Текст книги "Фаворит. Американская легенда"

Жокеи получали такие же тяжелейшие травмы, как современные жертвы серьезных автомобильных аварий. Сегодня профсоюз жокеев, членами которого являются все жокеи Соединенных Штатов, регистрирует в среднем до двух с половиной тысяч травм в год, среди них в среднем две смерти и два с половиной случая паралича{163}163
  регистрируют в среднем до двух с половиной тысяч травм в год: Джон Джиованни, телефонное интервью, 23 января 1998.


[Закрыть]. В настоящий момент профсоюз оказывает финансовую поддержку пятидесяти жокеям, которые получили серьезные травмы на рабочем месте и являются недееспособными. По результатам исследования Реабилитационного института Чикаго{164}164
  Реабилитационный институт Чикаго: Жокей, новости, июнь-июль 1999, с. 58.


[Закрыть], каждый год любой жокей получает до трех травм и проводит почти восемь недель на «скамье запасных» из-за травм на треке. Каждая пятая из них – травма головы или шеи{165}165
  Каждая пятая из них – травма головы или шеи: А. И. Уоллер и др. «Травмы жокеев в Соединенных Штатах».


[Закрыть]. По итогам 1993 года, 13 % жокеев каждые четыре месяца получают сотрясение мозга{166}166
  13 % жокеев каждые четыре месяца получают сотрясение мозга: Дж. М. Пресс, Р. Д. Дэвис, С. Л. Уиснер и др. «Общеамериканское исследование травм жокеев: анализ травм профессиональных жокеев», Журнал клинической спортивной медицины, 1993; № 5, с. 236–240.


[Закрыть]. В двадцатых-тридцатых годах количество травм было значительно выше. Только в период между 1935 и 1939 годами 19 жокеев погибли от несчастных случаев во время скачек{167}167
  19 жокеев погибли в несчастных случаях во время скачек: Рон Фарра. «Верховая езда на скачках для разнообразий» (Саратога Спрингс, Нью-Йорк: Саратога Маунтин Пресс, 1998), с. 69.


[Закрыть]. В то время лошади неслись сломя голову и еще не появилось защитное снаряжение, которое могло бы спасти жокеев от смерти. Сегодня для того, чтобы обеспечить безопасность скачек, их снимают с разных ракурсов. Жокеи надевают защитные куртки, очки и высокотехнологичные шлемы. Треки снабжены барьерами безопасности, а у беговых дорожек дежурят кареты скорой помощи. Ничего этого не было в двадцатых-тридцатых годах. В лучшем случае один-два распорядителя следили за поведением жокеев во время скачек. Единственной защитой жокея была кепка из картона, обтянутого шелком. Бывший жокей Моррис Гриффин, который был парализован после падения с лошади на скачках в 1946 году, как-то раз назвал такой головной убор ермолкой{168}168
  Головной убор жокея: Майк Гриффин, телефонное интервью, 23 января 1998; Джонни Лонгден, телефонное интервью, 13 января 1998; Вуди Стефенс, телефонное интервью, 13 января 1998.


[Закрыть]. Так как этот убор никак не фиксировался под подбородком, он обычно слетал еще до того, как его владелец соприкасался с землей. Экономя каждый грамм весовой нагрузки, многие жокеи считали этот предмет гардероба бесполезным.

На ипподроме не было никаких правил относительно того, как действовать в случае, если жокей получил травму. Хорошо, если кто-нибудь подгонял свою машину и отвозил раненого в больницу. А поскольку ни у кого из жокеев не было ни денег, ни страховки, им вполне могли отказать в помощи, даже если их туда привозили. Руководство ипподрома не считало себя обязанным помогать им. В 1927 году двух лучших друзей, Томми Лютера и «Сэнди» Грэма, наняли для участия в скачках в Поло-парке в Виннипеге на лошадях из одной конюшни{169}169
  «Сэнди» Грэм: Томми Лютер, телефонное интервью, 2 февраля 1998.


[Закрыть]. Лютера назначили скакать на неуклюжем молодом жеребце по кличке Вечерняя Звезда, а Грэма – на Принцессе Ирландии II. Но в последний момент тренер поменял жокеев местами. Лютер подгонял Принцессу, стараясь вывести ее вперед, когда услышал потрясенные восклицания толпы. Он закончил скачку и только потом повернулся в седле, чтобы посмотреть, что случилось. Он увидел, что Грэм неподвижно лежит на земле. Вечерняя Звезда врезался в ограду, сбросив Грэма на землю, где его затоптали другие лошади. Его ребра и позвоночник были раздроблены.

