Текст книги "Усеченный куб"

4

Слабая волна окатила берег, забрав с собой в озеро несколько легких камешков. Вода была прозрачная и холодная, солнце уже закатилось за горизонт, поглядывая красным глазом из-за леса. В глубине что-то булькнуло и охнуло, к берегу побежали новые круги беспокойных волн, но через несколько минут все затихло. В траве еще жужжали насекомые, но и они затихали, подчиняясь спокойствию наступившего вечера.

Инженер J сидел на берегу, подкидывая камешки на песок, чтобы любопытная волна утаскивала их к себе на глубину. Сидя на холодном песке, обхватив руками колени, он неотрывно смотрел на воду, рядом билась о берег привязанная лодка, а где-то в лесу глухо охала проснувшаяся ночная птица. Он смотрел то на воду, то на видневшийся вдали клочок красного от заходящего солнца острова, на котором ничего не было, только огромный гранитный утес и тонкая полоска берега. Он заметил, как точка на вершине утеса резко сдвинулась, инженер J вытянул шею, рука потянулась к биноклю, лежавшему рядом с ним, но он вновь опустил голову к воде, насторожив слух. Позади него зашелестела трава, и к нему подошла высокая женщина с длинными золотистыми волосами. В свете заходящего солнца они стали медного оттенка, а ее белая кожа слегка потемнела. Она погладила его по голове и поцеловала, укутав дождем золотых волос, затем сбросила с себя длинной белое платье и вошла в воду. Ее белое тело зажглось от холодной воды, она вся горела изнутри, стоя к нему спиной. Женщина обернулась, призывно посмотрев на него. Он встал, разделся и пошел к ней. Она откинула волосы за спину, открывая перед ним высокую белую грудь, он поцеловал сначала одну, потом другую, потом живот, лоно, завершив положенный ритуал, он поцеловал ее в губы. Они взялись за руки и нырнули, продолжая плыть под водой держась за руки, пока не стали коченеть ноги и все тело.

Они вернулись на берег и долго любили друг друга, было в этом и истинное чувство, и какое-то злое ожесточение, желая причинить боль, желая испытать боль.

– И это в седьмой день месяца, – улыбнулась она, плотнее прижимаясь к нему, чтобы не замерзнуть. – И что на это скажет наш святой отец, а?

– Он будет негодовать, – засмеялся он. – Скажет, ну как же вы, сестра J!

– А я его поправлю – санитарка J, святой отец, и вы тоже попадете на мой стол! – она громко расхохоталась.

– Сестра J мне нравится больше, – сказал он, накрывая ее сверху платьем. – Мэй, ты скоро замерзнешь, пойдем домой.

– Мэй, – пропела она. – Как мне нравится мое имя. А ведь только ты его помнишь и Лиз, больше никто меня так не называет. Даже Мег К.

– Вольнослужащая К, – поправил он ее.

– Теперь просто Мег К она, теперь ее называют только по имени. Интересно, правда? Надо умереть, чтобы твое имя вспомнили, как думаешь?

– Я часто думаю об этом, – ответил инженер J. – И еще о другом.

– Ты про тот дневник с Каткьюба, который нам дал Рич? Кстати, не знаешь, где он? – Мэй J заметила тревогу в его глазах. – Нет, он же не стал, как Мег топиться в нашем озере?

– Нет, он жив.

– Слава всем богам, даже нашим, – выдохнула Мэй. – Мне хватило обмывать ее на столе, как вспомню, опять дурно становится. Когда это кто-то другой, мне все равно, но сначала их сын, потом она. Роб, мне кажется я начинаю сходить с ума!

– И я, – он встал и поднял ее. – Одевайся, скоро вернется Лиз из школы.

– Она все знает, – спокойно ответила Мэй. – Она уже большая и все понимает. Я вот все думаю… Нет, не буду об этом говорить. А где Рич?

– Он на острове, – Роб показал на еле заметную точку на гранитной скале.

– Правда? – Мэй пригляделась и кивнула, что видит. – Но лодка здесь, он что, решил вплавь?

– Да, он решил вплавь.

– Но там же водоворот, как он в него не попал? – удивилась Мэй.

