кажусь роботом. Странно, что еще никому не пришло в голову поставить вместо себя робота, хорошо бы смотрелось.

Пока все и я в том числе усердно молились, моя голова была занята совсем неподобающими для этого места мыслями. Я думал, откуда у нас вся техника, машины, терминалы, сервера? Я не знал ни одного производства на нашей планете, получалось, что это был дар наших богов, и жрецы не врали? Предположим, что это так и есть, но почему тогда эта божественная техника ломалась? Я знаю это точно, потому, что девятый занимался ремонтом части машин. Раз в год, обычно летом, они получали новый дар от богов в виде ящиков с деталями, блоками. Надо бы разузнать побольше у девятого, я не верю, что боги сами знали, что нам нужно, слишком мелкая задача, а главное – они посещали нас один раз в год, может, и больше, но один раз в год точно.