Текст книги "Благоразумная месть"

Не думаю, чтобы только что рассказанное понравилось вашей милости по той причине, что вы не питаете особых симпатий к афинскому сеньору Гименею,[18]18
  … вы не питаете особой склонности к афинскому сеньору Гименею… – Лопе де Вега здесь явно намекает на неудачное замужество своей возлюбленной Марты де Неварес Сантойо.


[Закрыть] но, по крайней мере, это отвлекло ваше внимание от той несправедливой обиды, которую причинила отсутствующему Лисардо свадьба Лауры и та легкость, с какою она, столь неудачно ему отомстившая, позволила себя уговорить, хотя после подобной уловки какую женщину не покинула бы надежда и какая из них не пожелала бы отомстить за себя? Ведь влюбленные женщины с таким бессмысленным гневом жаждут мести, что когда я вижу женский портрет, он мне кажется воплощением мстительности.

Марсело – так звали мужа Лауры – роскошно обставил свой дом и заказал нарядную карету, а ведь для женщин карета – самое большое удовольствие, и это, мне кажется, потому, что им мешают передвигаться их платья и собственная важность; особенно же стало это заметным после того, как они взгромоздились на пробковые подставки и сделались такими длинными, что их каблуки приходятся вровень с мужскими коленями. Один идальго, мой друг, человек с хорошим вкусом, женился, и в первую ночь, когда он праздновал свой «гименей», как бы сказали греки, и свою «свадьбу», как говорят испанцы, он увидел, как его жена сбросила свои туфли на высоченных каблуках и оказалась такой низенькой, что он решил, будто его обманули и дали то, что стоило в два раза меньше. Жена спросила его: «Как вы меня находите?» На это он с неудовольствием ответил: «Я нахожу, что вашу милость выдали за меня так же, как мошенники продают свой товар, ибо в результате я оказался обманут на целых три локтя». Я утешил его словами того философа, который на вопрос своего друга, почему он женился на такой маленькой женщине, ответил: «Из всех зол надо выбирать наименьшее». Но более верно то, что все эти мнения ошибочны, потому что добродетельная женщина, будь она высокая или небольшого роста, является честью, славой и венцом своего мужа, чему столько хвалы возносится в Священном писании, и горе тому больному, которого она не лечит, одинокому, которого она не утешает, и печальному, кого она не веселит!

Среди других предметов, которыми Mapсело пополнил дом, был один раб. пользовавшийся его большим доверием, мавр по происхождению, попавший в плен при захвате коменданта Орана. Он смотрел за лошадьми, предназначенными для выезда, и объезжал двух знатных кордуанок – ибо и у лошадей бывает свое знатное происхождение и генеалогия. Пусть ваша милость не забудет о Зулемо, – ибо так звали этого раба, – так как мне нужно для дальнейшего, чтобы вы удержали его в памяти.

Супруги Марсело и Лаура жили мирно, хотя и не было у них детей, естественного следствия браков; а тем временем с помощью прошений, денег и давности, которые побеждают все, дело Лисардо закончилось, и он с талионами из Новой Испании появился в Сан-Лукаре. Затем, никому не сообщая о своих намерениях, ибо хотел обрадовать Аауру своим внезапным появлением, – ведь он не знал, что она вышла замуж, – он прибыл в Севилью. Дома ему ничего об этом не сказали, – то ли слишком увлеченные радостью свидания, то ли предполагая, что о таком важном для него событии, как замужество Лауры, он должен был уже знать, а быть может, просто не желая встретить его дурными известиями, что обычно бывает большой ошибкой со стороны родственников и друзей.

Поэтому, не меняя платья и только сняв шпоры, он часов около восьми вечера направился к дому Лауры. Во дворе его он услышал столь необычный шум, что у него замерло сердце и оледенела кровь. Выждав минутку, он спросил у слуги, отвозившего на место нарядную карету, ту самую, в которой, должно быть, прибыла недавно Лаура:

– Кто живет в этом доме?

– Здесь живет Менандро, – ответил ему тот, – и Марсело, его зять.