– А он в него попал, но сумел выбраться. Если вернется, потом расскажет. Ему надо побыть одному, подальше от всех, сама понимаешь.

– Не понимаю и не хочу понимать! – Мэй встала и быстро оделась. – Я никогда не захочу этого понять. Если погибнешь ты и Лиз, то я сразу же покончу с собой, ни секунды не буду колебаться, я знаю, как надо это делать. Бедняжка Мег, она так мучилась, если бы она меня спросила, я бы ей подсказала, как проще это сделать.

– И попала бы под суд божий, – он нервно дернул головой. – Ты же знаешь, он теперь на земле.

– Я знаю все! – гневно крикнула она. – Но я никогда не признаю его, никогда!

– Не кричи, могут услышать, – заволновался инженер J, он огляделся, ища в сумерках бегущую тень, но все вокруг было спокойно.

– Здесь никого нет, только Рич, а он со мной согласен, – спокойно сказала Мэй, выпустив накопленную злость, она снова стала красивой, но глаза ее были тусклыми от грусти, теряя природную голубизну, размываясь в сумерках серым льдом.

Солнце скрылось за горизонт, оставив над землей медленно исчезавшую под тяжестью темно-синего неба красную полоску. Мэй и Роб смотрели на гранитный остров, полностью скрывшийся в темноте позднего вечера. Раздался душераздирающий крик ночной птицы, встрепенувшейся от невидимой силы, шумно задвигался лес, под натиском усиливающегося ветра.

– Холодно, – проговорил Роб, крепко сжав руку жены. – Пора домой, Лиз уже заждалась нас.

– Знаешь, – Мэй говорила медленно, протягивая каждый слог. – Я в последнее время вспоминаю, как Лиз болела первые годы, помнишь?

Он кивнул, сильнее сжав ее руку, чтобы она успокоилась, но Мэй не поняла его, сильнее волнуясь, голос ее задрожал.

– Я тогда так боялась, что у нас будет так же, как у них, помнишь? Нам тогда святой отец все твердил, что это за грехи наши, что нам надо быть верными богу, тогда он смилостивится.

– Я помню это, – тихо произнес Роб. – Хорошо, что все прошло.

– Да-да, я тоже так думаю, я не об этом хотела сказать, – заторопилась Мэй, боясь, что озарившая ее голову мысль вот-вот исчезнет, как это бывало уже не раз. Она давно заметила за собой, что не может долго ни о чем думать, будто бы в голове стоял какой-то блок, заговор. – Я же проводила вскрытие сына Мег и Рича, помнишь, что говорит святой отец – бог решает, достоин ли каждый из нас жизни, помнишь?

– Это решает не бог, – покачал головой Роб и осекся, он проговорился. Быстро оглянувшись, он прошептал: – Наши предки создали этот аппарат, не бог.

– Ты видел этот аппарат? – удивилась Мэй.

– Да, видел. Я его сегодня чинил, – сказал Роб и больно сжал ее руку. – Пойдем домой.

– Подожди, я не сказала главное, – она собралась с духом. – Только не говори это Ричу. У их сына лопнули сосуды в мозге, такое ощущение, что кровь внутри него вскипела, понимаешь? Они убили его, убили!

Роб прижал ладонь к ее губам, она замолчала.

– Ты кому-нибудь говорила об этом?

– Нет, только тебе, – прошептала Мэй. – Я весь день об этом думала, я много дней думала, а сейчас, когда ты рядом, поняла. Ты же знаешь, я всегда лучше понимаю, когда ты рядом.

Она улыбнулась и поцеловала его, взяв мужа за руку, она повела его домой. Они шли через поле сквозь высокую сочную траву, распугивая мелких ночных жителей, торопливо отбегавших в сторону, щекоча их ноги густой короткой шерсткой. Их дом стоял в отдалении от жилого квартала, ближе всех к озеру. Вот уже виднелись горящие окошки небольшого деревянного сруба, такого же, как и все остальные на планете, у всех все было одинаковым. На пороге стояла тонкая фигура девушки, она завидела приближающиеся тени и замахала им.

– Хорошо, что Рич решил пожить у нас, – сказала Мэй.