По распоряжению руководства ипподрома Грэма отнесли в жокейскую и оставили на столе для седел, где он лежал, постанывая в беспамятстве. Было решено, что Грэм может подождать до конца скачек, после чего кто-нибудь подбросит его в больницу. Лютеру и другим жокеям запретили покидать жокейскую комнату, чтобы самим отвезти его. Ослушавшись, они потеряли бы работу – и кров. И хотя Лютер передал по кругу шапку, чтобы собрать денег на такси и отправить раненого в больницу без сопровождения, этого не хватило. Лютер весь день просидел возле друга, предлагая ему воды и умоляя владельцев ипподрома отвезти парня к врачу. Наконец, когда скачки закончились, Грэма отправили в больницу. Лютер ни на шаг не отходил от друга. Когда сезон закончился, Лютеру пришлось оставить его и уехать с тренером на другой ипподром.

Спустя несколько дней Грэм умер. Ему было всего шестнадцать лет. Его смерть осталась незамеченной. Жокеи настолько часто погибали, что редко когда удостаивались более чем пары строчек в прессе. И единственной, кто оплакивал Грэма, была женщина, которую жокеи называли матушкой Харрисон. Она работала банщицей в турецких банях, которые часто посещали Лютер и Грэм. Она-то и похоронила юношу. Но у нее не было денег на надгробие, и Лютер прислал несколько долларов, которые ему удалось наскрести, чтобы поставить хотя бы табличку с именем на могилу. На оставшиеся деньги женщина купила букетик цветов и положила его на могильный холмик. Она нарисовала могилу и отправила рисунок Лютеру. Спустя семьдесят лет он все еще хранил этот рисунок.

Среди жокеев ходило множество историй о трагических смертях и о чудесном спасении. В 1938 году ведущий жокей Агуа-Кальенте Чарли Розенгартен уступил право скакать на фаворите скачек Торо Марк жокею Джимми Салливану, которому нужны были деньги, чтобы прокормить жену и новорожденного ребенка. Розенгартен в ужасе наблюдал, как Торо Марк, несущийся к верной победе, внезапно необъяснимым образом скрестил передние ноги и рухнул, раздавив Салливана своим телом. Однажды после сильного ливня Эдди Аркаро упал с лошади прямо в лужу лицом вниз. Он был без сознания и мог бы стать первым жокеем, утонувшим во время скачек, если бы один из фотографов на трибуне не подбежал к Эдди и не повернул его голову, чтобы тот не задохнулся. Стив Донохью, который в двадцатых-тридцатых годах участвовал в скачках в Европе и Соединенных Штатах, однажды скакал на лошади, которая «сцепила пятки» и упала. Жокей рухнул на трек прямо под копыта несущихся лошадей{170}170
  Донохью: Стив Донохью. «Донохью, вперед!» (Нью-Йорк: Сыновья Чарльза Скрибнера, 1938), с. 234–242, 126–130.


[Закрыть]. Его неминуемо затоптали бы насмерть, как вдруг, словно из ниоткуда, рядом появилась какая-то пожилая женщина, схватила его и втащила за ограждение. Она оставила жокея лежать на внутреннем поле, где ему уже ничего не угрожало, – и исчезла. Донохью больше никогда ее не видел.

Но ничто не может сравниться со странной судьбой Ральфа Нивиса, упрямого молодого жокея, известного как Португальская Перечница{171}171
  Ральф Нивис: «Долгая дорожка жокея Нивиса», Лос-Анджелес Таймс, 8 июля 1995, с. C1; «Воскресший», Сан-Франциско Кроникл, 9 мая, 1936, с. A1; Барбара Миккельсон. «Шунтированный жокей», онлайн-статья (Справочник «Городские легенды», по состоянию на 14 сентября 2000), www.snopes.com/spoons/noose/neves.htm; «Жокей, вернувшийся к жизни, чувствует себя прекрасно», Лос-Анджелес Таймс, 10 мая 1936; «Возвращение жокея из мертвых», Лос-Анджелес Таймс, 9 мая 1936.


[Закрыть]. Однажды майским днем 1936 года он принимал участие в заезде на молодой кобыле на калифорнийском ипподроме Бэй-Медоуз. Нивис лидировал в забеге. Казалось, победа была у него в кармане. И вдруг лошадь споткнулась и рухнула на землю. Нивис оказался под копытами основной группы лошадей. Кобыла поднялась, ничуть не пострадав, – Нивис, очевидно, смягчил ее падение. Жокей лежал без движения. Два врача, оказавшиеся в толпе, поспешили к нему вместе с ипподромным врачом.