Это слово пронзило Лисардо сердце, и, охваченный дрожью, он сказал:

– Значит, сеньора Лаура вышла замуж?

– Да, – с уверенностью ответил слуга, и Лисардо заплатил ему за ответ слезами, внезапно хлынувшими из его глаз, чтобы помочь его сердцу в столь законном чувстве.

Он сел на скамейку, что стояла у ворот, и, не в силах говорить, ибо его душило горе, излил в слезах часть принятого им яда, после чего почувствовал некоторое облегчение. Наконец он поднялся, так как на него уже стали обращать внимание, ибо он сидел на видном месте, и тогда прежде всего он выместил обиду на украшениях своего дорожного платья и перьях, – изорвав их в клочья, он усеял ими улицу, бормоча:

– Так поступили и с моими надеждами. Затем он перешел к перчаткам, а потом с такой силой рванул дорогую цепь, что она рассыпалась. Охваченный горем, юноша не менее полутора часов ходил взад и вперед по улице; внезапно услышав какой-то шум, доносящийся из залы, он схватился руками за прутья решетки и, не думая о том, что делает, заглянул в одну из створок окна и увидел сидящих за столом Лауру, ее мужа и ее родителей. Тут он лишился чувств и, упав на землю, пролежал некоторое время без сознания. Придя в себя, он снова взобрался на оконную решетку и увидел все великолепие роскошного, убранного серебром и хрусталем стола, довольство, написанное на всех лицах, и старание, с каким Марсело ухаживал за Лаурой.

Лисардо стал рассматривать его лицо и платье и обратил внимание на то, как приятно он держал себя за столом, – ибо уменье есть изящно и опрятно является одним из искусств, которым обязательно должны владеть люди благородные; и ему показалось, что он никогда в жизни еще не видел более красивого мужчину.

О ревность, сколько ужасных дел ты сотворила, показывая все в искаженном виде! В уме у Аисардо замелькали мучительные предположения, и среди прочих было то, что Лаура, быть может, любит своего мужа; это казалось ему не лишенным основания, ибо, как ему казалось, ее нынешний супруг вполне заслуживает любви. Лисардо испускал тяжкие вздохи, желая, чтобы Лаура его услышала. Какое безумие! Но кто бы не утратил рассудка в такой беде! Закончился ужин в доме Марсело, и одновременно с этим пришел конец терпению Лисардо. После недолгой беседы супруги удалились к себе, а Лисардо остался на улице вместе со своими погибшими надеждами.

Между тем родственники Лисардо были чрезвычайно встревожены; они искали его всюду и спрашивали о нем у всех его приятелей. Тогда Антандро, вспомнив о любви его к Лауре, направился к ее дому и увидел своего хозяина, который стоял посреди улицы и если еще не утратил полностью свой рассудок, то, во всяком случае, уже потерял всю свою радость. С помощью разных доводов и уговоров слуга заставил Лисардо покинуть этот пост, на котором он, словно воин любви, простоял чуть ли не до рассвета, и привел его домой, надавав ему множество разумных советов; но, хотя Антандро и уложил его в постель, оба они не сомкнули глаз, ибо пока Лисардо сетовал на Лауру и рассказывал ему о том, что он видел, уже рассвело. Тогда Лисардо стал молить Антандро отправиться к дому Менандро и постараться, чтобы его заметила Фениса. Все сложилось чрезвычайно удачно: едва завидев Антандро, служанка, накинув на себя плащ, надела круглую шляпу – одну из тех, которые с таким задором носят севильянки, – и выбежала к нему. Они еще не успели пересечь улицу, как Фениса наградила его целым ливнем поцелуев и принялась его расспрашивать о Лисардо, но в эту минуту на улице показался раб Зулемо, о котором мы уже упоминали, и Фениса, прервав разговор, вернулась домой.