– Да, так будет лучше. Ты слышала, капитана D так и не освободили.

– Правда? – неожиданно громко спросила Мэй. – Но за что?

– Я не знаю, среди наших ходит слух, что его хотят судить.

– Это все из-за этой бедной девочки, – уверенно сказала Мэй. – Бедная, ее засунули в аквариум, как какого-то жука! Мне девчонки рассказывали, ей не разрешают даже выйти на улицу.

– Ей нельзя на улицу, она не сможет дышать в нашей атмосфере, – объяснил Роб.

– Почему? – недоуменно воскликнула Мэй. – Разве она не человек, такой же, как мы?

– Да, она с другой планеты. Ты же слышала, что ее называют богом, ну или посланником бога?

– Да, я слышала. Хотелось бы мне увидеть лицо нашего святого отца, – ехидно рассмеялась Мэй.

– Мне тоже, – шепнул Роб и посмотрел на вышедшую на чернеющее небо луну. Мэй оглянулась, ища последние лучи заката. – Богиня Луна забирает день в свое лоно.

– Чтобы богиня Солнце вновь родила его утром, – прошептала Мэй. – Я и забыла об этом мифе, никогда не понимала его, как у них может быть одно лоно?

– Ты моя богиня Солнце, – сказал Роб, нежно поцеловав жену.

– А Рич Мег называл богиней Луной, – сказала Мэй, из глаз закапали крупные слезы, она что есть силы сжала руку мужа. – Мне ее так не хватает, я не знаю, что мне делать!

– Я знаю, – тихо сказал Роб, не в силах смотреть на жену, Мэй утерла слезы и повела его к дому.

Они подошли к дому, на них недовольно смотрела высокая тонкая девушка с золотыми, как у мамы, волосами до пояса, на ней была короткая ночная рубашка, открывавшая длинные стройные ноги. Лицом она больше походила на Роба, смотря на родителей суровым не по-детски умным взглядом. Мэй подошла к ней и поцеловала в лоб, погладив по холодным ногам.

– Ты так опять заболеешь, – ласково сказала она дочери.

– Вы чего так долго? – раздраженно спросила Лиз J.

– Что-то случилось? – спросил Роб, уводя всех в дом.

– Вас искали эти, – дочь поморщилась, перейдя на шепот. – Я сказала, что вы ушли гулять к оврагу.

– Мы именно там и были, – улыбнулся Роб, переглянувшись с Мэй.

– Пап, они искали Рича и спрашивали про дневник. Я сказала, что ничего не знаю, – гордо ответила дочь.

– Мы тоже ничего не знаем, – сказала Мэй.

– Пап, я его прочла, – прошептала Лиз. – Там правда так и есть?

– Рич сказал, что да, я ему верю, – ответил роб. – Ты кому-нибудь рассказывала о нем?

– Пока нет, – Лиз сверкнула синими глазами. – Но об этом должны знать все!

– Не думаю, что они хотят это знать, – с сомнением сказал Роб. – Давай поедим, ты же приготовила ужин?

– Да! – обрадовалась дочь. – Я сама запекла мясо, но оно немного пригорело.

Она потащила родителей на кухню и с гордостью вытащила из печки противень с сильно подгоревшими кусками мяса и зимними корнеплодами.

– Выглядит вполне съедобно. Что скажет санитар J? – усмехнулся Роб.

– Мне нравится, – сказала Мэй, отщипнув кусок мяса. – Как раз то, что я хотела сейчас.

5

Кира открыла глаза и увидела слепящий белый свет. Он не покидал ее ни днем, ни ночью. Она почти ничего не видела кроме этого света. Встав с кровати, она на ощупь прошлась вдоль стен, держась за холодную гладкую поверхность левой рукой. Комната была круглая, как ей казалось, и в ней не было ни одной двери и ни одного окна. На Каткьюбе не было окон, только в подземном городе, но здесь все дома стояли на земле, вырастая вверх на несколько этажей, почему же они поместили ее под землю? Свет гас ночью, когда она уже спала, изморенная одиночеством и безмолвностью заточения. Она совсем иначе представляла себе жизнь на этой планете, сейчас ей казалось, что на ее родном Каткьюбе было лучше. Как прав был Тринадцатый, он всегда прав, когда говорил, что их на Земле-232 никто не ждет.