Нивис не дышал, его сердце не билось. Было объявлено, что он скончался прямо на треке. Информатор ипподрома попросил собравшихся встать и помолиться о его душе. Зрители скорбно склонили головы, а репортеры поспешили сообщить о происшествии редакторам своих газет. В это время тело Нивиса перенесли в ипподромный лазарет и положили на стол. По словам одного из очевидцев, с него сняли один ботинок и привязали к пальцу бирку с именем, как в морге. Спустя десять-двадцать минут, когда тело уже начало остывать, врач лазарета решил рискнуть и ввел дозу адреналина прямо в сердце Нивиса.

И жокей очнулся.

Он спросил врача, выиграл ли он пятый забег. Потрясенный врач ответил, что пятый забег еще не проводился. Тогда Нивис вскочил и объявил, что должен вернуться на беговую дорожку. Врач отказался отпустить его и спешно доставил упирающегося пациента в больницу Сан-Матео, где медики хотели оставить его под наблюдением. Нивис, твердо решивший принять участие во всех оставшихся забегах, где был заявлен в тот день, спрыгнул с каталки и убежал. Санитары бросились за ним, поймали и вернули в больницу, но Нивис снова сбежал, прыгнул в такси и приехал на ипподром. Оказавшись на треке, он выскочил из машины и поспешил в жокейскую.

Когда бывший покойник, без сорочки, весь в запекшейся крови, пробежал мимо зрительских трибун, потрясенные фанаты бросились за ним. К моменту, когда Нивис добрался до здания, за ним бежала целая толпа. Вероятно, под воздействием адреналина он оторвался от преследователей, промчался через клубную раздевалку и влетел в комнату жокеев, до полусмерти напугав всех, кто там находился.

Отойдя от шока, жокеи притащили кричащего, брыкающегося Нивиса в медпункт. Он настаивал, что хочет участвовать в следующем забеге, где был заявлен ранее. Потрясенные служащие отказались дать разрешение и потребовали, чтобы он отправился в больницу. Нивис отказался. Он вернулся на следующий день, готовый бороться до конца. Пока жители Сан-Франциско в нескольких газетах читали его некролог, решительно не-мертвый Нивис как одержимый заканчивал второй или третий из пяти своих забегов. Сведения о его кончине были опубликованы на пятьдесят девять лет раньше срока.

Оставшийся не у дел жокей – забытый жокей. Из-за этой жестокой истины большинство жокеев готовы скакать в любом состоянии, не обращая внимания на самые страшные травмы. «Один раз у меня была сломана нога, – рассказал бывший жокей Уад Стадли, – и один раз трещина в черепе, но ничего серьезного». Джонни Логден однажды выиграл крупные скачки с трещиной в позвоночнике и переломом ноги. Когда жеребец по кличке Длинноногий Дядюшка внезапно понес прямо на закрытые ворота в паддок, перепрыгнул их и упал на спину, подмяв под себя наездника, Стив Донохью просто стянул сломанное запястье куском ткани и участвовал в скачках, управляя лошадью одной рукой. В другой раз он упал с лошади, но сапог застрял в стремени, и лошадь волочила жокея по земле. Голова Стива болталась прямо возле стучащих копыт кобылы, пока его нога не выскользнула наконец из стремени. Не желая пропускать следующие скачки, Донохью приезжал в конюшню на машине, там его усаживали на лошадь, и он каждый день с гипсом на ноге принимал участие в заездах. Более того, он целый год ездил верхом с серьезнейшими внутренними травмами после того, как другая лошадь при падении пригвоздила его к земле. И хотя Стив знал, что травмы очень серьезные, он отказывался ложиться на лечение. Он все больше слабел, наконец кто-то отвел его к врачу. Донохью вошел в смотровой кабинет и тут же потерял сознание. Врач немедленно отвез пациента в операционную. Донохью чудом выжил. Вскоре стала понятна причина, по которой он продолжал скакать, невзирая на чудовищную боль, – пока бедняга лежал в больнице, тренер запросто его уволил.

И потом, жокеи не позволяли себе признать собственные травмы, потому что это дало бы волю их извечному врагу – страху. Признать боль означало признать опасность. В их профессии страх присутствовал на физическом уровне. Как только жокей впускал его в душу, тот мог вырасти до непомерных размеров и парализовать жокея прямо на беговой дорожке. Побеждает тот, кто рискует, кто в отчаянной дерзости посылает лошадь вперед в узкий просвет между соперниками. Если жокей боится, он, по словам Лютера, выбирает «путь женатого человека», робко держится внешней бровки трека, подальше от сбившихся в кучу соперников. Никто не наймет человека, который проявит нерешительность в пылу схватки. Жокеи способны учуять страх в сопернике и беспощадно воспользуются им на пути к победе, стараясь запугать. «Если жокей выкажет хоть малейшие признаки трусости, – писал Аркаро, – ему придется нелегко»{172}172
  «Если жокей выкажет хоть малейшие признаки трусости…»: Аркаро. «Я скакал, чтобы победить!», с. 45.