Зулемо заметил чужестранца и, приревновав к нему Фенису, хотел за ним проследить; но Антандро ускользнул от него, затерявшись среди узких извилистых улиц, которых так много в этом городе. Придя домой, он сообщил Лисардо, что Лаура уже, наверное, знает о его возвращении в Севилью. Услышав об этом, наш пылкий влюбленный взялся за перо и, написав письмо, велел Антандро отнести его и постараться вручить Фенисе, пообещав девушке хорошую награду и множество подарков, если она сохранит это в тайне. Антандро выполнил поручение. Лаура, которая уже знала о приезде Лисардо, испытывая скорее любопытство, чем волнение, с суровостью вскрыла письмо и прочла следующее:

«Вчера вечером я вернулся в Севилью, чтобы твои глаза вновь даровали мне жизнь после той смерти, в которой пребывала моя душа, пока я находился вдали от тебя, и чтобы, выполняя данное мною тебе обещание, стать твоим мужем. Но первое, что я здесь узнал, сказало мне, что муж у тебя уже есть, и сразу же вслед за тем я увидел его. Это причинило мне столько горя, что только страх погубить свою душу помешал мне расстаться с жизнью. Ты безжалостно обошлась с моей доверчивостью: совсем другое говорила ты мне, когда я отправлялся в Мексику, подкрепляя свои слова слезами. Но ты женщина, а женщины – и радость и горе мужчины. Однако, чтобы ты могла видеть разницу между твоей любовью и моею, я до тех пор, пока буду располагать своим достоянием, останусь жить в Севилье, облачившись в печальную одежду монаха, ибо только от неба жду я себе помощи, раз на земле нет у меня надежды от кого-либо ее получить».

Без всякого волнения, как сказал я, раскрыла Лаура это письмо, но когда она его снова сложила, волнение ее было велико. Предположив, что Лисардо мог ей солгать, – а это делают многие, когда доказательства их лжи находятся где-то далеко, за семью морями, – она раскрыла ларец, где без какой-либо определенной цели хранила подложное, написанное ее отцом письмо, которое она уже не раз намеревалась порвать, вложила его в конверт и отослала Лисардо.

Получив письмо от Лауры, Лисардо почувствовал некоторую радость, но когда он его распечатал и увидел подделанную подпись одного купца, которого знавал в Мексике, он прочитал это письмо и, вздохнув, сказал грустным голосом: «Вот это меня убило». Прошел день, и когда Лисардо, приказавший, чтобы ему сшили траурное платье, появился в городе, он настолько изменился в лице, что его стали спрашивать о причине этого, и он отвечал на все вопросы, проявив немало изобретательности. Вернувшись домой, он снова сел писать Лауре, намереваясь высказать ей следующее:

«Письмо, присланное мне вами, измыслила моя судьба, чтобы отнять у меня все мое счастье. Но хотя оно выглядит достаточным для вас оправданием, все же оно не может являться им, так как вслед за этим не последовало больше ни одной записки, а ведь равнодушие былой возлюбленной не приносит чести внезапно охладевшей, точно так же, как без чести бывают сломлены шпаги дворян, признавших себя побежденными. Я покинул Севилью против желания, почти расставшись с жизнью, переплыл океан, а когда достиг Мексики, то со мною не было моей души. Я жил без жизни, сохранил свою верность неприкосновенной, вернулся, полный надежд, нашел свою смерть, и во всем этом меня должно утешить это ложное письмо! Но меня не может утешить ваша холодность, ибо презрение ко мне, даже в избытке счастья, которое дает вам ваше новое положение, означает недостаток тонкости в вашей вежливости».

На это послание Лаура ответила письмом, которое приводится ниже:

«То, что вам могло показаться марающим мою честь, не накладывало пятна на вашу, но если я и проявила невежливость, то ее вполне заслуживает человек, который отрицает свою женитьбу в Индиях и желает, чтобы я поверила в то, что он не женился, в то время как его траурное платье подтверждает это, показывая, что он овдовел, и, значит, то письмо заключало в себе правду».

Лисардо решил изменить ее мнение и, видя, что траурное платье, которое он надел на себя, желая заставить ее проникнуться жалостью к его любви, повредило ему еще больше, сбросил его в тот же день, так как был праздник, облачился в самые красивые и дорогие наряды, какие только у него были, и, увешанный драгоценностями, направился к церкви святого Павла, куда Лаура обычно ходила к обедне. Она увидела его в платье, столь не похожем на вчерашнее, и это подтвердило ей притворность его траура и ложность полученного ею письма.

