Текст книги "Летние домыслы"

Глава 3

Дом Агнии стоял на месте прежнего деревенского домика, который когда-то давно и без толку купили её родители за бесценок. У художников много общего с ремесленниками: не успела Агния упомянуть в кругу своих творческих знакомых о решимости перестроить старый дом, как тут же чудесным образом явились плотники и столяры – знакомые знакомых, друзья друзей. Она легко поладила с ними, а столяры поладили с плотниками; и не довелось ей пережить ужасов, сопутствующих обычному строительству.

Сергей, коренастый парень в вязаной шапочке со скандинавским узором (в сентябре случились заморозки) твёрдой рукой направил старый внедорожник в гущу окрепших за лето сорняков. Повозившись с калиткой, он смело двинулся дальше, несколько раз обошёл дом, пощупал брёвна, что-то отломал, затем исчез внутри. Воронова ринулась к двери, чтобы предупредить его о прогнивших досках, но Сергей уже сам кричал ей из сеней, чтобы она в дом не заходила. Домик он предложил разобрать, но фундамент и большую часть брёвен оставить: «пригодятся». Воронова поспешила напомнить, что не хотела бы бревенчатого дома. «Да помню я», – весомо произнёс плотник, в молодом голосе прозвучала отеческая укоризна.

Два года пролетели в заботах, Воронова старалась приезжать почаще, выкраивая время между московскими заказами – боялась не уследить за важным и потом просить исправить. Поначалу она чувствовала себя неловко – как праздный гость среди обустроившихся на её земле тружеников, – и решив дела, спешила поскорей уехать. Но потом освоилась и в хорошую погоду стала выбираться на этюды в ближайшие леса и поля.

Был майский вечер, когда она приехала, чтобы побыть с будущим домом наедине – строители разъехались на несколько дней по своим делам. Агния медленно вела машину по деревенской улице, посматривая издалека: от поворота, со стороны новых домов, сквозь деревья соседних участков. Возле дома было непривычно тихо. Четыре ступени вели на крытое крылечко, дверь и маленькое окошко которого были обращены к улице.

Агния отворила дверь: в прихожей уже настали сумерки – в ней не было своего окна, немного света попадало сюда лишь из комнатных проёмов. Полы только-только перестелили, подогнав доски, повсюду стоял душистый сосновый запах. Она сняла туфли, и осторожно прошлась по дому, разглядывая будущую комнату для гостей, кухню, ванную, гостиную и спальню – комнаты были совсем небольшими, но без дверей и мебели казались просторными.

Зато по-настоящему просторной была веранда. Участок имел уклон, и пол веранды из широкой доски был расположен на две ступени ниже, чем в доме, несмотря на высокий кирпичный фундамент, пристроенный к старому фундаменту разобранного дома. По замыслу Агнии стены веранды выходили на один уровень со стенами дома – веранда получилась высокой. И светлой: оконные переплёты тянулись сплошной лентой, посередине в неё вплеталась застеклённая дверь. Перешагнув невысокий порожек, Воронова выбралась на открытую огороженную площадку – это было второе крыльцо, где ступени спускались в сад. Солнце оказалось позади; его золотой свет отражался в зеркале старых сосен и молодых березок – за домами к деревне подступался лес, его удерживала узкая полоска луга, укрытая вечерней тенью.

Агния потрогала пальцем янтарную каплю смолы, выступившей на стене веранды и вернулась в дом. Лестница в мансарду не была готова, Агния постояла, задрав голову, пытаясь разглядеть нечто большее в прямоугольном проеме, чем чердачные сумерки.

Солнце близилось к закату. Воронова стояла в дальнем конце сада, смотрела на лиловые облака, на чуть изогнутую, как у датских домиков, крышу своего будущего жилища. Многое вдруг вспомнилось ей – и всё было вечернее, солнечное – но прежде всего были отблески заката на окнах напротив, они двигались вверх-вниз в такт детским качелям, с этих качелей она спрыгивала и бежала навстречу родителям – неизъяснимое счастье летнего московского вечера, отблеск ликования другого мира.

Строители были удивлены, хоть и не подали виду (как им казалось), когда вместо привычного им этюдника Агния привезла с собой титановую лопату, рулетку и ворох саженцев. Словно спохватившись, она всё лето одержимо занималась садом: часами ходила по участку, приводя в порядок старые посадки, высматривая лучшие места для новых, и даже успела разбить небольшой огород, над которым как мог потешался её брат, прибыв вместе с родителями посмотреть, что же вышло из странной затеи. Дом вызвал восторг у семейства, брат призадумался, обнаружив, что в доме нет для него комнаты, есть только комната для гостей, и потом долго и нудно выспрашивал у родителей юридические подробности.

Сад напористо набрал силу, но Воронова с ним ладила: когда нужно поддерживала, когда требовалось – сдерживала его буйство. Теперь, спустя годы, она уже не так переживала, когда случайно обрезала секатором укоренившийся черенок, но по-прежнему досадовала на внезапность напастей, являвшихся под видом прожорливых гусениц, июньских заморозков, размывающих грядки ливней.

Но более всего Агнию изводили кроты. В апреле, когда сходил снег, она с тревогой всматривалась: нет ли каких неровностей, которые на поверку окажутся нарытыми за зиму кротовинами. Как только почва оттаивала, она как могла заделывала норы, выравнивала землю и ремонтировала газон – она очень гордилась своим газоном; впрочем, в иной год кротовин вовсе не было. До середины лета кроты нечасто напоминали о своём существовании; но в августе, а то и раньше, они вновь брались за дело.

«Приходите пораньше, часов в шесть», – то ли настоял, то ли позволил Нестеров. Без четверти шесть Воронова уже поворачивала ключ в двери, у её ног стоял тяжёлый этюдник с заготовленным содержимым. Было тихо, рассеянный свет струился сквозь деревья. «Медь и латунь», – заметила себе Воронова, всматриваясь в утренние краски. Шагая к калитке, она привычно любовалась своей территорией и вдруг резко остановилась. Возле усеянного жёлтыми звёздочками куста лапчатки появился холмик нарытой за ночь земли, от него прерывистыми линиями тянулись поверхностные ходы крота – приподнятый или вовсе развороченный газон.

– Вы не в духе? Не выспались? – поинтересовался Нестеров, поздоровавшись. – У вас нахмуренный вид.

Нестеров отворял ворота; кузов пикапа был прикрыт брезентом, урчал мотор.

– Я вернусь часам к десяти, – сказал он Агнии. – Запритесь изнутри на щеколду, я открою своим ключом.

– Это кроты, – пояснила Воронова. – Испортили газон. – Она всё ещё боролась с гневом и с желанием немедленно всё исправить.

– Серьёзный повод, – кивнул Валентин и забрался в машину. – Должно быть, вы очень любите ваш сад. Не переживайте, таков уж удел садоводов.

«Куда это он в такую рань?», – подумала Воронова. «На рыбалку, наверное».

Нестеров вернулся в половину десятого. Он молча помахал рукой, поставил машину в гараж и прошёл в дом, чтобы привести себя в порядок. Минут через пятнадцать он вышел на крыльцо с кружкой кофе. Первые минуты Нестеров старался не смотреть в сторону художницы, но затем стараться перестал – художница торопилась закончить работу и не обращала на него внимания. Время от времени она поправляла пряди светлых волос, выбившиеся из узла на затылке, щека слегка запачкалась краской.

– Хотите чего-нибудь выпить? – крикнул он Агнии с высоты своего наблюдательного пункта, заметив, что она вытирает и складывает кисти.

– Воды, – отозвалась Агния, задрав голову. Взгляд светлых глаз казался пронзительным. «Загорелая, как негатив», – отметил про себя Нестеров и спустился в сад.

– Позволите взглянуть? – Валентин протянул Агнии стакан воды. Воронова кивнула.

Этюд был выполнен в тёплых гобеленовых тонах, лаконичная призрачность дальнего плана и верно выбранная толщина мазков придавали объём пейзажу. Работа выглядела вполне законченной.

– Что ж, свет вам удался, – вымолвил Нестеров. Он был удивлён узнаванию: это действительно был его дом, запечатлённый сущностно, с событиями, которые имели место в прошлом и могут случиться в будущем: рассматривая картину, он вспоминал, воспоминания ускользали, оборачивались воображаемым…

Ослеплённая вдохновением и жаждой, художница не сразу заметила его удивления; ей хотелось поскорей унести домой своё произведение, чуть отдохнуть и доработать детали. Но рядом ничего не происходило – Нестеров продолжал молча смотреть на картину – и она невольно стала смотреть на Нестерова. В конце концов он обернулся.

– Стоит того, чтобы продолжить, – сказал Валентин. – Когда вы придете снова?

Воронова не считала второй визит вероятным и в замешательстве ответила наобум: «Послезавтра». Нестеров взял у неё из рук пустой стакан и поднёс до калитки этюдник.

На время оба забыли о кротах.

Ещё издалека Агния заметила фигуру, которая показалась ей странной, поскольку отрывисто двигалась вдоль её забора, совершая наклоны. Вблизи фигура оказалась незнакомой женщиной невысокого роста – на вид ей было лет пятьдесят или больше. Дама в сонамбулической задумчивости стояла у ворот с охапкой свежесорванной травы.

«Не о ней ли упоминали соседи», – догадалась Воронова. Пару недель назад она пила чай у родителей Васи и Ани, их мама рассказала о некой незнакомой женщине из старой части деревни, которая громогласно атаковала её на улице: «Насажали тут кустов прямо у дороги машины царапать!». Кусты были высажены не у дороги, а поодаль – против машин, которые объезжали дорожную распутицу по ухоженной прилегающей территории.

– Что вы на меня так смотрите? Я кроликам травы нарвала. А вы против, что ли? – голос у дамы и впрямь был громким.

– Да, против, – подтвердила Воронова.

– А это не ваша территория, это общая территория! – заявила владелица кроликов. – Я вообще давно хотела с вами поговорить, про дорогу, у вас есть письмо…

– Мы не знакомы, – перебила Воронова. – Меня зовут Агния. А вас?

– Да знаю я, как вас зовут, – дама тряхнула рыжепокрашенной головой, – Ну, и где это письмо? – наседала она.

– Не думаю, что мы можем продолжать беседовать в такой манере, – сказала Воронова. Она поняла, что речь идёт об ответе администрации на её письмо о ремонте дороги – должно быть Полина Адамовна обмолвилась рыжей даме о полученных Агнией официальных заверениях.

– Ах вот как, – развязно протянула женщина. – Не хотите со мной беседовать. Всё понятно. – констатировала она и не вполне твёрдой походкой направилась прочь от дома Агнии.

«Завтра съезжу в администрацию», – решила Агния, стараясь унять в себе возмущённое волнение, из-за которого она залила заварочный чайник холодной водой вместо кипятка.

Картина не потребовала много времени для доработки – Агния уже давно предпочитала несовершенство опасному усердию – после вечернего чая она вышла в сад, чтобы набрать летней малины и заделать очередные кротовины.

Как и следовало ожидать, крот не остановился на достигнутом – взрытая им борозда протянулась далее, до клумбы с розами. Вздохнув, Воронова принялась лихорадочно заделывать повреждения, стараясь сохранить газон. «Неплохо получилось», – сказала она себе, отряхивая землю с коленок, и вернулась в дом есть малину в привычном одиночестве последних лет.

Глава 4

Дорожная пыль взмывала в воздух и оседала на придорожных кустах – по пустой деревенской улице мчался, не жалея себя, чёрный автомобиль. Чуть промахнулся, остановился, развернулся перед воротами Полины Адамовны – кошка сопроводила его маневр нехорошим взглядом – и вполз на брусчатку перед Катиным домом. Водитель, не выключая зажигания, выбрался из машины с большим букетом лилий. Свободной рукой он нажал кнопку у калитки и что-то буркнул в домофон.

– Ничего не слышу! – отозвалось певучее контральто. – Сейчас открою!

Через пару минут калитка тренькнула замком и водитель шагнул навстречу хозяйке.

– Катерина! – певуче воскликнуло контральто, – это к тебе!

Софья Фёдоровна благосклонно улыбнулась водителю и совершила приглашающий жест. Водитель затряс головой – времени было в обрез – и протянул букет Катерине: «Олег Андреич просил вам передать». Водитель ретировался, у Катерины зазвонил телефон. Софья Фёдоровна забрала у дочери букет и понесла в дом, прислушиваясь к разговору.

– Спасибо, – благодарила Катя. – Да, понравился. Нет, сегодня не получится, быть может завтра. Хорошо. Конечно. До свидания.

– Олег Андреевич хотел к нам заглянуть? – спросила Катина мама, накладывая Кате варенья. Она приехала на дачу накануне вечером – спасаться от московской духоты. Катя кивнула и задумчиво принялась теребить конец скатерти.

Олег Андреевич Орлов отложил телефон и поднялся с кресла. Подойдя к окну, он потянулся и передёрнул плечами, стряхивая неопределённость и зыбкость своих ухаживаний. Солнце слепило глаза, обернувшись на стук, он с трудом разглядел входящего. Воронова поздоровалась, села на стул напротив Орлова и протянула ему бумаги.

– Мы же включили вас в план, – закончив читать, поднял голову Орлов, он вспомнил Агнию. – Этим летом отремонтируем.

– Вы и в прошлом году включали в план нашу дорогу и обещали отремонтировать. Вот и в последнем письме сказано, что о сроках проведения работ сообщите дополнительно – и опять нет сообщения с конкретной датой. Не получится ли как в прошлом году? Сообщите нам точные сроки, – настаивала Воронова.

– А что вы хотите, у вас в деревне жителей-то почти и нет по официальным данным. Пять человек прописано. Мы же и так вам в позапрошлом году щебнем дорогу отсыпали, – привычно аргументировал Орлов.

– Причём тут количество жителей? У нас полная деревня плательщиков налогов, которые, между прочим, повысили и для того, чтобы дороги были нормальные. Дорогу вы щебнем отсыпали, но не утрамбовали, тяжёлые машины проехали, и теперь там ямы и колеи, которые даже выровнять невозможно, – привычно возразила Воронова.

– Дорога на гарантии, мы давали подрядчику указание привести дорогу в порядок. Но он отказывается, – привычно пояснил Орлов.

Повторяемые из раза в раз вступительные фразы были произнесены, художница и чиновник перешли к призрачной сути вопроса. Олег Орлов слушал внимательно: чуткое внутреннее ухо – орган равновесия и ориентировки – ловило серьёзность намерений посетителя и соизмеряло со степенью его терпеливости. Выслушав, он чуть заколебался, позвонил, поговорил и пообещал дать скорый ответ о сроке.

Оставшись один, Олег сложил кисти рук домиком и подпёр подбородок. Он любил вспоминать, как февральским морозным днём в его кабинет заглянула Катя. Ошиблась этажом – искала Корнеева, специалиста по земельным вопросам, старожила, пережившего не одну администрацию. Она извинилась и уже было затворила дверь; он её узнал, вскочил с места и пригласил зайти.

Олег Орлов, подающий надежды управленец, завсегдатай спортивных районных соревнований, любил музыку – втайне от своих поклонников в соцсетях, совета депутатов и покровителей из области. Приезжая в Москву на очередную учёбу чиновников и встретившись с нужными людьми, он отправлялся в Концертный зал Чайковского. Возможно, эта тайна украшала его более остальных тайн, приличествующих карьеристу, придавала загадочность взгляду и множила число последователей из местной молодёжи, которая безотчётно стремилась к прекрасному. На одном из концертов он увидел Катерину Тимофееву – она исполняла несколько романсов и арию из оперы. Орлов запомнил её голос и имя, в последующие недели искал в афишах, но не нашёл.

«А ведь я вас знаю», – с такими словами он подступился к румяной от мороза женщине, усадив её на стул в своём кабинете и предложив чаю. Появление Кати Орлов счёл знаком судьбы, благосклонной к нему во всех отношениях.

Услуга была невелика – мелочи с документами – но приглашение на концерт он получил. Решив своё дело в феврале, до весны Тимофеева на дачу не приезжала, но с мая стала часто бывать в Овсянове. Надежда оживала всякий раз, когда Катя звала его в гости или соглашалась составить компанию в поездке на реку или в лес. Олег был осторожен и избегал навязчивости, Катя была с ним чрезвычайно мила, вела себя непосредственно, трепала ему волосы, держалась за руку – дистанция, поддерживаемая дружелюбием, одна из самых труднопреодолимых. От откровений его останавливал и испытующий взгляд Катиной мамы. Надежды сменялись опустошением: от сегодняшнего дня он уже ничего не ждал.

«Будет ли хоть какой-то толк?», – сомневалась Воронова, сетовала на потраченное время и тешила себя тем, что по крайней мере, она делает то, что должна делать. За окном автомобиля проплывали высокие сосны, мелькал подлесок, пробивший себе место у обочины. Время убывало стремительно – лучшие утренние часы вновь ушли на борьбу с кротами: они разворотили свои старые ходы, которые она так старательно и не без успеха заделала вчера, и понакопали новых. Весь день пошёл не так, как она рассчитывала; этого Агния не любила.

Но стоило ей закрыть за собой калитку, и она почти успокоилась. Сад был к ней приветлив, дом радовался её возвращению. Здесь, на своей территории, ей было хорошо.

На даче Тимофеевых обедали молча. Софья Фёдоровна считала недостойным лезть в личную жизнь своей дочери. Она, смотрела, слушала, ощущала, но ничего не говорила. Говорило её лицо, чуть приподнятые плечи, долгое помешивание супа в тарелке.

– Быть может, испечём вишнёвый пирог? – прервав молчание, вяло предложила Катерина. – Надо же чем-то его занять, – добавила она, подразумевая Олега.

– Хорошо, – произнесла её родительница, одним словом ловко выразив сомнение, неодобрение, мнение.

– Не хочешь, я сама испеку.

– Я же сказала: «хорошо». Вообще-то, я приехала на дачу не пироги печь. Я и так нечасто сюда приезжаю и, между прочим, уже четыре раза не приезжала по твоей просьбе. А твой отец сюда вовсе не ногой, ведь так? Не хватало ещё, чтобы он сюда ездил. Раньше надо было думать. Пирог сделать легко, а вот что ты собираешься делать с Олегом? Будешь солисткой местного дома культуры? Или надеешься, что его возьмут в правительство?

Надеялась, впрочем, сама Софья Фёдоровна. Она не чаяла видеть свою дочь звездой оперы – излишне стройна, дыханье слабовато, да и характер не для театральных баталий, – но рассчитывала на светский успех Катерины. Дочь была красива – грациозная фигура, тёмные волосы, голубые глаза – хорошо воспитана и унаследовала хорошие знакомства. Вернуть былое: церемонную жизнь в центре Москвы, почтение старых и новых друзей – вот о чём мечтала Софья Фёдоровна, вынужденная после развода с мужем переехать в квартиру за Садовое кольцо.

Катерина было расстроилась и обиделась, но нет, не вышло: не здесь было средоточие её радостей и ожиданий, был у неё другой мир, тщательно оберегаемый, в котором она почти уверилась. Приятно было думать о том, что сегодня она увидит дом Валентина – он обещал показать ей свой сад, когда она спросила, какие розы есть у него. Катя взяла булочку и ничего не сказала своей маме.

Дул лёгкий ветерок, дети получали свои сладости на полдник, взрослые копались на огородах или неспешно прогуливались по деревенской улице. Тимофееву повстречали многие: Полина Адамовна с кошкой (первая спросила, будет ли Катя чинить фонарь, вторая понюхала край Катиного платья), отец Василий (он возвращался из магазина), Александр Дмитриевич Ильин (местный ветеринар), а также Вася и Аня (послеобеденная игра была в самом разгаре, от полдника они отказались). Тимофеева всем улыбалась, каждому – чуть особо.

В конце деревни было пусто и тихо. Нестеров поджидал Катю у калитки – у него не было ни звонка, ни многочисленных гостей, которым звонок мог бы понадобиться. Тимофеева задрала голову, рассматривая переплетения наличников и витражи прямоугольного эркера, Нестеров рассматривал её белую шею с двумя маленькими родинками. Он повёл Катю в дальний угол сада, под старую яблоню, к столику возле флоксов. «У меня есть коньяк и кофе. Будете?», – спросил он.

Рядом с кофейником лежала потрёпанная книга. «Вредители сада и огорода», – прочла Тимофеева и растеряно положила книгу обратно. Чуть подрагивали листья на яблоне, отражались в тёмном бутылочном стекле. Нестеров налил ей коньяка и стал показывать розы. Он называл их по именам и рассказывал забавные истории про каждую. У куста с оранжево-красными лепестками он вдруг смолк и присел на корточки, чтобы поковырять пальцем кучку земли возле корней.

– Новые посадки? – спросила Тимофеева.

– Кроты, – ответил Нестеров.

В дом они так и не зашли. У калитки Нестеров вручил Кате саженец белой розы в бумажном пакете; но Катя так и не смогла решить, дарили ли ей в тот вечер цветы.

В восемь вечера, в оговоренный час, Воронова набрала телефон Ледневской.

– Да-да, – подтвердил усталый жёсткий голос, – мне будет удобно, если вы заедете ко мне в субботу утром. Мой дом недалеко от Овсянова, километров десять, не более.

«Ну вот, ещё одно утро пропадёт», – вздохнула Агния. И всё же порадовалась.