[Закрыть].

В результате даже между собой жокеи никогда не говорили об опасности, боли или страхе. В разговорах они использовали обтекаемые эвфемизмы для описания неприятных реалий своей работы. Так, если на треке произошел несчастный случай, говорили, что жокей «свалился», его «выбило из седла». В своих автобиографиях жокеи в мельчайших подробностях вспоминают крупные скачки, в которых принимали участие, но падения и травмы обходят стороной, упоминая о них лишь вскользь. Даже при приступах мучительной боли или при полной неподвижности жокеи старались не расставаться с иллюзией своей неуязвимости.

Для некоторых из них страх разрушал эту иллюзию. «Об этом не принято было говорить, – вспоминал Фаррелл Джоунс, жокей, который смог заслужить прозвище Дикий Жеребец{173}173
  «Об этом не принято было говорить…»: Фаррелл Джоунс, телефонное интервью, 4 ноября 1998.


[Закрыть]. – Я думал об этом. Не знаю, думали ли другие парни. Но я думал. Было жутко». Даже Аркаро, один из самых бесстрашных жокеев, признавался, что первое падение, когда одна лошадь наступила ему на спину, а другая задела копытом голову, в результате чего он получил сотрясение мозга, два сломанных ребра и пробитое легкое, врезалось в память, и это воспоминание преследовало его до конца карьеры. Это был, по его словам, «пугающий опыт, который невозможно стереть из памяти»{174}174
  «…невозможно стереть из памяти»: Аркаро. «Я скакал, чтобы победить!», с. 42.


[Закрыть].

Для родных наездника этот страх тоже не проходил даром. Хелен Лютер сотни раз переживала во сне смерть мужа. В смутных кошмарах она видела, как лошадь падает на землю, накрывая Томми, и просыпалась в холодном поту.

Хелен каждый день смотрела, как скачет Томми. Это большая редкость в конном спорте. Большинство жен жокеев не могут видеть, как их мужья несутся на лошадях, и редко когда появляются на ипподроме. Хелен пропустила только одни скачки. В тот день конь по кличке Кирпич взвился в стартовом боксе, и стальной прут стартовых воротец буквально вонзился в голову Томми. Он лежал на земле, а его скаковой шлем, расколовшийся на части, валялся рядом с ним. Томми не позволил служащим ипподрома отвезти его в больницу. «Жена будет здесь», – повторял он, уверенный, что Хелен сидит на трибуне. Но Хелен в тот день не пришла. И хотя Томми выжил и выздоровел, она никогда не переставала сожалеть, что не была тогда рядом с ним.

С того дня она больше не пропускала ни одного забега, следя за каждым движением лошади, на которой скакал ее супруг. Она прожила в страхе каждую минуту его карьеры. Как только они поженились, сложился определенный ритуал: каждый раз, когда лошадь Томми покидала паддок и ступала на трек, Хелен начинала истово молиться, чтобы она благополучно пришла к финишу, не покалечив и не потеряв седока.

Но ее молитвы не спасли Томми дождливым июльским днем на ипподроме в Эмпайр-Сити{175}175
  Эмпайр-Сити: Томми Лютер, телефонное интервью, 2 февраля 1998.


[Закрыть]. Он был в ста метрах от победы, когда его кобыла внезапно споткнулась о собственные ноги и рухнула на землю головой вперед. Хелен увидела, как ее муж по дуге летит из седла прямо в грязь и скрывается из виду, придавленный собственной кобылой и еще тремя лошадьми, которые врезались в упавшее животное. И как, падая, лошади с размаху бьют Томми копытами по голове.

Хелен не помнила, как сорвалась с трибуны и очутилась на треке. В голове билась лишь одна мысль: «Он там, под всеми этими тушами!» Следующее, что она запомнила, – как стояла над телом мужа. Хелен была уверена, что он уже мертв.

Томми на носилках отнесли в медицинский отсек. Его старенький помощник, Джонни Митчелл, склонился над ним, и слезы старика капали на щеки жокея, когда он осторожно вытирал грязь и кровь с его лица. Хелен стояла позади Джонни и неотрывно смотрела на мужа. Он не шевелился. Хелен била такая дрожь, что зубы стучали. Она слышала, как кто-то сказал: «У этой женщины шок!» – и сунул ей в руки стакан. Она отказалась. И мужчина, которому она вернула стакан, сам выпил бренди.