Все это, вместе с настойчивостью Лисардо, разворошило пепел погасшего было огня, и, как в пепле иногда вдруг засверкают искры, так и в душе их стала снова разгораться былая любовь. Фениса носила письма, получая за это деньги и наряды, Лаура казалась влюбленной, смелость Лисардо росла, и вскоре надежда на какую-нибудь милость вернула ему покой, и он стал вести себя как истинный кабальеро. Марсело смотрел сквозь пальцы на причуды Лауры, так как ему казалось, что в ее юные годы трудно усвоить правила строгой и уединенной жизни, и под покровом его беззаботности росло влечение обоих влюбленных, а вместе с тем и их смелость.

Их письма друг к другу превратились в привычную переписку, и любовь постепенно стала стремиться к менее честным целям. Все это случилось потому, что Марсело не был истинным влюбленным и не обладал искусством внушать любовь, как и некоторые другие люди, которые не придают этому значения и считают, что все достигается знатностью имени, забывая, что женатому человеку следует заботиться одновременно о двух вещах: он должен быть мужем и должен быть также возлюбленным, чтобы выполнять свои обязанности и быть всегда уверенным в успехе. Я уже слышу, как ваша милость восклицает: «О, сколь многим вам обязаны женщины!» Но я заверяю вас, что мною руководит более разум, чем склонность, и, если бы это было возможно, я бы учредил целую науку о супружестве, которой обучались бы те, кому с мальчишеских лет предназначено быть мужем; и как теперь родители часто говорят друг другу: «Этот мальчик УЧИТСЯ, чтобы стать монахом, этот – священником» и так далее, – тогда стали бы говорить: «Этот юноша учится, чтобы стать мужем». И не было бы невежды, который бы считал, что женщина, раз она замужем, сделана из другого теста и что больше нет надобности служить ей и делать ей подарки, потому что она уже принадлежит ему по закону, как если бы ее ему продали, и что он имеет право заглядываться на множество других женщин, не уделяя внимания, – а между тем это было бы лишь справедливо, – той, которая доверила ему все лучшее, чем владеет душа, а именно: свою честь, жизнь, спокойствие и еще многое другое. А ведь сколько мужей оттого только, что не думают об этом, теряют своих жен! Скажите же теперь, ваша милость, умоляю вас, похожа ли эта новелла на проповедь?

Нет, сеньора, отвечу я вам с уверенностью, потому, что я не читаю проповедей на кастильском языке, как это уже становится принятым в обществе, и потому, что рассуждение это пришло мне на ум само собой и я всегда считал его справедливым.

Лисардо не терзался больше мыслью о том, что он утратил Лауру, ибо ему казалось, что никак нельзя назвать утратой близость к тому, что стоило ему стольких лет страданий: ведь если любовные желания, как бы ни выражались они, всегда имеют определенную цель, то если даже эта цель может быть достигнута лишь с помощью мимолетного воровства и под угрозой чужого бесчестия и собственной опасности, к ней все же стремятся и ее достигают.

Лисардо любил, видя, что его поощряют; Лаура, предоставленная свободе и забывшая о собственном долге, не задумывалась о том, к чему приводит подобная вольность. Антандро был их поверенным, а Фениса наперсницей. Влюбленные нежно поглядывали друг на друга в церкви, на улице они обменивались любезностями, за городом вели беседы, а иной раз переговаривались через оконную решетку в то время, когда Марсело спал. Иногда Лисардо становился еще смелее, и тогда Фабио вместе со своим другом, нарушив тишину и спокойствие ночи, пели что-нибудь в таком роде:

 
Душа моя Белиса,
У глаз твоих прелестных
Должно учиться солнце,
Как свет струить на землю.
 
 
Белиса, ты прекрасней
Зари на ясном небе,
Светлей его лазури,
Нежней звезды вечерней,
 
 
Которая в долине
У нас теперь известна
Скорее под названьем
Белисы, чем Венеры.
 
 
Хотя твоей красою
Я упоен безмерно,
Хочу я славить только
Твой разум несравненный.
 
