Текст книги "Летние домыслы"

Летние домыслы
Лола Адриановна Кретова

Все охотно ездили к нему, принимали у себя благодаря его живому, весёлому, любезному характеру, его светскости, тону, обходительности.

И. А. Гончаров

Иллюстратор Елена Андреевна Ибрагимова

© Лола Адриановна Кретова, 2017

© Елена Андреевна Ибрагимова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-0668-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Здравствуй, Арсений.

Надеюсь, в Ницце сейчас светит солнце, и ты прекрасно проводишь время. Прости, что отвечаю тебе только теперь, спустя без малого три месяца после получения твоего письма. Престранные события, имевшие быть прошедшим летом во многом тому причиной.

К началу лета сложилась привычная череда дел, забот и отдыха среди родной природы, в своём любимом и милом мне доме. Работа моя – порой утомительная, но всё же приятная. Моменты счастливого ничегонеделания в доме или саду. Неспешное собирание трав. Временами – рыбалка: в этом году хорошо ловится столь любимый тобой красавец голавль. Книги, как повод набраться чужих переживаний и помечтать о чём-то своём. Что до местных дачников, то я стараюсь держаться от них подальше.

Прошлые (теперь уже безвозвратно – прошлые) печали мною были забыты. Некоторые творческие планы приятно тешили моё воображенье.

Где-то с середины лета вдруг начали происходить события, которые вновь заставили меня думать о том, что совершенно сбежать от судьбы, пожалуй, невозможно. Сомневаюсь, чтобы мой дед посвящал твоего во все подробности своих занятий, тем более не только «научных». Братья обычно к такому не склонны. Я только сейчас стал вспоминать и понимать некоторые вещи, что его так интересовали. Тень той небезопасной тайны, к которой мой дед был причастен, коснулась и меня.

Как тебе известно, брать судьбу в свои руки и ломать себе жизнь я умею одинаково хорошо, оттого и живу теперь в достаточной глуши. Я сейчас в некоторой растерянности, и в то же время ощущаю предельную собранность. Мне кажется, я кое-что знаю про то, что не по моей воле вошло в мою жизнь. Подробнее и содержательнее я предпочитаю поговорить с тобой при встрече.

Приехать во Францию в этом году, наверное, не получится. Надеюсь, мы всё же увидимся достаточно скоро. Приезжай ты в наши края, если сможешь. Я буду рад.

Твой далёкий кузен.

Глава 1

Полуденное солнце выбелило садовые дорожки, выплеснуло белёсость на глянцевую листву. Небо было скучным: ни облачка. Негромко хлопнула дверь на террасу, Валентин выпрямился и обернулся к молодой женщине в белом платье, которая приближалась к нему с маленьким серебряным подносом в руках.

– На ваших розах тля, – сказал он и поднёс ладонь к виску, пытаясь защититься от летнего света. – С розами такое часто случается. Надо будет опрыскать утром или вечером, если хотите, я дам вам средство от вредителей.

Женщина улыбнулась и протянула ему бокал.

– Кажется, это оранжад, – пояснила Катя с весёлым равнодушием, – не бойтесь, он не слишком холодный, я не пью ледяных напитков. – Сделав глоток из своего бокала, она коснулась его руки. – Совсем не холодный, – повторила Катя и засмеялась.

Тональность её насмешливости объясняла, отчего Валентин после некоторых колебаний предпочёл смотреть розы в ленивый полдень, за полчаса перед поездкой в город, а не вечером, который в начале июля почти не отличается от ночи.

Прощаясь у калитки, он советовал больше не покупать саженцев обычных роз – с парковыми хлопот намного меньше – и обещал заглянуть через пару дней. Катя улыбалась ему по-прежнему.