Кира чувствовала, что она здесь чужая, она знала, что за ней постоянно наблюдают, что в этой круглой комнате видят каждое ее движение. На Каткьюбе даже в поземном городе у нее было место, куда она могла спрятаться, хотя бы на пару минут, но побыть одной. Глаза постепенно привыкли к яркому свету, она зашла за ширму, поставленную кругом, и облегченно вздохнула. Эту белую ширму принесли высокие белые женщины, они были добры к ней, пытались разговаривать, но они не понимали друг друга. Внутри этой ширмы у Киры был крохотный уголок. Большая белая женщина поставила ее так, чтобы Киру не видели в камеру. Кира так и не смогла разглядеть, где эти камеры, потолок был абсолютно белый, как и стены и пол, сливавшиеся в единую поверхность, будто бы она находилась внутри сферы.

Кира переоделась и вышла из-за ширмы. Ей было все равно, видят ли ее тело, она об этом не думала, ей просто не нравилось, что за ней постоянно наблюдают, это чувствовалось кожей. Она подошла к умывальнику и умылась, рядом стоял большой унитаз, она с трудом им пользовалась, каждый раз боясь, что провалится в него. Она не понимала, что за удовольствие следить за ней. Сначала она думала, что так надо, они должны ее узнать, потом думала, что, наверное, они больные и их надо пожалеть. Внутри нее росло презрение к ним. Эти большие люди были совсем не похожи на седого D и рыжего К, они были другие, Кира презирала их и часто и долго смеялась, глядя в потолок, желая показать им, что она не боится. Она и не боялась.

Сколько уже прошло времени, как она попала сюда? Кира не знала, она считала дни по свету, получалось, что она здесь уже 27 дней и 28 ночей. Она держала это в памяти, ей никто не дал ни листов, ни карандаша, хотя она очень просила. Через 10 дней ей принесли большой экран и справочник команд машинного кода. Кира целыми днями смотрела то, что показывал этот экран, а когда он гас, листала большую книгу, выделяя для себя слова, постепенно запоминая их, строя у себя в голове фразы на языке больших людей. Это было довольно легко, язык был понятен и знаком.

На экране ей показывали бескрайние поля, красочные леса, глубокие воды озер, перемешивая это с какими-то обрядовыми действиями. Их жрецы были похожи – у них даже символ был один и тот же! Только здесь жрецы были большие, высокие, но такие же толстые, с длинными бородами, почти до пола. Кира смотрела на эти религиозные обряды, вслушиваясь в слова. Сначала она ничего не понимала и боялась, но со временем она стала узнавать слова, находя в распевном речитативе общее с Каткьюбом. В конце обряда она ждала, что жрец нажмет кнопку и дико заревет двигатель ракеты. Кира теперь знала, что это был именно он, все, кто были на космодроме, знали это. Большие люди не нажимали кнопок, они били в ладоши, пели, трясли странными металлическими банками, издававшими дребезжащий грохот.

Кира чувствовала, что стареет. Дышать было легко, даже приятно, но она смотрела на свою кожу, которая становилась все темнее и сжималась. Кира чувствовала, как у нее внутри все сжимается, как что-то изнутри гложет ее, ест ее, она понимала, что скоро должна умереть, и не жалела об этом. Она хотела бы в последний раз увидеть Тринадцатого, любимого Тринадцатого. Она громко и часто повторяла это, чтобы слышали все – все ее заточители! Она хотела попрощаться с друзьями, с Девятым, Белым, с ребятами. Живы ли они, что они сделали с охранниками? Кира верила, что Тринадцатый найдет правильное решение, он знает все и любит ее. Это придавало ей сил, она быстро ела, не замечая вкуса пищи, хотя это была тоже серая масса, но другая, что-то было в ней другое, Кире не хотелось ее есть, поэтому приходилось себя заставлять.