 
Кто отрицать дерзнул бы,
Что вложен провиденьем
Дух ангельски высокий
В твое, богиня, тело?
 
 
Я счастлив тем, что стала
Ты госпожой моею.
Хоть жизнь и смерть с собою
Приносит мне надежда:
 
 
Жизнь – ибо побуждает
Идти к заветной цели;
Смерть – ибо раздувает
Огонь желаний тщетных.
 
 
Слыхал, моя Белиса,
Я жалобы нередко,
Что для людей проходит
Чрезмерно быстро время.
 
 
А я грущу при мысли,
Что время так неспешно,
Что для меня годами
Оно стоит на месте.
 
 
Любовникам так часто
Служил Тантал примером.
Но мне в моей высокой
Любви сравниться не с кем.
 
 
Затем, что в целом мире
Я только ей владею,
Что все мои деянья —
Лишь в тайных помышленьях.
 
 
Любовь меня сковала
Цепями так надежно,
Что я, хоть цель и близко,
Не досягаю цели.
 
 
Кто перенес, Белиса,
Чистейший перл небесный.
Тебя в долину нашу
Из царства сновидений?
 
 
Ведь стоит мне подумать,
Что стала ты моею,
И я, очнувшись, вижу.
Что ты, как сон, исчезла.
 
 
Любовь моя родилась
На свет с твоим рожденьем.
О госпожа, с тобою
Она росла и крепла.
 
 
Теперь она огромна,
Но ей, равно как прежде,
В моей груди просторно,
В твоей же – слишком тесно.
 
 
Надежда мне приносит
Лишь новые мученья:
Последнее теряешь,
Ее посулам веря.
 
 
Ах, чем сильней желанья,
Тем призрачней надежда:
Она в них утопает,
Как в море неисчерпном.
 
 
Как мало упований
Из бездны их извлек я!
Недаром тот, кто любит,
Всегда недолговечен.
 
 
Белиса, я не в силах,
Покуда мы не вместе,
Ни быть влюбленным больше,
Ни встречи жаждать меньше.
 

Так жил, питаясь надеждами, Лисардо, порою веселый, а порою и грустный. Лаура, получая от него письма и другие знаки внимания, то отдаляла его от себя, то внушала ему уверенность; и все свои сомнения и желания он выразил однажды в таких стихах:

 
Нет, не думай, мысль, что мне
Ты наносишь оскорбленье:
Я тебе за поношенье
Лишь признателен вдвойне,
Ибо вправе ты вполне
В гневный спор со мной пускаться,
Если ветреной казаться
Мною ты принуждена:
Ведь надежда не дана
Тем, что к цели не стремятся.
 
 
Ты и я теперь полны
Столь высокою мечтою,
Что друг к другу мы с тобою
Ревновать подчас должны,
Хоть мы все-таки дружны,
Ибо с помощью твоею
Ею я во снах владею.
Ты ж, в бесстрастии своем,
Мне упрек бросаешь в том,
Что ее я вожделею.
 
 
Обвинением таким
Вновь отсрочен миг счастливый,
Как ни рвусь, нетерпеливый,
Я скорей упиться им.
Так жестоко я томим
Этой долгой мукой крестной,
Лишь тебе одной известной,
Что не будь ты – мысль моя,
Не отважился бы я
В ней тебе признаться честно.
 
 
Втайне я свершить страшусь
То, чего желаю страстно;
Ожиданием напрасно
Обмануть себя я тщусь;
Я колеблюсь и бешусь,
Хоть решил без колебанья
Домогаться обладанья
Тем, чего алкать устал.
Ибо я, как царь Тантал, —
Пленник своего желанья.
 
 
Огорчительней всего,
Что награды избегает
Тот, кто счастья достигает.
Но не заслужил его.
Из-за горя моего
Веря в то, в чем ложь я чую,
Я болезнь на миг врачую,
Чтобы заболеть опять
И лишиться сил желать,
Хоть еще желать хочу я.
 