Томми погрузили в карету скорой помощи и отвезли в больницу Сент-Джонс. Хелен не взяли, и ей пришлось добираться туда самой. Она села в машину Томми и колесила по Нью-Йорку, путаясь в незнакомых улицах. Бензин в баке закончился, и она остановилась на заправке. Служащий заправки вставил шланг в бензобак и вышел поболтать с клиенткой. «Вот ведь ужас, – сказал он, – Томми Лютер погиб!»

Хелен пришла в смятение. Она не знала, что делать и куда ехать. Сначала она хотела вернуться на ипподром, но потом передумала и направилась в больницу. Наконец она как-то добралась до нужного места и вбежала в больницу. Томми все еще был жив! Хелен чуть не потеряла сознание.

Томми выжил. Несколько дней он страдал провалами памяти, а на восстановление пространственного восприятия понадобилось полгода – довольно долго он шатался как пьяный. Томми Лютер принимал участие в скачках на протяжении еще двадцати лет после этого случая, от которого у него на голове остался шрам от копыта.

Хелен вернулась домой одна. Это был съемный домик в Йонкерсе, один из бесконечного ряда безликих съемных жилищ, в которых она жила десятилетиями, как жены почти всех жокеев. Они никогда не задерживались в этих жилищах надолго – не успевали ни домашнего любимца завести, ни цветы вырастить, ни картины по стенам развесить. Соседи насмешливо косились на так называемых «ипподромных». Однажды в такой же съемной квартире Хелен обнаружила под кроватью спрятавшегося грабителя. Но соседи никак не отреагировали на ее крики, решив, что «ипподромные» всегда так общаются. Вернувшись вечером домой, Хелен ломала голову, как решить материальные проблемы: зарплата жокея не могла покрыть заоблачные тарифы страховки, которая требовалась при такой работе, равно как и счета за медицинское обслуживание. Руководство ипподрома рассматривало любые попытки создать какие-либо фонды помощи пострадавшим жокеям как объединение в профсоюзы и немедленно избавлялось от наездника, который предпринимал шаги в этом направлении. Поэтому жокеи не имели никаких страховок и обходились тем, что пускали шапку по кругу, когда кто-то из коллег получал серьезные травмы. Женщинам вроде Хелен оставалось только надеяться, что собранных средств хватит на лечение.

Хелен подбежала к входной двери, повернула ключ в замке и заскочила внутрь. Пустой дом пугал ее. Она чуть не потеряла сознание, когда в темноте заговорил хозяйский попугай. Женщина поднялась наверх и заперлась в ванной. «Если бы не он, – признавалась Хелен, вспоминая события той ночи, – я осталась бы совсем одна».

Профессия, которую избрали для себя Ред Поллард и Джордж Вульф, никого не щадила. Но при всей сложности в ней было некое очарование, нечто такое, перед чем ни один из них не смог устоять. Человека всегда манит свобода, но связывает по рукам и ногам собственное несовершенство. Его кипучая энергия и практический опыт ограничиваются возможностями относительно слабого, неповоротливого тела. Скаковая лошадь в силу удивительных физических данных освобождает жокея от всех ограничений. Когда лошадь и жокей летят по треку, душа человека неотделима от могучего животного, этот союз – не просто совместные действия двух существ. Лошадь получает хитрость и умения жокея, а жокей – мощь лошади. Для жокея седло – это место, где он испытывает ни с чем не сравнимое возбуждение, выходит за пределы привычной реальности. «Лошадь, – вспоминал один наездник, – захватывает тебя целиком»{176}176
  «Лошадь захватывает тебя целиком»: Стив Муртаф, телефонное интервью, май 2000.


[Закрыть]. «Верхом на лошади, несущейся на полном скаку, – писал Стив Донохью, – я настолько поглощен скачкой, что забываю о толпах зрителей. Мы с лошадью говорим на одном языке и не слышим больше никого». В самый разгар Великой депрессии, когда тяжелая нужда ограничивала возможности человека как никогда прежде, для молодых людей вроде Полларда и Вульфа свобода, которую давали скаковые лошади, была сродни сладкозвучной песне.

Вне скачек, в обычной жизни жокей был скован и сдержан, двигался медленно, словно в вакууме, после десятикратно усиленных эмоций, которые испытывал во время скачек. В седле, выходя за рамки несовершенного тела, Поллард и Вульф, как и все другие наездники, возвышались на два метра над миром, подчеркнуто свободные, подчеркнуто энергичные. Они были похожи на тех матадоров, которые, как писал Хемингуэй, «живут полной жизнью»{177}177
  «живут полной жизнью»: Эрнест Хемингуэй. «Фиеста» (Нью-Йорк: Сыновья Чарльза Скрибнера, 1926), с. 10.


[Закрыть].

Глава 6
Свет и тень

Мексиканская виза Реда Полларда, 1932

(Нора Поллард Кристиансон)

Джордж Вульф

(Журнал «Чирз»)

Рано или поздно все ученики жокеев поднимались на этот холм. Когда они впервые появлялись на пыльной дороге, ведущей от трека вверх по склону, то, наверное, выглядели слишком юными и немного напряженными. Когда они возвращались, обеднев на полдоллара и повзрослев на двадцать минут, то шагали уже более развязно и уверенно. А какие истории они друг другу рассказывали!

С вершины того холма на ипподром Тихуаны, или, как тут говорили, «Ти-а Ху-аны», взирало большое строение из шлакоблоков. В этом здании располагалась «Красная мельница» – устеленная грубыми циновками обитель представительниц древнейшей профессии{178}178
  «Красная мельница»: Сонни Гринберг, телефонное интервью, 24 декабря 1999; Джозеф Мосбэчер, телефонное интервью, 19 ноября 1998; Фаррелл Джоунс, телефонное интервью, 4 ноября 1998.


[Закрыть]. Это был самый большой публичный дом в мире – и, наверное, самый прибыльный. Заведение стояло прямо над старой дорогой на Тихуану и занимало половину городского квартала. Над ним возвышалась огромная вращающаяся ветряная мельница, украшенная мигающими красными огоньками, которые было видно с другой стороны американо-мексиканской границы. Для всех жокеев «Красная мельница» была как Полярная звезда для колдунов. Трудно было не смотреть на нее во время утренней выездки или изнуряющего бега вокруг конюшен в самую жару. Жокеи называли это заведение «домом погубленных голубок»{179}179
  «Дом погубленных голубок»: Уад Стадли, телефонное интервью, 2 марта 1999.


[Закрыть].

В «Красной мельнице» не было содержательницы. Девицы сами управляли заведением – и делали это с ловкостью баронов-разбойников. Девушки прекрасно знали, что половина из тех, кто работает на ипподроме, – молодые люди, которых никто не контролировал и которые испытывали лютые муки полового созревания. И едва ли можно назвать просто счастливым совпадением тот факт, что входная плата «пятьдесят – все включено», вспоминал бывший ученик жокея, точно равнялась цене утренней тренировки лошади. Любой наездник, поднимавшийся на холм, получал пиво за счет заведения. И в тех редких случаях, когда клиент был не в настроении продолжить, его приглашали в домашний кинотеатр, чтобы он смог вдохновиться, просмотрев экзотический «синий», то есть порнографический, фильм. В заведении было столько девушек на выбор всевозможных национальностей, что парню пришлось бы выезжать три сотни лошадей, чтобы посетить их всех. Он мог пройтись по узкому коридору, вдоль которого располагались причудливо отделанные спальни, послушать, как девушки на тихом испанском предлагают зайти, и сделать свой выбор. «Ты проходил по тому коридору, как проходишь по торговому залу бакалеи».

Девушки серьезно относились к обслуживанию клиента. Вельма «Бархатный Язычок» и Большая Чи-чи не нуждались в представлении. Девица, которую жокеи называли Однокрылой Энни, бодро справлялась со своими обязанностями, хотя у нее не было одной руки. Одна девушка сказала ученику жокея, что если у него найдется пять долларов, то она покажет такое, чего он никогда не забудет. Тогда на пять долларов можно было прожить целую неделю, но практичность едва ли возобладала в душе подростка в такой ситуации. Уже через минуту в комнату набилась куча жокеев, которые осы́пали означенную особу пятицентовыми монетами. Девица с готовностью разделась, зажгла сигарету и стала пускать колечки дыма из того места, в которое сия креативная и физически развитая проститутка додумалась вставить сигарету. Это был величайший день в жизни подростков. «Какой талант! – вспоминает свидетель того представления. – Конечно, после этого пришлось менять бренд сигарет, которые я обычно курил».

«Красная мельница» задавала тон всей Тихуане. Жокеи прожигали жизнь. Днем они скакали на лошадях. Вечерами бродили по городу шумными тесными компаниями, вваливались в «Красную мельницу», после – в салун клуба «Беговая дорожка». А потом исследовали городские трущобы, голыми гонялись за хихикающими девушками по коридорам мотелей и крали ключи от всех номеров самой большой гостиницы городка. Среди этих молодчиков были и Вульф с Поллардом. Тихуана была странным, щедрым местом, они приезжали сюда каждую зиму и считали это место своим домом. Участвуя в местных скачках с осени до весны, они прошли все этапы становления как спортсмены – и как мужчины.

В 1928 году, в первый полный сезон вместе, они произвели фурор среди поклонников скачек. Завоевав репутацию человека, который творит чудеса, работая с несговорчивыми и нервными лошадьми, Поллард получил заказ на участие почти в трехстах заездах. Он принес владельцам в сумме более 20 тысяч долларов призовых. Пятьдесят три раза он приходил первым в заезде, войдя в двадцатку лучших профессиональных жокеев Северной Америки (среди тех, у которых было более ста заездов). Это был полный успех. Вульф был вообще уникумом. Проработав в элитном дивизионе всего несколько месяцев, он получил заказы на участие в 550 забегах. Многие из лошадей, на которых ему приходилось скакать, участвовали в призовых скачках высшего класса, около сотни из них стали победителями, заработавшими в сумме 100 тысяч долларов. Его победы составили в среднем 19 %, и Вульф занял шестнадцатое место в рейтинге профессиональных наездников. Поллард и Вульф обеспечили себе место в элите конного спорта Северной Америки.

Они также добились уважения и в своей среде. Поллард, с его книгами, историями и нетривиальным чувством юмора, заслужил любовь всего ипподрома. Вокруг него собралась небольшая компания чудаков и шутников. В жокейской он организовывал разнообразные розыгрыши или забивался в уголок, чтобы углубиться в чтение. Он поражал коллег цитатами из Омара Хайама и «старика Уолдо», как он называл Эмерсона. Незначительное происшествие могло вдохновить его на чтение наизусть огромных кусков из Шекспира. Ученики жокеев только озадаченно поднимали брови{180}180
  чтение наизусть огромных кусков из Шекспира: Фаррелл Джоунс, телефонное интервью, 4 ноября 1998.


[Закрыть]. Речь его напоминала разноцветное лоскутное одеяло: в ней изысканные обороты перемежались потоком сквернословия. Полларда любили за соленые шутки, которые он умел произносить с невозмутимым видом Бастера Китона, и за безграничную щедрость. Его обожали и боялись за боксерские навыки, за непредсказуемость, рокочущий баритон – и за бесстрашие.

Он был выдающимся рассказчиком и как-то даже сочинил, что ездил на лошадях царя Николая. Такая нелепица проходила у мальчишек-учеников, которые недостаточно долго ходили в школу, чтобы знать, что большевики расстреляли несчастного Николая, когда Полларду было всего девять. Еще одна из его любимых баек была о том, как он устроился на ночлег рядом с пятью спящими медведями в какой-то канадской пещере. Со временем история видоизменялась: медведи были уже не в спячке, а вполне бодрыми, и бывший боксер своим убойным хуком левой отправил всех пятерых в нокаут. Поллард, когда не рассказывал своих историй, умничал перед руководством ипподрома. Однажды он присутствовал на банкете, где основным докладчиком был человек, объявляющий старт скачки, известный своим сквернословием. Его коронной фразой было «Наденьте петлю на этого сукиного сына!». Речь шла о приспособлении, которое натягивали на верхнюю губу лошади, чтобы отвлечь внимание животного, когда его заводили в стартовый бокс. Пока один из организаторов монотонно представлял распорядителя, Поллард находился в толпе гостей, потягивая шампанское и, как и все остальные, изнывая от скуки. Когда распорядитель поднялся и откашлялся, привлекая к себе внимание, Поллард вдруг вскочил. «Наденьте петлю на этого сукина сына!» – пророкотал он{181}181
  История с медведями, история с петлей: «Парад участников забега», Морнинг Телеграф/Ежедневная программа скачек, 2 сентября 1937, FD; Горас Уэйд. «Истории скаковой дорожки», Скачки и конный спорт. Дайджест, октябрь 1958, с. 16.


[Закрыть].

В суматошном и агрессивном жокейском мире Поллард был кем-то наподобие шерифа. Фаррелл Джоунс, который ездил вместе с Поллардом, вспоминает, как однажды он подрался со взрослым жокеем, поспорив после партии в шашки{182}182
  Драка из-за партии в шашки: Фаррелл Джоунс, телефонное интервью, 4 ноября 1998.


[Закрыть]. Когда Джоунс выиграл партию, жокей запустил доску через всю комнату и тотчас налетел на него. Джоунсу было всего тринадцать лет, весил он не более 36 килограммов, поэтому очень скоро стало понятно, кто одержит верх. Взрослый жокей безжалостно избивал мальчишку и пытался еще надавить пальцами ему на глаза. Поллард подскочил к драчунам, обхватил нападавшего жокея сзади за шею, швырнул на пол и придавил к земле. Потом зажал его нос двумя пальцами и резко крутнул. Жокей закричал, прося пощады. Заставив его еще немного корчиться от боли, Поллард отпустил драчуна, у которого по лицу текли кровь из носа и слезы из глаз. «Не смей прикасаться к мальчишке!» – прошипел Поллард и вышел, гордо подняв голову. В комнате воцарилось гробовое молчание. Больше никто и никогда не связывался с Рыжим.