Спустя десть лет быть садовником уже не представлялось странным, как поначалу. Валентин Нестеров охотно давал советы, но чаще стриг, копал, опрыскивал, прищипывал и пропалывал – прихорашивал чужие сады. Ему не приходилось называться ландшафтным дизайнером, дабы нужным образом расположить к себе владельцев сада. Сады и владельцы были достаточно величественны для того, чтобы пригласить в качестве садовника известного модельера – из любопытства, которое частенько перерастало в привязанность.

С годами он всё реже и с меньшей досадой вспоминал о скандале, из-за которого он бросил любимое занятие и в смятённых чувствах бежал из Москвы. Севернее Москвы, на окраине области, у него был старинный дом, оставленный ему дедом, профессором Тимирязевской академии. Отец Валентина такому не прямому наследованию не был удивлён – профессор не жаловал сына, который восхождению в науке предпочел падение в театральные круги: зачем-то стал театральным декоратором и вдобавок женился на балерине из кордебалета. Но его телефонные разговоры с собственным сыном стали ещё реже и короче. «Ладно, Валь, мне пора принимать лекарства», – так обрывал он незримое намерение сына спросить о чём-то более важном, чем погода и будничные театральные козни – обрывал в любой час и одними и теми же словами.

Дом Нестеровых стоял в конце деревни, чуть поодаль от старых деревенских домов – их в деревне осталось не более дюжины – в другую сторону от них спускалась к лесу широкая, отсыпанная щебнем и огороженная канавами улица с новыми домами. У нового трансформатора она делала неожиданный зигзаг и, миновав пруд, оборачивалась песчанистой дорогой для дачников, если повернуть налево, и асфальтным подъездом к трассе, если повернуть направо.

На почтительном расстоянии от дома держались деревья, посаженные вдумчиво, с намерением. Невысокие липы примирительно поглядывали на деревню из-за старой кирпичной ограды. Далее виднелись величественные головы сосен, дубов, клёнов, которые в одиночку и небольшими скульптурными группами позировали перед большими окнами, украшенными наличниками в стиле северного модерна или (смотря с какой стороны смотреть на дом) выстраивались позади, чтобы служить фоном для основательно потёртой изгибающейся фальцевой крыши и небольшой башенки.

Крылец у дома было два: маленькое крыльцо на углу, всего в две ступени, и большое, с деревянной балюстрадой – к нему изящной волной с двух сторон прильнула лестница с каменными ступенями, впрочем, с одной стороны некоторые ступени давным-давно развалились. В октябре этот вход приходилось заколачивать, чтобы не дуло, чтобы по изящной широкой лестнице в дом не пробралась зима; не достучавшись в запертые двери, она устраивалась на крыльце, устилая ступени складками своих одежд. По одеждам ходили деревенские коты, оставляя маленькие котиные следы.

Но теперь был июль, и Валентин по утрам стоял, облокотясь на балюстраду, смотрел в невидимую за липами даль и пил кофе. В июле в саду цвёл чубушник, беременели ящерицы, завязывались маленькие огурцы. А когда был ветер, шумели клёны.

В детстве родители каждое лето отвозили его в деревню на пару месяцев. Дед был строг и страшно рад внуку, Валентин был весел и охотно проводил время со своим дедушкой, перенимая у него сельскохозяйственные премудрости. Вдвоём они копали грядки, сеяли семена – дедушка красивым почерком надписывал таблички и делал записи в школьной тетрадке, – ухаживали за деревьями, смотрели, как растут яблоки и сливы. Валентин рано научился с удовольствием забивать гвозди, топить печь, пилить и строгать и даже готовить. Он уверенно отличал очиток от золотого корня и знал разницу между подвоем и привоем, хотя по самым разным причинам не спешил похвастать этим перед своими редкими товарищами с летних дач.

После обеда дед устраивался с книгой в уголке сада – под старой шершавой яблоней или за чайным столом возле флоксов. А Валентин, вооружившись ножом и палкой, отправлялся в поход по окрестностям, порою с товарищами, но чаще один.