 
За былое, госпожа,
Ты сполна воздашь мне скоро
Той тревогою, в которой
Я живу, тебе служа.
Смерть зову я, то дрожа,
То с отчаяньем холодным
В лабиринте безысходном,
Ибо выхода назад
Я не нахожу, хоть рад
Был бы снова стать свободным.
 

В этих стихах Лисардо был менее почтителен и любезен, чем в других случаях, так как в них он вел разговор со своей мыслью. Итак, он признавался, что старался найти выход, как если бы не был знаком со словами Сенеки, который говорил, что попасть в лабиринт любви легко, а выбраться из него трудно. Не знаю, может ли служить извинением нашему кабальеро мнение величайшего из философов,[19]19
  … мнение величайшего из философов… – Лопе де Вега имеет в виду Платона.


[Закрыть] утверждавшего, что любовь не имеет целью обладание любимым существом, но вместе с тем не может без этого жить. Я бы с удовольствием попросил его разъяснить мне эти слова, если бы он жил сейчас, даже если бы для этого мне нужно было съездить в Грецию, так как мне кажется, что между этими двумя положениями имеется некоторое противоречие. Мне думается все же, что он хотел этим сказать, что истинной может быть и любовь, мечтающая об обладании, и та, которая не стремится к нему. Пусть ваша милость решит, какая именно любовь владеет ее умом, и простит молодости Лисардо то, что он не любил Лауру платонической любовью.

Итак, переходя от одной черты к другой, Лисардо стал близок к последней из тех пяти черт влюбленного, которые Теренций описал в «Андриянке». И в ответ на его страстные уговоры Лаура написала ему следующее:

«Если бы ваша любовь была истинной, мой Лисардо, она бы удовольствовалась тем положением, в котором вы, вернувшись из Индий, нашли мою честь; ведь вам хорошо известно, что я вышла замуж потому, что меня обманули, что я ждала вас, надеясь на вашу верность, и оплакивала вашу женитьбу. Как вы можете желать, чтобы я нарушила свой долг перед родителями, надругалась над честью мужа и подвергла опасности свою добрую славу? Ведь все эти доводы настолько важны, что о каком бы из них я ни задумалась, мне делается ясно, что ваше удовольствие вам дороже, чем любой из них в отдельности или даже все они, вместе взятые. Мои родители благородного происхождения, мой муж своей любовью и своими подарками делает меня ему обязанной, и мое доброе имя – лучшее мое украшение. Что же станет со мной, если я все это утрачу из-за вашего безрассудного желания? Смогут ли мои родители восстановить общее к ним уважение, муж мой – свое честное имя, а я – свою честь? Будьте же довольны, сеньор, тем, что я полюбила вас сильнее, чем люблю моих родителей, моего повелителя и себя, и не говорите мне, что если бы это в самом деле было так, то я бы для вас всем пожертвовала. Признаюсь, что, на первый взгляд, такой довод кажется справедливым, но если подумать над ним, то становится ясно, что он ложен, ибо я могу вам на это ответить, что если вы не в силах пожертвовать для меня тем, что вы сами можете при желании в себе подавить, то как же вы хотите, чтобы я пожертвовала тем, что, будучи отдано мною вам однажды, никогда уже больше ко мне не вернется.

Скажите же, кто из нас решается на большее в горьких превратностях нашей любви: я – женщина, страдающая так же, как вы, или вы, желающий погубить меня, чтобы больше не страдать? Я бы напомнила вам несколько несчастных историй, но мне известен ваш характер, и я знаю, что вы пробежали бы эти строки, подобно человеку, который столкнулся на улице со своим врагом и притворяется, что не замечает его, до тех пор, пока не завернет за угол.

Я бы подчинилась любви, если бы за это должна была только расстаться с жизнью, и тогда вы могли бы увидеть, что моя любовь не побоялась пожертвовать ею для вас, и я приняла бы смерть с радостью. Окажите мне милость, пусть это письмо судит ваш разум, а не ваши чувства; и тогда оно умерит ваше желание и продолжит нашу любовь; если же будет так, как хотите вы, то ей грозит опасность закончиться очень скоро».