Если Поллард был шутником, то Вульф – королем. Толпа обожала его. «Давай, ковбой, покажи им!»{183}183
  «Давай, ковбой, покажи им!»: Кэри Александер. «Вульф – самый высокооплачиваемый жокей», Чирс, март 1941, с. 6.


[Закрыть] – неистовствовали фанаты, когда он проносился перед трибунами, сидя в своем талисмане – потрепанном седле из кожи кенгуру. Под этим седлом когда-то скакал Фар Лэп, самая знаменитая скаковая лошадь в истории Австралии{184}184
  Под этим седлом когда-то скакал Фар Лэп: Алан Гудрич. «Величайший жокей всех времен», Сэр!, март 1951, с. 57.


[Закрыть]. Газетчики не спускали с Джорджа глаз. Мальчишки на ипподроме боготворили его. Вульф брал их под свое крыло, разрешал сидеть рядом с ним в родстере и учил премудростям верховой езды. После победы в забеге он, бывало, подъезжал к служебным помещениям ипподрома и совал деньги в карманы конюхов. Он сопровождал мальчишек в утренних пробежках, но в конце тренировки дисциплина в рядах заметно слабела, и он часто забегал с ними в бар, чтобы пополнить истощенные запасы сил большой порцией выпивки. Вульф организовал черный рынок своей обуви, чтобы помочь мальчишкам скрыть выросшие ступни – и приближающийся скачок роста{185}185
  Черный рынок своей обуви: Джозеф Мосбэчер, телефонное интервью, 19 ноября 1998.


[Закрыть]. Наездники поджимали пальцы, втискивали ноги в поношенные сапоги Вульфа с серебряными накладками (у которых, к их несчастью, были узкие, заостренные носы) и, хромая, целый день гордо вышагивали по ипподрому. Ноги у жокея могли быть сбиты в кровь, но надеть обувь Вульфа считалось большой честью. Детские воспоминания наездника Гарольда Уошберна хорошо отображают впечатление, которое сложилось у всех мальчишек ипподрома: «Я пошел посмотреть, как Джорджи подъезжает на своем огромном автомобиле, со всеми этими компрессорами, как он выходит из машины в ботинках с серебряными накладками, в своей белой ковбойской шляпе. “Боже, – подумал я, – я тоже буду жокеем!”»{186}186
  «…я тоже буду жокеем!»: Гарольд Уошберн, телефонное интервью, 9 ноября 1998.


[Закрыть]

Вульфу все сходило с рук. Так, весной 1932 года, когда случилось солнечное затмение, он должен был ехать к старту забега. Вместо этого Вульф вытащил затемненные очки, остановился, откинулся на круп лошади и смотрел на солнце, а толпа глазела на него. Побеждая в другой скачке, он увлекся и не заметил, что его тонкие, как бумага, штаны разорвались. Под ними ничего не было. Джордж лидировал в той скачке. К моменту, когда он вышел на последний рывок, весь ипподром мог лицезреть то, чего еще не заметил сам Вульф. «Эй, Вульф! – со смехом донеслось до него сзади. – У тебя все хозяйство наружу!»{187}187
  Скачка без штанов: Билл Бак, телефонное интервью, 28 января 1998; Гудрич. «Величайший жовей всех времен», с. 66.


[Закрыть] Вульф пустил лошадь легким галопом к аплодирующим трибунам и спокойно попросил у своего помощника седельное полотенце. Помощник подбежал и протянул жокею требуемый фиговый листок. Вульф, криво ухмыляясь, повязал полотенце вокруг талии и въехал в круг победителя, чтобы позировать на фото. Потом спрыгнул с лошади и под дружеские аплодисменты проскользнул в комнату жокеев.

Вне беговой дорожки Вульф старался избегать порочных соблазнов города, предпочитая поздним утром остановиться у ресторана Слоуна, чтобы выпить бокал бесплатного пива и съесть тарелку черепахового супа. Его не манила «Красная мельница». У него в мыслях было совсем другое. В 1930 году, путешествуя в приграничье с Сонни Гринбергом, он остановился в небольшом ресторанчике в Сан-Исидро и по уши влюбился в шестнадцатилетнюю официантку, красавицу Женевьеву{188}188
  Вульф и Женевьева: Сонни Гринберг, телефонное интервью, 24 декабря 1999.


[Закрыть]. Вульф стал регулярно наведываться в ресторанчик, швырял свой стетсон на стол и, пока Гринберг сидел, уткнувшись в программу скачек, ухаживал за девушкой. В 1931 году, в возрасте двадцати одного года, Вульф женился.