Включился экран, и Кира послушно встала перед ним, жадно смотря на прекрасную прозрачную воду озера, в которой была видна крупная рыба. Кира уже знала это слово и знала, что рыбу можно есть, только не ей, она не должна есть пищу больших людей, – эта пища убьет ее. Кира посмотрела наверх и громко крикнула, что хочет увидеть это озеро сама, она перепутала слова, от волнения забыв заранее приготовленную фразу. Большие люди могли ее не понять, но экран погас на мгновение, и на нем появилась короткая надпись на ее языке: «Скоро. Надо еще потерпеть. Мы с тобой».

Надпись исчезла, появился другой фильм про какой-то праздник со жрецами, Кира не смотрела на экран, она сидела на полу и плакала.

6

Глухие удары шагов огласили коридор, тяжелой поступью шел гигант в черной длинной рясе, спускавшейся до самого пола, каждый шаг дополняя ударом железного посоха. Лицо гиганта было трудно разобрать, оно было покрыто густой бородой, спускавшейся до пола, а вторая половина лица скрыта черной маской. Гигант шумно дышал, грозно раздувая толстые ноздри, правая рука схватилась за символ веры – усеченный куб на груди, такой же громоздкий и тяжелый, как и посох. Случайные лица, выходившие в этот момент из палат больницы, тут же прятались, не желая встречаться даже взглядом со святым отцом. Гигант прошел до конца коридора и вышел на лестницу, продолжая вбивать свой посох в каждую ступеньку.

Санитар J вышла из морга, торопливо поправляя на себе промокший после долгой мойки тела комбинезон. Ей хотелось быстрее добраться до раздевалки и смыть с себя все. Она увидела, как к ней движется грозная фигура священника, и выругалась еле слышно. Она покорно встала, ожидая, когда он подойдет к ней.

– Санитар J, – прохрипел святой отец, встав вплотную к ней.

– Да, святой отец, – она учтиво склонила голову. – Что привело вас к нам в дом смерти?

– Твоя душа, санитар J, – ответил он, обдав ее хмельным угаром, Мэй с трудом сдержалась, чтобы не закашлять. – Ты так и не пришла ко мне на исповедь.

– Святой отец, я не пришла потому, что очень много работы, – она подняла на него глаза. – Господь одарил нас в этом году частыми смертями, в этом нет моей вины, святой отец.

– В этом есть твоя вина! – прорычал он. – Ты вторгаешься в святое, в плоть, созданную господом, неподвластную простым смертным, как ты!

– Святой отец, я всего лишь выполняю свою работу, как и все, кто работает в больнице. Вы же знаете, что смерть помогает понять недуг и спасти другую жизнь.

– Замолчи! – рявкнул он. – Твои слова достойны суда! Ты не боишься, что ты и твой инженер J окажетесь в кубе и вас будут судить?! Подумай о душе твоей дочери, она еще так невинна и ее можно спасти!

– Не трогайте мою дочь, – неожиданно твердо сказала Мэй. – А если вы будете так гневаться, то скоро окажетесь на моем столе, и тогда мы посмотрим, сколько в вас святости, а сколько гноя! Как говорится в Великой книге? Тело и душа человека неделимы, как мыслит он, как живет, так и умрет он, а тело его будет примером другим, останется ли оно чистым или превратится в черный гной. Я правильно помню, святой отец?

– Я вижу, как гной сочится из твоего рта, – прошипел святой отец. – Я вижу, как гниет твоя душа!

К ним подошли другие санитары, с опаской глядя на святого отца, склонившегося над Мэй, казалось, что он сейчас набросится на нее, станет грызть горло, как раненый зверь дальних лесов, ошибочно набредший на стада буйволов. Святой отец не шевелился, он застыл, как каменная статуя на площади – борода лежала на полу, голова склонилась в неестественном изгибе всего тела. Он был олицетворением клокочущей внутри ярости, застывшей, как застывает кипящая магма, бешеная, вырвавшаяся из вулкана.

– Святой отец, – обратился к нему один из санитаров, он был старше всех и чуть ниже его ростом, выделяясь среди испуганных женщин. – Сегодня же суд, вы не боитесь опоздать на него? Мы все спешим домой, чтобы выполнить свой долг.

Святой отец бросил на него гневный взгляд, в честной схватке ему было бы трудно победить этого санитара, пускай он и был уже стар.

– Я решаю, когда начнется суд, – прохрипел святой отец. – Вы все должны это смотреть – вы все!

Он резко повернулся спиной и зашагал к выходу. Когда он скрылся и звуки его шагов перестали раздаваться гулким эхом на лестнице, все облегченно выдохнули, весело переглянувшись. Мэй стояла на месте и хмурилась, смотря на потолок.

– Что он тебе сказал? – спросил ее седой санитар, ласково беря за руку.

– Да, Мэй, что тебе сказал этот убийца? – воскликнули другие.

Мэй услышала, как они все называют ее по имени, а не санитар J, как требовал устав, и расплакалась, упав головой на грудь седого санитара.

– Ну что ты, девочка, – гладил он ее по голове. – Мы тебя ему не отдадим, не переживай.

– Он говорил о душе Лиз, – сквозь слезы прошептала Мэй.

– О Лиз? – переспросил санитар. – Вот это действительно плохо.

– Тебе надо уехать на дальние земли, – предложила одна девушка, Мэй плохо знала ее, она работала у них всего пару недель, приехав с дальних пастбищ. – Мой брат ушел со своей семьей туда, там вас никто не тронет, они боятся туда идти.

– Да, точно! – подхватили другие. – Этот убийца все время лезет к тебе, добром это не кончится!

– Тебе надо поговорить с инженером J, – сказал санитар. – Роб умный человек, он решит, как надо делать.

Мэй дернулась и отошла от него, оглядев всех красными от слез глазами. Она сделала глубокий вдох и быстро выдохнула, сбивая с себя дурноту переживаний.

– Мы должны судить святого отца, – твердо сказала Мэй. – Он преступник!

– Да! – подтвердили несколько женщин, а седой санитар утвердительно кивнул.

– Но кто это будет делать? – спросил он Мэй. – Мы сильны лишь в речах. Если сегодня капитана D казнят, то для нас нет спасения, и святой отец победит.

– Не казнят, вот увидите! Он проиграет! Проиграет! – с жаром воскликнула Мэй.

Во всех домах одновременно зажегся свет, кто-то ждал этого, заранее приготовившись, сидя у черного экрана, но для большинства жителей города это было неожиданным, несмотря на то, что каждый знал – сегодня будет суд над капитаном D. Люди вернулись в дома, спустились вниз из спален и сели возле медленно разгоравшегося экрана, глава семейства нервно сжимал в руках пульт для голосования, который уже мигал красной лампой. Вокруг воцарилось безмолвие, будто бы даже сама природа затихла, ожидая справедливого вердикта общины, и только оглушительный вой красной лампы на пульте безмолвно разрывал воздух. Экран высветил огромное стеклянное здание, выполненное в виде куба. Камера проехалась по периметру здания, каждая стена, каждая грань куба горела ярко, слепя глаза неистовым огненным светом. Большая часть города благоговейно охнула, склонив голову к груди от вида этого величия духа пророка, другие же закрыли глаза, напряженно ожидая начало симфонии «Правды».

Музыка ударила резко, куб вспыхнул тысячами искр. Переливы волн мелодии, простой и требовательной к слушателю, сменялись нарастающим громом басов, подавляющих волю слушателей, заставлявших открыть глаза и смотреть, смотреть на экран, через боль, чувствуя, как все тело до ногтей пронизывает ожидание чего-то страшного и торжественного.

Музыка стихла также резко, как и началась, в голове еще стоял гул симфонии, а на экране исчез горящий куб, и зрителю открылась небольшая ярко освещенная площадь, на которой был только эшафот, выстроенный из грубых досок, с громоздкой, почерневшей от времени поперечной балкой, установленной на огромных бревнах. К балке был приделан цепной механизм, напоминавший допотопную лебедку, балка возвышалась над эшафотом, гремя цепью. Было видно, как ветер врывался внутрь куба, заставляя лебедку болтаться, как переспелый фрукт осенью на дереве. За эшафотом висел огромный на всю стену экран, он был черен и молчаливо глядел на зрителей, на нем все должны были увидеть справедливое решение.

Три человека в черных длинных одеждах вывели капитана D и подняли его на эшафот, затем они поднялись сами, один соскользнул вниз, когда взбирался, со всего размаху ударившись головой о грязный помост. Капитан D покорно стоял на месте, ожидая своей участи. Трое в черных одеждах стали суетливо тянуть цепь, один снял с капитана D рубашку, оставив его стоять на ветру обнаженным по пояс. Капитан был больше и сильнее них, его атлетичная фигура с огромными руками и широкими плечами возвышалась над эшафотом. Он смотрел прямо перед собой, в сторону от камеры, те, кто его привели, были на полголовы ниже его и, казалось, боялись его. Один из них что-то сказал капитану, он кивнул, и на ноги капитана D надели железные кандалы с цепью. Закончив работу, все трое встали перед капитаном, закрыв его от камеры. Они долго что-то говорили ему, капитан кивал головой, в конце этого разговора он похлопал каждого по плечу, и черные конвоиры быстро спрыгнули вниз, пряча лица под полами капюшонов. Конвоиры назначались всегда случайно, и каждый мог им стать, об этом могли знать лишь его семья, женщины никогда не выбирались, но все знали, что желающие бы нашлись. Кто-то стыдился этой роли, кто-то просто хотел умолчать, не определившись, но были такие, кто гордился ролью конвоира, втайне надеясь, что когда-нибудь святой отец доверит им и роль палача. К несчастью этих справедливых граждан, их никогда не выбирали повторно.

Камера показала крупным планом капитана D. Он смотрел теперь себе под ноги, дрожа от холода. Широкая грудь, усеянная седыми волосами, часто дышала, было видно, что он волнуется. Камера отъехала назад, раздался гулкий шум тяжелых шагов. Святой отец быстро шел к эшафоту, в его движениях виделась сила и даже легкость. Он ускорился и с одного прыжка запрыгнул на высокий помост эшафота, не зацепив полой сутаны грязных досок, он словно воспарил над помостом. Эшафот затрясся от его веса. Капитан D был не ниже святого отца, они были даже похожи, оба высокие гиганты, лучшие из рода. Святой отец поднял вверх руку, призывая всех к вниманию.

Его голос, усиленный десятком динамиков, загремел внутри стеклянного куба. Он говорил о чести, о защите рода, об опасностях, подстерегавших их на каждом углу. Он говорил, что их планета враждебна к ним, что они должны бороться против врагов, бороться против врага внутри себя, и только сплоченность, непоколебимая воля каждого, выраставшая в единую великую силу, способную сломить любого врага, способную защитить их настоящее, их будущее – именно эта сила защитила всех в прошлом, заставила природу подчиниться, а врагов отступить. Он говорил много, жадно, беря слова не из Писания, строя фразы, забивавшие в головы его мысль, словно огромные гвозди, он говорил сам, импровизируя, играя, живя, – он царствовал.

Экран за эшафотом медленно разгорался, выводя два столбика, показывающих настроение граждан, формируясь простой программой подсчета голосов. Еще не был задан вопрос, еще не была закончена обвинительная речь, а граждане уже активно голосовали. Святой отец не видел результатов, он никогда не смотрел назад, точно зная, что уже две трети были на его стороне, всегда, что бы ни случилось – это и была его сила. Великая. Единая. Он обратился к ней, благодаря ее, воспевая ее, а потом повернулся к одной трети противника. Он не обвинял их, не уговаривал, он жалел их, призывал взглянуть внутрь себя, найти там свое истинное предназначение, данное людям пророком, спасшее людей от гибели. Через час воззваний, обвинений, призывов, святой отец перешел к сути дела. Он обвинил капитана D в том, что он привез к ним из черного мира дочь дьявола, которая погубит всех, ввергнет их род в пучину, уничтожит! Столбики за его спиной нервно дергались, люди сомневались, семьи спорили, открывая новое друг в друге.