Лисардо, который временами мечтал об осуществлении своего желания и своих надежд и который уже замечал признаки, ему это сулившие, едва не расстался с жизнью, он заплакал, потому что ведь Амур – дитя, и, как дитя, бросающее на землю то, что ему дают, хотя бы это и было тем, чего оно само просило, Лисардо отнесся к письму Лауры без должной почтительности. Он, который всегда чтил ее послания, на этот раз осыпал полученный им листок обидными и дерзкими словами. Наконец, схватив перо и бумагу, он написал ей следующее письмо:

«Я люблю вас истинной любовью, несравненно более сильной, чем любовь вашей милости, и если мое желание задевает вашу честь, то в этом повинен не я, а та, которая сделала его столь безумным; такой беды могло бы и не случиться, если бы ваша милость не оказывала мне столько знаков внимания, а я не обманывал бы самого себя.

К вашим родителям, супругу и вашей чести я отношусь со всей возможной почтительностью и умоляю извинить мне прежнее мое недостаточное уважение к ним; я открыто отрекаюсь от былых заблуждении, дабы моя нынешняя скромность намного превзошла вольность моих прежних мыслей. Но вина моя лишь в том, что я с самого начала захотел стать вашим мужем, и меня ни на минуту не покидало желание достигнуть этой честной цели, хотя и сознаю, что допустить это чувство означало пить сладкий яд и что привычка эта имеет надо мной столько власти, что, будучи не в силах забыть вашу милость, я вынужден отсюда уехать. Завтра я отправлюсь ко двору, где буду стремиться получить должность, так как то, к чему мы с вами стремились оба, не смогло осуществиться. Быть может, двор с разнообразием его жизни заставит меня забыть мои безрассудные мечты, а если этого не случится, то очень скоро жизнь перестанет меня утомлять».

Письмо это вызвало у Лауры немало слез, но, думая, что Лисардо не сделает того, что, казалось ей, он не может сделать, она не позаботилась о том, чтобы это предотвратить. Несчастный юноша прождал два дня, а когда они миновали, он вместе с Антандро и Фабио покинул Севилью, проехав в почтовой карете мимо дома Лауры, которая, услышав звук рожка и повинуясь биению своего сердца, отложила в сторону рукоделие и бросилась к решетке, где, бледная как полотно, она стояла до тех пор, пока карета не скрылась из глаз.

Лисардо так не хотелось ехать ко двору, что в каждом городе, куда они прибывали, он заговаривал о том, чтобы вернуться назад. В первые несколько дней его немного развлекли дворец с канцеляриями, жалобщиками и просителями должностей, множество кабальеро, знатных сеньоров, дам, различных нарядов и всевозможных лиц, съехавшихся со всех концов Испании и нашедших себе здесь пристанище, и Прадо с бесконечной вереницей карет, в окнах которых мелькают поднятые для приветствия и сразу же опускающиеся руки.

Немного осмотревшись, он начал делать визиты, которые, возможно, отвлекли бы его, если бы продлились несколько дольше, от мыслей о красоте и благоразумии Лауры, – ведь на дворцовых лугах пасется самый красивый молодняк. Но в то время, когда он уже совсем потерял надежду и начал думать, что любовь Лауры была от начала до конца обманом, ему вручили письмо от нее, в котором она писала:

«Сеньор мой, я убедилась, что ваша любовь ко мне основывалась лишь на желании, и вы любили меня так мало, что, зная о том, что ваше отсутствие убьет меня, все же уехали, и не куда-нибудь, а ко двору, избрав тем самым верное средство, ибо вам было известно, что именно там находится река забвения, в которой, говорят, многие так и остаются, чтобы никогда больше не вернуться к себе на родину. Я не стану говорить о том, сколько я пролила из-за вас слез и как я изменилась по вашей вине, но все, кто меня видят, меня не узнают, хотя все эти люди живут в моем доме, из которого я еще ни разу не выходила. Я умираю, и если какая-нибудь песчинка из этого моря красоты, ума и нарядов еще не привязала к себе вашу душу, отзывчивость которой мне известна, возвращайтесь прежде, чем ваше отсутствие успеет лишить меня жизни, потому что я решилась подчиниться вашим желаниям, не думая больше о родителях, муже и чести, так как все это кажется мне ничтожным по сравнению с горем утратить вас».