Приезд родителей в конце летнего сезона по обыкновению превращался в торжество недоумений: отец с матерью безнадёжно вздыхали, выслушивая детские истории о сороках, гусеницах и агротехнических приёмах выращивания малины, дед на вопрос о здоровье сердито расплёскивал чай на белую скатерть. Недоумевал и Валентин: он не раз слышал, что его родители познакомились здесь, в этом доме – почему же отец отвернулся к окну и постукивает пальцами по столу, а мама отказалась взять слив для варенья?

Но московское время длилось дольше деревенского, и городские забавы не преминули воспользоваться этим преимуществом и взять верх: вступив в пору отрочества Валентин примкнул к группе отроков, смыслом существования которых была бодрая и решительная игра на струнных и ударных инструментах. По нелепой случайности их приняли за настоящую рок-группу и пригласили сыграть на концерте. Оглушённый новостью, Валентин закрыл глаза и понял, как это должно выглядеть. Всё необходимое для преображения (он не решался назвать эти предметы костюмами) было сделано за три дня и пять ночей и стало единственным, что оценила публика, пропустив мимо ушей неслаженную игру и невразумительный голос солиста.

Дом, сад, дедушка на первых порах оставались в неведении: дом стряхивал остатки зимнего сна и последние сосульки, деревья раздували весенние почки, дедушка перебирал пакетики с семенами – красочные из магазина и бумажные кулёчки собственных сборов, надписанные карандашом средней твёрдости (HB). «Приедет Валя, покрасим сарай», – думал дед, ставя чайник и поглядывая в окно на хозяйство. Краску вымыло дождём, и стены сарая вернули себе мягкий серый цвет. Садилось майское солнце, стены золотились, розовели, гасли; дед зажигал лампу. «Экзамены, как же…», – не поверил дед, возвращая телефонную трубку терпеливой работнице сельской почты; был конец июня. Лето пришло и не пришло.

Родители боялись, как бы не спугнуть художественный интерес сына, звонили друзьям и знакомым, и Валентину доставались подработки в театре, на телестудии, в доме моды – копеечные, зато изобилующие лестными отзывами и сулящие частные заказы. Убедившись, что садовые ножницы в руках сына сменились портновскими, а иголкой он орудует столь же ловко, как и секатором, отец восторжествовал победу; мама благосклонно улыбалась. На следующий год Валентин поступил в институт и отправился служить на границу, откуда вернулся юношей в расцвете сил с прекрасной фигурой, чётким овалом лица и решительным взглядом.

Прогулки по подиуму и позирование в свете софитов составили материальное благополучие его студенческих лет, но окончив институт, от также покончил с модельным бизнесом, и перебравшись от родителей на съёмную квартиру, спасительно предался умеренной жизни. Свою репутацию дизайнера-модельера он предпочитал взращивать на почве старинных семейных связей и новых знакомств, которые он водил с причудливой избирательностью. Интуиция редко подводила его, но ошибки стоили дорого.

Изредка – с каждым годом всё чаще – он навещал деда и дом. Они пили коньяк в гостиной, чай на кухне, Валентин что-то рассказывал, дед слушал, похлопывал его по плечу, и они шли в сад. Один раз Валентин приехал с подругой.

Бегство от скандала пришлось на хмурый октябрь, и до конца осени он ни разу не возвращался на место своего крушения, предпочитая общество белок и свиристелей, которых сезонно сменили куропатки и снегири. Зима выдалась основательной: много солнца, много снега и тишины. Хандра увязла в сугробах; гуляя под высокими соснами, пронзающими синее небо, Валентин Нестеров подумывал о будущем. Ближайшее будущее предстало пред ним чередой строителей и специалистов, подвизавшихся отреставрировать памятник старины, в котором он поселился, и приятеля с телевизионного канала. «У нас намечается проект про сады и усадьбы, передача будет выходить дважды в месяц. Ищем ведущего, чтобы публика узнавала и был хорош собою. Ты случайно не смыслишь хоть что-нибудь в садоводстве?».

…Попрощавшись с Катей, Валентин поспешно зашагал к дому, где наскоро собрал всё необходимое и отправился на съёмку, в посёлок недалеко от МКАД. С самого начала он настаивал на том, чтобы съёмки проводились при наилучшем свете, когда солнце начинает клониться к закату. Оператор нервничал, но потом втянулся и с удовольствием фиксировал тёплые блики на лицах, густеющие краски цветов, золотую ауру контражура – даже самый скучный и посредственный фон становился волшебным. Повезло и с сегодняшним вечером.

На обратной дороге (съёмки закончились поздно и Валентин переночевал в Москве) ему повстречалась Полина Адамовна, соседка Кати Тимофеевой. Полина Адамовна и её муж вышли на пенсию и жили в деревне постоянно. Заложив руки за спину, элегантная соседка совершала традиционную прогулку от своего дома до старых домов и обратно; её кошка тревожно следила за прогулкой с высоты забора. Валентин Нестеров встречался с Полиной Адамовной не раз; он знал, что они с мужем поляки, переехали в деревню из Москвы, их дочь живёт в Москве, у мужа болит поясница, а фонарь у Катерины не горит, потому что электрик неправильно настроил реле, надо исправить (обычно эти сведения она излагала собеседнику на втором или третьем этапе знакомства). Он кивнул ей и постарался ехать помедленнее, чтобы не поднимать дорожную пыль. Полина Адамовна кивнула в ответ, взглянув по-особому, со смыслом. Смысл был ему неприятен.

Глава 2

– А ещё выше получится? – произнёс мальчик, обнимая ствол старой берёзы. Задрав голову, он смотрел куда-то вверх. На вид ему было лет восемь.

– Сейчас попробую, – ответил девчачий голос из берёзы. Нижние ветви дерева закачались, зашелестели листьями, на мгновенье показалась нога в жёлтой сандалии и исчезла.

– Я за тобой, – заявил мальчик сестре и ухватился руками за нижнюю ветку.

– Тебе не разрешают, – возразила сестра, будучи старше на три года. Между веток показалась её голова. Аня подтянулась ещё немного и влезла на сук.

– Что ты видишь? – спросил Вася у сестры.

– Там далеко едет шумная машина. По дороге идёт тётя Агния. А там на дереве сидит большая птица, не могу разглядеть какая, – она вытянула руку. – За забором красивый дом с окнами. На крыльце человек пьёт из кружки.

Оглядев окрестности, девочка уцепилась покрепче ногами и забарабанила палками по стволу. Палки она хранила на берёзе, в раздвоенном суку. Мальчик заскучал и отошёл от дерева. Высокая ветвистая берёза росла возле старой избы, самой первой на улице, не считая профессорского дома; дети приходили сюда играть.

Словно кошка поскреблась в дверь. Нестеров встревоженно обернулся, прислушиваясь. Рослая берёза за забором всплеснула ветками, с берёзы рухнула маленькая тень. Звук повторился. Нестеров догадался и поспешил вниз к калитке.

– Простите, я стучала, но никто не открыл. Я подумала, быть может дверь открыта, но не поняла, в какую сторону она открывается. – Невысокая худая женщина отступила назад, теребя в руках широкополую шляпу. – Я – Агния Воронова, я приходила и раньше, стучала, но никто не открывал, хотела спросить, не позволите ли вы мне писать ваш дом в вашем саду. Он очень живописен, но к сожалению, снаружи мне не удалось найти удачного плана.

– Так вы художница? – уточнил Валентин, – Заходите внутрь, я запру калитку. Должно быть с дач?

Дачи за поворотом в былые времена принадлежали художникам и артистам балета, обитали там и две подруги его матери, с которыми он не имел удовольствия познакомиться.

– Нет, я живу тут, в деревне. Через девять домов от вас. Или через восемь, не помню точно, – Агния немного нахмурилась, пытаясь припомнить точно и тем доказать реальность своего существования.

– В самом деле? Мне кажется, мы ни разу не виделись. Рад знакомству. Валентин. – представился Нестеров и протянул руку.

– Я вас тоже не видела. Быть может, и видела, но не знала, что это вы. То есть, что вы живёте в этом доме, – Агния всё ещё колебалась между дерзостью и смущением.

«Пожалуй, я тут много кого не видел, и слава Богу», – подумал Валентин и двинулся в сторону дома, привычно поддерживая ничего не значащую беседу. Дорожка была узкая, и Агния то и дело видела его затылок: торчащие вверх на макушке и коротко стриженные по бокам волосы отвлекали её внимание, она чуть было не подвернула ногу. Обогнув кусты барбариса, они вышли на лужайку.

Агния Воронова рассеянно взглянула на дом – ей не хотелось любоваться домом сейчас, в неловком ожидании окончательного согласия или отказа. Она сомневалась в своей затее и готовилась к побегу.

– Вы всё-таки полагаете, что этот дом стоит вашего внимания? Тем более в июле, когда всё слишком зелёное, а тени коротки и безлики?

Не стоило говорить о свете и цвете. Дом и его владелец разом приблизились, сломав безопасное расстояние, на котором держалась воображаемая картина знакомства и просьбы. Агния вскинула голову и посмотрела на Нестерова удивлённо и через мгновенье воинственно. «Уверена, в утренние часы ваш дом великолепен. О тенях не волнуйтесь. Думаю, я бы пристроилась вот тут, у жасмина, я не помешаю. Вы не против?» – произнесла она, не отводя взора. «Ну, пожалуй, нет», – помедлив, ответил Нестеров. – «Только это не жасмин, а чубушник».

Они договорились о времени, и Агния ушла. Валентин вернулся в дом, кофе остыл и потерял вкус, Валентин заварил чай. Кленовые листья покачивались за окном, расплёскивая солнце. Что-то беспокойное проскользнуло в калитку вместе с нежданной гостьей и затаилось в траве, слилось с тенью деревьев – попробуй, выгони его теперь, разве можно выгнать тени из сада?

«Глупо, нелепо, глупо, нелепо», – крутилось в голове у Агнии. На улице было безлюдно, жители и машины уже не сновали туда-сюда с майской одержимостью. Всё было посеяно, посажено, починено; лишь на другом конце деревни, в новых домах, продолжали что-то распиливать и приколачивать, и лишь одна жительница, Полина Адамовна, всё-таки повстречалась по пути, когда Агния уже подходила к своему дому.

– Гуляете? – слабым, несколько отрешённым голосом поинтересовалась Полина Адамовна у Вороновой.

– Не совсем, – ответила Воронова и ещё крепче вцепилась в поля своей шляпы.

– Жарко сегодня, – продолжила Полина Адамовна, задумчиво глядя на непокрытую голову Вороновой. – я вот прошла до конца деревни и обратно, и уже тяжело. Дорогу-то вон как испортили, ходить невозможно.

После июньских проливных дождей дорога, просохнув, накрепко запечатлела все промоины и колдобины, оставленные тяжеловесными грузовиками.

– Я отдавала письмо в администрацию, ответили, что этим летом отремонтируют. Собираюсь заехать к ним на днях, уточнить, – сказала Агния, доставая ключи.

– Ничего они не сделают. Засыпали дорогу щебнем, а всё равно ямы. Мой недавно выходил машину встречать – нам холодильник привозили – и так сильно споткнулся, что чуть не упал, – приступила к рассказу Полина Адамовна. Но пришлось отступить: Агния уже нашла на связке нужный ключ.

Воронова жила одна. Её родители и старший брат приезжали к ней в деревню время от времени. Родителям она была рада, брату не всегда – это зависело от количества язвительных замечаний, которые брат успевал исторгнуть за время своего визита. Случалось, он был в ударе – визит кончался ссорой, а однажды – небольшой потасовкой. Отец и мать проводили у Агнии не более двух или трёх дней, они были слишком заняты своей работой, чтобы отвлечься от неё на более долгий срок: оба были филологами, занимались переводами и немного преподавали. Выросшие дети их интересовали в меньшей степени. Родители прекрасно ладили и очень любили друг друга.

Несколько лет назад – тогда она ещё жила в городе, ей только исполнилось тридцать и казалось, что она вот-вот выйдет замуж – давний знакомый одарил Агнию судьбоносным заказом: двенадцать натюрмортов для второй квартиры его общительной подруги. Чудо было единственным, но его отблески в виде новых заказчиков и покупателей поддерживали ощущение постоянства и благополучия все последующие годы и даже тогда, когда стало ясно, что замуж вот-вот она не выйдет. У родителей был заброшенный участок со стареньким домом-пятистенком; и родители, и брат махнули на него рукой, предоставив Агнии самой позаботиться о его сносе, раз уж ей втемяшилось устроить себе жилище в деревне Овсяново вместо того, чтобы купить маленькую квартиру в Москве.

Агния и сама не понимала, как так получилось: с этими местами её ничто не связывало. Лишь однажды родители уговорили друг друга провести здесь отпуск; через неделю они покинули Овсяново, принеся взаимные извинения. Безусловно, Агния Воронова находила очарование в сельской жизни, но это была сельская жизнь французской провинции и итальянских фермеров. Должно быть, в тот момент ей захотелось покоя для души и простора для живописи.

Она сразу поднялась в мансарду, где была устроена мастерская, и стала отбирать холсты для будущей работы. Это занятие её успокоило, Агния спустилась вниз, чтобы приготовить ужин: вареники с вишней, посыпанные корицей с сахаром, политые сливочным маслом и сметаной. Телефон зазвонил, когда она вылавливала из кастрюли последний вареник.

– Алло, – с досадой сказала она звонившему.

– Привет, – отозвался Константин. – Ты сейчас можешь говорить?

– Нет, не могу, у меня вареники стынут, – Агния перенесла блюдо с варениками на круглый обеденный стол и достала сметану.

– Отлично! – с энтузиазмом продолжил Константин, – У меня сейчас мало времени, я потом поподробнее расскажу. Сегодня утром я случайно встретил Ледневскую, и мы очень интересно пообщались. Так вот, случайно выяснилось, что она о тебе слышала, но не знала, как тебя найти: она ищет, кто бы мог сделать роспись в её доме. Насколько я понял, у неё каменный дом, и она хочет сделать что-то в римском стиле.

– Каменных домов у нас не бывает, – заметила Воронова.

– У нас бывает всё. – возразил Константин. – Я перезвоню завтра, дам телефон Ледневской и расскажу подробности.

– Спасибо, – сказала Агния. – Спасибо тебе большое.

Нестеров возвращался от Кати. Вечер был тёплым, пахло нагретым деревом, где-то по соседству раздавались негромкие голоса. Он вспоминал Катино лицо, как она обрадовалась его приходу, Катины руки с длинными пальцами: Валентин смотрел, как она разливает вино, и рассказывал о недавних съёмках. Он принёс ей яд и даже вызвался сам опрыскать розы – вечер был тихим, безветренным. Руки он вымыл на кухне – Катя подала ему белое льняное полотенце – и они вместе перенесли вино и фрукты на террасу. Катя улыбалась, слушала, переспрашивала, Валентин наслаждался бархатным тембром Катиного голоса и всё же поспешил уйти до сумерек.

Прошуршал щебень, его обогнали дети на велосипедах – мальчик и девочка. Нестеров что-то вспомнил – что-то тревожное – и стал считать дома. Он понял, в каком доме живёт Агния.