Никогда раньше не было такого суда. Всегда дело было простое и понятное каждому: убийца, насильник, вор. Не было жалости к преступникам, их вина была понятна и редко требовала действительных доказательств, но капитана D многие знали и не верили, что он виновен. Не верили и боялись, что ошибаются, по нескольку раз за минуту меняя свое решение, ища помощи у близких, смотря на движение столбиков на экране, желая узнать, как решит общественность – она не может ошибаться! Столбики зависли на месте, они были почти равными, все ждали, что будет дальше. Капитан D поднял голову и сказал, что все, в чем его обвиняют, – ложь, а эта бедная девочка, которую они привезли, она такой же человек, как и они – это подтвердила медстанция, она тоже из их рода.

Правый столбик резко вздернулся вверх, святой отец почувствовал это и обрадовался. Многие не хотели знать, что эта уродливая лилипутка тоже из их рода, люди противились этому, возмущались, выбирая правую кнопку «Виновен». Святой отец вознес руки к небу и прочитал длинную молитву. Потом он пристально посмотрел в камеру и сказал, что у него болит душа за лейтенанта К, за его погибшую семью, за его погибшую душу, пораженную ядом черной планеты, погубившим его жену, родившую на их чистой земле три дитя дьявола, и только могущество и мудрость пророка, оставившего им святую машину, только это спасло их род, спасло их планету!

Правый столбик резко взметнулся вверх, доходя до требуемой границы – решение было принято большинством, капитан D должен быть казнен, немедленно. Заскрипела лебедка, натягивая цепь. Капитана D рвануло вверх, и он повис вниз головой над помостом. Его голова находилась рядом с головой святого отца. Святой отец достал из-под сутаны длинный нож с черным лезвием и вознес его к небу, намереваясь сделать смертельный удар по шее капитана. Его рука неуверенно дернулась и тут же метнулась с ножом к горлу, но вдруг святой отец выронил нож и схватился за шею, за горло. На его груди горел священный символ, весь город охнул, они ошиблись в своем решении, пророк указал им верный путь, так говорилось в Писании!

Экран за эшафотом погас, лебедка скрипнула, и капитан D упал на помост. Рядом корчился от боли святой отец, тщетно пытавшийся снять раскаленную цепь с шеи, вырвать священный символ с груди, вгрызавшийся в его тело раскаленными гранями. Трое конвоиров бросились к капитану и освободили его. Капитан подошел к святому отцу и, терпя боль, рванул цепь священного символа, разрывая ее. Святой отец что-то прохрипел в ответ и затих. Внезапно свет в кубе погас, а экран загорелся ярким светом. На нем стали появляться слова, подолгу впиваясь в глаза горожан, чтобы они могли успеть прочитать, осознать прочитанное, принять.

«Вы совершили ошибку.

Ваша роль низка, вы жалкие в своей гордыне.

Вы решили начать есть друг друга, как люди с дальних земель.

Вы убийцы – вы убиваете сами себя!

Никто не знает правды о Каткьюбе. Правда страшнее, чем вы думаете.

Ваши боги живут на Каткьюбе. Они даровали вам жизнь, они даруют вам жизнь!

2220 лет назад боги с Каткьюба пришли на эту планету, они создали вас здесь – все, что вы имеете, знаете – все вам дали они.

Вы называете их богами, но они не боги. Они и есть вы. Вы хотите убить вашего последнего пилота? Я покажу вам жизнь без Каткьюба, вы узнаете, насколько вы зависите от Каткьюба и, может быть, поймете, насколько Каткьюб теперь зависит от вас.

Кактьюб дарует вам энергию, а значит, жизнь. Вы не достойны жизни, вы будете жить неделю в темноте.

Вы должны думать, сами, пришло время!»

Экран погас, а за ним и весь свет в городе, в каждом доме, все остановилось, затихло, насосы перестали качать, выплевывая последнюю партию воды в накопитель. Город погрузился в молчание. Но если бы кто-нибудь сейчас очутился рядом со стеклянным кубом на площади, то смог бы увидеть, как из-под него пробивается тоненький лучик света, невидимый при свете дня или ночных фонарей. Под землей, скрытой многими слоями бетона, находилось огромное здание, которое уже много десятков лет было пустым. Только на верхних этажах еще горел свет, и одинокая фигура старика ходила взад и вперед по своей добровольной келье.