Поверьте, сеньора Марсия: сейчас, когда я дошел до рассказа об этом письме и о решении, принятом Лаурой, у меня не хватает сил, чтобы закончить эту повесть. О безрассудная женщина! О женщина! Но мне кажется, что мне могут напомнить слова, которые произнес, стоя уже на лесенке, один висельник, обращаясь к тому, кто помогал ему умереть и при этом весь обливался потом: «Отец мой, я ничуть не вспотел, так почему же потеет ваше преподобие?» Если Лаура не беспокоится о позоре и об опасности, то к чему должен утруждать себя тот, кто обязан лишь рассказать обо всем, что случилось, ибо, хотя повествование это и кажется с виду новеллой, на самом деле оно является правдивой историей.

Почти лишившись рассудка, Лисардо в тот же день покинул Мадрид, купив своим слугам роскошные ливреи на той чудесной улице, где, не снимая мерки, оденут кого угодно, а кроме того, два ожерелья, по тысяче эскудо каждое, для Лауры, ибо даже самой богатой женщине в мире бывает приятно получать подарки, в особенности после разлуки. Невозможно передать, как он безумствовал в дороге, ибо безумство его можно было бы сравнить только с его счастьем, а счастье его было столь велико, как и его желание. Наконец он – удивительное дело – благополучно достиг Севильи, и на другой день во время его продолжительного пребывания в ее доме Лаура исполнила свое обещание. На этом их любовь не кончилась, как это часто бывает; напротив, от этих встреч она стала еще более пылкой, а встречи постепенно становились более частыми, чем они должны были быть, чтобы оставаться благоразумными, ибо то, что любовникам кажется блаженством, чаще всего приводит их к гибели и лишь в редких случаях кончается только разлукой.

В это время умерла Росела, тетка Лисардо; она была вдовой, и Лисардо должен был взять к себе в дом Леонарду, свою кузину, девочку тринадцати или четырнадцати лет, очень стройную и хорошенькую. За несколько дней, которые она у него провела, Антандро столь безрассудно влюбился в эту девушку, что его дерзкие чувства заметили остальные слуги Лисардо и кто-то из них рассказал ему о происходящем, опасаясь какой-нибудь из тех бед, которые так часто происходят, когда девушки еще столь невинны и неосмотрительны. Какими удивительными путями идет судьба, приносящая несчастья! Лисардо был так возмущен наглостью Антандро, что не на шутку его выбранил, а тот стал ему отвечать на его справедливый гнев с неподобающей дерзостью и тогда Лисардо схватил алебарду, которая находилась у изголовья его кровати, и принялся бить Антандро ее рукояткой, ранив при этом его в голову, так что слуга должен был целый месяц пролежать в кровати и прошел еще месяц, прежде чем он вполне выздоровел. Лисардо помирился с ним, хотя в таких случаях мир всегда бывает непрочен, и снова с неразумной доверчивостью стал поверять свои тайны Антандро, который однажды, после того как Лисардо укрылся в доме Лауры, как он часто делал это и раньше, окликнул Марсело и у входа в одну небольшую церковь сказал ему, что Лисардо лишает его чести, и изложил ему во всех подробностях то, что ему было столь хорошо известно с самого начала этой злосчастной любви. Для того чтобы Марсело не подумал, что он его обманывает, желая получить деньги или отомстить какому-нибудь своему врагу, он предложил ему отправиться к себе домой, где сейчас укрылся Лисардо, и заглянуть в комнату, примыкавшую к саду, в которой хранились для зимы циновки и разная садовая утварь. Марсело долго не в силах был ему ничего ответить, и наконец с осмотрительностью, которая не покинула его в такую трудную минуту, он сказал слуге Лисардо: «Пойдемте со мной, ибо я хочу, чтобы первый человек, сказавший мне об этом, первый увидел, как я отомщу». Антандро пошел вместе с Марсело и оставил его только у самого входа в дом, куда Марсело вошел один и направился к упомянутой комнате, где за одной из циновок он обнаружил Лисардо и сказал ему следующее: